Доминик и Фабиана…

Отец и мать.

Имена родителей Сигизмунда Кржижановского звучат музыкой, поэзией, подлинностью оных.

Его история — история ненапечатанной литературы, точнее, напечатанной так поздно, что имя стало известно только специалистом и любителям.

Случай не редкий, но и не частый: скажем, если бы роман Бориса Житкова «Виктор Вавич» появился в определённое время, вероятнее всего, он был бы признан одним из романов века.

…получив домашнее образование Сигизмунд поступил в 4-ю киевскую гимназию, после которой учился в киевском же университете, на юридическом факультете, одновременно посещая лекции историко-филологического отделения.

Он печатался, но… чуть-чуть; и жизнь его, яркая, как волшебный шар, испуская благословенный жар, была посвящена истории, философии, теории театра…

Переехав в Москву в 1922 году, он преподавал в студии Камерного театра.

Активно участвовал в деятельности Государственной академии художественных наук; его лекции и выступления, его взгляды на космос театра и драматургическую организацию жизни, завораживали — и принесли ему известность в определённых кругах. Он создавал инсценировки и либретто, и работа над инсценировкой «Евгения Онегина» привела к длительному пушкинскому периоду в жизни Кржижановского.

И писал, писал…

Его архив, сохранённый и систематизированный женой, стал относительно широко проявляться в реальности с 1989 года — благодаря трудам В. Перельмутера…

…С. Кржижановский делал стихи высокого звука и своеродной тайны, и они точно не проявлялись на бумаге, а всплывали волшебными шарами, осветляя пространство:

Восемь звонов нисходящих,

Точно дальний плеск причала,

С высей в сумрак улиц спящих

Башня, бросив, замолчала.

Нисходящих восемь звонов:

Так Глубинное Начало,

Цепью никнущих эонов,

Мир роняя, прозвучало.

Какая плавная, возвышенно-замедленная, роскошно-медитативная музыка; как необыкновенно мерцает редкое понятие «эон», точно вписанное в цепочку слов; как точно построена вершина воздуха, в котором пространно дышится…

Поэзия его — скорее от щедрот золотого, девятнадцатого века, хотя отмечена, конечно, и последовавшим, слишком круто взявшимся менять декорации жизни — и весь исторический декорум.

Сумеречность всегда опасна: тем не менее именно некоторые её зоны открывают то, что закрыто при денном свете:

Густеют сумерки. Ползут в усталый ум,

Туманом влажным и холодным,

Сплетенье серых чувств и звенья бледных дум…

Хочу их разогнать усилием свободным, —

Но воля тупо спит. Всё сумерки густей…

Туман поёт в душе тоскливо и уныло.

Вдруг вспыхнут отблески неведомых огней!

Всё это, помню я, когда-то… раз уж было…

И в душу вновь пришло —

И сумерки густей.

Сумерки Кржижановского богаты и таинственны, в них много потаённых огней: от скрыто работающих механизмов психики, которые исследуются стихом.

А вот уже — в языке резко проступают изломы века, тут опытом обэриутов дохнуло, и раскрылось, выкруглилось, покатилось — согласно движению:

Молодожёны (с глазами как сливы в блаженства компоте)

С ними мамаша в пятнистом капоте:

Влезли в купе.

В угол зажали меня чемоданами,

Саки на полках, узлы под диванами —

Едем.

Остро прочерченная картина остаётся в сознании тугими линиями, которые не ослабить, не свести на нет.

Кржижановский своеобразен: круг — или звенящий диск — его тем — велик: тем не менее, что бы ни писал, всегда очевидно его, собственное: сверкают золотые нити индивидуальности.

Ярко вспыхивали огни.

Приглушённо мерцали фонари.

Шёл снег.

В жизни всегда неуютно.

…сильное рассуждение на тему бременящей сознание бренности: и стихотворение, наименованное «Череп Канта» поражает — сухой констатацией, напоминающей запахи высушенных, некогда настолько живых трав, и… правдой дела:

Из футляра костяного

Смертью вынут сложный мир,

И Ничто глядится снова

Сквозь просвет глазничных дыр.

Череп пуст: из лобных складок

Мысль ушла. Осталась быль.

Череп длинен, жёлт и гладок;

В щелях швов осела пыль.

Пыль — неотъемлемая часть жизни, своеобразная кровь бытования людского, и… всё той же бренности.

Пыль покрыла поэзию С. Кржижановского: но усилиями вдовы и Перельмутера её удалось стряхнуть.

Явись стихи вовремя — они бы просияли многим.

А так — вышло, как вышло, но золотой свод поэзии поэта не делается от этого менее ярким.