К чему скрывать?! Эта новелла написана почти по реальным событиям моей жизни, но не для того, чтобы рассказать о перипетиях своей судьбы, а для того, чтобы и себе, и (я надеюсь) другим ещё раз напомнить, что наше представление о боли и боль другого человека различны.
1. В детстве меня схоронила от этого мама
Я явственно помню тот последний день моей яркой, стремительно и ничем не омрачаемой жизни.
Вверху, надо мною, плыли чёрные, безликие ветки деревьев, а вместе с ними плыло всё: кресты, стволы и, точно яичной скорлупой, обсыпанные снегом могилы…
Я никогда не была на кладбище. В детстве меня схоронила от этого мама, а потом?.. Потом как-то и не случалось, чтобы кто-нибудь умирал. А если и умирал, то обстоятельства всегда складывались так, что именно в этот день на меня сваливалось неимоверное количество дел, и при всём моём великом желании я не успевала приехать.
Наверное, вы удивляетесь, почему «великом». Здесь я грешна! Меня, как писательскую душу, всегда интересовал вопрос встречи жизни со смертью. Будучи наполовину язычницей, я относилась к последней как к неизбежной участи бытия, к тому, без чего гармония в мире была бы непредставима.
Вы только представьте, какое желание власти и страсти явилось бы в каждом из нас, если бы мы только знали, что мы — бессмертны?!. И лишь одно праздное любопытство и вечная жажда ещё не испытанных впечатлений, а вовсе не стремление с кем-то печалясь проститься, влекло меня на таинственные погосты.
Вы только не подумайте, что я вовсе не видела кладбищ!
Раньше мне очень нравилось бродить среди всяких надгробий: разглядывать кресты и надписи на пустынном Донском; а на Ваганьковском читать стихи под торжественным бюстом Есенина или готовиться к экзаменам по истории русской словесности на заброшенной могиле Даля. У меня даже были друзья, которые тоже обожали бродить в окружении бессмертных могил,
Помню: мы как-то целый день провели на Новодевичьем. Общались с местными кошками, смотрителями, начальником тюрьмы, ставшим при выходе на пенсию начальником кладбищенской охраны. Он же с неистребимым удовольствием рассказывал нам о том, к кому ходят, а к кому не ходят из недавно почивших знаменитостей их земные родственники, коллеги, друзья… какие могилы пользуются любовью у посетителей, а какие забыты. И оказалось, что каждые ходят к своим: спортсмены к спортсменам, писатели к писателям, архитекторы к архитекторам, и только люди далёкие от всяческих каст — к политикам и артистам.
А был случай: я испугалась, когда, придя ранним утром на могилу Зинаиды Райх (теперь и сказать не могу, что меня туда привело в столь странное время), увидела курточку… Просто курточку… Просто лежащую на камне… И вдруг меня обуял такой страх, что я стремглав понеслась к выходу.
А по дороге мне встретился гробовщик: худой, высокий, будто бы весь испачкавшийся в земле, и с засаленной землёю лопатой. Такой, каким и полагается быть гробовщику. Страх увеличился, и меня вмиг стало трясти так, что я и сейчас отчётливо помню, как дрожали на бегу мои руки и ноги.
Только потом от всего этого мне было смешно. С великой гордостью рассказывала я своим знакомым, что многих в жизни вещей не боюсь, а вот курточки и гробовщика испугалась.
Но я не об этом, а о том, что никогда в жизни до этого даже не предполагала, что значит НАСТОЯЩЕЕ КЛАДБИЩЕ.
ТАКОЕ КЛАДБИЩЕ, от которого отнимаются ноги.
* * *
Я и теперь не могу понять, как тогда смогла выстоять на белом полотне, точно сонная артерия пересекающей некрополь дороги.
Всюду от неё вздыбленными венами отходили огибающие многочисленные погосты тропинки, а совсем вдали виднелись чёрные, резные ворота кладбища — ворота из мира «да» в мир «нет».
Кажется, рядом стоял фонарь. Возможно, я даже встала рядом с ним, чтобы на него опереться. Мне было безумно холодно и очень стыдно оттого, что тело моё чувствует холод.
Было тревожно. Не помню даже, хотела уходить с кладбища или нет, но помню, что чрезвычайно не хотела никого видеть.
Казалось странным, что люди ходят, говорят, считают что-то правильным, а что-то нет. Сама способность человека соображать меня удивляла.
Нет, я не возненавидела людей! Просто само их существование теперь казалось мне странным.
Это то же самое, как если бы вы уехали из дома далеко-далеко, лет на тридцать… И вот вернулись… И вот замечаете старинный, дубовый шкаф, стоящий в прихожей. Этот шкаф и раньше там стоял, только вы не примечали, что он старинный, и то, что стоит он в прихожей, тоже никакого значения не имело. Просто вешали одежду, и всё. А вот вернулись — и странным он вам кажется, несуразным… И удивительно сделалось, как это так: прошло столько лет, изменилось всё, а шкаф — шкаф этот не изменился.
Вот и во мне отмотались тогда не минуты, а годы, может быть, даже несколько десятков лет моей жизни. Потому что зашла я на это кладбище одним, а вышла совсем другим человеком.
2. Случайный звонок
Был обычный офисный понедельник. Семнадцатого января 2005 года. По Москве неслись обмороженные прохожие и машины. Повсюду вставали троллейбусы и трамваи. Все только и обсуждали: откуда взялись такие несусветные холода.
От великой тоски, наплевав на всю выпавшую на этот день, малозначительную работу, с доброй подружкой по офису я отправилась в магазин, который как раз находился этажом ниже. В нём отыскала себе ярко-жёлтое платье в ажурную сетку, подруга — красное, с маленьким наглым вырезом в форме сердечка. Оставаться на работе после этого было уже невозможно, и в третьем часу дня я поспешила домой.
Прямо перед лифтом меня остановил мерзкий и гнусавый звонок моего телефона. Мерзкий, потому что в такой час и в такую дату звонят только самые занудные и самые неуместные люди.
На экране высветился неизвестный мне номер. Не здороваясь, незнакомый женский голос сказал, что случилась беда, что наш общий близкий человек умер.
Умер?!. Когда же я выведала у неё наконец, о ком идёт речь, то даже успокоилась. В первую минуту мне подумалось, что беда случилась с моим отцом, дедушкой, мужем или ещё кем-то из очень близкой родни. А оказалось: с человеком, с которым нас не связывало почти ничего.
Только жёлтый цвет купленного мной платья уже не радовал и напоминал не солнце и песок желанного лета, а стены больницы, в которой мне в детстве месяцами приходилось лежать.
Очень насторожила меня просьба этой женщины, так, невзначай, перевернувшей весь день, а потом, как оказалось, и целые годы моей жизни. Она просила меня позвонить его папе и очень настаивала на этом. А я всё не понимала: зачем же звонить, когда прошёл уже год, как мы с его сыном расстались. Когда и расстались-то мы не сказать чтоб друзьями.
* * *
Увы, я не умела любить. Моя молодость так била ключом, что я слишком была сосредоточена на себе и не замечала многого в жизни. Даже когда в последние месяцы звонила Сергею сама — звонила лишь потому, что мне что-то было от него нужно.
Последний раз, кажется, в три или в четыре часа ночи. В тот миг трещал по швам один из моих новоиспечённых, но пока не устаканившихся романов. Хотелось побольнее ударить того, другого, который даже не понимал, не хотел понять, как глубоко, как сильно нужно меня любить. Невольно привлекала грешная мысль: из постели одного тут же в постель другого. И уже, как далёкий и глубоко пережитый сон, вспоминала уютную комнату, покрытую алым, точно кровь, ковролином, резные, вставленные в оправу красного дерева, зеркала, глубокую нишу, возвышающуюся над вырезанным из дерева в виде орла изголовьем кровати… И стены… Стены такие вишнёвые, что иногда от их цвета рябило в глазах. «Замок… Маленький замок…» — подумала я, как только вошла в его дом впервые. А ещё вспомнилась церковь, стоящая на высоком холме прямо перед нашим окном. Белая, с чёрными, как смоль, куполами. Сколько раз я приезжала к Сергею под утро и сколько раз она высвечивалась на серо-лиловом зареве предрассветного неба.
В его комнате меня всегда, точно нега, вмиг охватывала царящая вокруг тишина. И только алые простыни — такие скользкие, что удержать их под собой было практически невозможно, — нарушали гармонию, царившую в этом доме всегда.
Только в тот раз к Сергею я не поехала!
Кажется, по дороге на стоянку такси помирилась со своим новым. Кажется, Сергей даже звонил мне уже через пару часов, чтобы узнать: приеду я или нет. Но, увы, ни одного слова из нашего с ним разговора я не помню.
Горько устроена память: целые недели, месяцы нашей жизни, она стирает напрочь, а оставляет какие-то минуты и даже доли минут, которые крутятся в нашем сознании собранием замедленных кадров. Представьте, как бы запомнила я этот предутренний разговор, если бы знала, что он у нас с Серёжей будет последним?
Но куда больше запомнила я пришедшую от него СМС. Наверное, потому, что к трагедии она была куда ближе, и приход её был куда мистичнее, чем какой-то банальный звонок в банальное московское утро.
СМС пришла ровно в тот миг, когда часы показали 00-00 — момент безвременья, когда вокруг меня бурлило и кипело, как только может бурлить и кипеть торжество новогодней ночи. «С наступившим тебя, моя дорогая и любимая Серая Мышь (так, по-домашнему, звал меня Сергей за мою серую шубку и платье). Желаю тебе всего самого лучшего и твоего. Для меня главное, чтобы ты была счастливой!»
Надо сказать, что Сергей мне и раньше отправлял немалое количество СМС. Только все они были ругательного, обвинительного и даже проклинательного характера. Эта же своим спокойствием меня поразила.
Но тогда я даже не успела на неё ответить. Так неотвратимо неслось в те дни время: первое, второе, десятое января сливались в одно. Беспечные встречи, свидания, споры с соседями и вынужденные праздничные разговоры с роднёй сменяли друг друга. Как всегда, глупые, загромождающие пространство комнат, подарки. Пронзительный запах мандариновых корочек и уже ставшего сродни соку шампанского соединяли всё в единое и, казалось бы, бесконечное пространство «Новогодние праздники».
И вот, будто обухом по голове, снова работа и снова роман. И вроде уже поздно поздравлять людей с Новым годом. Всё, что не сделано, кануло в Лету. А то, что имело хоть какое-то значение вчера, уже не имеет никакого значения сегодня. И не потому, что обстоятельства слишком уж изменились, а просто время разделило пути.
3. Заклятие Сартром
Наш краткий роман с Сергеем тоже начинался зимой. Тоже после долгой новогодней феерии встреч, восторгов и разочарований… А вернее: с началом той великой пустоты, которая всегда наступает после слишком яркой и стремительной жизни.
Мне помнится белый, висящий над городом снег, пустынные переходы метро, длинные линии эскалаторов, бледно-голубой цвет моей дублёнки, варежек и всего-всего, что лежало вокруг.
Помнятся нависающие над тротуаром стволы деревьев в скромном парке по дороге домой и точно костыли торчащие из-под сугробов качели.
Это время осталось в моей памяти и великим обилием роз, ждавших меня почти каждый день на вахте, как только я входила на работу.
Вручал мне их охранник. Всегда торжественно и издевательски улыбаясь. А на мои ленивые попытки узнать, кто же этот вдруг неизвестно откуда взявшийся и таинственный даритель, отвечал уклончиво и всеми возможными способами поддерживал тайну.
Сначала роз было семь, потом — девять, потом — тринадцать, а потом — двадцать пять. Всегда аккуратно завёрнутые в жёсткую, прозрачную ленту; всегда, как на подбор (не было ни одной розы больше или меньше, бледнее или красней).
Все они были бесконечно свежи и бесконечно алы.
Мне никто не дарил ещё столько цветов, да и особой к ним привязанности я не испытывала. Мне всегда более нравились практичные и мной же выбираемые подарки.
И если в первые дни эти неожиданные букеты вызывали во мне лёгкость и гордость, ощущение избранности и теплоты, то потом — надоели, и я уже с нескрываемым пренебрежением раздаривала их всем знакомым в общежитии, в котором жила.
Роз было так много, что через несколько дней они заполнили всё. Куда бы я ни пришла и к кому бы ни наведывалась в гости тёмными январскими вечерами, всюду стояли они, лёгким ароматом озаряя девичьи комнаты, утопающие в свете мониторов или настольных ламп.
Но, даже несмотря на такое обилие волшебных цветов, мне было всё равно, кто он — их тайный даритель, и что ему от меня нужно.
И только вечная печаль всех «настоящих» женщин — любопытство погубило меня в один очень странный и таинственный вечерок.
И даже в этот странный и таинственный вечерок на улице стоял тот же самый холод. В метро, на работе, в магазине, на остановках и даже в тусклых стёклах проезжающих мимо машин — всюду неслись какие-то особенно грустные и оголтелые лица. Под ногами оказывались то лёд, то несусветная грязь. Внутри меня всё тоже окоченело, если не сказать: окочурилось. Мне было так устало, так морозно и тяжело, что даже странным казалось, какие это такие силы вдруг донесут меня до дома, нальют мне чай, положат в постель; какие это такие силы заставляют шагать по мелким растекающимся ступенькам до каждого сантиметрика знакомого перехода между Чеховской и Тверской?!.
…Загудел телефон! …Иногда человек так срастается со своим мобильным устройством, что, совершенно не задумываясь, носит его в руке и, не задумываясь же, нажимает на заветную кнопку.
Так же нажала и я, даже не отметив в своем сознании, что разговариваю по телефону. Машинально услышала необычайно низкий мужской голос (тягучий, поставленный бас) и очень странную фразу:
— Я хотел бы пригласить вас на кладбище… На Николо-Архангельское… Завтра… Во второй половине дня!..
И вот тут, в сколь бы усталом и грустном состоянии я ни была, эти фразы включила остатки моего ещё не вымерзшего от нещадных морозов мозга.
— На кладбище?.. Как?..
— Вас это удивляет?.. А я думал, что таким предложением вас-то уж никак не смутить!
— Да нет… Не вижу в этом ничего особенного, — ещё более удивляясь, но предпочитая закрыть тему, заметила я. — Но там же холодно!
— А я люблю холод!
О чём дальше продолжался наш разговор, не помню, но на кладбище мы всё-таки не пошли. Казалось диким идти туда с совершенно неизвестным мне человеком. Кажется, я предложила ему пойти вместо Николо-Архангельского на Новодевичье; на это мой незнакомец ответил, что не любит некрополей, где хоронят лишь знаменитых, и что ему куда более нравятся истории обычных человеческих жизней.
* * *
Уже поздне-вечерний наш разговор был куда более язвителен и откровенен. Он просто спросил, что нужно мне подарить, чтобы как можно скорее затащить меня в постель: шубу, золото или бриллиантовое колье… И получил весьма огорчивший его ответ, что ничто подобное меня не интересует.
— Тогда попробуем с другой стороны, — временами его бас срывался на весьма омерзительный тенор. — Даже самые достойные женщины не лишены тупейшего женского жеманства. Им обязательно надо, чтобы за ними поухаживали, поводили по ресторанам, в кино…
— Кино просто ненавижу! — не выдержала я. — Мне куда более нравятся театры.
И вот мы уже идём на сартровскую «Закрытую комнату». Встречаемся в переходе метро… Я уверена, что половина событий в жизни москвичей случается в метро. Именно в его переходах… Первое, что мне бросается в глаза, — это всё те же необычайно свежие и алые розы. Но куда более удивляет меня лицо держащего их перед собой незнакомца. Я мельком вычленила это лицо за одним из соседних столиков, когда с тройкой своих знакомых оказалась вечером в кофейне на Патриарших. В голове моей тогда точно молнией пронеслось: «Везёт же некоторым! Какой симпатичный мужчина!» На Сергее был чёрный вельветовый пиджак, а по широким плечам его спадали пушистые, светло-русые, почти до пояса волосы. Удивило меня и то, что эти волосы вовсе не превращали их обладателя в гламурного мальчика или хиппи. Для этого он был слишком аккуратен, слишком спокоен и аристократично одет. Весь его вид говорил о том, что он умён, что несомненно из среды творческой и обеспечен.
* * *
С той ночи прошло почти два месяца. За это время я успела поменять работу, проститься с любимым, переехать в Самару и снова вернуться в Москву. И вот этот человек стоит на шахматной доске Таганской прямо передо мной.
Вы скажете: «Бывает же в жизни чудо!» Да, бывает!.. Но только со мной оно случается слишком часто. Бог всегда даёт человеку то, о чём он нечаянно помечтал. А потом возникает другой вопрос: что с этим мечтаемым делать?
Теперь при малейшем столкновении с Сергеем в обычной, обыденной жизни всё моё первое, восторженное, впечатление рассыпалось в прах. Во всём его поведении, в жестах чувствовалось что-то неуверенное и жалкое. Но что было делать?! Заявлять, что «и в театр я с вами больше идти не хочу»?! Покорнейше взяв букет, я встала на убегающее вверх полотно эскалатора. Говорить нам было не о чем и незачем. И молчание становилось щемящим.
К счастью, пришли мы перед самым началом спектакля. Только заглянули в гардероб, как весело раздался третий звонок и представление началось.
Много воспоминаний рождало во мне происходящее на сцене действо. Калейдоскопом неслись в памяти лица тех, кого называла я близкими по духу и даже друзьями ещё вчера, а потом вдруг вспоминалось, как все они при чрезмерном с ними сближении исчезли, а вернее так, стали врагами. И больнее, что врагами, а не просто чужими людьми.
«Наш ад — это наши близкие! — ударяла камнем в моё сознание брошенная со сцены фраза. И следом за ней: — Вся наша жизнь — это замкнутая комната, из которой ты постоянно хочешь вырваться, но не знаешь, куда». Уже потом я узнала, что перевод Сартра был достаточно вольным, но тогда для меня это значения не имело.
Антракт настал незаметно. Из него помню только то, что в фойе оказалось как-то пафосно и неуютно, почему-то особенно сильно перебегал из угла в угол и копошился народ. Было много блондинок в узких коротких платьях и кавалеров, на лицах которых было написано, что в театре они впервые — и неприятно удивлены. Даже привычная интеллигентная публика оказалась в этот вечер необычайно активна: все вокруг пили шампанское или коньяк, громко говорили и размахивали руками, жевали разноцветные тарталетки и бутерброды с красной икрой.
Не помню, пили ли мы шампанское или нет. Помню только красный веер пятитысячных бумажек, нагло выглянувший из его портмоне. Да и само портмоне достойно соответствовало им по рангу: из тонкой чёрно-сиреневой кожи, со множеством замочков и отделений, оно точно говорило: «Меня не купишь в переходе метро!»
Я, хоть и не была особо привязана к деньгам, но такое количество крупных купюр меня удивило. После часа общения с моим спутником стало понятно, что никакой он не стопроцентный интеллигент. В сознании своём я прокручивала варианты: предприниматель, увлекающийся роком; дизайнер-стилист; воспитанный мафиози; просто выделывающийся мазила — но ни на одно из этих определений он не был похож. Во всём его облике, в манере говорить, двигаться, улыбаться был какой-то напрягающий диссонанс, происхождения которого я не знала.
Не могу сказать, что эту тайну удалось разгадать мне потом, после прожитых вместе дней, месяцев, года… Да, всего только года… Вы даже не представляете, какой малостью может оказаться год в жизни человека, когда вокруг него так много таких же чем-то уникальных и впечатляющих лет!
4. Такие люди могли рождаться только в Советском Союзе
Отец Сергея — очень правильный и очень приличный человек, настолько добрый и искренний, что такие мужчины могли рождаться только в Советском Союзе. Его мама — необычайно отзывчивая, открытая и всегда любящая женщина. Опять же — такие женщины могли рождаться только в Советском Союзе. Они оба — яркий пример счастливой и верной семьи. В прошлом — прекрасные художники, теперь — работники производственного цеха по упаковке колбас.
Раз в неделю они звонили нам и узнавали, как дела и скоро ли свадьба. Раз в месяц — присылали подарки: маленькие золотистые ложечки, огромный бордовый шарф, весёлый комплект постельного белья с мордашками собачек — всё это двигалось из дома в дом и тяжёлыми стопками оседало в шкафу, чтобы остаться там нетронутым на долгие-долгие годы.
Раз в неделю Сергей с отцом ездили в «Ашан». Это традиция такая у москвичей: по выходным ездить в «Ашан». И чаще всего не потому, что там дешевле, а потому, что есть серьёзный способ встретиться и не выпить.
Меня же всегда поражали люди, способные пусть даже несколько часов своей жизни потратить на подобную глупость. Ужас вызывали во мне громадные продуктовые корзины, тяжёлые очереди и ряды, ряды, ряды… те немногочисленные места в Москве, в которых действительно чувствуешь себя песчинкой.
Отец Сергея обижался, что я не ездила с ними, как это полагалось любой порядочной женщине-семьянинке. Но он так трогательно боялся вмешаться в наши отношения хоть чем-то, нарушить гармонию, которая, ему казалось, между нами росла, что даже не смел намекнуть мне на своё непонимание и обиду. Заглядывая к нам в гости, он никогда не заходил дальше порога, чтоб не смутить. Очень долго расшаркивался и пытался узнать, не нужна ли нам от него ну хоть какая-то помощь.
Только маму Сергея я видела всего один раз. Она никогда не приезжала к нам в гости — звонила по телефону. Я никогда не ездила к ним. Как-то так получалось, что в тот момент, когда к родителям отправлялся Сережа, день обязательно был у меня чем-то занят. Действовало наше неизменное «Успею…» и заранее уже известное «Никогда!». Растянутость во времени скорее мешает человеку, чем даёт ему возможность сосредоточиться и хоть что-то решить. Иногда я даже специально воспитываю в себе «Сейчас или никогда!».
Но похороны могут быть только сейчас. Ведь не могут же человека хоронить в землю вторично?.. Конечно, если только он не Николай Васильевич Гоголь. Но хоть у Сергея и существовала в характере мнительность, как у великого русского писателя, однако, рассчитывать на подобное не приходилось.
На похоронах мама Сергея оказалась не такой, какой я её всегда представляла. Раньше я думала, что она красивая — а она оказалась бесцветной и полной. Раньше я думала, что она волевая и уверенная в себе — а она оказалась настолько нерешительной, что даже на вопрос кладбищенского смотрителя «Оформили ли вы документы?» ничего не сумела ответить. И наконец, я думала, что она будет меня ругать, что, может быть, первая произнесёт в мою сторону те проклятия, которые вызовут шквал дерзких слов и тяжёлых эмоций. И тогда… Тогда я даже не представляла, что со мной будет!
Но она даже не посмотрела в моё лицо. Она боялась меня ничуть не меньше, чем в этот момент боялась её я.
Плакала эта женщина тихо, говорила медленно и даже в горе своём была необычайно добра.
Ещё в первую неделю моей жизни с Серёжей меня удивило, что он не был ей кровным ребёнком. Удивило по той причине, что даже между родными родителями и детьми я раньше не встречала столько тепла, понимания и заботы. Не встречала, чтобы чья-либо мама звонила раз в неделю по субботам и вместо привычного увещевания переросшего ребёнка, как жить, говорила с ним на отвлечённые и заведомо ему приятные темы.
С Серёжей она познакомилась, когда ему не было и пяти. В тот момент родители его разошлись. Разошлись не потому, что у отца появилась другая, а просто его родная мать оказалась настолько нервной, что в доме изо дня в день не прекращались скандалы. «Он ушёл, чтобы ей не мешать!» — говорил про всё это Сергей, но даже во взрослой жизни во сне он часто вздрагивал от мельчайшего скрипа дверей, чьего-то голоса, шума… И если даже не просыпался, то ему обязательно снились кошмары.
Когда ему едва исполнилось десять лет, его родная мать умерла в больнице от рака.
Из-за сознания своей вины (а вины её не было ни в чём, ведь не виновата же она в том, что люди на земле умирают) мачеха любила Сережу много больше, чем родного ребёнка, и даже во взрослой жизни обращалась к нему никак иначе, как «мой дорогой», «мой любимый сыночек».
Но любил ли он её?.. Я думаю, нет. На чёрном, оставшемся ещё с прабабушкиных времён рояле стоял портрет той, которая как две капли воды была на него похожа: с длинными светло-русыми волосами, округлым славянским лицом, высоким лбом и словно навсегда застывшим в изумлении взглядом. Глаза у неё были широкие, голубые… И у Сергея тоже были широкие и голубые глаза, что делало его лицо чем-то похожим на ангельское и немножечко детское.
Но, увы, он принадлежал к тем людям, которые постоянно мучаются от несовпадения своей внешности с тем, что происходит внутри. Страдают вместе с ними и близкие, лишь через десятки столкновений и сцен начиная понимать, что перед ними вовсе не тот человек, которого они себе представляли, а с этим, с новым, надо знакомиться вновь.
* * *
Помню, мы шли по двору и вдруг какой-то ребёнок побежал за нами и закричал: «Мама, мама! Смотри, какой красивый дядя!» А когда мы приходили в магазин или кафе, то я буквально ликовала от брошенных в мою сторону завистливых женских взглядов, в которых было написано: «Везёт же некоторым! Какой симпатичный мужчина!»
Только это на людях, а дома… Дома всё получалось не просто. Помню, мне было очень тяжело даже в самые первые дни нашей с ним общей жизни. Не сходилось ничего: ни любимая музыка, ни фильмы, ни даже книги… И вкус в еде отличался невероятно: он любил свинину — а мне даже от одного её запаха становилось противно, мне нравился апельсиновый сок — а ему томатный… Я любила открытые окна — а он постоянно их стремился закрыть. «Какие мелочи!» — скажете вы. Но, увы, из этих мелочей состоит бóльшая часть нашей жизни, и иногда в одной маленькой квартирке эти мелочи сталкиваются так, что расшибаются лбами. И начинаются недомолвки, раздоры, скандалы…
Только у нас до скандалов было ещё далеко, а вот попытки затаить своё негодование внутри были. «Что с ней говорить?.. Сама подойдёт!..» — думал он. «Ну и пусть молчит. Нашёлся, тоже мне, нежный цветочек!..» — в тот же момент рассуждала я. И наше молчание могло продолжаться часами.
5. Замедленная измена
Вскоре мне стало скучно от такой серой и неразговорчивой жизни. Меня удивляло, почему этот человек, столь страстно ухаживавший за мной всего лишь месяц назад, сегодня ведёт себя так, будто меня в его жизни не существует.
Довольно часто ему звонили, как он их называл, «прежние жёны».
Вот с ними он мог без стеснения говорить час, два, три: общие знакомые, общие воспоминания, встречи…
Одна из них (против её звонков я даже не возражала) появилась у него в десятом классе. С ней он пережил и своё кратковременное увлечение героином, с ней же — запои, продолжавшиеся до тех пор, пока не заканчивались последние средства.
Поначалу в алкоголизм мне даже не верилось: настолько он был спокоен и уверен в себе, рассудителен и точен в сравнении со всеми, кто меня тогда окружал.
Но в квартире имелись следы: изрезанные обои, прикрытые шкафом, сломанная ручка у двери, полное отсутствие даже намёка на спиртные напитки, громадное количество тапочек для прихода гостей.
При мне гости уже не заходили, а если и заходили, то только по делу.
Но вернёмся к первой жене. Она уже была замужем за лучшим его другом и относилась к Серёже как к своему младшему брату, а далеко не как к человеку, с которым жила. Её разговоры всегда крутились вокруг старых друзей, знакомых… Она спрашивала про здоровье родителей, бабушки, деда. Точно к матери относился к ней и Серёжа, всегда чётко докладывая про всё, что с ним в последнее время случилось, счувствовалось, произошло…
Со второй его женой, Амнезией (а звали её именно так), было все куда как не просто. Она относилась к нему настолько тепло и по-женски, что мне было даже удивительно, почему они разошлись. Да и внешне она вполне соответствовала его идеалу. Женщина-готка, в кожаной, облегающей тело одежде, с чёрными длинными волосами, с резко вычерченным овалом губ, бледной кожей и подбородком, похожим на наконечник шпаги. Портреты именно таких женщин менялись на заставке его монитора.
А занималась эта Амнезия вполне спокойным и очень даже романтическим делом: работала флористом в одном из самых модных салонов Москвы, оформляла спальни влюблённых, букеты невест…
По иронии судьбы и ей в мужья достался один из друзей Серёжи, излишне интеллигентный и до занудства спокойный Борис. Против звонков его жены бывшему её мужу он даже не возражал и покорно соглашался с тем, что на столе своём Амнезия держала фотографию Серёжи как единственного мужчины, которого ей на всю жизнь довелось полюбить.
К удивлению моему, потом я узнала, что те красные розы, которые дарил мне Сергей, подбирала она, порой целое утро тратя на то, чтобы ни одна из них не выбивалась из общего, казалось бы случайного ансамбля.
Ей же принадлежала идея предложить мне в подарок золотую цепочку. Она же поучала Сережу, как нужно со мной обращаться, что говорить. И вот это уже выводило меня из себя. Я совершенно не понимала, что делает в моей жизни этот чужой и очень неприятный мне человек.
С детства запомнила вычитанную где-то фразу о том, что самый лучший способ убрать соперницу — это с ней подружиться и говорить о ней только приятные вещи. Именно так Амнезия пыталась поступить и со мной, именно из-за неё начались наши первые с Серёжей серьёзные ссоры.
Он утверждал, что она заботится обо мне и о нас, а я удивлялась, зачем разговаривать с ней час или два, когда мы договаривались с ним что-то сделать, куда-то пойти… Мне сложно и теперь говорить об этом. Но тогда… Тогда во мне взыграла обида и появилось вполне естественное желание — отомстить!
* * *
Помню, был, душный, наполненный запахом сирени и распустившихся в клумбах цветов, раннеиюньский вечер. Серёжа уже несколько дней сидел дома и в компьютере рисовал эскизы одного из театральных залов в стиле модерн. По всей комнате стояли клубы дыма, а из больших, встроенных в интерьер туалетного столика колонок раздавался жёсткий металл.
То и дело звонил телефон, то и дело от недовольства Сергей швырял его в стену, ругался на напарника, который уходит в запой, на работника, вовремя не приславшего инструменты, на заказчиков, которым, по его мнению, Бог отказал в одном — во вкусе, и потому они так беспощадно портят все самые гениальные вещи.
Как всегда, почти на полчаса звонили его родители, несколько раз заходили за хозяйственными мелочами соседи… И некуда было бежать от этой непонятно зачем взявшейся суеты. А погода на улице была такая, что хотелось просто выйти и гулять, гулять, гулять…
Гулять одной не хотелось. Гулять с Сергеем было невозможно. Очень скоро после того, как мы стали жить вместе, он мне объяснил, что гулять не любит совсем и не понимает людей, которые тратят на это по несколько часов в день в своей жизни. Путешествий, кстати, он тоже не понимал, считая, что всё самое интересное заключается у человека внутри.
* * *
Надо сказать, что и до этого я не была совсем уж святошей. Каждый раз, возвращаясь с работы, заглядывала со своим бывшим мужем в кафе. По иронии судьбы ему тоже не удавалось гулять со своей новой подругой.
Она преподавала в одном из серьёзных московских вузов, а после лекций, усталая, тут же возвращалась домой. Относилась к числу тех женщин, которые даже в зрелые годы остаются маленькими дочками своих родителей и, уже сами обзаведясь семьей, всё равно не могут с ними расстаться.
Потому, прекрасно зная, что наши вторые половины не бывали в центре лет десять, мы, ничуть не скрываясь, разгуливали по Старому Арбату, проходили по Кремлёвской набережной и Александровскому саду, а иногда заглядывали в артистические подвальчики и художественные чердаки наших знакомых.
В один из таких вечеров, неожиданно поняв, что Сергей не вспоминал обо мне почти сутки, я от обиды не выдержала и легко поддалась на возможность физической измены. Дожив до двадцати шести лет, я ещё никогда не имела половых отношений с двумя мужчинами сразу.
* * *
Греха от измены я не почувствовала. Ведь это был мой бывший муж. И даже странным показалось, что я раньше и не помышляла об этом. Как видится, бутылка хорошего красного вина и майский, наполненный запахом сирени и свежестью вечер, сделали своё дело.
Он тоже отнёсся ко вдруг случившейся близости легко и спокойно. Даже в интонации наших голосов, даже в сближении рук ничего не изменилось. Как были мы, так и остались друзьями.
Вопрос, который меня интересовал, когда я возвращалась домой: а чувствуют ли вообще женскую измену мужчины?..
Сергей ждал меня на станции в центре зала. Особенно взъерошенный и весь в чёрном, с измученным и искаженным лицом.
— Что ты так поздно? — впервые за полгода заметил он. — Почему я в такое время встречать тебя должен?
— Не хочешь — не встречай! — отрешённо ответила я, а про себя подумала: «Не может ведь он знать, почему я так поздно?»
Сергей приоткрыл дверь в квартиру и уже с порога меня поразила непривычная обстановка нашего дома.
Не было дыма, который обычно носился по комнате клубами, не было груды обуви, которая встречала нас в маленькой и вот уже год находящейся на стадии ремонта прихожей. Во всей квартире царила какая-то непривычная и напрягающая мой слух тишина.
Я внутренне сжалась, в недоумении гадая, что будет. С полки на кровать неожиданно упал том «Мёртвых душ». Невольно я рассмеялась. Неужели Гоголь хочет нам сказать, что это мы — мёртвые души?.. Сергей, к удивлению моему, ничего не включая и никому не звоня, лёг в кровать, до головы укрывшись красным, из страусовых пёрышек одеялом.
— Что-то случилось? — спросила я.
— Нет. У меня всё хорошо, — спокойным и почти не своим голосом ответил Серёжа.
«Неужели он знает?.. Но ведь не от кого было узнать, ни в поведении моём, ни в отношении ничего не изменилось…» — про себя рассуждала я, устроившись рядом.
И тут, точно отвечая на мой вопрос, Сергей сказал:
— Мужчина всегда чувствует, когда его женщина была с другим.
К стыду моему, мой спортивный интерес продолжался. С трудом сдерживая своё «Почему?», я спросила:
— Это ты обо мне?
— А о ком же? — рассмеялся Сергей.
Не помню, хватило ли у меня смелости хоть что-то ответить, но отчётливо помню ещё более поразившие меня слова:
— Ладно, спи давай!.. Мне завтра вставать рано!
Не помню, говорили ли мы в этот вечер о чём-то ещё, а помню только большую, чёрную и уже не встревоженную, а умиротворённую тишину.
6. Во всём виноваты цветы
В последние два месяца мы почти не разговаривали. Каждый жил своей жизнью. Никто и ничего ни у кого не спрашивал, ничем не интересовался.
Звонки друг другу совершались исключительно на бытовые темы. Разговоры выглядели так:
— Поставь чайник!
— Уже.
— Где ты собираешься работать? На кухне? Тогда я пристроюсь в комнате.
— Ты не знаешь, где находится губка для белых ботинок?
В тот момент я начала преподавать в одном из московских вузов и каждый день проверяла тексты, которые присылали не очень-то радивые студенты. Несмотря на странность и явное охлаждение наших отношений, однажды на выходных Сергей своими руками сделал мне стол, за которым я могла бы работать.
Стол был очень похож на барную стойку, длинный, высокий, прикреплённый к стене, со столешницей из серого камня, а прямо над ним во всю длину шло зеркало в металлической раме.
Правда, по иронии судьбы уже через неделю за столом этим работал он. Я же по привычке работала на ноутбуке в кровати, хотя именно из-за неудобства такой работы ранее у нас не раз происходили скандалы.
Музыка в квартире уже не звучала. Сергей слушал её в наушниках. Дыма не было тоже. Курить он ходил к соседям, чтоб совершить законный творческий перерыв. И порой часами в квартире раздавалось лишь цоканье двух клавиатур: моей — ровное и надрывистое, и его — то разъярённое, то неуверенное и доходящее до одного удара в минуту.
Однажды накопившееся между нами молчание лопнуло, как неумело натянутая струна.
Никогда не подозревала, что Сергей мог знать столько ругательств, никогда бы не подумала, что столько их знаю сама. А началось всё с того, что с полки просто упал цветок. Его листья и корни разметались по красному, как кровь, ковролину. Земля же разлетелась по подоконникам и по только что застеленным шёлковым простыням, осела на подсвечниках, которые обрамляли тяжёлый альков кровати.
Мне не хочется рассказывать вам про все те глупости, которые случились между мной и Серёжей тогда. Результат был лишь в том, что я швырнула в стену вазу, привезённую с каких-то очень важных раскопок. Осколки её угодили в самое дорогое, что только могло быть для Серёжи в этой квартире, фотографию мамы. Он поднял на меня руку, и я чудом выскочила за дверь.
* * *
Первые два часа, рассуждая о том, что делать дальше, я без цели блуждала по городу, засыпанному белым пушистым только что выпавшим снегом. Холода не чувствовалось, несмотря на то что выскакивая, я успела схватить только осеннее пальто, а на ногах были лёгкие осенние туфли. Было непонятно, зачем внутри так грязно, черно, когда вокруг всё так радостно и красиво.
Потом поехала к подруге, навсегда решив, что не вернусь к Серёже, что бы он ни делал и что бы ни говорил.
7. Замкнутый круг
Покидая просторы Николо-Архангельского кладбища, я даже не смела взглянуть хоть кому-нибудь в глаза: его отцу, деду…
Всё утро до этого мне снилось, что надо мной несутся белые птицы, Они опускаются, трогают меня крыльями и снова летят… Люди, которые провожали Сергея, напоминали мне этих птиц. Я от них отмахивалась, а они пытались меня обнять. Я их боялась, а они просто ходили рядом.
Когда я забирала вещи из квартиры Серёжи — забирала тайком, боясь, что скорей убьёт, чем отпустит. И уже потом, когда мы обсуждали всё случившееся по телефону, он уверял, что никогда бы не сделал мне ничего плохого.
А я вот никогда бы не подумала, что вот так придётся нам сюда прогуляться.
Наше первое несостоявшееся свидание-экзотик.
Чёрные, точёные ветви свисали над моей головой, переплетаясь, точно протянутые друг другу руки. А на улице стоял такой несусветный мороз, который был в нашу первую двухгодичной давности зиму.
На кого ты нас покинул?
Отчего недвижен стал?
Кто тебя нам с неба скинул,
Тот тебя же и забрал.
Раздавался издали голос деда Серёжи, почему-то решившего спеть над засыпанной и уже оставляемой всеми могилой странного вида частушки. «К матушке ушёл. К матушке…» — раздавался голос Серёжиной бабушки.
К моей величайшей досаде у единственного выхода с кладбища я встретила Серёжиных друзей, которые, как и я, не собирались ехать далее на поминки. В глазах их сияло одно — пытающееся прикрыться страданием любопытство.
— Я слышал его ещё вечером, накануне… — не успев завести машину, начал рассказывать его друг. — Всё как всегда. Договаривались, чтобы поехать утром, посмотреть материалы, узнавали цены. В девять утра хотели.
Зачем-то включившая лёгкую, романтическую музыку, его жена говорила:
— Никогда бы не подумала, что именно с ним такое может случиться. Помню, мы всё с Валерием беспокоимся о чём-то, жалуемся: то денег нет, то с родителями проблемы… А к Сергею придёшь, и легко на душе становится. Рассудительный такой был, спокойный…
— Даже умирал когда, и то о родителях позаботился. Все документы аккуратно собрал, на кровать положил. Я когда ему перед выходом позвонил, его отец трубку взял. Они сразу же, как брат письмо получил, к нему вдвоём и приехали.
— На дверях в подъезде написал, что повесился, чтоб не висеть долго.
От отца Сергея я знала, что единственной к нему просьбой в предсмертном письме было позвать меня на кладбище и обязательно добиться, чтобы пришла.
Мой внутренний монолог был прост: «Пусть и таким образом, но он заставил меня к себе приехать. Уже в новогоднюю ночь знал… Так почему же не 13-го, а 17-го?.. 13-го мистичнее и ярче… Ждал холода… Такого же холода, как тогда…»
В глазах его друзей я читала вопрос, который интересовал их в этот момент больше всего, а вовсе не печаль о внезапно ушедшем друге и ни желание с ним проститься: «Что чувствует женщина, из-за которой мужчина покончил жизнь самоубийством?»
Теперь, спустя годы, могу сказать только одно: эта женщина не сможет стать хотя бы на мгновение той, которой была.
Прошёл год, два… Каждую ночь мне казалось, что вот-вот откроется дверь и он войдёт… Я знала, чтó я ему скажу. Знала, что он поймёт, что не будет злости. Поймёт, что я заигралась, и что не каждый выдержит такую игру. И лишь одно напоминание о нём показалось мне особенно точным.
8. Больно
Сергея не было уже одиннадцать месяцев, а Новый год опять неудержимо, настойчиво приближался.
В один из позднедекабрьских дней я приехала в гости к одним очень давним знакомым. В этот момент они находились в стадии развода, но, увидев меня, решили всё-таки собраться за общим семейным столом, чтобы поднять бокал за будущее и, как они надеялись, уже не совместное счастье.
К сожалению, история, которая случилась со мной около года назад, без всякого моего на то желания обошла почти всех моих ближних и дальних знакомых. И эта пара исключения не представляла.
По белым, точно усыпанным серебристым снегом пиалам, знакомая разлила бордовый и слишком приторный чай, в маленькие вазочки разложила сладости и печенье. Всё это уже после того, как традиционные тосты за прошедший и будущий год были подняты, а бутылка традиционного брюта благополучно распита.
Несмотря на то что оба они были людьми верующими, я знала, что в этот момент в их семье происходят постоянные ссоры. Ещё год с лишним назад муж семейства увлёкся студенткой, которой преподавал фотографию. Роман развивался так откровенно и бурно, что жене даже не потребовалось, чтобы ей кто-то о нём сообщал.
Вначале муж был то несдержанно весел, то непонятно по какой причине угрюм, стал рассматривать себя в зеркало, прежде чем отправиться на работу. Очень часто выходил на улицу даже в мороз, чтобы поговорить с кем-то по мобильному телефону, но делал это так громко, что ссоры с той, с другой, доносились даже в окно их расположенной на четвёртом этаже квартиры. Жена была в шоке оттого, что не только она, но и весь дом их слышит. И наконец, сама решила поговорить с мужем о том, что с ним происходит.
По её задумке разговор должен был соответствовать диалогу двух взрослых, уважающих друг друга, интеллигентных и рассудительных людей, но состоялся бурный скандал и на время муж её ушел к той другой: юной, худощавой, красивой… От расстройства знакомая моя попала в больницу, сразу же заболела её мать, а пятилетний ребёнок стал настолько неуправляем, что никто из родственников не соглашался за ним смотреть.
В результате отец семейства вернулся восвояси и даже совершил с женой Крестный ход для укрепления отношений, сходил к батюшке на покаяние, на время сделался идеальным отцом. …Но та, другая, не унималась: писала оскорбительные письма, звонила, подкарауливала у дома… И в конце концов выбросилась из окна институтской общаги. Не погибла и даже ничего не сломала, но этот случай заставил моего знакомого метаться от одного дома к другому.
— Вены режет… истерики устраивает… О батарею головой билась… Страсть!.. И у него страсть! Рассказывает, что жить без него не может… К батюшке ходил, каялся, но начался учебный год, и опять всё сначала, — говорила мне знакомая в тот момент, как муж её вышел из кухни. — Пусть идёт, если хочет!.. Я уже не знаю, что делать!
Но стоило ему только войти, как мы с его женой снова болтали об общих знакомых, о погоде и, может, ещё о чем-то. Взгляд у него был растерянный и хмурый. Вдруг он резко взял мою руку и сжал:
— Тебе больно?
— Больно! — ответила я.
Кисть моей руки начала краснеть вокруг его пальцев, и мне даже показалось, что раздалось что-то очень похожее на хруст.
— А мне кажется, что я лишь привычно пожал твою руку… Часто нам кажется, что мы просто соприкоснулись с человеком, тогда как сами в него вросли и, отрываясь, причиняем ему невыносимую боль.
Ни слова не говоря, он встал и вышел, а его жена, пытаясь сгладить ситуацию начала рассказывать мне о каких-то рисунках, выставленных в детском саду.
Москва — Фарос, январь — сентябрь 2015 г.
