Не отрекаюсь!

Не отрекаюсь!

Пусть бывает солён, и губителен

Воздух в груди в монотонной, гранёной обители.

Не отрекаюсь!

Раздаётся посланье раскатами.

Не осуди. В жизни люди бывают предвзятыми.

Вновь восторгаюсь.

Вновь спешу на своё линчевание.

Не подведи. Сделай грани в словах филиграннее.

Я не прощаюсь.

Я восстану с дождями с наветами.

Станут легки мои плечи, а мысли раздетыми.

Я наблюдаю,

Как взрослеют мои отражения.

Ты награди их любовью во имя спасения,

Молча лаская.

Пусть не помнят своих покровителей.

Не уходи. Вместе встретим закат изумительный.

Не отрекаюсь!

Есть у жизни жестокость учения.

Не обойти ни раздоры, ни крылья священные.

Не отрекаюсь!

Есть у жизни простое лечение.

Просто живи по любви и не плюй в отражение.

Под белым саваном

Я шёл, печатая следы на белой скатерти

Ни то в снегу, ни то в пыли, а слёзы капали

С апрельских крыш как с глаз вдовы, бедой приюченой.

Домой летели журавли; печаль канючила.

Под серым небом как всегда. Без изменения.

Кто рак, кто щука, кто звезда, кто отражение.

И бродит меж умов судьба дурная, рваная.

В лохмотьях правды по грехам, где ложь бурьянами.

Апрель сражался за весну, добро с развалами.

Звезда встречала седину с плеча усталого.

И лишь бы было всё не зря под этим пламенем

Для тех, кто встретит свой рассвет под белым саваном.

Ночной полёт

Ночной полёт. Ни серебра, ни солнца,

А за стеклом графит карандаша.

Прощается с землёй изгиб крыла,

И мы вдвоём ночных небес коснёмся.

Чудесный вид. С небес земля искрится.

Экскурсия железного крыла.

Печальный вид из вечности взяла

Моя душа: «Жива ещё темница».

Но нас с ней ждут на той земле далёкой.

Там, где звенят, смеются голоса.

Я буду дома в ночь и до конца,

Ты будешь позже с вечностью жестокой.

Ночной полёт. Огни аэродрома.

Из серебра вздымаются горя,

Обласканные светом два крыла

И безмятежно тают у порога.

Рондо (Россия)

Восстающая, сражающаяся.

То в истории увенчанная,

То на части рассыпающаяся,

Молчаливая, застенчивая.

Пассакалья не заканчивается

На рондо, опять настаивая.

Бесконечно повторяющаяся

С надоевшими всем таинствами.

В доброте своей валяющаяся,

С васильковыми окраинами,

С разгулявшимися кляузниками,

Ты прощаешь всех нуждающихся.

На судьбу свою состарившуюся

Не пеняй в кулак, откашливая,

Мы в последний раз расшаркиваемся,

И прощаем жизнь неряшливую.

В плену

В плену снегов под блеклою луной

Раскинув лапы, ель стоит тоскливо.

В плену кабацкой жизни шебутной

В сугробах темноты я молчаливо

Смотрю на небо с вымерзшей луной.

Среди остывших душ крадусь неслышно,

Чтоб не разрушить выстроенный мглой

Пустынный мир, в котором ты мне снишься.

В плену основ по лестнице наверх,

Мечтаю пронести в ладонях нежность,

Пока огонь химеры не померк,

Пока душа не сделалась безгрешной.

Но от ступени до ступени «век».

С закона шаг наверх там справедливость.

Там расправляет спину имярек,

Там совесть зазвучит другим мотивом.

От справедливости опять наверх.

В бессилии склоняется мятежность.

Там встретит милосердие лишь тех,

Кто сохранил в ладонях грубых нежность.

Ещё одна ступень воздвиглась вновь.

В плену сомнений сил не обретают.

Там на вершине светиться любовь

Ко всем и к тем, кто шествует по краю.

В плену снегов под блеклою луной

Раскинув лапы, ель стоит тоскливо.

Не всё, должно быть, лечится весной,

Но кое-что на свете справедливо.

Петля

Петлёю века

Обвита шея жизни,

И с табурета

Свисает платье мысли.

На окнах шторы

Задёрнуты от мира,

Идёт Пандора,

В руках держа рапиру.

В оси прогибы.

И в равновесье шатком

Стоят калибры

В не сдержанном припадке.

Босой свободе

Опять велят разуться.

Мой мир бесплоден

В утробе безрассудства.

Мой век несётся,

Сменяются закаты,

И сумасбродства

Его витиеваты.

На окнах шторы

Раздёрнуты, и руки

Выводят строки

О выдохнутой сути.

Я не в себе?

На бред спиши все мысли

В моей строке

И вновь переосмысли.

Петлёю жизни

Обвита шея мира.

Бескомпромиссна

Презренная рапира.

Любовь и кровь

Я кровью пригвождён к земной коре.

Любовь всё бренное одушевляет.

И троица бессмертьем на заре

Меня на день мирской благословляет.

И целый день надеются и ждут,

Любовь и кровь — две капли и прощенье,

В круговороте длительных минут

Моё очередное возвращенье.

И кроме них никто не одарит

Бессмертием моё простое имя.

Стихи мои обречены на скит,

Но будут жить побед моих во имя.

Я кровью жив в беспамятной стране,

Любовь всё бренное одушевляет.

И всё, что здесь наградой стало мне,

Дороже всех неуловимых таинств.

Ордена

Шёл страшный год. Звенели ордена.

Страна растила поколение героев.

И скрежетание под взрывами стальное

Рождало непокорных имена.

Шёл тёмный год. Весна была вольна;

Ещё звучали соловьиные свирели,

Оркестры трубами на площадях блестели,

Где шли бойцы погибшего полка.

Была весна с победой и бедой.

И все смотрели кто с небес, а кто с трибуны

На поколение кровавого июня

И на февральский неокрепший зной.

Недосказанность

В глазах горит былой войны печальный блеск,

А на простреленной груди приникший крест

И чёрный волос, не к годам который сед.

Мне снился ночью снова каменный портрет.

Тем утром был прохладен вспыхнувший рассвет,

И скорбь скрывал простой рубахи чёрный цвет.

Лампадка брезжила в углу, и строгих черт

Лица касался мягкий свет, и тут же мерк.

И недосказанность давила на глаза

Под сердце финку бесконечности вонзя.

И разгорелся жар бессилия в груди.

Я, объяснившись с тишиною уходил.

Жизнь, как известно, всё расставит по местам,

За шкирку всех проволочив по рубежам.

Мне снился ночью той лампадки мягкий свет.

Я помню каждый мне дарованный завет.

Мне снился ночью этой каменный портрет

И чёрный волос, не к годам который сед,

И на простреленной груди приникший крест.

В глазах горел былой войны печальный блеск.

Паром

Когда причалит к берегу паром,

С назначенной ценой в один обол,

И мрачный сын Эреба станет в нём

Махать рукой, чтоб я в него сошёл,

Я вспомню все невзрачные стихи,

Которые остались в закромах,

Твои неотразимые духи

И образ в распустившихся цветах.

Ещё что всё же так и не сумел

Оставить след в натруженных умах.

Не заострил меж строк красивых стрел,

И не застрял в надорванных веках.

Как на меня с наивностью грудной

Смотрели сквозь любовь две пары глаз,

И, одержимый призрачной тоской,

Я начинал читать смешной рассказ.

С размером в жизнь помятым багажом

В последний раз вдохну я пряность смол,

Когда причалит к берегу паром

С назначенной ценой в один обол.

Я подведу итог последний свой

В холодном путешествии речном:

«Истории останется за мной

Не больше, чем монет под языком».