Алексей Ремизов — история неоглядная.

И началась она с Купальской ночи.

«Оттого, должно быть, что родился я в Купальскую ночь, когда в полночь цветёт папоротник и вся нечисть лесная, водяная и воздушная собирается в купальский хоровод скакать и кружиться, и бывает особенно буйна и громка…»

Что же происходит в эту странную ночь?

А вот что, внимайте…

Замоскворечье. Купальская ночь

«Закатное солнце, прячась в тучу, заскалило зубы — брызнул дробный дождь…»

Он быстро иссяк.

Бархатная темь снисходила на землю, на затихающее Замоскворечье.

Лишь в соседнем Отводном канале — бывшем Болоте — весело и звонко «разводили бобы» лягушки-квакушки.

Всё ярче и ярче сияли звёзды чарой Купальской ночи…

А той порой круглое чердачное окно ладного двухэтажного замоскворецкого дома встречало гостей.

Справлялось рождение нового обитателя дома — малыша голосистого — Алёши Ремизова…

— О, сама Баба-яга пожаловали!.. На любимой метле!..

Всё молодеешь, голубушка!.. Уж больно ты приглядчивая!.. Милости просим, милости просим, сударыня!.. Какой у вас роскошный хвост — с косичками!.. Загляденье!.. Это мне?.. Что это?.. Шишечка!.. Мерсибо!.. Мерсибо, чаровница!.. Весьма тронут!.. Метлу можете взять с собой… Проходите, проходите, любезная!..

— Еще одна Баба-яга, на ступе!.. Космы-то, космы распустила!.. Приветствую вас, госпожа Яга!.. Чудесная ступа!.. Помочь вылезти?.. Вы здоровы?.. Ох, не упадите!.. Гм, без хвоста… А ведь могла бы и принарядиться… В гости всё-таки пожаловала… Нет, ступу, будьте любезны, оставьте там, во дворе, возле курятника — в оконце она ну никак не пройдёт… Пардон, барыня, ещё пардон!..

— Бонжур!.. Кого мы видим!.. Хвост Бабы-яги, сам по себе!.. Добро пожаловать, господин Хвост!.. Рады вас видеть!.. Позвольте репейничек снять… Вот та-ак… Осторожно, не зацепитесь за эту ручку!..

— Ах, это вы, кобылья сивая холка, раскрасавица наша!.. Какие у вас ленточки!.. Лепота, ну просто лепота!.. Проходите, проходите, госпожа Холка!.. Такая уж сегодня ночь…

— Боже мой, чертяки шествуют — всех мастей!.. Тут и рыженькие, и чернявые, и с рожками, и без рожек, так, пупыши какие-то… Ой, и с хвостиками, и без хвостиков… И копытца вроде не у всех… Темно, не разглядишь… И мелковатые они, да, мелковатые… Но рожицы — сплошь глумливые… И вертлявые какие-то все, ну до чего вертлявые!.. Вот пострел, этот, ушастенький, — цветочек мне сунул… А приятно… Благодарствую, милок, благодарствую… Да ты проходи, проходи, не задерживай других!..

— Ух ты, глазам не верю, змея Скоропея!.. Вижу, вижу — устали с дороги… Ничего, сейчас отдохнёте… Проходите, Скорпионушка, про… Пардон, Скоропеюшка… Оговорился, волнуюсь… Простите великодушно… Взгляд у вас какой-то жуткий, холодный, немигающий… Да вы проходите… Ах, какие у вас славные гусиные лапки!.. Осторожно, дражайшая, осторожно, берегите лапки…

— О, горные русалочки!.. Прелестницы вы наши!.. Какие локоны!.. Какие глазки!.. А ножки… Ах, ножки, ножки!.. Загляденье, загляденье!.. Не спешите, красавицы… Век бы на вас любовался, ей-ей!..

— Кто это сзади?.. Кум Водяной, никак ты?.. Старшой над водой, так что ли? Ну и над ракушками всякими… А тоже мне, за русалочками увязался… Старый греховодник!.. Держи платок, утрись, мокрый же весь… Усы свои рыжие расправь… Вот, совсем другое дело… Ну, рад тебя видеть, очень рад… Давай поцелуемся, кумушек дорогой, давно не виделись… Как жизнь?.. В окно-то еле пролезаешь, донжуан ты наш пузатенький… Зарядку бы делал, или плавал побольше… Ладно, не обижайся, иди, гуляй на здоровье!.. Слышишь, какое там веселье!..

Эх, самому бы поразвлечься!.. Но — служба-с…

А это Яга, молодая, с хвостом, метлу вон и — сверкнув взглядом — пустилась хороводить… Хвост — вьюном…

«И пошёл хоровод, завертелся…

У! Какою купальскою жутью

завеяна пляска…»

Лишь Скоропея в углу, одиноко, глядит, не мигая, на танец бесовский…

«А Купальская ночь колыхала тёплыми звёздами, лелеяла…»

Москва. Замоскворечье.

Малый Толмачёвский переулок — совсем крохотный, с выходом на Отводной канал, с видом на Кремль, на его лунно-золотые купола.

Аккурат в сердцевине переулка — ладный двухэтажный кирпичный дом с круглым чердачным окошечком во двор. Дом состоятельного купца Михаила Ремизова.

В этом доме в Купальскую ночь 1877 года (ночь на 24 июня по старому стилю) родился кудесник российской словесности Алексей Михайлович Ремизов, скоморох всея Руси.

«И что мне жизнь без Купальской ночи, без бесовского огня моих опалённых подстриженных глаз, какая бедность!..»

************************************

Вшивая горка

Эта горка круто сбегает с Таганского холма к той части высотки на Котельнической, где кинотеатр «Иллюзион».

Напротив, за площадью, — Библиотека иностранной литературы.

Много лет работал в ней, а читателем был — и того больше.

Так что спускался и поднимался я по этой самой горке сотни, а может, и тысячи раз. Каждый её камушек — помню.

Официально она носила имя Володарского, большевистского деятеля, убитого в 1918 году в Петрограде. Хотя я слышал, что в народе её по старинке называют Вшивой горкой.

Но любопытной представлялась чехарда переименований оной горки. Не всем вшивость приходилась по вкусу.

На картах старой Москвы (XVII–XVIII века) и горка, и прилегающая к ней часть улицы — до первого переулка направо (ныне 1-й Котельнический) — так и назывались: Вшивая.

А весь этот район именовался Гончарной слободой — гончары здесь обитали, мастерили керамическую посуду, глиняные игрушки, изразцы. Всё ясно, всё по делу.

Однако в книгах о старой Москве встречается иное название горки — Ушивая.

Вот: не выдерживали вшивости.

Что значит ушь? Оказалось: чертополох! Дескать, сорняками, чертополохом заросла горка. Может, когда-то так оно и было.

Карты Москвы XIX — начала XX века свидетельствуют: подыскали-таки и горке, и прилегающему кусочку улицы близкое по звучанию, но вполне благопристойное имя: Швивая. Жили, мол, здесь швецы, портняжничали…

Нестыковочка с историей: слобода-то — гончарная.

Революция рассудила по-своему: с 1919 года вся улица — от горки до Таганской площади — стала носить имя Володарского.

Шли годы — крутые, как наша горка.

С 1992-го улица — вместе с горкой — стала Гончарной, как оно, по здравому смыслу, и должно было быть.

Ну а Ремизов, его слово?

В юности Ремизов жил неподалеку от этих мест. С горки хорошо виден участок берега Яузы, за Садовым кольцом. Это бывшие найдёновские владения. В их глубине ютился красный деревянный флигель. Здесь и обитали Ремизовы — мать с четырьмя сыновьями.

И горка наша Вшивая в затейливую словесную ткань писателя-художника — вплетена.

В новелле «Голодная пучина» (книга «Подстриженными глазами») он живописует ярую московскую метель:

«В тот день с утра мело, а к вечеру закуделило.

Есть три метели на русском просторе: Пушкина, Толстого и Блока. И они, голодные, по-пушкину, по-толстому и по-блоку, бушевали над Москвою…

Они поднялись с семи московских холмов, подняли голос до птичьего крика и с свистом тончайших пил в головокружительном взвиве вихрились и, опадая, захлебнув полным ртом снегу, со стиснутыми зубами “бесноватых” взвихрялись. Одни — досиня белые, слетевшись на Таганской площади у трактира Лапашова и церкви Воскресения, неслись вдоль по Вшивой горке к Серебряниковским баням…»

Переведём дух от этого метельного головокружительного взвива, поясним некоторые названия.

Трактир Лапашова находился на углу Воронцовской улицы и Таганской площади. В советскую пору тут долгое время располагалась обыкновенная столовая (доводилось её посещать) — давно уже исчезла при расширении площади.

Увы, не стало и близкой церкви Воскресения в Гончарах — её снесли в 1932 году при строительстве нового Краснохолмского моста.

И упомянутых бань ныне не существует. Правда, назывались они чуть иначе — Серебрянические.

Ну и, наконец, горка — по Ремизову — Вшивая. Писатель спокойно использует это народное, давно укоренившееся название.

Он, полагаем, знал: на площадке вверху горки, да и на склоне её, существовал небольшой мелочный рынок, проще говоря — барахолка, обычно именуемые рынком блошиным или — вшивым.

Вот и вся сказка о Вшивой горке.