* * *
Рынок на краю посёлка,
мухи, пчёлы, осы, гнус.
Прилетает невысоко,
я моргну и не прогнусь.
Я чихал на банду эту
с каменистого бугра.
Смерть всегда к лицу поэту,
Вечность — краткости сестра.
Я увит листом лавровым
супа медленных огней.
Я сосуд пятилитровый
крови с мыслями о ней.
В терему она высоком,
выше птиц и облаков.
Ясный перец, ясный сокол
цепи разорвёт оков.
* * *
Догорает августа лампада,
сокращая световые дни.
В полднях золотого солнцепада
всё заметней вечера огни.
В паутинках мимолётной грусти
всё тревожней сумерек печаль.
Полночь осторожно веткой хрустнет,
нарушая тишины печать.
И вспорхнёт испуганная птица,
словно сердце глупое в груди.
Осень частых серых репетиций
открывают каплями дожди.
* * *
Светит солнцем отражённым
серебристая Луна.
До зубов вооружённый,
бьётся Август, ночь длинна.
Мне по-прежнему не спится
в пулемётной трескотне.
Смерть разносят, словно пиццу,
пули-дуры. Как в копне,
взрыва рядом, встало дыбом
всё, что лето собрало.
Кот учёный пал под дубом,
будто бы и не было
иллюстрированной книжки,
шрифт бумажный на полу.
Стёкла битые-врунишки
процарапали, как плуг,
кварцевым стеклом зеркальным
белых стенок полотно.
Я живу маниакальным
миром, как в глухом кино.
* * *
Очень жарко и прилетает,
и взрывается где-то здесь.
И спокойствия не хватает.
И, как туча, от пыли взвесь,
и скелет из металлолома,
перевёрнуто всё вверх дном.
Степь горит и дымит солома,
чёрный вихрь веретеном
пронесётся и тихо станет,
утрамбуется всё в грунты.
Только ангел смиренный стонет,
не боящийся темноты.
* * *
День выдался кровавый и жестокий,
как принято у европалачей.
Опять бомбили город на Востоке.
Родной мой город, а для них ничей.
Снаряды в центр легли, как на учении,
и снова жертвы, как заведено.
Мы восемь лет у них в пересечении
прицелов всех систем, и заодно
они хотят всё вытравить из памяти
и уничтожить свой и мой народ,
стравив нас, как юродивых на паперти,
и вырастить у нации нарост
на всём святом, чтобы родства не помнили,
чтоб кровь лилась славянская в веках.
Чтоб правнуки на дедов руку подняли
и оставались вечно в дураках.
* * *
Усталость накапливается лавиной
и равнодушие, как форма существования
мозга с надкушенной половиной.
Я, как птица в местах кольцевания,
пойман в сети ударных волн,
не различая оттенков боя,
осколков жизни, летящих вон.
А небо хмурое и рябое
дымится догорающим естеством
имущества, утвари, хозпостроек.
Хаос, нарушающий статус-кво,
жилища, разрушенного как Троя,
и подворотни посмертный хрип,
входные двери, сорванные с петель,
и канонады ведущий ритм,
и улица скомкана,
как постель…