Мячик подскакивал, упруго толкался о древнюю кирпичную стену и легко отделившись от неё падал на истёртые ступени. Было очень приятно наблюдать за его подскоками и перекатами. И дело не в мячике. Весь вопрос был в мальчике. Лет двенадцати, с выгоревшими волосами и выбившейся из-под растрёпанных штанов рубашке с короткими рукавами, он своей игрой не вписывался в эту старую площадь — залитую в советское время асфальтом.

            Что-то здесь было не так. Какая-то загадка.

            Я сидел недалеко от мальчика на скамейке и жевал мороженное. В жару мороженное приятно именно жевать: подтаявшее оно особенно мягко ложится на основание языка и каплями тает, стекая внутрь сладкой жизнью. Жизнь вокруг словно замирает в этот момент, а потом начинает идти помимо тебя и вокруг тебя: обтекая и не трогая — позволяя созерцать окружающее действо, поедая мороженное и лениво думая о своём. Французы так любят пить кофе: они стоят на балкончике своей квартиры или на улице при кафе с чашечкой кофе, зажатой двумя пальцами, в одной руке и блюдечком в другой. Стоят неподвижно, изредка отпивая по мелкому глоточку: расслабленно впитывая жизнь, текущую вокруг по улице, — они видят в этот момент всё и каждого: проходящих мимо со всеми их проблемами и радостями, написанными на их лицах. И одновременно они не видят ничего — глубоко погружённые в собственные мысли и личную жизнь.

            Мороженное таяло и стремилось к земле, я с удовольствием подбирал капли с вафельной корочки и созерцал замечательный летний день, про который иногда говорят: «поворотный день года». И всё-таки что-то в этом дне было не так. Я стал внимательно разглядывать площадь: бывший купеческий дом, в советское время Дом Советов нашего маленького, но с древней историей города, ныне это здание местной власти; ларёк с мороженным, развесистые деревья по краям площади, трёхэтажные оштукатуренные жёлтого цвета жилые дома с фронтонами, построенные ещё в царское время…

            Не то! Всё не то!! Взгляд ускорился, заметался: старая Покровская церковь, деревья, колокольня без центрального колокола, снятого при Хрущёве, вороны, всполошившиеся и летающие над деревом с котом, ползущим по ветке, край булыжной мостовой, выглядывающий из-под асфальта, голуби — торопливо подбирающие крошки, пока вороны в стороне заняты своим делом, снова церковь, бомж, сидящий у церкви с положенной у ног перевёрнутой кепкой, мальчик с мячиком…

            Вот оно! Мальчик с мячиком!! А что с ним не так?! Играет, нормально, сосредоточено даже — будто задачу математическую решает. Точно! Будто сложный математический расчёт составляет: мячиком по второй ступеньке, по пятой, десять раз по первой и один раз в стенку церкви. Удивительно, и ни батюшка, ни прихожане на него не ругаются и не замечают даже! Никто не замечает, кроме меня!! Нет, пожалуй, бомж замечает, а точнее, даже наблюдает за ним. Мячик снова по второй и третьей ступеньке, отскок и шесть ударов по первой — удар в стену, отскок в руки. Лицо сосредоточенное, на носу капля пота, рубашка прилипла к телу. Снова удар во вторую ступеньку. Срыв — мяч ушёл в сторону: видимо попал на выбоину на старых истёртых ступенях.

            Мальчик испуганно застыл, глядя, как мяч соскакивает по ступеням и неторопливо откатывается в траву. Потом сел прямо на ступени и, обхватив голову руками, мелко затрясся. Я хотел встать, подойти и успокоить, но словно прилип к скамье — в ногах образовалась слабость. И чем больше я сидел, поддаваясь этой слабости, тем тяжелее мне становилось, потому что накрыл стыд, а вместе с ним пришла слабость настоящая. Слабость и оцепенение: когда видишь всё вокруг и всё понимаешь, но не можешь и не хочешь сдвинуться и всё безразлично вокруг, но только мне безразлично не было. И ещё эта жара и каркающие вороны, и этот мерзкий запах от бомжа сбоку.

            Бомж тоже смотрел на мальчика: странным глубоким взглядом. Смотрел и молчал, и сидел, будто чего-то ждал. И действительно, рыдания стали тише, почти перестали подёргиваться плечи. Мальчик поднял голову и встретился взглядом с бомжом. Рывком поднялся на ноги, подошёл к сидящему, кинул в кепку монету, посмотрел в глаза и развернулся: чтобы уйти.

            — Стой! — сказали ему.

            Прозвучало это для меня так неожиданно, что я вздрогнул. Вздрогнул и мальчишка. Нога зависла в воздухе, не торопясь опускаться на землю. Он развернулся и снова посмотрел на бомжа.

            — Ведь ты не просто играл, верно? — бомж испытующе смотрел на мальчика. — Ты пытался изменить вероятностные потоки, — бомж усмехнулся, — и неплохо получалось, только немного не хватало концентрации, и расчёт шёл в будущее, а мысли направлены на изменение прошлого.

            Мальчик изумлённо смотрел на него. Сморгнул. С ресниц полетели капли.