Место действия: Донбасс, г. Горловка, лето 2014 года, война.
Действующие лица:
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ (дед Коля) — житель непризнанной республики ДНР, потерявший при бомбёжке семью, 58 лет.
ОЛЬГА ИВАНОВНА — жена Николая Сергеевича, 57 лет.
НАДЕЖДА — дочь Николая Сергеевича, 30 лет
РОМА — внук Николая Сергеевича, 8 лет.
СТАРАЯ СМЕРТЬ — пожилая некрасивая женщина.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ — эффектная молодая дама, при всех достоинствах…
НАТАЛЬЯ ПЕТРОВНА — врач детской городской больницы, 40 лет.
СВЕТЛАНА — медсестра детской городской больницы, 25 лет.
ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ — 40 лет.
ВАЛЕНТИНА — соседка Николая Сергеевича, 45 лет.
НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА — ищет пропавшую дочь и внучку, 50 лет.
ИВАН ДАНИЛОВИЧ — 57 лет.
НЕИЗВЕСТНЫЙ МУЖЧИНА — 45 лет.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА — 50 лет.
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА — 55 лет.
РАНЕНЫЙ МАЛЬЧИК — 8 лет.
МАТЬ РАНЕНОГО МАЛЬЧИКА — 30 лет.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Занавес закрыт. Слышны крики: «“Град!” Это “Град”! Нас обстреливают… В бомбоубежище!» Раздаются разрывы снарядов, вой сирены. Паника. Пробегают люди: женщина с ребёнком на руках; молодая мама, держащая за руки двух плачущих сестричек, лет 5–6… Спортивного вида парень обгоняет пожилого мужчину — Николая Сергеевича, который вдруг роняет на землю игрушку — красную пожарную машинку, останавливается, хватается за сердце… Спортивный парень берёт Николая Сергеевича под руку, пытается помочь ему идти, но Николай Сергеевич сопротивляется и показывает рукой на упавшую машинку. Парень подбирает красную пожарную машинку, снова берёт Николая Сергеевича под руку и помогает ему идти. Молодая девушка катит перед собой белую детскую коляску, суетится, разворачивается, бежит в противоположную сторону. Только она скрывается из виду — звучит страшный разрыв близко упавшего снаряда…
СЦЕНА ВТОРАЯ
Обычный подвал под многоэтажным домом, оборудованный под бомбоубежище. В нём — десять человек. На дальнем плане Женщина в белом халате перевязывает раненого мальчика лет восьми. Рядом стоит молодая женщина — Мать раненого мальчика и плачет. На переднем плане — сидят на лавочке: Иван Данилович, с рюкзаком у ног, и две женщины среднего возраста. Громко беседуют.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Все говорят, что это был «Град», а я сначала подумала, самолёт нас бомбил.
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Какая разница, самолёт или пушки… Они по скверу стреляли, бомбили… Там были только дети с родителями. Ни одного военного и близко не было. Ни военкомата, ни полиции, ни горсовета… По ком стреляли-то? Если это стреляла армия?
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Если это стреляли армия?!. А что, ополченцы, удерживающие город, могли стрелять сами по себе? И убивать детей?
ИВАН ДАНИЛОВИЧ. «Град» — это артиллерийская система залпового огня. Снаряды неуправляемые, площадь поражения большая… Один залп, по-моему, сорок снарядов… Бьют на сорок километров. Не знаю… Себя избить, чтобы потом показать всему миру, вот мол, как солдаты убивают детей и стариков?!
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Ужас! Убивать детей…
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Правду никто никогда не узнает. Да и матерям, потерявшим детей, легче не станет, если узнают, кто стрелял… Будь она проклята, эта война…
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Да… И нужна ли она матерям, эта правда, когда их дети мертвы?
Из глубины бомбоубежище выходит Женщина в белом халате, что только что перевязывала раненого мальчика. Она несёт окровавленные бинты, чтобы выбросить в стоящее у входа ведро для мусора. Останавливается…
ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ. Детей убивают. Да… только родившихся детей убивают. Младенцев! Один снаряд разорвалась возле больничного двора, другой угодил в само родильное отделение нашей городской больницы. После первого разрыва выбило все окна, ранило двух медсестёр осколками и убило одну роженицу. Её соседка схватила и своего ребёнка, и ребёнка убитой мамы и побежала вниз в подвал. А тут — другой взрыв разрушил здание и обломками привалило женщину, с двумя младенцами. У женщины тяжёлое ранение. Она истекает кровью, теряет силы… И стала она говорить детям, уже в полубреду, стала просить детей громко плакать, чтобы их услышали и спасли. «Плачьте, мои хорошие, плачьте…», — не говорит, а кричит изо всех сил… Её голос за железобетонной плитой уже слышали спасатели. Дети как будто поняли её. Сильно плакали. Кричали… Детей спасли. А женщина… умерла от потери крови…
Женщина в белом халате выбрасывает грязные бинты, возвращается к раненому мальчику.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Уезжать надо! Мы всё надеялись, что война к нам в город не придёт. Пришла. Как страшный зверь. Всем, у кого есть знакомые, есть близкие в других городах… Всем уезжать надо. А здесь мы — в самом пекле. Оставь надежду всякий здесь живущий. Только уезжать.
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Куда уезжать? Хорошо, если есть к кому. Где там жить в другом городе, где нет войны?
ИВАН ДАНИЛОВИЧ. Нет войны?.. Сегодня нет, а завтра — есть… Война передвигается по городам, как ужасное чудовище. Вот, мой сосед Сан Саныч со своей женой уехали из Луганска в станицу Луганскую. Думали уехали от войны. А она и туда к ним пришла — «здрасте». Вот у меня письмо от него. Сегодня из ящика взял… Послушайте. Все равно тут ещё долго сидеть…
Читает.
В июне у моей жены юбилей — 60 лет. Я ей деньжат поднасобирал на сапожки. А то как слякоть — у неё сразу ноги мокрые. Старые сапоги прохудились совсем.
Вот Людмиле заранее и говорю, что полтыщи у меня есть НЗ, ещё немного добавим и купим тебе на пенке, чтоб и тепло, и воду держали. Думаю, сейчас моя половина так и расплывётся в благодарной улыбке. Ага, держи карман шире. Говорит, насобирал — это хорошо. У внучка Ярослава такая же пенка, как ты говоришь, только тридцать второго размера, а ему уже тридцать четвёртый надо. Он в этих сапожкам уже третий год ходит. На вырост покупали. Как инвалид ходит, хромает на обе ноги. На мой юбилей купим внуку новые сапожки, это и будет для меня лучший подарок. Ты мою Людмилу знаешь… Это у неё только имя — людям милая, а так она — гром и молния, и спорить с ней, что выключенный телевизор смотреть.
Я ей говорю, что совесть моя чиста: я тебе подарок дарю — эти деньги, а дальше хоть в форточку их выкинь. Ляпнул я и тут же спохватился: берём — берём внуку сапожки… Думаю, не буды лыхо, покы воно тыхо, не буду лезть в бутылку. Люда моя такая, что из принципу и телефон выбрасывала, и целую бутыль десятилитровую бражки разбивала. Она положила свой подарок под полотенца в шифоньер до срока. Вот срок и настал. Тринадцатого июня — юбилей. Чёртова дюжина оправдало своё название. Гакнуло нам в подарок на именины сразу две мины. Одна сарай изуродовала, а другая во дворе беды наделала, а главное, козе Насте осколком ногу перебила. Слышим — ужасный крик в амбаре. Так коза плачет. Это со слабым сердцем и слышать не надо. Я схватил топор, чтоб не мучилась. А тут внучок Рома меня опередил, прижался к Насте, обнял ручонками своими и кричит на пару с ней. А то и громче: «Не дам Настю убивать. Не-е-е да-а-а-м!!!!» И оторвать его от козы не могу и вижу, что кровью изойдёт коза, всё равно убить придётся…
Открываются двери бомбоубежища. Читающий письмо умолкает. Входит неизвестная женщина, глаза сухие, все слёзы выплакала… Обводит всех присутствующих взглядом, в котором боль, ужас и последняя надежда…
НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА. Моих девочек никто не видел? Девочек моих… Доченька Валенька с белой коляской… с внучкой Кирюшенькой… Моя Валечка с восьмимесячной внучкой… с коляской. Белой! Не видели?! (Тишина. Сама себе отвечает.) Не видели… Я и в больнице была, и в морге…
Неизвестная женщина резко поворачивается и идёт к выходу. Её пытается остановить Женщина в белом халате.
ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ. Ещё не было отбоя тревоги. Ещё бомбят! Вы куда? Назад!
Неизвестная женщина вырывается и убегает с криком: «Девочки мои! Я буду искать… Буду искать их…» Дверь громко хлопает, как выстрел. И словно по команде начинают ухать на дворе новые разрывы. Всё ближе и громче. Осыпалась штукатурка с потолка подвала. Со старого потёртого дивана, стоящего у стены, встаёт высокий Неизвестный мужчина, средних лет.
НЕИЗВЕСТНЫЙ МУЖЧИНА. Вот и снова понеслась душа в рай… Да никого эта женщина не найдёт, а теперь и сама погибнет. Это «Град». Снаряд разрывает людей на части. И от коляски, наверное, ничего не осталось… и от людей… Не найдёт… Эх! Вот вам! (Глядя на потолок.) Врёшь, не возьмёшь!
Неизвестный мужчина начинает танцевать под аккомпанемент взрывов. Гибридный танец. Гопак… Цыганочка… Лезгинка…
НЕИЗВЕСТНЫЙ МУЖЧИНА. Ас-са! Врёшь… Не возьмёшь!
Неизвестный мужчина перестал танцевать. Устало садится на место. Молчание. Гул разрывов снарядов тоже стихает.
Пауза.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Читай дальше, Иван Данилович, про козу…
Иван Данилович читает.
…А передо мной голубые заплаканные глаза внука и просто человеческие, полные боли, глаза Насти. Дрогнула рука, опустил топор. А внук перевязал тряпкой ногу ей и за ветеринаром побежал Степанычем, он через два дома живёт. И тут я понял, что слабину дал. Мало того что мучиться будет коза, и мы с ней, так это ещё и денег каких будет стоить её лечение-то. Тут себе во всём отказываешь, таблетку от головы не покупаешь, экономишь, так пройдёт, думаешь, а теперь — нате вам пожалуйста — на козу последние гроши тратить. Я решил снова взять топор, пока Ромы нет. Кинулся туда-сюда, нет топора. Вот, малец, спрятал куда-то, а то и вообще выкинул. Пошёл я искать. Когда вернулся с топором (за огородом под камнем его нашёл), на ногу козе Степаныч уже шину наложил и укол ей сделал. Антибиотик дорогой. Смотрю, их у Ромы целая пачка. Где он их взял? А ещё — бинты, жгуты… Думаю, врач прихватил, в долг, может? А когда всё улеглось и Настя после уколов утихомирилась, смотрю, моя Людмила пронеслась мимо меня как смерч, и к внуку.
Схватила его за руку и за сарай повела разбираться. Ладно, думаю, потом спрошу, в чём смысл её гнева. Да за делами и забыл. Много мне работы эти смертельные подарки принесли. Начал всё восстанавливать во дворе, окна стеклить в доме. Работал на улице под ветром, воду из холодильника пил… Словом, простыл. Сильно. А тут ещё старая болячка вернулась. Пришла беда — открывай ворота: язва в желудке воспалилась. Вот моя баба и внучок целых два месяца потом меня отпаивали Настиным молоком. Поклонился я козе, как человеку. Спасибо тебе, Настенька… Да, а деньги-то, что моя баба в шифоньере прятала на сапоги Роме, тот же Рома и стыбзил. На лечение Насти. Все до копейки потратил.
Вы же, говорит, мне подарок купить собрались, а для меня лучший подарок — это наша живая Настя. Так что день рождения у козы Насти получился на самом деле….
Дверь бомбоубежища открывается. Входит Николай Сергеевич, с красной машинкой в руках, внимательно осматривает помещение и вдруг срывается с места и бежит к раненому мальчику на лавочке со словами: «Рома… Валя!» Но, подбежав ближе, резко останавливается.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ (удивлённой Женщине в белом халате и Маме раненого мальчика). Извините. Обознался…
Николай Сергеевич проходит, садится на старый диван. К Николаю Сергеевичу тут же подходит Валентина, сидевшая молча до этого одна на лавочке и пристально смотревшая на вошедшего.
ВАЛЕНТИНА. Николай Сергеевич?!
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да. Извините, не признаю…
ВАЛЕНТИНА. Я из вашего подъезда. Двадцать третья квартира… Валентина.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да… Валя… у Вас муж на шахте «Восточная» работает. Помню. А я вот только приехал из Северодонецка. Искал там квартиру переехать… от войны к знакомым… Вернулся… А наша пятиэтажка уже третьим этажом заканчивается. Дальше лестница ведёт… в небо. Бомба попала… Вот… на нашем третьем этаже… наша квартира… детская комната почти целая… машинку нашёл под кроваткой внука Ромочки… Хотел в больницу сходить… может… вдруг… может, где… А тут опять обстрел…
У Николая Сергеевича задрожал голос. Он замолчал.
Пауза.
ВАЛЕНТИНА. Ходила в морг… Утром. До второго обстрела. Там списки вывесили. Мой муж… и сын… Меня знакомая встречает и говорит, что мне повезло. Лица моих целые… А от её сына и дочери… только… остались… что… Лиц нет… У вас тридцать вторая квартира… тоже все погибли. Я знаю… Сочувствую…
Николай Сергеевич роняет машинку на пол, прижимается к спинке дивана…
ВАЛЕНТИНА. Николай Сергеевич, что с вами… Вам плохо?!. О Господи… Что я сказала… Вы не знали…
Валентина берёт Николая Сергеевича за руку. Смотрит на него.
Пауза.
Время остановилось. Слышны сначала громкие, затем угасающие удары сердца. Голоса: «Вы умерли?! Николай Сергеевич! Па, ты умер? Де-душ-ка Ко-ля, не умирай!» Удары сердца исчезают. Тишина.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
В бомбоубежище входит внук Рома. Все люди в бомбоубежище замерли. Недвижимы.
РОМА (голос тянется, как эхо). Де-душ-ка, Ко-ля… Ты зачем забрал по-жарную ма-шин-ку? Ты же мне её по-да-рил… Нам надо ехать в Перво-майск. Я в шко-лу опазды-ваю… Сегодня первый звонок. Все придут. А меня нет…
Николай Сергеевич встаёт с дивана, подходит к Роме. Николай Сергеевич и Рома берутся за руки. Выходят на дорогу. Вдоль дороги справа и слева таблички с одним словом «Мины!».
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Рома, в автобус попал осколок. Мотор повреждён. Дальше надо идти пешком. Я буду идти впереди шагов на двадцать. Ты за мной. Шаг влево, шаг вправо за таблички — это смерть. Иди только посередине дороги точно за мной.
РОМА. Я боюсь, дедушка. Давай рядом идти. Может, вернемся?
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нельзя, Рома, нам быть рядом… Ничего не бойся. Просто иди точно за мной. Дистанция двадцать шагов… Вернутся уже некуда… КПВВ в станице Луганской разбомбили.
Николай Сергеевич и Рома идут по дороге, на которой иногда появляются неразорвавшиеся хвостатые мины, вросшие в асфальт. Дед идёт впереди, внук на расстоянии — сзади… Дорога переходит в тропу и ведёт через лесопосадку. Вдруг тонкая медная проволока полоснула по животу Николая Сергеевича и прижалась к нему.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ (замер. Одной глоткой кричит в воздух, не поворачивая головы и стараясь не напрягать живот). Рома! Ложись на землю! Если прогремит взрыв, и меня ранит… пойдёшь назад к украинскому блокпосту, откуда мы с тобой начали идти. Ложись на землю, Рома!
Рома ложится на землю и накрывает голову руками. Мимо Ромы, как призрак, проходит Молодая Смерть… Останавливается возле Николая Сергеевича. Смотрит на Николая Сергеевича. Ждёт. Затем уходит… Стараясь делать совсем короткие вдох и выдох, Николай Сергеевич медленно и осторожно начинает тихое движение всем телом… по миллиметру назад. Проволока, словно прилипнув к животу, следует за ним… Её остановила и зафиксировала подставленная ладонь… Николай Сергеевич разворачивается и подходит к лежащему внуку.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Молодец, Ромочка!!! Мужик! Солдат ты мой восьмилетний. (Берёт внука на руки и прижимает к груди.) Это была растяжка. Смерть была рядом. Теперь всё хорошо. Сейчас выйдем на железнодорожные пути. Там нет мин. Мы с тобой всегда после победы танцуем лезгинку… Помнишь, как границу перешли… проскочили пост… обманули солдат… Мы молодцы!
Николай Сергеевич танцует. Рома смотрит, улыбается и… плачет…
СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ
Бомбоубежище. В нём один Николай Сергеевич. Открывается дверь, входит Молодая Смерть, проходит сразу к старому дивану, где лежит Николай Сергеевич. Подходит близко, становится у изголовья, наклоняется к самому лицу лежащего.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ (открыв глаза, удивлённо). Вы кого ищете, девушка?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Тебя.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. А вы, собственно, кто?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Смерть.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ (пытаясь иронизировать, улыбаясь). У вас эпатаж не тот. Не хватает чего-то в образе…
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. На сельскохозяйственное орудие намекаешь? Так это какой-то художник придумал, фантазёр. Зачем мне коса? Косить вас, что ли. Моя обязанность — взять человека за бледную ручку и проводить куда положено.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. А куда положено?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Пойдём, посмотришь. Я к тебе уже приходила, не помнишь? Тогда с растяжкой тебе просто повезло, но теперь уже… Словом, идём!
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет-нет, минуточку, надо ещё поискать варианты.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. У тебя два варианта. И оба на «У».
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Почему?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Потому что, потому — всё кончается на «У». Всё Умирает.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. И сколько осталось?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. В этом как раз и есть два варианта. Это тебе решать. Когда битва за жизнь проиграна, остаётся один шанс — битва за достойную смерть. За меня то есть… Пойдёшь со мной сразу сейчас — это один вариант. Будешь мучиться, лежать овощем оставшиеся месяцы, прикованный к постели и никому не нужный… Это второй вариант. Но это уже не ко мне.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. А к кому?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Познакомлю. Придёт. Образ как раз такой, как ты и представлял. И это будет… Долго. Страшно. Мучительно. Сам потом меня звать будешь…
Вдалеке появляется Старая Смерть и делает знаки Николаю Сергеевичу, чтобы он не вёлся на предложения Молодой Смерти.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ (не оборачиваясь). Вот и бабушка подошла. За моей спиной жестикулирует тебе, знаки подаёт. Если со мной, то сразу сейчас. Если как бы немножко попозже — ещё разок птичку послушать, ветку потрогать, попробовать надышаться этим светом за несколько дней, будучи парализованным, — это с ней будете решать. В жизни всегда надо выбирать. В смерти тоже. Вы, люди, любите героически рассуждать, когда здоровы и молоды. «Я когда-то умру. Мы когда-то всегда умираем. Как бы так угадать, чтоб не сам, чтобы в спину ножом…» Это твой кумир сказал. А когда я прихожу… куда и бравурность ваша девается. Сразу в собачонку скулящую превращаетесь. «Когда на смерть идут — поют…» Давай. Пой. Как там… «если смерти, то — мгновенной, если раны — небольшой». С небольшой раной у тебя уже не получилось. И приходить к тебе лежащему, к твоей постели каждый день, каждую ночь некому будет. Нет никого. А если и найдётся какой племянник, так тоже всё уже давно классически предопределено: он будет «вздыхать и думать про себя, когда же чёрт возьмет тебя…». Словом, выбирай. Время пошло. Я скоро вернусь…
Молодая смерть улыбается, кокетливо поворачивается и уходит.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Заходит Старая Смерть. Садится на диван рядом с Николаем Сергеевичем. Снимает чёрный платок с головы, поправляет седые волосы.
СТАРАЯ СМЕРТЬ. Да не слушай ты её, сынок, вертихвостку молодую. Чем дешевле жизнь, тем она дороже. Каждый рассвет твой. Взошло солнышко — и ладно, и радость есть для сердца. Да и нельзя самому себе жизнь укорачивать. Грех это. Если с муками последние дни надо проводить, значит, так надо. Очиститься надо. Искупить свою вину. Всё через страдание… так и есть. Ты послушай меня, сынок. Я правильно говорю. Уметь через муки, через страдания порадоваться лучу, пению птицы, капле дождя… Здесь смысл. Здесь. А не там, где вы его ищете… Мучениями искупается всё. Если ты уйдёшь от страдания, спрячешься — страдать будут твои дети и внуки. Да ты это и сам понимаешь. Вы люди боитесь истины, как своей тени.
Николай Сергеевич молчит.
Пауза.
СТАРАЯ СМЕРТЬ. Думай, сынок, думай. Я подожду. Это ей все некогда. А я подожду… (Уходит.)
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Входит Молодая Смерть.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Вижу мужественный блеск в твоих глазах. Молодец, мужичок. Хвалю. Я таких люблю. Да и грех это — смерти бояться. Станцуем по такому случаю. Что такое жизнь — один короткий танец. Покружился, покуражился… И всё. Смерть — это тоже танец. Только белый. Здесь приглашаю я!
Молодая Смерть подходит к дивану, протягивает руку — приглашает на последний танец Николая Сергеевича. Он продолжает сидеть.
Пауза.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Ты видишь, какая я красивая… молодая. И со мной не страшно, правда? Ты же не боишься? А ты отвечай: «Нет!». Дай руку мне. А ты отвечай: «Вот моя рука». Ну?!
Пауза.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Только не говори, что при одном условии, что тебе проститься надо позарез, нужен ещё день на этой земле…
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да! Мне позарез нужен день. Проститься… Найти, где… мои родные погибшие… (Запинается.) Мне надо на место машинку пожарную отнести. Я каждый час слышу Ромочки голос. «Дедушка, ты зачем забрал машинку. Ты же мне её подарил?» Я не могу с этим уйти. Когда он только начинал говорить, мы с ним буквы учили. Я ему показываю кулак и говорю «К — кулак, Коля. Дед Коля — К!!!» С тех пор мы всегда друг друга встречали — руку вверх поднимали, сжатую в кулак… Я ему и отец (родной отец их бросил), и дед, и друг. И он мне не просто внук, а единственный в мире настоящий друг.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Зачем ты мне это рассказываешь? Ты думаешь я плакать умею или жалеть?
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Один день… полдня!
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ. Сначала танцуем.
Николай Сергеевич встаёт. Звучит вальс Евгения Доги из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Молодая Смерть и Николай Сергеевич кружатся в танце…. Музыка обрывается. Танцующие останавливаются.
Пауза.
Снова слышен только громкий стук сердца. Молодая Смерть уходит… Николай Сергеевич так же сидит на диване, возле него соседка Валентина… Звучит тот же вопрос…
ВАЛЕНТИНА. Вам плохо, Николай Сергеевич?
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, уже попустило. Всё хорошо.
Николай Сергеевич поднимает с пола упущенную красную пожарную машинку.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Разрушенное взрывом пятиэтажное здание. Вход в подъезд преграждает перекошенная деревянная дверь, держащаяся на одном навесе, а над ней красной краской по белым кирпичам написано: «Здание в аварийном состоянии. Вход запрещён». Просто на бордюре у дома сидит Николай Сергеевич. Курит. Смотрит в никуда. К нему буквально подбегает соседка Валентина.
ВАЛЕНТИНА. Я так и знала, что вы сюда придете. Простите меня ради бога. Простите… У меня у самой такое горе, что просто голова… Я как в тумане. Я порою не понимаю, что говорю, что делаю… Я и не живу уже собственно…. Но вы простите. Я виновата…
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да что вы, успокойтесь. Вы ни в чём не виноваты… Вы о чём?!
ВАЛЕНТИНА. Да как же… ни в чём…. Я же вам сказала, что у вас все погибли. А потом снова была в морге. К своим ходила. Ещё списки посмотрела. Жена ваша погибла и дочь от бомбы… Да. А Ромы-то дома не было… Он живой оказывается!!! Он в детской больнице!
Валентина продолжает скороговоркой говорить: «Контузия у него… он у соседей был… с другом игрался…» Но Николай Сергеевич её уже не слышит. Он вскакивает, подбегает к Валентине. Обнимает её и не скрывает слёз. Потом целует её и бежит… в больницу. Останавливается. Разворачивается и возвращается в дом. Бежит в по лестнице в уцелевшую комнату, берет из-под кровати пожарную красную машинку и бежит… бежит в больницу…
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Больничная палата. На кровати лежит Рома. Спит. Ему снится… он дома, лежит на кроватке. Мама Надя тихонько подходит и прикладывает ладонь ко лбу — «меряет» температуру. Подходит бабушка Оля (Ольга Ивановна) с блюдцем в руках. Ставит блюдце на табурет возле кроватки.
НАДЕЖДА. Ма, ну я же сказала, что ваши методы… этот уксус с водой, не признает ни один врач. Устарело это всё. Будет больше 38 — дадим аспирин.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Мне так моя мать температуру сбивала. Я вас так лечила. И банки ставили, и над картошкой дышали, и чаи с калиной пили. И всё проходило, как с гуся вода. А вы все такие начитанные, умные, компьютерные. Легче до Бога пешком, чем вас убеждать в чём-то. (Уносит блюдце с уксусом.)
Раздаётся звонок в дверь. Надежда идёт открывать. Возвращается с Николаем Сергеевичем, который сразу же подходит к кроватке, где лежит внук Рома. Николай Сергеевич достаёт из сумки красную пожарную машинку, кладет её на табурет и смотрит озабоченно на внука.
НАДЕЖДА (Николаю Сергеевичу). Папа, это уже третья пожарная машинка. Зачем?
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Рома просил именно большую красную, вот с такой жёлтой пожарной лестницей… Он где-то увидел… Я нашёл точно такую в АТБ.
Рома открывает глаза, потягивается и, увидев деда Колю, тут же расцветает в улыбке, вытягивает из-под одеяла правую руку, поднимает её вверх и сжимает кулак.
РОМА (Николаю Сергеевичу). Дедушка Коля! А я… заболел… температура…
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Так, больной, прекращаем это гиблое дело — болеть, есть приказ срочно выздороветь! (Обращаясь к дочери.) Наденька, давай-ка сделай нам уксуса немного на водичке…
НАДЕЖДА. Так… ещё один великий знахарь пришёл…
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Никаких возражений. Это дедовский метод, проверенный не одним поколением, а по-вашему пусть будет — плацебо. Это…
Прерывается, увидев заходящую в комнату с блюдцем супругу.
Вот это — по-нашему! Так быстро?!
Николай Сергеевич Берёт блюдце, полотенце, растирает внука и мурлычет придуманную им песню.
Ветер, ветер… холодно кругом.
А мы песни весело поём.
Ветра, ветра Рома не боится,
В школу, в школу он пойдёт учиться.
Ты что забыл, Рома, нам в сентябре идти первый раз в первый класс. Так что, отставить всякие болезни да здравствуют всякие… радостные песни! На самом деле — здоровый дух в здоровом теле. И наоборот.
РОМА (Николаю Сергеевичу). Это ты сочинил… да… А ещё ты не забыл, дедушка, что обещал мне на даче, что сочинишь новую песенку про водяного?
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ (немного растерялся и задумался). Про водяного… на даче… да… точно… Вот! В бочке на даче живёт водяной, и-и-и… поёт эту песню со мной. Водяной… водяной…. (Умолкает.)
Пауза.
РОМА (Николаю Сергеевичу). Забыл, как дальше?
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Честно говоря… я дальше и не сочинил. Мы с тобой вместе досочиняем. Подъём! (Прикладывает свою ладонь ко лбу Ромы.) В кухню завтракать идём!
РОМА. У меня аппетита нет…
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кто сказал?
РОМА (смотрит то на маму, то на бабушку, неуверенно говорит). Мама…
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Забыть. Не ныть. На кухню шагом марш!
Николай Сергеевич берёт Рому за руку. Рома берёт новенькую машинку и становится рядом с дедом. Они пытаются идти в ногу с песней… Поют свою песенку.
Вместе: Раз-два, три-четыре.
По дорожке мы идём,
Вместе песенку поём.
Веселей нас в мире нет.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ. Рома — внук!
РОМА. И Коля — дед! Эх!
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
Больничная палата. Рома лежит в постели. Заходит врач Наталья Петровна и медсестра Светлана.
СВЕТЛАНА (Наталье Петровне). Здесь у нас мальчик, Наталья Петровна. Имени не знаем. Все родные погибли. Мальчик не разговаривает… Совсем ни с кем не разговаривает. Всё время молчит. Хотя видно, что смышлёный… Бывает ни с того ни с чего заплачет, хотя никто его не обижал. Тихо так плачет, как взрослый: слёзы текут по щекам, но ни звука, ни всхлипа.
Наталья Петровна провела рукой по голове мальчика и тут же резко одёрнула руку, заметив белизну в волосах… Рома проснулся.
НАТАЛЬЯ ПЕТРОВНА. Господи! Смотрите, Светлана, да у него же седина! (Нежно обнимает удивлённого Рому и прижимает к себе.) Как тебя зовут? Скажи… Может, мы твою маму найдём. Папу как зовут?
Николай Сергеевич неожиданно и резко входит в палату, но медсестра останавливает его. Вскидывает руки вверх и с ужасом в голосе кричит.
СВЕТЛАНА. Мужчина!!! Да куда же вы в таких грязных ботинках?! Тут больные дети! Здесь … ковёр… стерильно!
Николай Сергеевич только скользнул взглядом по причитающей женщине и просто упал на колени. Стараясь не прикасаться ботинками к коврику, пошёл на коленях к кровати, на которой сидит Рома. Николай Сергеевич на коленях идёт и смотрит, не отводя глаз, в одну точку, не слыша и не видя больше никого, кроме внука. Он идёт на коленях и смотрит… смотрит… сквозь хрусталики слез на внука Рому, который вдруг вскочил и поднял вверх руку со сжатым кулачком.
РОМА. «К» — Коля! Дедушка Коля!!!
Рома встаёт навстречу идущему на коленях Николаю Сергеевичу, обнимает его крепко-крепко своими ручонками! Не отпускает его. Крепко обнимает, словно снова боится его потерять.
СВЕТЛАНА. Надо же — заговорил!
Входит Молодая Смерть. Медсестра теперь уже загородила дорогу следующему непрошенному гостю — Молодой Смерти.
СВЕТЛАНА (строго Молодой Смерти). А вам кого, гражданка? Вы куда направились?
Молодая Смерть взглянула на Светлану и ничего не ответила. Остановилась и стала пристально наблюдать за дедом и внуком, которые слились в объятии в одно целое — в один живой, бессмертной образ любви.
СВЕТЛАНА (уже совершенно грубо). Вам кого, гражданка?
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ (удивительно спокойно и миролюбиво). Пока… пока никого. Я передумала.
Появляется и Старая Смерть.
МОЛОДАЯ СМЕРТЬ (машет на неё руками). А вас, бабушка, куда несёт?! Уходим. Уходим! Нечего нам здесь делать.
Молодая Смерть берёт Старую Смерть под руку и уводит. Внук Рома и дедушка Коля замерли в бессмертном объятии.
Рубежное, Луганская обл. 2020 г.
