1

Ночь, мать, отец… сложно скрученный из нитей реальности космос Владимира Батшева тяготеет к трагедии, к античному звучанию, переведённому в современные регистры, к бездне — в конце концов:

Бережёного бог бережёт.

Перебежчика — ночи порог.

Корабли — колыбель берегов.

Почему же тебя не сберёг?

Береженому бог — мать.

Перебежчику ночь — отец.

Кораблям их родня — май.

Таинственная красота играет стержнями звука:

Корабли — колыбель берегов…

Стоит ли вдумываться?

Или вбирать запредельную, запрещённую логикой жизни музыку…

Но, исходя из оной логики, кроме колбасы и быта, мало что важно, а поэзия, вздымая выше и выше своды свои, существует инакими законами.

Нам лечь в снегу,

в студёном лечь,

где нет ни губ,

ни книг, ни лет, где тесен мир,

как и окоп,

где нет квартир

с бельём окон…

Ритм рваный, ритм — раздранный ветром, ибо это — песнь павших, ибо «бельё окон» есть надпись из глубин руд интуиции и подсознания, едва ли толкуемая в пределах рациональности.

Стихи — над-рациональны.

Стихи — синкопы небес.

Звук у Батшева работает точно самостоятельно: гудит, рвётся, наматывая на себя образные ленты, какие не оборвутся.

Не оборвёт их и смерть.

Он вышел из СМОГа — Владимир Батшев, и, как и прочие его молодые, ярые сверстники, — бушевал: истово и истинно, светло и весело, трагично и задорно.

…стихи его так и живут в бушевании красок, в наплыве ритмов, в волшебной прелести созвучий.

2

Яркость и ярость образов была присуща всем участникам СМОГа, и Аркадий Пахомов, неистовствуя в стихах, выступал в русле общего движения:

Как псы, влекомые предчувствием своим,

Ноздрями важно водят, ждут момента

Для дружбы, для вражды,

Для новых чувств и дум,

Так прячут в бороды табачный сизый дым

Два в кожаных пальто интеллигента.

Мощь мчащих псов сводится к дымящим, наверняка тихим, интеллигентам; зигзаг метафоры, блеснув, растворяется в воздухе, оставляя после себя чётко прорисованную картину.

Картины у Пахомова чёткие, насыщенные, эмоциональные.

В тысяча девятьсот семьдесят втором году,

В сентябре, в ночь на среду,

На двадцать седьмое число,

Как снег на голову — выпал снег, —

Белоснежный, правдивый…

Необыкновенно воспринимается правдивость снега, как подлинность яви: той, в которой литературное делание было важно, где слышали волхвование стиха, и ловили оттенки смыслов, заложенные в поэзии.

…высится дом: ничей, как ручей, играющий рядом; действительность поэтическая — ничья, всеобщая, от солнечного света идущая:

Я скажу: на холме был дом,

Под холмом протекал ручей,

А ещё я скажу потом,

Что и дом, и ручей — ничей.

…стихи Пахомова — точно посланцы — из времени далёкого бушевания СМОГа в нынешнее — сверхпрактичное: послания радости и грусти, скорби и нежности, таковое, что не может быть уничтожено.

3

Под музыку Вивальди легче жить…

Льётся, поётся, играет знаменитая песня, песня, ставшая возможной, благодаря стихотворению А. Величанского — столь же трепетному, сколь исполненному опыта, на какой, впрочем, наплывают акварельные размывы надежды.

Ибо без надежды стихи мертвы.

Из недр бушеваний СМОГа — Величанский писал размашисто, расплёскивая неожиданные образы по столбцам текстов, и то, что иногда сквозь них проступали ритмы Заболоцкого, было только логично:

День стоял, расставив вилы.

Вся трава, как лошадь, пала.

И лежала, как попало,

позабыв хотя бы хруст.

Как над куполом могилы

коршун образует крест.

Сила высказывания множится на необычность всей поэтической конструкции; и отзвуки, рождаемые ею в сознании, играют бархатисто.

Разные оттенки, ассоциации, аллюзии порождают стихи: в том числе геометрические или сугубо цветовые.

Кажется, стихи Величанского укреплены шарами созвучий и вместе играют углами трапеций и треугольников: острыми порою.

Сдохли омули в Байкале,

проданные наперёд

чехам. И вода такая,

будто морщится, а пьёт.

Берега. На сопках — гарь и

худосочная тайга.

Вот Байкал. Вода икает,

задевая берега

каменистые…

А песня — «Под музыку Вивальди» — всё звучит и звучит, и стихотворение это для А. Величанского — не слишком характерное, но добрая теплота его продолжает жить, испуская в действительность такие нужные лучи…

4

Ах, шут, шут, перешутит всех…

В «Розовом шуте» А. Басиловой ритмы рвутся, разлетаются серебряными брызгами, или, вдруг выгнувшись колесом, встанут, заиграют на губной гармошке…

Слова выплёскиваются через край реальности, и сама она — точно отступает, стесняясь своей ветхости, монохромности…

Участники СМОГа хотели заменить действительность своею: горячей и гремящей, экспериментирующей со словом и ритмом; они изучали фактуру слова, как изучают серьёзнейшие трактаты — повествующие о жизни и смерти под эзотерическим углом.

С добрым молодцем гуляли Молодцы…

С добрым молодцем гуляли Девицы…

Встали. Поустали. Но за молодцем

Слава моментальная стелется:

— Ох, не лиловатое — синее!

— Не сиреневатое — красное!

— Красное не красное — Сильное!

— В розовое больше, чем в разное!

Красное должно сочетаться с сильным, а сильное — всегда победит…

Или нет?

Придёт слабое и сокрушит сильное, и останутся только прагматизм, эгоизм, денежные интересы.

Мы играем невсерьёз

Суд бумажный — шут продажный,

Но игра у нас до слёз!

До сердечной боли даже.

Стихи без элемента игры теряют в красках, но и превращённые в игру — бесплодны; но… кто же играет жизнями?

А… многие!

И много яркого яростного шутовства в стихах Алёны Басиловой, много и ощущения трагедии, рвущейся подспудно, надсадно, обагряющей строки…

5

Странная жизнь снится, расплывается кругами и дугами славного сновидения, которые чаще всего связаны с впечатлениями дневного сознания; странно уравновешивается сном реальность, и… не было бы в каждой жизни чего-то от лагерного барака…

Мне мнилось — будет всё не так.

Как Божья милость, наша встреча.

Но жизнь — как лагерный барак,

Которым каждый изувечен.

Вадим Делоне, начинавший в СМОГе, несколько отличался от общего их цветового избытка-бушевания: большей сдержанностью, акцентом на ощущение ирреальности жизни:

Мне мнилась встреча наша сном,

Чудесным сном на жёстких нарах,

Кленовым трепетным листком,

Под ноги брошенным задаром.

Сон путается с явью, не дающей, однако, забыться, отстраниться от её наждачных условий…

Впрочем, как воспринимать…

Разумеется, тогдашняя неофициальность накладывала свой отпечаток и на мироощущения, и на образ мыслей; но концерт Мендельсона будет неожиданным и необычным: праздничным в той же мере, в какой и трагичным:

За окном бесконечно и сонно

Дождь осенний шумел монотонно.

Ветер выл и врывался со стоном

В звуки скрипки, в концерт Мендельсона.

В стихах Делоне не было поэтической расхлябанности: всегда ощущался острый и твёрдый стержень; артистизм исполнения был достаточно высок; а жизнь поэта, посвящённая служению принципам, которые казались поэту верными, прочерчена ярким и много смыслов несущим зигзагом…