Сон…
Какое глобальное, таинственное, вечно исследуемое понятье!
Отражение дневных забот, сует, треволнений, переведённое в образы, столь же зыбкие, сколь и манящие; но и — вещее начало, входящее в действительность сна, раскрывающееся цветами подсказок, предвидений; и — возможные контакты с мирами, о которых здесь, живя в теле, мы представляем так мало.
Итак, сборник «Русское восприятие. Миры сновидящих» — третий выпуск, раскрывающий дебри сновеллистики: вселенной, где субъективное уточняется объективным, и последнее становится… образами слов, плавно соединяющихся в суммы произведений.
А. Иличевский изящно отроет истины «Другого времени» — играя словом настолько всерьёз, что мера оной игры пересекается и с ощущениями яви, и с пространством тайны, колышущейся за нею…
Мелькнёт зоопарк из «Снов призраков»: он мелькнёт, давая разгон своеобразному упражнению в беспамятстве сна: и — вычерчивая альфу рассуждений об оном; и сны тонко перейдут в исследование литературы: где рассуждения о Гайдаре, как о стилисте и строителе своеобразной вселенной означатся указанием тайн, которые живописует писатель, изображая детей, и… взрослых детей…
В эссе «Сновидение, как анестезия» текст нежно, будто пианистическое туше, коснётся библейский истоков бытия, чтобы, разворачиваясь дальше, показать сладость варианта забвения.
Новеллы-эссе — так стоило бы обозначить букет текстов Иличевского, которым открывается сборник.
…а он — разнообразен: С. Калашников представлен стихами:
В ветках гуляет ветер.
Дождик кап-кап опять.
После обеда детям
нужно ложиться спать.
Дяди стучат на крыше.
Поднимается пар.
Если взобраться выше —
там вороны кар-кар.
Внешняя поэтическая лёгкость сочетается с плотным наполнением строк и строф; картины, рисуемые скорее словесной акварелью, нежели маслом, вспыхивают, отмеченные неповторимостью мироощущения, проведённого через образный строй.
И снова — круговращение снов рассматривается с разных поэтических ракурсов:
Я буду засыпать в промёрзлых городах.
Мне будет сниться сын и собственное детство.
И я его несу на бережных руках
и просыпаюсь и… и не могу согреться.
…да, порой кажется — из промёрзлой яви один выход: в сновидчество…
Н. Барышникова раскроет целую галактику: разумеется, сновидений: или же — вариант той звёздности, что пропитана снами, где так интересно путаются границы, становясь пластическими…
Её тексты кратки.
Они мускульно сделаны: строчки жёсткие и живописные.
Здесь — скорее поэзия в прозе: играющая тонкими оттенками мироощущений.
Интересно вспыхивает произведение «Мандельштам-Эйнштейн» — необычность сопоставления словно показывает мистические дуги, которыми связаны все полюса высокого творчества.
Г. Бурденко строит обращение к читателям как способ поймать жар-птицу: так и называется эссе «Поймать жар-птицу»…
О! какая дивная мечта: и как тонко мечта пересекается с бездною сновидчества…
Тонкость фраз Бурденко напоминает поэтические строчки — здесь снова поэзия прозы: раскрывающаяся возвышенно, и та особость мироощущений, пропущенных сквозь фильтры опыта и дара, что определяет тональность произведений, настраивает на элегически-метафизический лад.
Метафизики в сборники много: без неё не стоит и пробовать прикасаться к сновидческой теме…
Поэзия О. Николаевой изыскана и точна, своеобычна и мелодична…
Мощно гудит «Сон» — словно удары колокола слышатся: сильно бьёт стихотворение в бубен сознания читающего:
Мне снился сон. Он шёл путём моим.
Там, на вершине над потоком горным,
я видела тебя. Ты выглядел чужим,
ты страшен был мне в одеянье чёрном.
И ты настолько был несхож с собой,
что в ужасе я к скалам прилипала:
да ты ли это? Или тот, другой, чтоб,
обознавшись, я во тьму упала?
Мистическая подоплёка сна раскрывается шаровою бездной новой яви.
Подборка Николаевой разнообразна, хотя все стихотворения так или иначе соприкасаются с зыбями сна, но и культурологические огни ярко зажигаются — огнём мысли:
Мне приснилось что-то такое, мол — мир и Рим.
Будто с неким вроде бы даже Ангелом об этом мы говорим.
Хоть Мартына Задеку бери, хоть Юнга — один ответ:
ты, душа измельчилась, бедная, так выйди на Божий свет.
…ведь и сон, проводя изломистыми, коленчатыми лабиринтами должен выводить в свет: иначе — зачем нужна его работа?
Ф. Нагим представляет отрывок из романа «Сон почек»: о! здесь много колоритных подробностей, организующих круг яви, но то, как преподносятся они, суммируясь, словно показывает условность оной яви: ибо за любым образом, исполненным конкретики, просвечивает волновая структура сна, и вопрос, непроизвольно напрашивающийся: не спим ли мы, проживая наши жизни? — повисает в воздухе.
…как интересно представляет сон в электричке «Непослушная галактика» Р. Назарова: вороха ассоциаций будя, заставляя сопоставлять с собственным опытом…
Краски ярки: а если иные абзацы начинают звучать приглушённо, возникает некоторая тревога — почему?
Не разгадать…
Но тонко организованные рассказы Назарова ветвятся сложными цепочками дуговых ассоциаций…
«Живой журнал» М. Егоровой вспыхивает современностью, проводимой по словесным маршрутам; описания снов чередуются с картинами истории, подвергаемыми осмыслению… возможно — через те же сны.
Сны Егоровой культурологичны: их краски пестры, как перья, уроненные жар-птицей, залетевшей в явь.
В. Видеманн предлагает сводный текст: фундаментальный космос поднимается выше и выше архитектурной аркой слов, прободающих определённые небеса — ради открытия других, вероятно — наиважнейших.
Огни магии — и научное осмысление оных; матрица парадигматических соответствий заставляет работать мысль на повышенных оборотах.
С. Каревский, чередуя стихи и прозу, приходит к парадоксальному выводу: СНЫ ВИДЯТ МЕНЯ!..
Ошеломляет, если вдуматься.
Изящество поэзии, предложенной Каревским, играет серебристыми красками, словно совершая поворот — от времени нынешнего, к… понятно какому:
Сон серебристой плескался форелью…
снова зима перепутает льдинки
с крошками хлеба под влажной метелью
из опрокинутой в небо корзинки.
П. Шаталова раскрывает коды собственного сновидения — и мировидения — через краткость поэтически организованных текстов, где изобретённая «Таксомышь» своеобразно контактирует со «Сном, как порталом», уводящим…
Впрочем, интереснее читать.
Р. Халиков касается именно пророческой стороны сна: и старый дневник становится тем вариантом трамплина, с которого совершается прыжок в грядущее.
История, рассказанная Халиковым, туго скручена, и захватывает: погружение в реальность, игра оттенков сна… как всё пересекается, сворачиваясь гнездом смысла.
И завершается сборник суммарным текстом Г. Щербовой: где поэзия органично вытекает из прозы:
В пространстве цвета чая с молоком
дороги синусоида повисла
безмерностью непознанного смысла,
смутив сиянье прахом и песком.
И вторя всплескам замершей волны,
летит мой обруч, делаясь всё глаже,
над рябью иллюзорного пейзажа
до горизонта мёртвой тишины.
Красивые стихи: завораживающие, как сон.
Сны у всякого свои: за гирлянды лет человек накапливает суммы сияющих моментов, почерпнутых в сновидениях, которые… не хочется забывать.
Разумеется, сны смущают кошмарами порою: грозными, страшными; но комплексное литературное погружение в онтологический мир сновидчества выстраивает необычную галерею… взаимоотношения человека со сном, и сборник, представляя собой интересное, духовно питательное чтение, обещает много ярких открытий.
