Мы с Олей похожи. Оба тощие, остромордые и по-своему ленивые. В ней есть что-то неправильное, что так притягивает меня. Она привыкла сидеть на стуле сгорбившись, у неё сутулая осанка и чуть впалая грудная клетка. Мой свитер смотрится на ней лучше, чем на мне. Свитер пропах её парфюмом, я не стирал его ещё некоторое время после этого.

Плетусь на смену знакомыми улочками. Тротуары снова рассказывают то, о чём я и не забывал. Представляю, будто держу её за руку. Тоска зудит между лопатками, хочется сбавить шаг.

Когда она идёт, носки её обуви смотрят слегка в разные стороны. Дождливым осенним днём нам было уже всё равно, что проезжающие мимо машины обдавали нас водой по пути к «Дмитровской». Завывал ветер. Промокшие до нитки, мы зашли под навес табачной лавки и обнялись, чтобы согреть друг друга.

— Ой, даже смотреть не могу на эти электронки. Бросил их курить.

— Из-за того, что вредно? — спросила она.

— Ещё бы я из-за этого бросил. Дорого, — ответил я.

Мы улыбались, наши лица находились очень близко. Смотря в её глаза, что я видел?

Сегодня работа в ночь. Мне не хватало её холодного слова, как декабрю снега. Наконец-то замело. Хлопья сложились кучами, накрыло снежным покрывалом мои запоздалые чувства. Появились первые сугробы, им суждено в скором времени растаять.

Объект находился в пяти минутах от Боровицкой. Чтобы не набрать воды в обувь, я обходил лужи по краям. Так я заплутал среди дворов журфака МГУ. Когда я ходил сюда на подготовительные курсы, это здание было всё заставлено строительными лесами. Теперь оно выглядит вполне завершённым снаружи. Проектировщики смогли повторить монументальность старины, что так чтилась при царе. Белоснежная лепнина, электрика, идеально ровные стены — всё это выдаёт новодел.

Спросить, где вход, не у кого. Будка охраны с зеркальными стёклами выглядит устрашающе, вряд ли в такой поздний час там кто-то может быть.

У крыльца стоял чёрный тонированный мерс. Из машины вышел высокий мужчина примерно сорока пяти лет, на нём тёмное мешковатое одеяние, по внешности он вполне мог сойти за священника, не хватало лишь белой вставки для воротника. Кардинал моей бессонной ночи. Он достал связку ключей, и я подумал, может, он имеет какое-то отношение к стройке. Оказалось, что это прораб. Мы прошли вместе с ним по крыльцу и поднялись на этаж. Он почтенно задавал общие вопросы:

— На этом объекте были уже?

— Нет, впервые здесь.

— А, ну вам ребята всё расскажут и покажут.

Из лифта я попал в коридор с роскошной отделкой, а уже через два метра шёл по листам картона и блокам стекловаты.

— Воот там, видите, — сказал прораб, указав рукой на дальний угол просторного этажа, — люди переодеваются, они как раз из вашей организации, у них спросите, что и как.

Я шагнул в полумрак и направился к работягам. Они расположились возле стены. Все мужики какие-то угрюмые, чумазые, будто черти. Кто-то натягивает носок, стоя на одной ноге, кто-то уже готов к работе и смотрит в телефон, или слоняется из стороны в сторону.

По прибытии на новое место обязательно поприветствуй ребят, покажи им, что намерения твои чисты и благородны. Ты вроде как не отщепенец, твоё лицо не растягивают запойные морщины, но ты здесь — поэтому ты такой же простой человек, как и они.

С божьей помощью я нашёл вешалку, то есть кривую деревяшку, из которой торчит ряд гвоздей. Рядом стопка листов гипсокартона, ими обшивают стены, — большой квадрат два на два метра в качестве скамейки, как софа в торговом центре, только твёрдая.

— Здарова, ребят, — сказал я, вешая куртку.

Работяги повернулись. Показалось, что они сейчас облепят меня со всех сторон и высосут кровь, будто оводы. Один из них был среднего роста пятидесятилетний сухощавый мужик.

Его звали Андрей. Цвет радужки соответствовал смуглости его кожи — через слегка прищуренные веки я разглядел его чёрные глаза. Тьма тьмущая, подумал я. Это также подходило к его тёмным волосам, которые начинали уже редеть со стороны лба, — ещё бы рожки и козлиную бородку. На нём протёртые туфли с острыми носами и заношенные брюки. Дыры в его свитере и наколки на руках говорили мне о нём всяко больше, чем он сам.

Бригадир поставил меня в пару с ещё одним молодым. Всего было человек пятнадцать. Крепкие мужики, в основном лет под сорок пять. Бородатые и громогласные, они называли нас с Шуриком малышами. Работая с ними в одной бригаде, сложно оставаться на своей волне.

— Слуш, чёт руки натёрло, пиздец, пацаны, дайте перчатки, а? — обратился к нам лысый коротышка.

Я снял и протянул ему пару перчаток. Перебьюсь как-нибудь, лишь бы у Сашки не отбирал, подумал я.

— Зачем по две таскаете? — наседал он.

— Ну, а по сколько нам таскать, по десять листов сразу?

— По четыре, как мы.

— Куда ты спешишь, у тебя оплата почасовая.

— А как же сила духа и стремление к результату?

— Сила духа понятие вполне даже растяжимое. Нужно беречь ресурс.

Шурик — открытый малый, доверчивый, я бы даже сказал несколько наивный. Я удивился, когда узнал, что ему 22 года, ведь на вид ему лет 18. Хорошо сохранился.

Узнавать возраст коллег по труду уже получается как-то само собой. В последнее время я повторяю одну и ту же практику: пытаюсь повернуть время вспять — представить в голове, как человек выглядел в молодости, или наоборот — как он будет выглядеть в старости.

При лучшем свете я разглядел схожесть Шурика с Андреем — примерно такой же фенотип: карие глаза и тёмные волосы, черты лица, переносица, нос, отдалённо напоминали Андрея. У Шурика короткая стрижка и слегка оттопыренные уши, на нём колхозные джинсы и растянутая толстовка. Придурковатость в его походке задаётся тем, что он почти не шевелит руками, когда идёт.

Я слушал, как Андрей общается с Шуриком. Ну не могут же два незнакомых человека так говорить друг с другом, подумал я. Услышав следующее, я убедился в том, что они — родня:

— А что, будем мешки с цементом таскать?

— Ага, — ответил Андрей.

— Блииин, а сколько они весят? И чё, по одному что ли будем таскать их?

— Да весят, наверно, килограмм пятьдесят.

— Ой-ёй, а далеко? — взволнованно спросил Саша.

— Сюда, родной, на пятый этаж по лестнице, — ответил Андрей, расплываясь в улыбке. Разумеется, у него не было половины передних зубов.

— Да иди ты, серьёзно, что ли? — удивлялся Шурик, дергая Андрея за рукав, — ну скажи, не правда ведь, что по пятьдесят килограмм мешки, а? — спрашивал тот, но Андрей лишь ухмылялся.

Андрей и Сашка такие милые. Я подумал, вот они — действительно как семья. Саша должен отработать две смены подряд — и ночную, и утреннюю. Андрей, как настоящий родной дядька не смог отпустить его одного на суровую русскую стройку. Он здесь, чтобы присмотреть за племяшом. Андрей постоянно находился рядом. Чем-то это напоминало садик. Можно сказать, песочница для взрослых. Дети. Они вырастут и зашагают по обшарпанным дорогам взрослой жизни с такой уверенностью, какая будет вложена в них родителями.

Шурик рассказывал мне про свою семью. У его матери несколько братьев, Андрей — один из них. Алкоголизм его, по рассказам Саши, чрезвычайно фееричен: чтобы напиться, Андрею нужно около двух литров водки, меньшее количество его уже не берёт. Брат Саши играет на скрипке в симфоническом оркестре Большого театра, сестра супермодель, живёт за границей.

— А фотки есть?

— Да, только на другом телефоне.

— Жаль.

— А чё, ты думал, я тебя со своей сестрой познакомлю?

— Да нет, просто спросил.

Мы вшестером перетаскивали огроменную коробку с плиткой весом в полтора центнера. Самый здоровый из нас взял на себя, наверное, около трети ноши. Он уже успел рассказать, что становой тягой поднимает двести килограмм.

Я отметил, что он среднего роста, но очень плотный, крепкий коренастый мужик за тридцать пять в отличной форме, как раз под стать работёнке. Есть в нём что-то южнорусское, возможно, он потомок кубанских казаков. В левом ухе серьга, в казацких племенах это означало, что ты единственный сын в семье и тебе нельзя на войну. Зовут его Лёха, у него острое лицо с рыжей бородой, миндалевидные глаза и лихой взгляд из-под тёмных бровей. Удалая прыть его проявляется и в разговоре: он в любой момент может выдать прибаутку, дескать, мы дрыщи, быстро устаём и медленно таскаем. Ну конечно, с таким-то здоровяком посоревнуешься.

Качков в бригаде было двое, ещё один — Илья, парень лет двадцати пяти, так же, как и Лёха, занимался тяжёлой атлетикой, я узнал это, когда Илья и Лёха разговаривали в лифте о том, сколько они жмут от груди. Его рост выше среднего, весу в нём около восьмидесяти килограмм.

Уже когда вчетвером отдельно от Лёхи мы тащили другую коробку, которую могли бы нести двое накачанных ребят, я сказал:

— Двое из нас как один качок. Два качка — четверо из нас. Четыре качка — это уже восемь обычных ребят.

Во время перекура Лëха сказал:

— Вернусь домой, жену … буду, а потом на основную работу поеду, часам к одиннадцати.

Мы все вурдалаки, а самый здоровый качок наш местный Вий. Санёк в таком случае как падший ангел, ведь он был самым безобидным из нас, самым простодушным, он совсем не был злым. Он не матерился, даже когда было очень тяжело нести. Как мне думалось, Шурик оказался случайно в этом котле. Как и я, он не должен здесь быть.

Саша похож на арапчонка. Он рассказал, что это была его школьная кличка. Арапчонок Бил — так я записал его в списке контактов. Бил — аббревиатура к «Библиотеке им. Ленина».

— Ты не против, если буду называть тебя Бил?

— Лучше уж тогда Уильям.

Смена закончилась в полчетвертого, податься некуда.

— Ты ща домой? — спросил я.

— Ага. А, не, не домой. Надо ведь ещё отработать и утреннюю смену. Позвоню лучше маме, скажу, что не смогу. А она договорится с офисом, чтобы смену отменили.

По громкой связи я услышал: «Сейчас я за тобой приеду».

Многие собирали вещи, им нужно было на ночной автобус. Некоторые решили вздремнуть на стройматериалах до открытия метро. Лысый карлик вместе со своим напарником откисал на куске крагиса, они зачем-то стремились перевыполнить норму.

Андрей спешно запихивал в рюкзак пыльную одежду, а Бил стоял рядом и задавал ему вопросы:

— А чем лучше гипсокартонные стены?

— Теплее. Звукоизоляция лучше.

Я вышел на улицу и закурил. Бил поплелся за мной, а когда мы подошли к остановке, он сказал:

— Хочешь, погнали ко мне? Поспишь, а потом поедешь домой.

— Как-то неудобно.

— Всё нормально, я её уговорю.

Я готов был заснуть даже на мешках с цементом, поэтому принял приглашение. Полупустые дороги ночной Москвы кадрами мелькали перед глазами, периодически я проваливался в сон на заднем сиденье. Потом смутно: забор с кодовым замком, подъезд в элитном ЖК, добротная входная дверь, в прихожей вкусно пахнет. Мне выдали какой-то плед, я лёг на мягкие игрушки и отключился.

Открыв глаза, вспомнил вдруг это ощущение из детства, когда просыпаешься у кого-то в гостях, будто не в своей тарелке. Непривычный простор: трёхметровые потолки и высокие двойные двери. Я встал и вышел в коридор, подумал, что попал в царскую усадьбу. В тишине я мог насладиться великолепием дизайнерской мысли. Среди такого убранства чувствуешь себя ещё большим смердом. Предметы роскоши вроде ваз на специальных миниатюрных столиках, картин, канделябров, бра — всё это я видел лишь в номерах дорогих гостиниц, в музее, или в фильмах. Интуитивно я нашёл ванную комнату. На полу дорогой тёмный мрамор, в одном углу солидная душевая кабина, в другом — изящные унитаз и умывальник. Всё как полагается — корзинка с полотенцами из плотной ткани, лучшее мыло, даже биде есть. Из шкафчика над зеркалом в резной рамке я достал зубную пасту. Глядя на своё отражение, я чистил зубы указательным пальцем.

Вернулся в комнату. Арапчонок куда-то подевался, оставив неубранной постель. На журнальном столике у дивана валялась груда раскрытых тетрадок, ручки, какие-то учебники. В целом комната выглядела сносно. Шкафы и компьютерный стол были облеплены детскими наклейками. Я подошёл к окну. Девятнадцатый этаж. Глядя отсюда, пятиэтажки кажутся совсем крохотными.

Дверь приоткрылась, заглянул Бил и сказал:

— Пойдём завтракать.

Людмила Александровна — мама Арапчонка — благовидного типа женщина. Ей чуть больше сорока, но вполне возможно и больше. Видно, что она умеет следить за собой, в любое время суток на голове у неё безупречная укладка.

Роскошная кухня с дорогой мебелью внушала уважение. Яства поданы соответствующие, в подобающей посуде. Мы втроём сидели за столом. Находиться там было одновременно и приятно, и стеснительно.

— Как вам спалось?

— Прелестно.

— Так рада, что вы подружились. Саша мне рассказал, что у вас высшее образование. Вы филолог?

— Совершенно верно. Забрал диплом этой осенью.

— Почему же не пошли работать по специальности? Душа не лежит?

— Лежит, — ответил я, — обстоятельства так сложились.

— Интересно.

— А мне Саша так и не рассказал, как он оказался на стройке.

— А у Саши исправительные работы, — ответила Людмила Александровна, переведя взгляд на Арапчонка.

Она постукивала наманикюренными пальцами по блюдечку. Он виновато глядел в тарелку.

— А что же он сделал?

— Ах, давайте не будем о грустном. Хотя… Какой у вас профиль предметов? Литературно-исторический?

— Вы имеете в виду дисциплины в дипломе? Помимо литературы и истории ещё русский язык, культурология, даже курс экономики…

— Ничего себе, так зачем же вы себя губите? Ей богу, как декабрист на каторге…

— Вы знаете, я совсем не прочь перейти на умственный труд.

— Смогли бы подготовить Сашу к пересдаче ЕГЭ по русскому?

— Вполне.

— В таком случае предлагаю вам альтернативу вашей подработке.

— Давайте попробуем.

— Но вы должны учесть кое-что.

— Что же?

Санёк уплетал круассаны с варёной сгущёнкой, он спешно жевал и тут же запивал горячим кофе. В какой-то момент он поперхнулся и громко закашлял, выпустив из руки кружку, он стал хлопать себя по груди. Кофе полился из его ноздрей.

— Вот мы и вернулись к грустному.

Людмила Александровна поднялась со стула и взяла полотенце.

— Саша особенный мальчик. Другие педагоги отказывались с ним работать после двух-трёх занятий, — сказала она, вытирая стол.

— Вот как.

— Да, но всё же это лучше, чем таскать мешки, согласитесь?

— Несомненно.

— Вы верите в нумерологию?

— Допустим.

— Скажете мне позже вашу дату рождения. Лучше сразу пришлите фото паспорта.

— Непременно.

— Первое занятие будет в понедельник.

— Замечательно.

Мне было пора, я совсем забыл про запись к врачу. Арапчонок проводил меня до дверей. Прощаясь со мной, он сумасшедше улыбался.

— Ещё увидимся, — сказал он.

До дома ехать примерно полтора часа, я должен успеть. Минут пятнадцать я добирался до метро. В маршрутке я размышлял о бедности и жизни в достатке.

* * *

Вошло в привычку считать деньги. Сколько потратил на еду, сколько на выпивку, сколько можно было сэкономить. Теперь измеряю проезд в хлебобулочных изделиях. Поездка в метро, то есть 46 рублей, — одна слойка с ветчиной и сыром, или два творожных сочника. Бывает, я сам становлюсь как заветренный кусок хлеба. Бессилие одолевает меня. Я отдаюсь этому чувству, дрейфую на волнах безделья, откладываю все дела, валяюсь дома. Надо как следует откиснуть, чтобы внутри всколыхнулась протестующая сила. Как будто нужно оттолкнуться от дна, чтобы устремиться вверх. Пиво вспенилось в животе, и ощущение экзистенциального кризиса притуплялось. Моей изжоге полагается три бутылки светлого нефильтрованного на вечер.

Когда баланс становится меньше пятисот рублей, я вдруг чувствую рвение и встаю с дивана. Снова разгоняюсь на рохлях, как на самокате, лечу среди складских просторов, вдыхаю промышленный запах, таскаю коробки, мотаю паллеты упаковочной плёнкой. Но что-то свербит внутри. Я не реализую свой умственный потенциал, работая руками. После очередной подработки подхожу к зеркалу. Куда-то делась острота скул. Ход времени ускорился, смены мелькают перед глазами, я как будто отключаюсь, ухожу в себя. Езжу за тридевять земель в электричках и маршрутках на какие-то облезлые промзоны. А ради чего это всё? Признаюсь себе, что привык, надо что-то менять. Стал рассылать отклики на хедхантере, старательно писал сопроводительные письма. В ответ сплошные отказы.

Завтра снова ехать на «Тушинскую», готовить Арапчонка к ЕГЭ. Я ждал этого как избавления — можно будет оставить мартышкин труд. Я уже проводил вводное занятие. В тот день мы втроём сидели за кухонным столом. Мы наметили план — к маю Саша должен быть готов к экзамену. Договорились на два-три урока в неделю, пять тысяч за полтора часа. Пока я общался с Людмилой Александровной, Саша ёрзал на стуле, что-то шептал себе под нос, хихикал, рисовал каракули на полях тетрадки, постукивал посудой. Вдруг мать сказала ему:

— Иди поиграй в компьютер.

Арапчонок в порыве радости ринулся в свою комнату, будто собака, которой бросили палку. Мы остались с Людмилой Александровной вдвоём.

— Его нужно заинтересовать, понимаете? У него рассеянное внимание.

— Я заметил.

— Он страшно волнуется из-за ЕГЭ. Для него это сильный стресс, — сказала она.

— Проблемы с концентрацией?

Людмила Александровна несколько смутилась, но продолжила:

— Стрессовое недержание мочи, невроз мочевого пузыря.

— Он наблюдается у невролога? — я спросил даже не подумав.

— Прошу помнить, что вы здесь не врач.

Я ничего не ответил. Должен быть какой-то подвох, я уже догадывался, что и это далеко не всё, что это лишь верхушка айсберга.

— Мой сын самый хороший мальчик на свете, у него должен быть аттестат, — продолжала Людмила Александровна.

— Несомненно.

— Я заметила, что он видит в вас друга. Подыгрывайте ему, найдите подход.

— Сделаю всё, что в моих силах, — ответил я,

— Я в вас верю.

Я уже заранее чувствовал себя скорее нянькой, чем репетитором. Насторожил её вопрос «Сможете присмотреть за ним в случае чего?» Конечно, я сомневался, думал. Хотя, десять-пятнадцать тысяч в неделю, о чём тут думать? Мне больше не придётся надевать рабочую одежду, буду красиво одет в общественном транспорте, появится много времени для письма. Но придётся терпеть его тупость. А разве на своих долбанных подработках тебе не приходится смиряться с чем-то, да ещё и ради жалких копеек? Ладно.

И всё же, как он взял меня на крючок? Я подумал, что он вполне нормальный человек, когда мы только познакомились на стройке. А он ведь не только очень туп, но ещё и хитёр. Когда я уходил после вводного занятия, он увязался за мной, захотел вдруг проводить меня до метро: отпросился у матери и каким-то образом успел выйти вместе со мной на улицу. Напялил, значит, свою колхозную дублёнку, натянул боты, причём в такой страшной спешке. Я говорил, мол не стоит, сам доберусь, даже закрыл перед ним дверь, но Арапчонок оказался очень настойчив, не понимал моих вежливых намёков. Похоже, он и вправду увидел во мне друга, даже напрашивался ко мне в гости.

— Тебя ведь мама отпустила только до метро со мной.

— Ну и что, пивка попьём у тебя в Отрадном. Репет отрадное, — я тебя так и записал.

— Братишка, я щас сразу спать, да и вообще, нельзя мне пиво, врач запретил.

— Ого! Правда, что ли? А что, болезнь, что ли, какая-то, панкреатит, что ли?

— Что-то там с желудком.

— А займёшь тысячу?

— Тебе зачем?

— Ну, я хочу в компик поиграть под пивко, займи, пожалуйста, тебе же мама сейчас дала три тысячи.

— Тебе, скорее всего, нельзя пиво.

— Да можно, я каждые выходные почти пью с друзьями.

Я всё думал, как поступить. Кнутом или пряником?

— Ну, пожалуйста! — он не унимался, всё шёл за мной и дёргал за рукав.

— Да чё ты завёлся-то?

— Мамы не будет дома всю неделю, только домработницы и тётя может приедет, она не запалит, я не скажу ей, что это ты мне денег дал, честно.

Я был неумолим, но тут он сказал:

— А хочешь, сделаю так, чтобы она тебе платила больше?

— Обещаешь?

— Обещаю.

Я протянул ему тысячу рублей возле входа на «Тушинскую». Арапчонок отстал. Спускаясь в метро, думал над тем, каков он псих.

Разговор тянулся всю дорогу, ему удалось меня уломать, настолько я был уставшим. Он применял столько психологических манипуляций, что я наконец сдался на выгодных для меня условиях, хотя не следовало. Это было пять дней назад.

А сейчас утро, я поехал поработать грузчиком, чтобы хоть как-то дотянуть до завтра. Денег оставалось лишь на проезд, сигареты у меня были. Снег хрустит под моими «Нэйтивами», пока я иду от «Стрешнево». С годами становишься более равнодушным к новогодней суете, к праздникам, — как будто лишний повод приложиться под закуску среди не особо близких людей.

Морозы нынче крепчали, мне мерещились всюду всякие деды морозы, снегурочки, может это флешбэки новогодних пьянок в общаге? Песни про новый год, рождественские мелодии, реклама кока-колы с фурой, которая едет по ночной дороге, тёмные комнаты, давно забытые лица, давно прожитые интрижки. Нагрянули чувства, которыми следовало распоряжаться разумнее в общажные времена. Завывания ветра путают мысли, я прищуриваюсь и вижу за дальним углом дома тонкий женский силуэт в белом одеянии, в белом головном уборе, я стремлюсь за ней, но не успеваю. …, не убегай! У меня было несколько секунд, чтобы разглядеть лицо фантома, и то издалека: я увидел тёмные волосы, я увидел изящные черты лица. За углом никого не оказалось. Ха! Похоже, начинаю бредить.

Наконец подхожу к объекту, немного туплю на входе. Какой-то дядечка ломиком отбивает наледь с крыльца, к которому подъехала машина. Выглядит он несколько придурковатым: шапка-бичёвка, какая-то коротенькая куртка, он в ней как пострел какой-то. Позже, я выяснил, это был сотрудник офиса, какой-то продажник.

— Бог в помощь, — сказал ему я.

— Спасибо!

Магазин обуви, по совместительству центральный офис всей торговой сети. Намечается новогодний корпоратив. Помимо коробок с обувью, мы с напарником должны выгрузить несколько газелек с алкоголем — так написано в заказе.

Мой напарник, Магомед, был коренным москвичом, даже имел московский говор, акал в некоторых местах, правильно тянул гласные. Ему лет тридцать шесть. Хлипенький бородатый мужичок в болоньевых штанах, он шоркал ими, когда ходил.

— … бы пару бутылочек? Чё ещё надо, а? — спрашивал Мага.

— Бабу, — ответил я, зная, что он не поймёт сарказма.

— О, это да, видел, какие кобылы у них там в офисе?

За напитками мы выгружали новогодние декорации, которые нужно было ещё и расставить по магазину так, как хотела этого директ… директорка… директриса.

Потом опять последовали напитки, мы всё думали, куда им столько коньяка, а ещё и шампанское, да всё такое дорогущее, «Remy Martin» да «Dom Pérignon».

Мы вставали перекурить, перевести дух. Её истерика переходила в визг:

— Так вы будете работать или нет? У меня ещё две машины стоят, ждут.

Она не могла понять, чего мы хотим, а мы не могли сказать ей прямым текстом — плати на пятьсот рублей больше. Ещё мы звонили оператору и жаловались, что работы тут не на шестьсот рублей.

— Такая дорогая алкашка, а нормально за выгрузку накинуть не может, — сказал Мага.

— Мы ещё и расставляем всю эту …

Она следила за каждым нашим шагом, стояла над душой, пока мы растаскивали коробки. Упаковки с бухлом нужно было нести особенно бережно. Даже водила не захотел стоять на улице рядом с ней, он покурил, выкинул бычок и сказал:

— Ладно, вы тут пока таскайте, я в машине подремлю.

Тут директорше позвонили, она отошла в сторону, но всё равно не спускала глаз.

— Вот, сука, козёл, — сказал Мага, мы рассчитывали на помощь водителя, он бы создавал видимость работы, нам можно было бы больше …, подольше вызывать лифт, подольше стоять в подвале.

Мы звонили в офис и жаловались на заказчика, жаловались, что за такой объём работ полагается большая плата. Обычно заказчики сами предлагали денег за переработки, но эта оказалась упёртой скрягой: «У вас в заказе написано чёрным по белому — шестьсот рублей, так, значит, вам и полагается шестьсот рублей за всю вашу работу. Хотите, ещё и вычту?» Кучная сорокапятилетняя тётка, сальные волосы, вздёрнутый нос, одета в какие-то балахоны.

Из-за такого отношения я разозлился, стал специально бить коробки, бросать их на пол в отведённой комнате, чтобы там обязательно разбилась какая-нибудь гирлянда. Мы с Магой сговорились на том, чтобы делать работу как можно медленнее.

Мы разгрузили три машины, она сказала, что через час прибудут ещё две. Мы сели в холле на диванчик, там хотя бы тепло. Если мы выходили на улицу, нужно было успеть проскочить внутрь за тем, у кого есть пропуск, — стеклянные двери просто так не открываются. Около двух часов мы просто ждали. Живот урчал, я ничего не ел со вчерашнего дня, не считая пива. Я не выдержал и взял бич-пакет в продуктовом, потратил последние пятьдесят рублей.

— Больше всего не люблю ждать и догонять, — сказал Мага.

— Если мы с этого заказа не стрясём хотя бы косарь, я, …, не знаю, что сделаю, — ответил я.

Приехали ещё две машины, мы возились с ними не так долго, уже было так впадлу находиться рядом с этой тёткой, возомнившей себя рабовладелицей. Настало время расчёта. Мы получили тысячу сто семьдесят рублей с учётом жалоб менеджерам наших компаний и прямых просьб накинуть за переработки. А ещё я случайно отбил лист обшивки лифта на первом этаже у всех на виду. Я прислонил его обратно, будто этого не было.

— Ну и где ваш бланк или что там у вас, табель? Мне что, от руки его писать, что ли?

— Нам не давали никаких бланков.

— Ну как так, всем дают, а вам не дают?

Я был удивлён. Мне уже хотелось харкнуть ей в лицо, этой жирной свинье, хотелось сказать, слышь ты на… Но я обрёл над собой контроль и ответил:

— Кто первый встал, того и тапки.

Это как будто обезоружило её, она молча на чистом листе написала наши фамилии, номер заказа и количество отработанных часов с надбавкой. Неужели приходится опускаться настолько низко, чтобы доказать, что ты достоин большего?

Теперь у меня есть тысяча. Перед пивом надо бы перекусить. Рядом с моим домом гипермаркет. На кассы самообслуживания выстроилась длинная очередь. Несколько булок и три банки «Карлсберга» держу в руках, рассматриваю торты, различные батоны, витрины кулинарии.

В паре метров девушка разговаривает по телефону, надо же, думаю, как на Олю похожа. И стиль одежды такой же — гранж, оверсайзные шмотки, волосы цвета каштана, даже интонации. Интересно, как там Оленька? Надеюсь, у неё все хорошо. Я не перестаю удивляться, она очень легко отказалась от меня. Немые размышления обретают власть над разумом. Человек просто пропадает из твоей жизни, вы перестаёте общаться, а тебе остаётся лишь гадать, из-за чего. Становится одиноко, я пишу друзьям.

Иногда я созваниваюсь с подругой Катей, мы долго болтаем о литературе, пока я глушу пшеничку. Первая уже — всё, а потом вторая банка, третья. Я бодрствую с семи утра. Еле двигаю ногами до «Магнита» за четвёртой банкой. Мы с Катей обсуждали Алёхина. Он обезьяна, образ мысли и действия у него дикий, пробивной. Катя сказала, что я тогда, наверно, какая-нибудь птица, что я пока что неприглядный утёнок, которому предстоит раскрыться лебедем в красоте мысли.

Когда устаёшь, засыпается хорошо, с лёгкостью проваливаешься в темноту. Завтра должен быть новый классный день.

Я проснулся с новым ощущением, такого не было, когда я вставал и сразу же собирался ехать что-нибудь таскать. Набрал Людмиле Александровне.

— Здравствуйте, к четырём тридцати буду у вас.

— Хорошо, вас встретит наша горничная, Снежана Денисовна, она вас проинструктирует.

— Вас не будет дома?

— Я пока ещё в области, тут очень плохая связь, — сквозь помехи расслышал я.

— В чём меня должны проинструктировать? — спросил я, после чего услышал гудки.

У меня было ещё целое утро, первая половина дня для себя. Я повалялся подольше в постели, потом спустился за сэндвичем, неспешно принял душ и оделся. Получилось, как я и планировал: по фиолетовой ветке мне было не стыдно проехаться в чистой куртке, приличных брюках, я наслаждался даже этим.

Снова маршрутка от метро, снова этот жилой комплекс. Мне открыла дверь среднего возраста женщина в чёрном фартуке с кружевом. На руках у неё резиновые перчатки. Волосы аккуратно собраны под чепчик.

— Вы репетитор?

— Да.

— Пройдёмте за мной.

— Вы должны меня в чём-то проинструктировать.

— Главное не ведите себя как учитель, не упрекайте, он очень ранимый, сильнее, чем должно быть.

— А вы как с ним, ладите?

— Да я его ненавижу.

Я переобулся в тапочки и прошёл за ней в комнату Саши. Вспомнил вид из окна, как спал здесь на полу. В комнате беспорядок. Везде стояли бутылки из-под различных напитков, даже из-под пива. Бутылки частично наполнены жёлтой жидкостью. Без сомнений, это была моча. Арапчонок сидел в мягком кресле напротив окна.

— Ты что тут делал?

— Я? Ничего.

— А чё в тару ссышь?

— Я научился этому у снайперов. Вот представь себе, ты сидишь в засаде, тебе нужно караулить порученный объект. Ты не можешь уйти, чтобы по-человечески отлить в кустах, ведь тогда ты подведёшь командира. Не отвлекаясь ни на что, ты смотришь в оптику своей винтовки, поджидая цель.

Была уйма вопросов, какие снайперы, какой ещё объект, но я сказал:

— Понимаю, квартира у вас большая, дойти до толчка — уже усилие. И кого ты высматриваешь?

— Вон то окно, — он указал пальцем, — пятое справа, седьмой этаж. Там живёт девчонка, я видел её у подъезда. Как-то раз она посмотрела на меня. Мне показалось, что она улыбнулась мне.

Людмилы Александровны не было дома уже несколько дней. Бедная Снежана Денисовна, подумал я, глядя на её тщетные попытки поддерживать чистоту.

Домработница была для него пустым местом. Когда она обращалась к нему, Арапчонок передразнивал, корчил гримасы, либо не реагировал вовсе. Думаю, ей хотелось бы подойти и влупить затрещину или хотя бы подергать за шкирку, но Снежана страшно боялась, ведь в случае чего хозяйка может прийти в немилость и тогда прощай комфорт, прощай роскошь.

— Пивные только забери, а другие не трогай, это моя коллекция урины, — сказал Арапчонок, когда Снежана Денисовна стала собирать мусор в большой чёрный пакет.

— Хочешь прикол? — вдруг спросил он.

— Какой ещё прикол?

С безумной улыбкой Арапчонок метнулся к подоконнику, взял бутылку и уставился на Снежану Денисовну, откручивая крышечку. Она тут же убежала из комнаты. Арапчонок залился идиотским смехом. Как я понял, перечить ему вообще нельзя. Нужно брать его хитростью.

Я достал решебник по русскому. Почему-то перед выходом из дома, меня посетила мысль обклеить обложку малярным скотчем, заклеить крупные буквы «ЕГЭ» и вырвать листы с ответами. Уселся за стол и стал перелистывать. Его это заинтересовало, он подсел рядом и спросил:

— А что это? — спросил Арапчонок.

— Да так, щас книжку одну смотрю, примеры кое-какие, мне, короче, надо, чтобы в ещё один институт поступить.

— Дай-ка гляну, он взял решебник в руки и забегал глазами по страницам. Так это же экзамен по русскому, блин, — сказал он и начал ёрзать на стуле.

— Тихо, тихо, не волнуйся только.

— Да я ж эти примеры по русскому как орешки, литературу ещё хорошо получалось, ну, там, где варианты ответов. А потом письменную часть ввели, и я понял, что это они специально всё усложнили, чтобы ущемить русских.

— Я знаю, как написать сочинение.

— Слушай, это ведь примеры, которые тебе надо со мной решать?

— Да. Но я решаю его сам, для себя, чтоб в институт поступить.

— Чё, прям до конца надо дорешать что ли?

— Я дорешаю до конца, а с тобой могу хоть весь урок вот так болтать, если хочешь.

— А ты что, в институт собираешься поступить? Второе высшее что ли будешь получать?

— Да вот подумываю. Ты ведь решал такие? — спросил я, указав пальцем на решебник.

— Ну, несколько лет мама мне подсовывает, а я уже давно всё выучил, сочинение, правда валил всегда… Слушай, а зачем тебе это второе высшее?

— Там девчонки красивые.

— Аа, понял, понял… А я тоже смогу поступить в такой? — продолжал Арапчонок, всё интенсивнее перебирая ногами, он весь взвёлся.

— Надо только понять, как ты решаешь примеры.

— А меня в общагу смогут заселить? А расскажи, как сочинение писать. А ты в своём институте, наверно, со многими девочками встречался? А можно с тобой будет в один институт поступить?

Мы с ним приступили к тестовой части. Когда я рассказывал ему о каком-либо правиле из учебника по русскому, он начинал дёргаться ещё сильнее.

— Помнишь, как устроены падежи в русском языке?

— Падежи? Так…

Я смотрел за его мимикой, в попытке что-то сформулировать, он напряжённо думал, сводил брови, глотал воздух и высовывал язык. Тут ему уже хотелось отвлечься на что-то другое. Волнение овладевало им, Саша ничего не мог поделать со своей физиологией: постоянно вставал из-за стола, чтобы бегом взять бутылку. Приходилось начинать сначала

— Ты мне отдашь тысячу?

— Мама тебе вернёт.

— Не вариант.

— Давай я у Андрея сейчас займу?

— Звони ему.

И тут началось. Андрей не мог скинуть деньги, потому что ему ещё их не перевели, а зарплата скоро — через 2 часа. Только через два часа у него возможно разрядится телефон. Через три часа он возможно только приедет в Люблино. Было слышно, как Андрей кричал:

— Я не могу перевести тебе сейчас, я без очков ни хрена не вижу!

«Ладно, чёрт с ней, с этой тысячей», — подумал я.

Уже давно стемнело, время прошло совсем незаметно. По-моему, я задержался.

— Братан, извини, мне так стыдно.

— Не бойся, нормально всё, писай

Санёк случайно начал ссать на ковёр. Неправильно состыковался с узким горлышком из-под бутылки питьевой воды.

— У меня наверно с почками что-то или как. Почки после экстази истребились, — сказал он.

Мы услышали дверные щелчки.

— Слышал? — спросил Арапчонок.

— Ага.

— Пошли.

Мы вышли в коридор. При такой возне даже забыл, в какой роскоши нахожусь.

Открылась дверь и в прихожую зашла Людмила Александровна с каким-то мужчиной. В руках у неё был пышный букет и коробка с конфетами, а у него бумажные сумки с продуктами. Каждый раз у неё новый образ, с каждой новой встречей она красивее и красивее. На голове у неё целый ансамбль завитков, наверное, была в салоне.

— Мама, мама, — закричал Саша и обнял Людмилу Александровну, после чего выхватил у дяди пакеты и хотел уже пойти с ними на кухню.

— Как позанимались? — спросила Людмила Александровна, поглаживая сына по голове.

— Классно, мам, сочинение вот разобрали, только я не мог понять долго, а потом написать попробовал, и вроде получилось, скажи же? — он перевёл взгляд на меня.

— Определённо, успехи есть.

— Я так рада, сыночка мой, лапочка моя, заечка, беги, расставь покупки в холодильник.

Я вспомнил себя в детстве, как встречал свою маму с улицы, от её рукавов веяло свежестью, я брал из котомки буханку хлеба и надкусывал хрустящую корочку. А иногда мама приносила пирожное «Картошка». Родители растили меня в скромной двухкомнатной квартире, мы жили в блочной пятиэтажке на пятом этаже.

Мужчина поспешил снять пальто даме, затем повесил свою куртку на крючок, и надел здоровые чёрные тапки, видимо, предназначенные специально для него. Виталий. Рукопожатие у него крепкое, сам он в целом под стать Людмиле, весь такой статный, рослый, лет под сорок, в пиджачочке на белую футболку, на которой я заметил надпись «Love L.A». «Интересно, это означает “Люблю Лос-Анджелес” или “«Люблю Людмилу Александровну?”» — подумал я.

Хоть мы и позанимались с Арапчонком от силы минут двадцать, я пробыл там около двух с половиной часов, Людмила Александровна дала мне семь тысяч. Непривычно мало поработал. За такие деньги я впахивал несколько дней на сменах по девять-десять часов.