Посвящение

Лидии Либединской

Четвёртый год говели,

Свободу обретя…

Но тут в одной купели

Запрыгало дитя.

И не нашёл изъянов

В малютке дорогой

Сам Вячеслав Иванов —

Не Кома, а другой.

Все имена с обидой

Философ отвергал.

Жену-то звали Лидой,

Зиновьевой-Аннибал.

Так Лидией назвали

Толстýю в честь неё,

И в этом людном зале

Мы чествуем её…

Дружками в школе стали,

Пусть на недолгий срок,

Бедовый Вася Сталин

И Коган-Нолле-Блок.

Деяний их не вспомню,

А в Лиде жив Господь:

Любовью душу полня,

Распятерила плоть.

Кто тут, кто в дальних далях.

Но всех собрал наш зал.

И даже некто Гарик

Ей гаррики читал…

Народ ни на мизинец

Не вырос — только сдал.

«Трагический зверинец»

Ещё трагичней стал.

Но Лида тех, минувших,

Пустила в оборот,

И лучшие из лучших

Попали к ней в блокнот…

Для скольких смертных Герцен —

Музейный идол, прах.

А Лида щедрым сердцем

Нашла его в горах

И, презирая люто

Того, кто жмот и жлоб,

Спустила всю валюту,

Купался в розах чтоб…

Что до небесных планов,

Оттуда факс упал:

«Горды тобой!» — Иванов

И Лида Аннибал.

24 сентября 1996 г.

Фазилю Искандеру

Не говорю о счастье я,

Поскольку счастья нет,

Но Вы — моё пристрастие

Второй десяток лет.

Прочтёте Вы прилизанный

Рассказец о себе —

Тот некролог прижизненный,

Что жаждет член СП,

Или ни словом чуткая

ЛГ Вас не почтит, —

Люблю Вас, милый, жутко я,

И Тоня мне простит.

Среди немногих, избранных,

Верна я буду Вам

И на всеобщих выборах

Свой голос Вам отдам.

А ежели прав Моуди

И смерть — жизнь высших сфер,

То и в загробном холоде

Я Ваша, Искандер!

Март 1979 г.

Зиновию Паперному

Я знаю, что в большую стирку

Вы попадали, и не раз,

Что Вас судьба брала за шкирку,

Трепала и щипала Вас.

Но всем подножкам, всем помехам —

Их даже трудно перечесть —

Вы отвечали умным смехом,

Свою отстаивая честь.

Менялись в нашем фильме кадры,

Пора была ни то, ни сё,

Упорно не менялись кадры,

Которые решают всё.

Не холуем, не царедворцем,

Не узнавалой что почём —

Вы оставались смехотворцем

И хлебниковским смехачом.

Один усоп, другой уехал,

А третий скурвился давно —

Вы всё равно светили. Смехом.

Когда особенно темно.

Ну, посветите, посветите

Ещё и тем, и всем, и мне.

Я благодарный посетитель

Всех комнат смеха на земле.

От платонических любовей

Что остаётся? Только дым.

Но Вы, Паперный, Вы, Зиновий,

Остались светочем моим.

Фире Паперной

В день -летия, даря ей кувшинчик

Ты женщина с кувшином, Фира,

Ты украшение Москвы.

К ногам народного кумира

Не клонишь гордой головы.

Пускай какой-нибудь проныра

Стреляет сельдь и сервелат —

Тебе всё это на дом, Фира,

З. С. доставить будет рад.

Пусть у друзей на даче сыро,

А у знакомых солнцепёк —

Уютный летний домик, Фира,

Тебе твой Зяма приберёг.

Пускай умолкла чья-то лира —

Всё громогласней твой супруг.

Сам Чехов постарался, Фира,

Чтоб не иссяк паперный дух.

Тебе идёт кувшинчик, Фира, —

Ведь ты сама алтын-кумуш*,

Ты свет очей, мечта батыра**,

С тобой рифмуется квартира,

Кому-то Бог кусочек сыра,

А для тебя всё злато мира

припас твой бог, твой друг, твой муж.

Примечания

* Алтын-кумуш драгоценность.

** Батыр (тюркск.) — богатырь.

Юнне Мориц

И тошно уезжать,

И тошно оставаться,

И тошно в стол писать,

И тошно издаваться…

Творец! Одна билет

Тебе вернуть хотела

От юношеских лет

До смертного предела.

Другая шла ва-банк,

Готова в рай и в лагерь,

Но ужасом объят

Её хранивший ангел.

Дай счастья, наконец,

И мне, и Юнне Мориц.

На то ты и Творец,

Творец — не тошнотворец.

1978

Юрию Окуневу

Неюное сердце, оттаяв,

С весною живёт в унисон…

Малахов курган и Мамаев —

Две славы двух разных времён.

Малахов приходится дедом

Мамаеву — дед-ветеран.

Мать, мама — нам слышится в этом:

Ма-лахов, Ма-маев курган.

О чём-то пустом покалякав,

Родив незначительный стих,

Вдруг вспомнишь: Мамаев, Малахов.

И стыдно словечек пустых.

О. А. Меню

Приложение к подаренному на Пасху 1988 года

            портативному будильнику

Поскольку Ваши электронные —

уже, к прискорбию, чинённые

(быть может, там, за океаном,

их делали в угаре пьяном),

примите новые.

На листике —

отличные характеристики.

Наперекор домашней мерзости

их делали в эпоху трезвости.

Неопубликованные стихи

Санаторий Академии наук

В. М. Ж.

Я в «Узком».

«Узкое» такое русское,

такая всюду тишь и гладь,

что на закат, на солнце тусклое

вниманье

            мелко

                        обращать.

Земля и этих красок простеньких

лишится, как последних сил.

Я здесь по приглашенью.

Родственник

меня на дачу пригласил.

Кто любит Вас, кто с Вами мирится,

но я могла и тем, и тем

сказать, что я однофамилица,

а не племянница совсем.

Меня томила незаслуженность

родства,

            я на своем веку

так тяготилась только службою

почетною, но по звонку.

Нас разделяло все:

            Германия

до войн,

            и Блок, еще живой,

и прерывающий дыхание

дух революций дрожжевой,

и Марр в чести, и новь весенняя…

И вдруг средь ясна неба гром:

разносы, чистки, донесения,

размежевание платформ.

Та низкая, а эта шаткая,

ту или эту выбирай!

Наука, вещь сугубо штатская,

пылала, как передний край.

В ученом муштровать студентика,

карать безграмотной рукой?!

В бой первой кинулась генетика,

а филология

            какой?

Какие рвы, какие горы Вам

пройти с той армией пришлось?

Повычисляйте с Колмогоровым —

он знает все и вся насквозь…

Кто обсадил цветами «Узкое»,

кто эти липы подстригал,

чтобы общественной нагрузкою

жизнь не казалась старикам,

чтоб ни болезней, ни усталости,

ни старых, но открытых ран.

А может, нет на свете старости

и возраст — зрительный обман?..

За озеро два солнца катятся,

и над закатною водой

проходит академик Капица,

по силуэту молодой.

На циферблатах время точное,

ритмичен распорядок дня;

гармонии сосредоточие

дисциплинирует меня.

Мне кажется судьбою «Узкое»,

соединеньем дум и чувств,

и даже родственными узами

впервые я не тягощусь.

1966

* * *

Воткнули палку в муравейник,

Разворошили в нём нутро,

И тыщи тварей легковерных

Замельтешили так пестро.

Гонимы призраком хаóса,

В труху ныряли с головой.

Ведь пирамидою Хеопса

Они мирок считали свой

И мнили: из нездешней тучи

Казнит неверных сам Творец,

Когда их муравьиной куче

Пришёл конец.

1993