— Отвянь, Вовик. Я не буду с тобой ходить, — Кристинка по-кошачьи выгнула спинку, обтягивающий белый свитер подчеркнул юную девичью грудь, Вовик застонал.

Он отчаянно хотел ходить с Кристиной. «Ходить» на языке тинейджеров в начале 1980-х означало «встречаться» или быть парнем и девушкой друг друга. Это предполагало прогулки за ручку по их унылой заводской окраине провинциального города, медленные танцы на школьных дискотеках, походы в кино с поцелуями разной степени порочности на последних рядах. Вовик писал Кристине стихи, снимал её портреты на фотоаппарат «Смена», он был солистом подпольной рок-группы и лучшим футболистом в округе. Большая часть местных девиц мечтала с ним ходить. Но не Кристина. Белокурая голубоглазая нимфа с пластикой кошки ходила с прыщавым Павликом. Отец того был крупной партийной шишкой местного значения, он выезжал в заграничные командировки, что позволяло сыну щеголять в импортных джинсах, слушать в плеере запрещённую музыку и жевать бубль-гум, когда все остальные заменяли жвачку гудроном.

— Он тебя за жвачку купил? — бросил вслед уходящей Кристине Вовик.

— Смотри, какой браслетик, — она остановилась, обернулась и расправила на запястье перламутровые чешуйки, нанизанные на леску.

Кристина надула из жвачки дрожащий розовый пузырь, дождалась, пока тот лопнет, и удалилась, виляя… Вовик хотел сказать «жопой», но попка неприступной богини была совершенна. Парень впервые усомнился в своих любимых «Битлз». Они пели, что любовь не продаётся. Как же. От этой мысли Вовику стало совсем тоскливо. Он сражался за прекрасную даму, как рыцарь, терзал своё сердце стихами, но все его высокие порывы запутались в прозрачном шнурке, увешанном осколками ракушки.

Устроить травлю Павлика или просто набить ему морду Вовик, воспитанный на рыцарских романах, считал неблагородным. Кроме того, прыщавый сын коммуниста снабжал импортной жвачкой старшеклассников — те за него вписывались, можно было и огрести.

Весеннее солнышко уже растопило снег, оголив бесконечную окружающую свалку, но ещё не пробудило кусты и деревья, хоть как-то скрывающие её листвой. Бредя берегом реки Говнянки — открыто текущей канализации, — Вовик читал неприличные надписи на нестройном ряде гаражей. И каждая попадала ему в сердце. Будто неизвестные художники посылали на три и пять букв именно его. Именно Вовик был гнойным пидором и ментовским стукачом. Первая буква «а» в слове «Западло» внезапно пришла в движение. Отогнув ржавый лист железа, из гаража выскользнул Павлик, воровато огляделся и скрылся меж досок щербатого забора.

Перебравшись на противоположный берег великой русской реки по ближайшему мостику, Вовик заглянул в гараж. Тот, судя по валяющемуся хламу и бесконечных дырках в потолке, был давно заброшен. Пробравшись внутрь, мальчик огляделся: у противоположной стены стоял если не новый, то вполне сохранившийся комод, а вокруг него было подозрительно чисто. Открыв верхний ящик комода, Вовик вздрогнул: с фотографии, приклеенной изолентой к задней стенке, на него смотрела Кристина. Это был лучший портрет его, Вовика, работы. Она позировала ему на дискотеке, разгоряченная танцем. На дне ящика, будто у ног богини, лежали игральные карты с изображенными на них голыми бабами. По району ходило много таких карт, откинувшиеся зэки меняли их подросткам на сигареты. Средний ящик был наглухо заколочен гвоздями. Открыв нижний, Вовик поморщился и выругался. Его едва не вырвало. Самоудовлетворение в их среде считалось постыдным, и афишировать его было не принято. Каждый по-тихому справлялся сам. Вовик делал это, кряхтя и вздыхая над альбомом Ренуара из родительской библиотеки. А Павлик… Мало того, что он осквернил светлый образ Кристины, смешав его с похабными девками на картах, этот урод ещё и коллекционировал плоды мерзкого ритуала в нижнем ящике комода.

Охваченный яростью, Вовик решил, что век рыцарей безвозвратно ушёл. А честь и благородство можно навсегда оставить в этом комоде. Шантаж, и только шантаж! Под страхом позора, Павлик должен был сам оставить Кристину.

Засада была подготовлена просто и элегантно: Вовик оторвал от противоположной стены гаража еще один ржавый лист железа. Так, чтобы в решающий момент убрать его одним движением. Он подготовил себе снайперскую точку. Стрелять собирался из фотоаппарата «Смена». Со вспышкой, чтобы запечатлеть все подробности в полумраке гаража.

На следующий день после уроков Павлик проводил Кристину до подъезда. Целуя на прощанье, потёрся прыщами о её нежную щеку — Вовика передёрнуло, но слежка требовала неусыпного внимания. Затем Павлик направился к реке Говнянке. К месту ритуала они синхронно подошли с разных сторон гаража.

Припав к щели между листами железа, Вовик дождался, пока его соперник доберётся до своего алтаря, выдвинет ящики комода и спустит новые индийские джинсы. В поведении Павлика не было суеты или смущения. Наоборот, чувствовалась уверенность жреца, проводящего далеко не первую свою мессу. Он несколько минут созерцал фото Кристины, потом перебрал несколько карт, выбрал одну, уставился на неё и, о ужас, взялся за причинное место левой рукой, перекрыв всё самое главное в кадре. Планируя операцию, охотник не учёл, что его жертва левша. Необходимо было что-то срочно предпринять. Движения левой руки Павлика становились всё динамичнее. Ещё мгновение, и ритуал мог завершиться. Вовик взял осколок кирпича и изо всех сил ударил им по воротам гаража. Павлик обернулся на звук, не прерывая процесса. Дальнейшие события развивались стремительно: Вовик резким движением отбросил лист железа, нырнул в гараж и ослепил Павлика вспышкой. Он успел сделать и второй снимок — отпрыгнул вправо и запечатлел соперника на фоне комода, фото Кристины попало в кадр.

Пауза длилась недолго. Павлик потряс головой, проморгался, восстанавливая зрение, натянул джинсы, задвинул ящики и повернулся:

— Что ты хочешь? — в его голосе не было ни волнения, ни стыда, скорее была уверенность, что он владеет ситуацией, несмотря ни на что.

Вовик ждал чего угодно, но не холодного спокойствия. Неужели, этот дрочила настолько уверен в том, что всё можно купить? Возможно. В голове Вовика крутились подлые мысли. Шантажом можно было выманить и джинсы, и плеер, и жвачку… От этого он стал сам себе противен. И ещё больше возненавидел Павлика. Получалось, что Павлик прав? Всё продаётся? И Кристина тоже превратилась в товар, которым можно откупиться от шантажиста, как джинсами или жвачкой?

— Я подумаю, — Вовик развернулся, вылез из гаража и отправился домой.

Сценарии мести складывались сумбурными и недостаточно изощренными. Расклеить фотографии по школе? Тупо. Просто отдать фото Кристине и больше никогда не думать о ней? Уже забыл. Он вдруг ясно осознал, что его богиня навсегда спустилась с пьедестала и никогда на него не вернётся. Такая месть будет скучна и бессмысленна. В итоге Вовик решил помучить Павлика, пока не появится красивая идея. Хотелось отомстить не за Кристину, не за холодное самодовольство хозяина жизни, способного купить всё. Вовик жаждал расквитаться за плебейские мысли, посетившие его собственное сознание.

Дома было накурено и шумно. К родителям Вовика — инженерам авиационного завода пришли друзья — инженеры с бриллиантовой фабрики. Это означало, что до утра на кухне будут пить водку, ругать бровеносца — так они называли Брежнева, материть усатого и проклинать картавого. Иногда прислушиваясь к их разговорам, Вовик уяснил, что эта компашка ненавидит власть на территории СССР по самого Рюрика. На политику ему было плевать. Пионерский галстук он не носил, на их окраине это считалось западло. Торжественных мероприятий в школе с построениями и пением гимна под разными предлогами старался не посещать — прятался или придумывал отмазки.

— Что мрачен, сын? — отец был уже подшофе.

— Борюсь со злом.

— Водку пить рано, подожди лет десять.

— Со злом внутри себя, — уточнил Вовик.

— Ну… лет пять…

Следующим утром жертва принялась за охотника. Павлик то и дело подкатывал к Вовику: предлагал покурить «Мальборо», протягивал разноцветные пластинки жвачки, намекал, что в состоянии выполнить любое материальное желание из возможных. Вовик не реагировал.

В ту солнечную весеннюю пятницу ему не удалось увернуться от празднования очередного дня рождения Ильича. В туалете на первом этаже покрасили окна — краска намертво запечатала раму, и путь к побегу из школы был отрезан. Пионеров согнали в актовый зал и выстроили по периметру. Павлику, как особенному ученику, было доверено нести красный флаг на длинной палке. Он неспешно вышагивал вдоль скучающих пионеров. Его сопровождали Кристина, каждым своим шагом подчёркивая совершенства фигуры, и страшненькая девочка из параллельного класса. Торжественно дотопав до портрета Ленина, они остановились. Павлик произнёс непонятную Вовику клятву: там было что-то о любви к вождю мирового пролетариата, о стремлении выполнить его заветы и верности родине. Говорил он вполне искренне. К финалу речи его голос даже дрогнул. Потом заиграл гимн. Слов Вовик не знал — потому не пел, за что был выведен в центр зала и, как всем, кроме него показалось, опозорен. После мероприятия к Вовику подошла директриса — немолодая тётка со злыми глазами, в парике цвета начищенной меди. Она преподавала в их классе историю:

— Вот ключ от моего кабинета. На стене висит текст гимна. Даю тебе час его выучить. Приду — проверю, — она протянула Вовику ключ, прикреплённый к потёртому деревянному бочонку с номером «213» на дне.

Божественное откровение накрыло Вовика, как первый вдох из полиэтиленового пакета с клеем БФ. План мести прочертился в его сознании изысканный и элегантный.

— Рассчитаемся? — он подошёл к Павлику со спины.

— Что надо? — тот вздрогнул и обернулся.

— Без десяти три жду тебя в кабинете истории.

В двести тринадцатом на стене у доски действительно был прикреплён окантованный золотом листок с текстом гимна. Но Вовика он не интересовал. Подвинув к стене парту, парень поставил не неё стул, взобрался на него, снял с гвоздя самый большой из портретов и прислонил его лицом к учительскому столу.

В назначенное время в класс вошёл Павлик.

— Ну?..

— Ты вовремя, — сверился с часами Вовик.

— Что ты хочешь?

— Любишь картинки?

— Сам знаешь, — огрызнулся Павлик.

— Значит так. Ты дрочишь на картинку по моему выбору, а я отдаю тебе плёнку из моего фотоаппарата, — Вовик достал из кармана кассету с плёнкой.

— Как я узнаю, что это та самая? — недоверчиво спросил Павлик.

— Она проявлена. Фотографий я не печатал.

— Чем докажешь?

— Слово пацана! — такими аргументами в их районе не разбрасывались, за это можно было нарваться на вечную травлю или опускание.

— Когда? — спросил Павлик, немного подумав.

— Прямо сейчас, — Вовик поднял с пола портрет и поставил его перед Павликом на стул.

Лукаво улыбаясь, будто говоря: «Ах вы, шалуны», с портрета на мальчиков глядел вождь мирового пролетариата.

— Ты охренел? — отшатнулся Павлик.

— Почему? Ты час назад клялся ему в любви. Или врал?

— Не врал, — буркнул верный ленинец.

— Честное пионерское?

— Честное пионерское.

— Вот и докажи. Я закрою дверь, чтобы тебе никто не помешал, — Вовик подошёл к двери и пару раз прогремел деревянной бочкой с номером «213» вокруг замка. — Вперёд и с песней!

Предвкушая зрелище, Вовик расположился за учительским столом. Но Павлик развернул стул с портретом и оказался к зрителю спиной. Возражать Вовик не стал, месть была не в наблюдении, а в самом процессе. Да и смотреть на чужой онанизм ему вовсе не хотелось. Павлик зачем-то снял пионерский галстук, расстегнул брюки и приступил.

— Не получается, — обернулся он, пару минут спустя.

— Что ж ты за пионер?

— Можно я… это… — он достал из кармана несколько карт с голыми бабами.

— При условии, что вернёшь галстук.

Павлик разложил карты перед портретом Ильича, дрожащими руками повязал галстук и продолжил. Процесс пошёл заметно веселее. Из-за плеч то и дело вспархивали уголки галстука, будто языки пламени костра, на котором жгли пионерку. Павлик шумно сопел.

В самый ответственный момент, когда любовь пионера к вождю мирового пролетариата изливалась на портрет, дверь в класс распахнулась. На пороге стояла директриса. Из дверного проёма было видно всё: и искренность Павлика, и неприличные карты, и хитрый прищур вождя. Директриса замерла. Вовику показалось, что её медный парик стремительно покрывается патиной. Пауза показалась вечностью.

— Ты гимн выучил? — наконец спросила директриса.

Вовик глубоко вдохнул и, надрывая связки, запел:

— Союз нерушимый республик свободных…

— Молчать! — заорала она. — Оба в мой кабинет! Немедленно!

На счастье Вовика, в сложившейся ситуации директриса сочла неуместным исполнение гимна — дальше первого куплета он слов не знал.

— Наверное, замок не сработал, — соврал Вовик и протянул Павлику кассету с плёнкой.

Они не просидели перед секретаршей Леночкой и пятнадцати минут, как в приёмную ворвался отец Павлика — тучный мужчина с изрытой оспой лицом. Он метнул на сына испепеляющий взгляд и проследовал в директорский кабинет. О чём они беседовали с директрисой, из-за двойных дверей слышно не было. Отец Павлика вышел минут сорок спустя, схватил сына за шиворот и выволок из приёмной. Никто из родителей Вовика так и не появился.

— Чего расселся? Иди домой, — выглянула из двери директриса, Вовик впервые увидел её улыбку.

Ни гневных записей в дневнике, ни вызова родителей в школу, ни публичных оскорблений перед всем классом Вовик так и не дождался.

Директриса с понедельника стала приезжать в школу на чёрной «Волге», а на следующий год возглавила городское образование.

Павлик появился в школе через неделю с наивно запудренными фингалами. Говорят, десять лет спустя, они с Кристиной поженились.

Вовик гимн так и не выучил.