Звук

Наш кораблик летел, над волной воспарив,

да вот беда: в темноте напоролся на риф,

и теперь мы дрейфуем, как в луже осенний листок.

И матросы телами латают пробой,

а на верхней гуляют — фейерверк со стрельбой.

И теперь я скажу то, что раньше сказать бы не смог.

Мы не лгали друг другу, и сейчас не совру.

Разожми мою руку на сильном ветру,

и кулончик с цепочкой скользнёт из ладони в ладонь.

Он «Бегущий по краю» в золотом, как в огне.

Если я умираю, то хочется мне,

чтоб запомнила ты: был весёлый, живой, молодой.

Пусть всё катится к чёрту, или так: чёрт возьми!

Шлюпки с левого борта — для женщин с детьми.

Ты ещё успеваешь, и тучи не скрыли луну,

так давай же, беги, затянулся антракт.

Над тобою — ни зги, надо мною контракт:

я ещё доиграю, а после уже отдохну.

Кто-то небо расшил — блеск на чёрном ковре.

Если ты будешь жить, я смогу умереть...

Торопись: кто-то Главный на небе минуты засёк.

Для меня миражи — долгожданная твердь,

я прошёл эту жизнь и приму эту смерть.

Обещай, что спасёшься, иначе — зачем это всё?...

Господа, дайте вальса, йа, битте, зер гут!

Осьминогами пальцы по струнам бегут,

стылый ветер пытается выжить из глаз бесенят.

Слёз не будет. Не страшно. Допоём, догорим.

Отрывается башня, но держится ритм!

Я играю. Я с вами. Великая честь для меня!

Грянем музыку, братцы, кружат пары, спеша.

Если так разобраться, бессмертна душа,

Бездны нет никакой, пока Ангел стоит за спиной.

Белый айсберг на чёрном, как в грустном кино.

Наш Титаник проворно заляжет на дно.

Только Музыка… Музыка? Музыка будет со мной!

Памяти Анжелы Самсоновой

Никто не обещал, что будем вечно мы

топтать земли дороги бесконечные,

но мы привыкли жизнь не торопить…

Наверное, у неба воспаление —

так быстро умирает поколение,

как искры от костра в ночной степи…

А время — величайшая иллюзия.

Бессмертие, казалось, в «олл-инклюзиве»,

вот только потерялся где-то ПИН…

И оттого обидно и досадно нам.

Ну как же так, Анжела Александровна?

Шампанского с тобой уже не пить…

И в этом мире, навсегда коверканном,

не провожать закат в кафе «У Швейка» нам,

не ждать тебя на бал к выпускникам.

Не будет смеха нашей «вумен-камеди»,

остался груз больной туманной памяти,

пока живём — несём его. Пока.

Не будет шашлыков, весёлых праздников,

сотрут аккаунт твой на «Одноклассниках»,

и телефон отключен, не ответит, как

ни жми — потерян ПИН…

Не «пашут» ни проклятья, ни моления —

так быстро умирает поколение…

…Как искры от костра в ночной степи…

Лето

Что-то вспомнился теперь,

В эту злую темень-стужу,

Жарких летних дней пейзаж,

Позабытый до поры:

Старый добрый, светлый сквер,

Высыхающие лужи,

У кафе — ажиотаж,

С горки — крики детворы.

Эх, пригрело пацана!

Сел на лавочку в тенёчке.

Освежаюсь без конца

Минеральною водой.

А напротив — персонаж

В камуфляже и очёчках,

Чёрных и на пол-лица.

Да с огромной бородой.

Как коллеге, я кивнул:

«Мол, ЖЕЛАЮ ВСЯКИХ ЗДРАВИЙ!»

Только он не увидал,

Жал мобилу и молчал,

Долго слушал тишину,

К уху трубочку приставив.

Шевелилась борода.

Но никто не отвечал.

Вдруг ответили. Банзай!

Пожалело, видно, Небо,

Но на том конце моста

Кто-то клавишу нажал.

Он, откашлявшись, сказал:

«Здравствуй… Долго я здесь не был.

Если ты не занята,

Я б, пожалуй, забежал».

Что ответ — одним словцом,

Было ясно. Чай, не дура.

Трость достав из-за перил,

Будто из плаща — кинжал,

И стуча её концом

По асфальту и бордюрам,

Мне казалось — воспарил!

Ему казалось — побежал.

Ах ты ж, баловень Судьбы!

(Счастья так редки ремейки…)

Режет тишину смычком

Соло местного сверчка…

Лето тает, как пломбир,

Позабытый на скамейке

Бородатым мужичком

В камуфляже и очках...

Зая. Экспромт

И в этой пьяной, мутной кривизне,

как что-то ясное, обычное, простое,

она всерьёз доказывала мне,

что я один из нас двоих чего-то стою…

(Из раннего LOKOMOTO)

Всё старо. И даже байка

про игрушку под дождём.

Зайку бросила хозяйка.

Статус цацки подтверждён.

Но судьбы прокол едва ли

Серый в этом усмотрел:

дети прятались в подвале —

начинался артобстрел.

Во дворе — в стогу иголка.

Ветер с дымом и золой.

Сыплет минные осколки

странный дождь какой-то злой.

Хмурый вечер станет ночью,

всё, затих подвал немой.

Артобстрел давно окончен.

Не пришла. Ушла домой.

Чем там можно заниматься,

что не светит свет в окне?

Жалко брошенного зайца,

он остался на войне.

Мудро пережил разлуку,

не пристало завывать.

Чуть не отстрелили руку —

не умеют убивать.

Да и как убьёшь игрушку,

вместо сердца — ваты слой,

майка, шорты да опушка,

да печальных глаз стекло.

Всё пройдёт, и может статься,

перестанет быть плохим

мир для раненого зайца,

что лежит, мычит стихи.

Утром дворник Вася Бурка,

грудя мусор на брезент,

откопает для дочурки

удивительный презент:

Зая, яркий, будто клоун,

(дел-то — чуть зашить рукав!).

Кто ничем не избалован,

знает цену мужикам…

Ей не нужно возвращаться

и искать сквозь пыль и хлам:

утром здесь не будет зайца.

Он уедет по делам.

В тишине сулят удачу

ночи поздней голоса.

Заяц брошенный не плачет —

небо движется в глазах.

Коллаж. Новый Год. Донецк

Всё на свете —

ход больших часов старинных.

Только где-то

лопнула струна внутри.

Носит ветер

тонкий запах мандаринов

мимо клетей

заколоченных витрин.

Цвета стали,

одноцветны дни и тучи.

Мы устали

неизбежный ждать финал.

Тьма местами.

Не понятно, как же лучше

чтобы стало.

Кто бы всемогущий знал…

Неба мили,

там, где раньше были звёзды,

разломили —

ГРАДы чертят вышину.

Не делили

мир на ДО войны и ПОСЛЕ:

ДО (добили…) и

стали жить (не вой!…) в ВОЙНУ…

Страх без фальши,

как тайфун, срывает крышу.

Лестниц марши,

но не вверх, а вглубь земли.

Станем дальше

от «ЛЮБЛЮ» и «НЕНАВИЖУ» —

будем ближе.

К «Помнишь, мы тогда могли…»

День вчерашний —

сгусток крови льдинкой в луже.

Стынут башни

и деревья во дворе.

И неважно,

кто теперь кому не нужен

в этом страшном

сне военном. В декабре…

До скончания века…

В вечереющем небе всё меньше тех полутонов,

за которые наши глаза зацепиться могли б.

Открывается дверь пустоты между явью и сном,

прибывают гигантские стаи причудливых рыб.

Прямо с неба на землю, лениво виляя хвостом,

через окна и двери снуют, огибая диван.

Эти рыбы приплыли, откуда — не знает никто,

и наплакали здесь от земли до небес океан.

Я не знаю, откуда известно, и кто мне сказал,

но запомнил надолго и верю, покуда живой,

что по венам у них протекает не кровь, а слеза,

и из глаз утекает назад, в океан мировой,

и в шторма, в непогоду, и в ясный, задумчивый штиль

наполняет объёмы морей, океанов и рек.

Так что, Ваше Величество, амба всем!.. Как ни крути,

а подходит к концу кислорода возвышенный век.

До скончания века осталось чуть-чуть суеты,

успокойся, не злись, что закон эволюций суров,

ведь не знает никто в этой мутной воде, только ты:

триста жизней назад этот город впитал нашу кровь.

Чешуёй обрастая, готовься, подводный турист:

Ихтиандрами всем нам не быть, не хлебнувшим беды, —

ламинарно струится по венам не кровь, антифриз

из солёной, прозрачной, остывшей без солнца, воды…

Мы уплыли бы вдаль, но проблема, к несчастью, одна:

в новый век — только жабры. Забыть кислород, чудаки!

Где набраться бы сил и ногой оттолкнуться от дна?

Вместо ног — лишь хвосты, вместо рук по бокам — плавники.

Слишком мало минут, ещё чуть — и сдыхающий день

заходящее солнце омоет , как трупик, в лучах…

Мы — холодные рыбы в противной солёной воде…

Жаль, у рыб недостаток один: даже плача, молчат.

Не день…

Спрячь от меня любовь,

Осень.

Тошно. Не до неё.

Выключи семь стихий,

копья в дугу согни.

Ночь на балконе — бог:

курит и кофе пьёт,

шепчет свои стихи.

Город внизу. Огни.

Если не видишь звёзд —

наблюдай облака,

их не прогнать, как пёс —

бродягу наглого.

С ветки, об стол, легло

на блюдо яблоко:

чудо, оно вне слов.

Окончена глава.

Дай накричаться всласть,

Осень.

Тишиной не души.

Мёрзнет без тапок бог,

стоит взъерошенный.

Ночи бескрайней власть.

В городе — ни души.

Кофе. Печальный блог

Бориса Рожина.

Письма, стихи — в костёр!

Стылая муть — все СМИ.

Взорван в башке и стёрт

коммуникаций порт —

плачь или матерись…

Вот бы рвануть весь мир

к чёртовой матери,

как камикадзе — в борт!

Сбей из меня всю дурь,

Осень.

Как из паласа — пыль.

Мимо пролил вино,

мозг заторможенный.

Память, свечу задуй,

дай навсегда забыть

как «абсолютный ноль»,

конфликт замороженный.

Красным обагрена

капелька в лепестке.

Урна в компе полна

минских коммюнике.

Чай. Аромат куста —

в сваренном листике…

Этот сентябрь не стал

выходом из пике…

Тишина

Над сонной зеленью травы —

весна. И вечер тишины.

Все ждут начала боевых,

и, может быть, конца войны.

Во всех домах не включен свет,

темно, как в трюме корабля.

Погладь меня по голове,

уйду, когда начнут стрелять.

Мы выживем под шквалом бомб.

О грустном думать не хочу.

Дай прикоснусь горячим лбом

к твоим коленям на чуть-чуть —

пусть будет козырь в рукаве,

когда пойду в последний бой:

погладь меня по голове,

я это заберу с собой.

Я отлюбил и отболел,

я — меч без ножен. Навсегда.

И не осталось на земле

того, что страшно покидать:

ни царств, ни славы, ни овец,

ни миллиона, ни рубля.

Погладь меня по голове,

пока не начали стрелять.

Не хочется искать слова,

пускай подольше — тишина.

Они пришли нас убивать,

а, значит, огребут сполна!

Я, Рэкс изысканных кровей,

стал страшным псом в пылу атак.

Погладь меня по голове.

Как мама в детстве. Просто так.

В бою я — бог и сатана,

жизнь — не сценарий, не сонет:

живём — и смерти нет для нас,

она придёт — а нас здесь нет!

Все мысли — про недолгий век:

«Жизнь коротка… (Как спичка. …!)»

Погладь меня по голове —

я сам их всех пойду стрелять!

Вера. Надежда. Любовь…

У горящего дома, который недавно построили,

полыхнувшего так, что бессильны песок и вода,

мы останемся жить, даже если погибнем героями,

жаль, что ваши попы не расскажут, как нас увидать.

Никогда не морочил души золотыми химерами,

не участвовал в гонках, надеясь, что мне повезёт…

Я дарил тебе Веру, которой от века — немерено,

ты слепыми глазами искала во тьме горизонт.

Мы останемся здесь, никому и ничем не угодные,

выше жизни ценившие Братство и боекомплект,

мы останемся жить, даже если погибнем свободными,

потому что стояли за Правду на Нашей Земле!

Нам зачтутся все шутки бродяжьи от «хера» до «хосписа»,

нам простятся скабрёзность и мат, опалённым войной…

Я тяну к тебе руку с Надеждой «отсюда — до Космоса»,

а ты ищешь Богов, к Одному из Них стоя спиной.

Жизнь и смерть на монете одной — сторона, аверс с реверсом,

смысла нет перекатывать сердце по кромке ножа,

мы остались уже возле наших домов, под деревьями,

когда смотришь вперёд, пропадает возможность бежать.

А вселенская Боль голытьбою без имени-отчества

побредёт по бескрайним дорогам Великой Руси…

Ты ведь знала, что этот бардак беспределом окончится.

О какой же Любви ты хотела меня попросить?

У горящего дома, который недавно построили…

Я приеду к тебе

А когда меч войны насовсем упокоится в ножнах,

я растаю в предутренней дымке туманов и грёз

и приеду к тебе, потому что совсем невозможно

без огней твоих глаз и без запаха русых волос.

Я покину свой дом, словно бабочка — высохший кокон,

автомат закопаю в саду, так, «на случай войны».

Для меня маяком будет свет твоих ласковых окон.

Я приеду к тебе. Я устал и хочу тишины.

Мой окурок ещё будет кухню стегать плетью дыма,

выключатель у двери ещё сохранит тёплый след…

Я поеду к тебе, потому что мне необходимо.

Не звоните ко мне. Я внезапно ушёл. Меня нет.

Документы и деньги — в карман, и гитару не брошу,

мы без сна и еды с ней к тебе долетим дотемна,

чтоб услышать слова: «Я ждала, проходи, мой хороший,

ты приехал, а значит, закончилась эта война…»