«Откуда я родом? Я родом из моего детства, словно из какой-то далёкой страны».

Антуан де Сент-Экзюпери

Мои детские годы, несмотря на послевоенное трудное время, были, без сомнения, самыми яркими в моей жизни. Картины из детства мне представляются нынче настолько явственными, словно они произошли только вчера.

1

Рисунок губной помадой

Наша большая семья жила в узбекском посёлке Аукан, который находился в ста пятидесяти километрах от Ташкента. Отец работал инженером-механиком в МТС — моторно-тракторной станции — ремонтировал сельскохозяйственную технику, грузовики, трактора, комбайны. В селе не хватало специалистов, поэтому отец заведовал ещё делами мельницы. В горячую пору осени, после сбора урожая, днём и ночью на мельнице кипела работа — молотили пшеницу и рис. Отец уходил из дома рано утром, а приходил поздно вечером. Наша мать занималась домашним хозяйством. За каждым из нас, детей, была закреплена своя обязанность. Старшие братья носили из колодца воду в вёдрах, кололи дрова, а моей работой было собирать каждый день яйца в курятнике.

Мне было шесть лет.

Я дружил с соседским мальчиком Аркашей. У Аркаши не было одной руки, с левого плеча его опускалась беспомощная культя по локоть. У отца Аркаши Клима Петровича была бричка, запряжённая тройкой лошадей. Однажды они везли сено, бричка перевернулась у реки, Аркаша упал и повредил руку, рука долго не заживала, в больнице её пришлось отнять.

Помнится, ранней весной прилетели аисты. Аркаша первым заметил летящих птиц в небе и замахал своей правой, здоровой, рукой, радостно крича: «Аисты! Аисты вернулись!»

Мы с Аркашей бегали смотреть аистов — они жили по паре, соорудив себе гнёзда на краю села, на верхотуре водонапорной башни, элеватора и старого высохшего тополя. Крылья у них были наполовину чёрного цвета, грудь и спина белого, а ноги и клювы — красного.

Я решил нарисовать аистов. Для этой важной задачи я отыскал кусок картона и вытащил из маминой сумочки-ридикюля губную помаду.

Аисты у меня вышли плохо, со слишком короткими шеями и ногами, зато дерево получилось как надо — высокое и с сухими ветвями. Я не знал, почему я взял помаду, когда мог попросить цветные карандаши у старших братьев, которые ходили в школу? За свою выходку я, конечно, получил от мамы взбучку. Ведь губная помада стоила дорого. Ею мама красила губы, когда они с отцом изредка выезжали в райцентр за какой-нибудь покупкой или посмотреть фильм в кинотеатре. Я думал тогда, что мама, рассердившись, выбросит мой рисунок, но она повесила его на стену. Пришедший с работы папа, глянув на моё творение, заметил:

— И птицы, и дерево одного красного цвета? Разве такое бывает?

Вскоре он съездил в райцентр и купил мне цветные карандаши и несколько альбомов для рисования.

Мой рисунок губной помадой очень понравился Аркаше, и я его ему подарил. А Аркаша в ответ вырезал мне перочинным ножом свистульку из тутовой ветки. Каково же было ему вырезать свистульку одной рукой, зажимая ветку коленями?

У Аркаши была сестра-близняшка Вера. Вера часто приходила к нам домой, и они с моей сестрёнкой Леной играли в куклы.

Кроме Аркаши я дружил и с другими ребятами: Розбаем, Стёпой, Акифом, Андреем, Анофи и Егором. В Аукане жили люди разных национальностей. И наша компания была многонациональная. Розбай был узбек, Аркаша и Стёпа — русские, Акиф — азербайджанец, Андрей — немец, Анофи — крымский татарин, а Егор — кореец, как и я.

В нашем селе было много корейских семей. Я тогда не задумывался, откуда здесь взялись корейцы? Позже, повзрослев, я узнал, что все корейцы Советского Союза раньше жили в российском Приморье, что их оттуда власти страны переселили в 1937 году — в Узбекистан и другие республики Средней Азии.

А история нашей семьи была такая: мой далёкий прапрадед покинул Корею в середине девятнадцатого века и поселился в Приморье. Тогда в России правил царь Александр Второй.

2

Наши игры

Напротив нашей улицы простиралось большое клеверное поле, а рядом с полем была тополиная аллея. Когда дул ветер, листва на деревьях шумела, сверкала на солнце, каждый листочек словно был окрашен, с одной стороны зелёным цветом, а с другой — серебристым.

На тополиной аллее происходили все наши игры. Мы здесь бегали наперегонки, затевали прятки, играли в думбак и ляган. Больше всего нам нравилось сражаться в думбак. Почему игра называлась так, я не знал. Думбак — это выбивание камней из круга. У каждого игрока плоская каменная бита и пять маленьких круглых галек. Гальки складывались горкой посреди очерченного круга. Очерёдность бьющего устанавливалась следующим образом — с расстояния пяти-шести метров мы бросали биты в сторону круга, и тот, чья бита падала ближе к сложенной горке, бил первым. Задачей игрока было выбивание как можно больше галек из круга. Если ты выбил пять галек, то остаёшься при своих, если выбил всего три, то от того игрока, выбившего, например, семь галек, получаешь по лбу два щелбана. Короче говоря, игра в думбак требовала сноровки и сообразительности. Играли мы и в ляган. Из мокрой глины лепилась круглая тонкая лепёшка. Лепёшку мы помещали на ладонь и, переворачивая её, с силой ударяли о землю. Но прежде, чем ударить, мы выкрикивали: «Посын пос! Ёрын пос!» Этот победный клич придумал Розбай. В результате удара в середине лепёшки образовывалась дыра. На чьей лепёшке дыра была больше, тот и выигрывал. В этой игре мы, словно черти, вымазывались глиной с ног до головы.

А девочки играли в свои игры, например, в чиге. Чиге — это кусок старого чулка, набитый горохом. Они били ногами чиге, удерживая в воздухе, как можно дольше.

Общались мы между собой на русском, но могли перейти и на узбекский — для нас это было делом обычным. К примеру, Розбай, приходя к нам домой, свободно разговаривал с нашей мамой по-корейски. А я мог разговаривать по-узбекски с бабушкой Розбая. Бывало, захожу к ним во двор и спрашиваю старушку:

«Бибиджон, мен Розбайга келдим. У уйдами?» — «Бабушка, я пришёл к Розбаю. Он дама?»

Бабушка чаще всего отвечала:

«Джок. Каерга кетисини бильмейман». — «Нет. Куда он пошёл, не знаю».

Узбекский язык был схож с азербайджанским и крымско-татарским, поэтому дома у Акифа и Анофи я понимал, о чём говорят их родные. Бывал я и в немецкой семье Андрея, но там я никогда не слышал немецкую речь, Андрей всегда разговаривал со своей матерью и отцом только на русском.

Корейский язык в семьях корейцев нашего села был не совсем корейский, верней, он содержал в себе тот древний диалект, который наши предки сохранили, покинув родину и оказались в российском Приморье в середине девятнадцатого века.

3

Волшебная бричка Сарвара

За селом у реки Ангрен в роще джуды жил цыганский табор. Цыгане обитали в лачугах из досок, в брезентовых палатках, готовили себе еду на костре. В большинстве своём цыгане вели бродячий образ жизни, мужчины добывали деньги на временных сезонных работах, а женщины гаданием на картах.

Из табора к нам в село раз в неделю наведывался старый цыган Сарвар, на двухколёсной арбе, запряжённой ослом. Он колесил по Аукану, громко выкрикивая: «Шара-бара! Шара-бара!» Заслышав его, детвора выбегала из домов на улицу и облепляла повозку. Сарвар открывал свой волшебный чемодан — чего только там не было! Блестящие шарики на резинках, калейдоскопы, чашки, кружки, куклы, свистульки и прочее, прочее. Большую часть товаров старый Сарвар изготавливал сам. Мне особенно нравились свистульки из обожжённой глины в виде птиц и животных. Свои поделки Сарвар выменивал на пустые бутылки. Одна бутылка — шарик на резинке, две бутылки — свистулька, три бутылки — калейдоскоп… Бутылки Сарвар отвозил в райцентр и сдавал в приёмный пункт, получая за это небольшие деньги.

В нашем доме пустые бутылки не выбрасывались, я складывал их в укромное местечко, чтобы потом выменять их у Сарвара на какую-нибудь вещичку.

Старый цыган поначалу внушал нам, детворе, страх своей грозной внешностью — загорелое длинное лицо с узловатыми морщинами, окладистая чёрная борода, орлиный большой нос, глубоко посаженные сердитые глаза. Постепенно мы к нему привыкли, по характеру Сарвар оказался человеком добрым. И что удивительно, старик знал всех мальчишек села по именам. Одевался он всегда одинаково — серые штаны, выцветшая клетчатая рубашка, потёртая зелёная безрукавка. На голове мятая фетровая шляпа.

Я часто видел Сарвара за селом, на просёлочной дороге, ведущей в сторону реки, — фигуру сгорбившегося старика, сидящего на арбе и напевающего цыганскую песню.

4

Кинопередвижка

На следующий год в моей жизни произошли перемены — я пошёл в школу.

Школа открыла мне новые миры и новые горизонты. Учителя научили меня читать и писать, научили понимать, что есть хорошо и что плохо. Я с удивлением обнаружил, что кроме нашего Аукана и райцентра есть на свете много других сёл и городов, много стран, морей и рек.

В школе мы с Аркашей сидели за одной партой.

В четвёртом классе я стал брать книги в школьной библиотеке. Я читал запоем всё подряд, сначала тонкие детские книжки, а затем и толстые, хотя не очень понимал суть содержания. Ходили в библиотеку и другие ребята. Постепенно у нас с Аркашей в чтении книг выработались предпочтения — путешествия и приключения. Мы зачитывались Жюлем Верном и Александром Беляевым. Постепенно Аркашу стала интересовать литература о жизни животных, птиц и насекомых. А меня продолжали занимать путешествия и приключения. Позже я увлёкся книгами писателя-романтика Александра Грина.

Однажды к нам из райцентра приехала кинопередвижка. Светловолосый улыбчивый водитель был и киномехаником. Его звали Алексеем. Поскольку в Аукане не нашлось большого помещения, было решено показывать кино на мельнице отца. Отец распорядился, чтобы рабочие сколотили из досок десятка два скамеек.

Нам, детворе, было любопытно наблюдать за приготовлениями киномеханика: вначале он перенёс из грузовика в мельницу все ящики, обитые чёрным дерматином, — ребята, что постарше, помогали ему, — затем Алексей достал аппаратуру из ящиков и установил их на столе друг на дружку, на самый верх поставил проектор с двумя большими бобинами. Нижняя бобина была пустая, а верхняя наполнена кинолентой. После чего он повесил на стену белый экран и вывел на улицу шнур, присоединил его к движку-генератору.

Когда вечером пришли люди и заполнили мельницу, Алексей завёл генератор, и на аппаратуре зажглись лампочки.

В тот вечер Алексей показал фильм «Волга-Волга», музыкальную комедию, происходящую на теплоходе.

С тех пор кинопередвижка приезжала к нам каждую неделю. И жители шли в кино как на праздник: принарядившись в чистую одежду. Алексей привозил много разных интересных картин — «Броненосец “Потёмкин”», «Александр Невский», «Ленин в Октябре», «Трактористы», «Валерий Чкалов», «Машенька», «Как закалялась сталь», «Похождения Насреддина», «Парень из нашего города», «Сельская учительница», «Кутузов», «Жила-была девочка», «В 6 часов вечера после войны»…

Бывало, что во время демонстрации фильма рвалась лента, но никто не выказывал недовольства, все терпеливо ждали, пока Алексей не исправит неполадку.

Кинопередвижка и показ фильма на мельнице — нечто особенное в нашем детстве. Как передать хотя бы один из тех вечеров, когда Алексей привозил кино?.. Вот жители, после работы, одевшись во всё чистое, заполняют мельницу. Внутри пахнет мукой. Те, кому не хватило места, устраиваются прямо на мешках с пшеницей, сложенных вдоль стены. Правую часть помещения занимает высокий и длинный дощатый настил, на нём большой жёлоб и разные другие приспособления. Под настилом механизмы с огромными железными колёсами, на которые надеты широкие ремни. Когда в мельнице кипит работа, всё здесь приходит в движение: крутятся колёса, вертятся ремни — и настил мелко трясётся, в воздухе висит такой грохот, что людям при разговоре приходится кричать друг другу. Рабочие, сущие силачи, легко закидывают себе на плечи полные мешки с пшеницей, поднимаются по ступенькам на площадку к жёлобу и высыпают в него содержимое мешков. А в это время внизу из выступающего деревянного раструба сыплется в глубокий лоток вкусно пахнущая горячая мука.

Между тем киномеханик заканчивает последние приготовления для показа кино. Люди сидят на скамьях в ожидании, лузгают семечки, женщины беседуют друг с дружкой, продолжая обсуждать домашние дела.

А наверху под крышей на стропилах сидят дикие голуби, они сидят притихшие и с интересом наблюдают за нами.

Наконец киномеханик Алексей встаёт к аппаратуре и, прежде чем запустить проектор, громко вещает: «Уважаемая публика! Сегодня я вам покажу очень жизненную картину про войну и про любовь!»

5

Спасатель Карим

Летом мы с ребятами барахтались в реке на мелководье, потому что плавать не умели. Оттого мы не лезли туда, где глубоко, а тем более не могли попасть на противоположный берег реки. Ребята постарше, в том числе и мои старшие братья, ныряли с разбегу в воду и ловко работая руками, в мгновение ока, преодолевали течение реки и оказывались на том берегу. Моим старшим братьям в голову не приходило научить меня плавать. Им казалось, что со временем я сам научусь. Но учиться пока я не думал, и едва не утонул. Однажды мы возились с ребятами на реке, строили из камней запруду, а я, отвлёкшись от дел, ушёл в сторону и угодил в глубокое место, едва успев вскрикнуть. Меня понесло вниз быстрым течением. Барахтаясь, я увидел человека, бегущего берегом и его протянутую ко мне руку — я ухватился за неё. И человек меня вытянул. Это оказался Карим. Ему было лет тридцать, сухопарый, загорелый, всегда улыбчивый, с доверчивыми, как у ребёнка, глазами. Несмотря на щуплый вид, Карим был физически крепким и гибким, показывал на песке разные гимнастические упражнения, — делал стойку на руках, сальто и разные другие выкрутасы. Мы смотрели на него, разинув рты. Карим жил в райцентре, но мы часто видели его у нас. Так получалось, что я его встречал всегда при обстоятельствах, когда он помогал людям. Однажды загорелась ферма, и когда мы, мальчишки, прибежали к месту пожара, то увидели среди спасателей Карима, выгоняющего из загона коров. В другой раз он спас угодившего в колодец ребёнка. А ещё он отличился тем, что выломал топором дверь горящего дома и вынес старушку. Вот и меня, тонущего, он спас. Вот какой славный человек!

После того случая на реке, Карим научил меня плавать, не только меня, но и других ребят. Научил за один день, верней, за час, пока он был с нами на реке. Он заходил по пояс в воду, и по очереди каждого из нас, пацанов, заставлял работать руками, учил не барахтаться, точно щенок, а обдуманно загребать руками, одновременно работая ногами.

И нырять нас научил Карим, правда, не в тот день, а в другой. Он очень доходчиво объяснял нам, как при нырке избежать увечий, и сам своим примером показывал это.

Загорелый, худощавый, с открытым лицом и лукавыми, доверчивыми глазами, — спасатель Карим.

6

Бамбуковая флейта

Порой летними вечерами, в тиши, усевшись на скамье во дворе, отец играл на бамбуковой флейте. Он играл грустную задушевную мелодию — я чувствовал, что эта музыка далёкой страны Кореи, откуда родом был прадед отца. Я помнил отцовскую флейту, он вырезал её из бамбука, росшего у нас перед домом. Кусты бамбука разрослись до зарослей. Откуда взялся у нас бамбук, я не знал. В селе больше ни у кого не было бамбука. Помнится, приходила сестра Розбая Тулкун за корнем бамбука, и отец ей выкопал корень, похожий на луковицу, и объяснил подробно, как его надо посадить. Позже, бывая дома у Розбая, я видел во дворе зелёные ростки бамбука, тянущиеся к солнцу.

Так вот, из такого бамбука отец сделал флейту.

Если случалось у кого-то из корейцев торжество, к примеру свадьба или годовщина ребёнка, то люди непременно просили отца сыграть на флейте, и он никогда не отказывал.

На работе отца очень ценили, он прекрасно разбирался в технике, в моторах автомашин, тракторов и комбайнов. Дома на полке стояло много технических книг, а на столе лежала стопка тетрадей с конспектами, куда отец заносил записи аккуратным каллиграфическим почерком.

Отец был очень доверчив к людям, ему казалось, что весь мир состоит только из хороших людей, иной раз эта его черта характера обходилась ему дорого. Однажды у нас дома появился человек, который был отцу едва знаком, тот сказал, что идёт навещать семью старшего брата в соседнем селе, и пожаловался на отсутствие приличной одежды, и что в таком бедном виде ему стыдно там появляться. Отец, недолго думая, достал из шкафа свой пиджак, недавно купленный, и отдал гостю, который божился, что вернёт на обратном пути. Мужчина ушёл с пиджаком и больше его никто не видел.

Но неразборчивость в людях отец компенсировал своими делами. К чему бы ни прикасалась его рука — будь то изготовление табурета, скамейки или простой доски для резки овощей, — в них он вкладывал сноровку и любовь.

Но мне кажется, отец в душе был художником. Часто в свободное время он рисовал акварелью. Не на бумаге, а на фанере. Он вырезал ножовкой из фанеры небольшой квадрат или прямоугольник, обрабатывал края и поверхность наждачной бумагой, потом натирал канифолью. На такой фанере акварель не расплывалась, а ложилась ровно. Какие же картины рисовал отец? Это были пейзажи с горами, соснами, речкой… Я помню картину — на заднем плане в лёгкой дымке виднеются синие горы, ближе — сосны, тропинка, и впереди речка, через неё перекинуто бревно. Без сомнения, это был пейзаж далёкой Кореи. Я не знал, был ли отец когда-либо в Корее. Отчего же он так тосковал по ней? А рисовал он пейзажи по воображению? И где он слышал мелодию, которую играл по вечерам на флейте?

В частых переездах мы потеряли отцовские акварельные рисунки и его бамбуковую флейту. Очень жаль.

Но сохранился у меня один мамин рисунок с цветами. Мама тоже хорошо рисовала и больше всего любила рисовать полевые цветы.

В нашей семье все семеро детей унаследовали родительские способности к рисованию. Но впоследствии каждый из нас выбрал свою профессию. Анатолий стал военным, Александр — шахматистом, Афанасий — тренером по вольной борьбе, Светлана — переводчиком. Художниками стали трое — Герасим, Елена и я.

7

Мечжу

Каждый год мама готовила мечжу.

Это происходило обычно осенью, когда в огороде поспевал соевый горох. Помню один из дней, когда я со старшими братьями и сестрёнкой Леной, скопом, дружно, с самого утра, принялся убирать горох. У каждого из нас в руках корзина. Когда весь горох был собран, мама промыла его в большом тазу, затем затопила во дворе под навесом печь. На печь ставился большой котёл. Мама наливала в него воды, клала решето, поверх решета застилала марлю и перемещала сюда весь промытый горох, после чего накрывала крышкой. Таким образом горох парился долго. Потом его перемещали в тазик, и мы его перекручивали в мясорубке. Из получившейся массы мама лепила увесистые конусы, обвязывала их рисовой соломой и подвешивала на стену к самому потолку. Все стены у нас в доме были утыканы гвоздями, на которых висели соевые конусы. Они-то и назывались — мечжу. Через несколько месяцев мечжу высыхало, затвердевало и покрывалось плесенью. Потом мама снимала мечжу и чистила его щеткой, после чего размельчала в ступе, складывала в большую эмалированную кастрюлю, заливала водой. Когда мечжу обмякало, мама размешивала его большой деревянной ложкой и добавляла соль. Так получалась соевая паста, которая долго могла храниться в тёмном прохладном месте.

Когда мама варила овощной суп, то непременно клала в него ложку соевой пасты. А ещё мама жарила пасту на подсолнечном масле с добавлением чеснока и молотого перца. Мне нравилась жареная паста, я ел её, намазав на хлеб. И угощал Аркашу и других ребят. Несмотря на то, что паста была горькая, ребята ели её с большим удовольствием.

В Аукане в каждой корейской семье готовили мечжу.

8

Карнай и сурнай

Свадьба в Аукане — случай особенный. Для нас, детей, свадьба была поводом не только полакомиться угощеньями, но и поглазеть на веселье людей.

Старшая сестра Розбая Тулкун выходила замуж. Жених был местный из Аукана, звали его Рустам. Свадьбу играли во дворе его дома.

В Аукане все семьи жили бедно, ведь недавно закончилась Великая Отечественная война с фашистской Германией, в которой Советский Союз вышел победителем. Страна набиралась сил и налаживала жизнь. С голоду никто не умирал, но все нуждались. Если у кого-нибудь случалось торжество, люди не стояли в стороне, помогали чем могли, как говорится, с миру по нитке — голому рубашка.

Моя мама купила отрез ситца и сшила Тулкун платье. Вместо золотых колец молодожёнам сметливые ауканцы изготовили колечки из медной трубки, да так их отшлифовали, что блестели они как золотые.

Главным угощением узбекской свадьбы был плов, сваренный в большом казане. В это блюдо входили рис, баранина, морковь и лук. Плов с древних времён готовили только мужчины. Приготовление плова — настоящее искусство! А какой головокружительный запах источал плов!

Собрались гости, во главе п-образного стола сидели нарядные и красивые жених с невестой — Рустам и Тулкун.

Рустам работал в селе трактористом, и председатель колхоза выступил с поздравительной речью, после чего вручил молодожёнам маленький коврик и деньги на подносе.

Потом началась трапеза. Заиграли музыканты, прибывшие из райцентра. Они играли на сурнае и карнае. Сурнай — небольшая дудка, музыкант извлекал из неё звонкие переливы национальной музыки, а карнай — длинная двухметровая труба, её музыкант придерживал руками, направив раструб в небо и дул сильно, — необычно резкие, громкие завывающие звуки заполняли всё пространство, их было слышно далеко за селом. Громкий, оглушающий карнай и тонкий, нежный сурнай составляли необычную единую гармонию.

Случались в Аукане и корейские свадьбы. Корейская свадьба была такая же весёлая, как и узбекская. Только вместо карная и сурная звучал корейский национальный барабан бук и пела бамбуковая свирель. И вместо плова гостям подавали суп из морской капусты, суп из сушёных листьев пекинской капусты — сираги с кубиками соевого творога тыбу. А на столе были разные овощные закуски. Мы лакомились рисовыми хлебцами, сладкими хрустящими качжури, приготовленными из липкого риса, мёда и кукурузных хлопьев, и пили сикхэ — сладкий рисовый квас.

9

Свет в Аукане

В нашем селе провели электричество. И керосиновые лампы перекочевали в сараи. Как это было здорово, когда в каждом доме горел свет! Мне не верилось, что отныне мы не будем больше чистить лампу по вечерам и заправлять её керосином.

Но прежде чем появился у нас свет, была проделана большая работа. Сначала рабочие построили за селом генераторную станцию, потом поставили столбы по всем улицам у каждого дома, затем монтёры влезли на столбы и протянули провода между ними, и от столбов к домам. Каждый вечер в шесть часов мой отец ехал на мотоцикле к генераторной станции, отпирал дверь, входил внутрь, проверял механизмы и уровень солярки в баке, затем заводил стартёр и подключал двигатель генератора. Прислушавшись к шуму генератора и убедившись, что он работает как надо, отец включал рубильник на стене, и тотчас лампочки на столбах загорались и загорались окна в домах Аукана. Днём электричество в село не подавалось.

И всё же факт загорания лампочки при щелчке выключателя был для меня волшебством! Как такое возможно? Было темно в комнате, а щёлкнул выключателем — стало светло! И всё это — результат труда человека! Много светлого и полезного создал человек! Но много и того, чего он лучше бы не создавал.

10

Фанерный чемоданчик

В школе я полюбил историю, географию, русский язык и литературу. Но больше всего мне нравилось рисовать. Я рисовал каждую свободную минуту.

Отец мне сделал небольшой фанерный чемоданчик с кожаной ручкой и металлической защёлкой. Я складывал в чемодан карандаши, акварельные и гуашевые краски.

У нашего учителя рисования Константина Сергеевича Воронова был этюдник — деревянный ящик с раскладными ножками. О таком этюднике я и не мечтал! Константин Сергеевич был настоящий художник, он частенько уходил с этюдником на плече рисовать природу. Иногда он брал меня с собой. Я заворожённо смотрел, как он работает, как размешивает на палитре краски и как на холсте рождается чудо-природа! Константин Сергеевич по натуре был человеком угрюмым, немногословным, жил с женой, без детей. Мне всегда было интересно взглянуть, как он живёт, посмотреть на его картины, развешанные на стенах. Но учитель меня к себе никогда не звал. Однажды я обмолвился, чтобы он взял меня в ученики, но Константин Сергеевич промолчал, словно не слышал. Но я был рад тому, что он позволял мне иногда наблюдать за его работой на пленэре.

Моё знакомство с Константином Сергеевичем продолжалось недолго — однажды весной они с женой внезапно засобирались и уехали из Аукана навсегда. Но образ художника, рисующего пейзаж, сохранился в моей памяти — его преобразившееся одухотворённое лицо и искрящиеся глаза.

11

Закопчённый чайник

Однажды моему отцу было необходимо поехать в одно из отделений колхоза и отремонтировать там сломавшийся трактор. Он взял меня с собой. Мы поехали на его служебном трёхколесном мотоцикле «Урал».

Приехали на место. Сломанный трактор стоял под навесом. Отец возился с ним полдня, справился, починил, запустив двигатель, который поначалу постреливал, а затем застучал ровно. Приближалось время обеда. Мы расположились на берегу речушки, в тени раскидистой ивы. Помощник отца, тракторист Гафур, постлал на траве газету, развязал узел, выложил виноград и ароматные лепёшки, а отец достал из люльки мотоцикла свёрток с домашними пирожками. Пока мы ели, в сторонке от нас на рогатине над костром булькал чайник. Он был весь закопчённый, чёрный-пречёрный. Гафур снял с огня чайник, захватив ручку тряпкой, поставил на землю, потом открыл крышку и насыпал заварку. Выждав некоторое время, тракторист разлил чай из чайника в пиалы.

Мы сидели в тени ивы и наслаждались чаем. Отец и Гафур беседовали о том о сём. Потом Гафур, глянув на меня, лукаво кивнул, сказал отцу: «А ваш сын, Тимофей-ака, вырастет и станет большим человеком! Я это вижу». На что отец ответил: «Не нужно быть большим человеком. Пусть станет просто хорошим человеком». А Гафур возразил: «Правда, так и будет! Вот увидите!»

Мирная беседа двух мужчин под журчание речушки, а вокруг разливался полуденный осенний воздух белых хлопковых полей. И вдалеке, над белым простором, словно миражи, плыли пирамидальные тополя.

Много воды утекло с тех пор, но мне никогда не забыть вкус зелёного чая из того закопчённого дочерна чайника.

12

Великан Эргаш

В нашем селе самым высоким человеком был Эргаш. Люди говорили, что его рост составлял два метра двадцать сантиметров. Так ли это или не так, я не знал, но нам, мальчишкам, казалось, что Эргаш настоящий великан, сошедший со страниц народных сказок. Его мать была обыкновенная, небольшого росточка, пожилая женщина. Жили они вдвоём на окраине посёлка в простеньком глиняном доме — входя в дверь, Эргаш всегда нагибался.

Было ему лет сорок, ходил он всегда в одном и том же узбекском халате — чапане, — подпоясанном платком. На голове тюбетейка, на ногах большие резиновые калоши. Словно рубленные топором, строгие черты загорелого лица, глубоко посаженные чёрные задумчивые глаза.

Каждое утро Эргаш отправлялся пешком в районный центр, где работал на лесопилке, вечером возвращался назад. Пешком туда три километра и обратно три километра. Ходил неспешной переваливающейся походкой. Оставляя на пыльной дороге огромные следы. В один такой его след вмещалась пять раз моя детская нога.

Эргаш никому не делал зла, но почему-то вселял в наши мальчишеские души страх. При виде его мы разбегались в стороны.

Однажды мы с Эргашем столкнулись лицом к лицу. Случилось это на рынке райцентра, куда мы с ребятами наведались в воскресный день. Мы сидели у ворот рынка, на ступеньках и лузгали семечки. И вдруг кто-то из нас ойкнул, я не успел понять, что к чему, как ребят рядом со мной как ветром сдуло. Подняв голову, я увидел рядом великана Эргаша и услышал его голос: «Помоги, друг!» С этими словами Эргаш положил мне на плечо огромную ладонь и, шумно дыша, преодолел две ступеньки вниз и ступил на асфальт. Конечно, ему никакая помощь не была нужна и положил он свою руку мне на плечо из дружеского расположения. И добавил великан Эргаш следующее: «Вы тут не околачивайтесь долго, родители заволнуются». Потеряв дар речи, я смотрел вслед удаляющемуся Эргашу. И подумалось мне в тот час, что никакой он не страшный и что напрасно мы все так его боялись.

13

Персики

Летом я заболел воспалением лёгких и попал в больницу. Лежал я в райцентре, в палате, где кроме меня было ещё несколько мальчиков. За нами ухаживали две медсестры, которые по очереди дежурили, сменяя друг дружку, поили нас лекарствами и делали уколы.

У одной медсестры были светлые длинные волосы, заплетённые в косу, и очень красивые синие глаза. Звали её Лида.

Когда дежурила не она, я грустил и смотрел в окно, на шелестящие листвой стройные берёзки и как по дорожке сада гуляли больные в полосатых пижамах.

Под подушкой я держал тетрадку с простым карандашом. В тихий час, когда не спалось, я рисовал, придумывал нехитрые сюжеты с облаками, деревьями, домами, речкой, птицами. Я рисовал наш посёлок, тополиную аллею и аистов.

Однажды Лида подошла ко мне, присела на краешек кровати и попросила показать, что я там рисую в тетрадке. Я показал. Девушка внимательно полистала страницы, сказала, что ей рисунки нравятся. Тогда я сказал, что она может взять их все себе. Лида возразила, сказала, что, если можно, она возьмёт только рисунок с аистами. И аккуратненько оторвала лист.

К Лиде иногда приезжал парень, водитель грузовика, и медсестра в свободное время сидела с ним на скамейке сада и беседовала, у неё был звонкий, весёлый смех.

Однажды я услышал, как Лида сказала парню, что очень хочет персиков, на что водитель ответил, что нынче персики не уродились из-за капризов природы и что вместо персиков он принесёт ей яблок.

Время шло, с каждым днём я чувствовал себя лучше и вскоре совсем выздоровел. За мной приехал отец и забрал домой.

Жизнь в Аукане шла своим чередом. По утрам кричали петухи, в небе плыли белые облака, на аллее шелестели листвой тополя, которые за моё отсутствие стали ещё выше… Ко мне прибегали сосед Аркаша или Розбай, или ещё кто-то, и мы шли гулять.

Мысль о персиках не давала мне покоя. Тот парень, водитель грузовика, сказал медсестре Лиде неправду, что нынче персики не уродились, я ходил к колхозному саду и видел, как за забором на деревьях розовели боками сочные плоды персиков.

Я решил во что бы то ни стало добыть для Лиды персиков. Проще всего было бы купить их на базаре, но я не решился попросить денег у родителей. Оставался один выход — залезть в сад. О своём замысле я не сказал ни Аркаше, ни Розбаю, ни другим ребятам.

Я выбрал время и вышел из дома поздно ночью, когда наш посёлок спал. Вокруг была тишь и светила в небе луна, она, как мне казалось, светила в этот час некстати слишком ярко. Я вышел на край села и без труда нашёл дорогу к саду, но пошёл не по ней, а в сторону журчащего арыка, перепрыгнул его и вскоре оказался у глиняного забора — дувала, — за ним чернел сад. Дувал высокий, не дотянуться. Великану Эргашу не составило бы труда перешагнуть его. В одном месте над забором выглядывала ветвь — я прыгнул и ухватился за неё, ветка прогнулась, но не сломалась. Я подтянулся, как это делал в школе на турнике, и оказался наверху дувала. В темноте я нащупал плоды, то были яблоки, персиковые деревья находились подальше от забора, и я прыгнул, оказавшись на территории сада. Сердце в груди моей гулко колотилось. Я знал, что сад охраняет сторож со своей злой собакой. Но некое чувство посильней страха двигало меня вперёд. Я влез на дерево и не ошибся, вокруг меня висели персики. Я отрывал их и совал под майку. Вернулся назад тем же путём. Так же было тихо и светила в небе луна. Войдя в свой двор, я направился к сараю, там схоронил все персики под соломой. Я боялся разбудить шумом домашних, потому остался здесь, лёг на солому, укрывшись старым пальто.

Наутро я встал с первыми криками петухов. Растопил печь во дворе, налил воды курам и бросил им несколько жменей пшеницы. Мой ночной поход в колхозный сад никто из домашних не заметил. Только мама с удивлением поинтересовалась, что это я нынче встал так рано?

В райцентр я отправился пешком и подоспел к тихому часу. Дежурила медсестра Лида. В коридоре на её столе горела лампа под абажуром, а Лида, склонившись, что-то писала в журнале. И тут я струсил. Мне было боязно подойти к медсестре и вручить ей бумажный кулёк с персиками. Но Лида первой заметила меня, обернулась, подошла ко мне, весело окликнула: «Это ты, Мишка! Как дела? Что ты здесь делаешь?»

«Это вам», — сказал я, протягивая кулёк.

«Правда?.. О, мои любимые персики!..»

Я не слышал, что ещё говорила Лида, потому что сразу убежал. Ведь она могла спросить, где я взял персики, и мне было бы трудно ей соврать.

14

Гагарин

Телевизоры в нашем поселке был только у двоих — у председателя колхоза Рустама Гулямовича Назарова и директора школы Митрофана Васильевича Ли.

Не часто, но время от времени, с наступлением вечера, мы, мальчишки, скопом шли смотреть телевизор, разумеется, не к директору школы, очень строгому, которого побаивались, а прямиком к председателю. При этом всякий раз хозяйка дома наказывала на сидеть тихо, чтобы не мешать Назарову отдыхать после рабочего дня. Телевизор у него был маленький, стоял на столе в гостиной, мы облепляли его, уставившись в чёрно-белый экран, смотрели какой-нибудь фильм и уходили.

Однажды по селу пошла весть, что по телевизору будут передавать важное правительственное сообщение. Рустам Назаров вынес телевизор во двор, где собрался весь Аукан — и стар, и млад. Вскоре на экране телевизора замелькали всполохи света, преодолевающие помехи в эфире, и появилось лицо человека в скафандре, и голос диктора известил: «Первый человек в космосе! Космонавт Юрий Алексеевич Гагарин!» Что тут было! Люди во дворе ликовали, обнимались, плакали! Тут же накрыли стол, со всего села нанесли еды, кто что мог, и стали пировать! Атмосфера торжества была невероятная, неповторимая!

Портрет Юрия Гагарина висел у нас в селе в каждом доме.

Любые события со временем стираются в памяти, но полёт Гагарина незабываем. Все люди на Земле будут помнить подвиг советского человека, шагнувшего в космос, запомнят день, когда это случилось, — 12 апреля 1961 года.

15

Синяя даль

На следующий год мы переехали в Таджикистан, в небольшой город Курган-Тюбе. Здесь я продолжил учёбу в школе, а после уроков три раза в неделю посещал в Доме пионеров занятия по изобразительному искусству. Теперь я знал точно, что стану художником, что бы ни случилось.

Детство закончилось, и началась взрослая жизнь.

Детство — это синяя даль, куда я возвращаюсь в своей памяти, где я вижу трогательные и нежные картины: посёлок Аукан, куда прилетают белые аисты; тополиную аллею; наши детские игры; цыган Сарвар, едущий на ослиной арбе по селу и зазывающий зычным голосом: «Шара-бара!»; кинопередвижка Алексея и кино на мельнице; мамины руки, лепящие конусы из варёного гороха; терпкий запах мечжу; мелодия отцовской флейты, доносящийся в вечерней тиши; великан Эргаш в сером халате-чапане; мои друзья… жизнь всех нас раскидает по свету, до меня дойдут известия о некоторых из них. Аркаша станет биологом, профессором университета, Розбай — известным музыкантом и певцом, Егор — футболистом и тренером…

Ушедшая синяя даль детства, похожая на сон…

Мой рисунок дерева, сделанный маминой губной помадой, предопределивший мою судьбу. И литература.

Живопись и литература — эти два искусства станут моими путеводными звёздами на всю жизнь.

Сентябрь 2022 г.