Человек приходит на эту Землю один и уходит один. Не я это придумала.

Творец посылает жить каждого из нас по отдельности и принимает после жизни обратно так же.

Вчера тридцатичетырёхлетний доктор Антон в Центре планирования семьи, чуть не продолжила… частной собственности и государства. Клише в голове. Впрочем, уместное. Умно спланированная семья укрепляет государство во всех отношениях.

Но продолжим. Доктор — настоящий добрейший Айболит. Глаза голубые-голубые с подсветкой изнутри. Про такие говорят — лучистые. Проверил крепость моих косточек — денситометрия называется. И не выставил за дверь дожидаться там результатов, а поговорил как со старинной знакомой обо мне, о нём.

Меня не расстроил и дал несколько ценных советов, чего делать был не обязан. Ответил на мои вопросы о нём.

Оказалось, познавал медицину практическую на разных направлениях. Спросила, почему с его опытом и знаниями не уйти в платную медицину. Знаете, что он ответил? Отсюда начнётся мое повествование.

— Не могу, — задумался. — Знаете, что испытываешь, когда в числе первых берёшь в руки Нового Человека?

Он настоящее живое чудо.

В ладонях умещается и на солнце просвечивается!

И сам доктор засветился восторгом:

— Без этого уже жить не смогу.

Магия рождения новой жизни. Я такого нигде не читала, никто не рассказывал. Представляете, просвечивается! Вот как!

Мы, значит, прибываем в жизнь прозрачными сосудами с невидимыми программными установками.

Например, с генами вьющейся бабушкиной косы до пояса. Потом обнаружится.

Но сначала чистый, прозрачный, светлый сосуд. А дальше?

Вот первые руки акушеров — неонатолога, педиатров и самые-самые навсегда — Матери!

Сколько рук, глаз, душ, сердец раскрыты и ждут его не дождутся. А потом будут руки любимых.

О, это целый мир, руки любимых. Они тебя от бури и беды укроют. Вот прямо руку на от боли обезумевшую твою головушку положит — и всё! Как рукой снимет. Не зря в народе так говорят.

Пресловутый стакан воды подадут. Ну, это, конечно, если рядом эти руки сохранились, а не отрядились вместе с хозяином по другим адресам стаканы подавать.

И вот уже наш Человек не один. Мир людей наполняет собой этот изначально прозрачный сосуд. И оттого, какие люди встретятся на пути его земном, зависит будет ли наш Человек светом наполнен, про таких говорят — это Светлый человек, или чернотой, про таких — мутный человечишко.

Вот так всё легко и просто. Но это общая схема, теория. Деталей и нюансов видимо-невидимо. Но что совершенно точно: чем больше света и тепла получит наш человек в самом начале, тем легче ему удастся сохранить светлость и умножить её.

Умножающий свет и радость!

Но есть такой неплохой роман «Умножающий печаль».

Во всём равновесие. Но и светлого человека может накрыть цунами горя. Горюющий радости не умножит.

У А. П. Чехова есть удивительно точное наблюдение: «Бедные деревья, особенно те, что на горах по сю сторону, за всё лето не получили ни одной капли воды и теперь стоят жёлтые; так бывает, что и люди за всю жизнь не получают ни одной капли счастья. Должно быть, это так нужно».

Мне капли света и радости, не вёдрами, но доставались.

Всё скопила в отдельном потаённом горшочке памяти моей души.

Об одной драгоценности расскажу.

Мне двадцать пять лет. Первый год в театре. Куйбышев. Зима.

Год был богат встречами. После одной встречи в Москве приглашена была выйти замуж на третий день.

А вот встреча знаменательнейшая. Обычный репетиционный день в театре. Меня приглашают пройти к главному.

Иду, волнуюсь, может, роль предложит.

Нет, вежливо просит меня и ещё одну Валентину, тоже щукинку, прогулять по городу… кого бы вы думали?

Самого Володина Александра Моисеевича! Автора «Пяти вечеров»! А ещё «С любимыми не расставайтесь», «Дочки-матери», «Старшая сестра» и «Дульсинея Тобосская». Завтра в театре премьера. Вот он и удостоил. Я там не занята. Отчего же не погулять. С радостью.

Вот он Мэтр! Знакомят. И мы топаем втроём по морозному городу. Яркий день. Невысокий, немолодой в меховом пирожке Володин и две Валентины. Одна тоже маленькая, ему под стать, и я, наоборот, высокая, крупная, на полголовы выше обоих. Тычусь, не знаю, где встроиться в группу. Он предлагает себя в середину. Солнце слепит, сияет, сугробы брильянтовым блеском дорогу нашу украшают. Молчим. Только я не могу удержаться — раздавливаю сапожками хрупкий ледок на вчерашних лужицах. Хрусть-хрусть — вот и все звуки от нашей унылой компании.

Не нашла ничего лучше, чем пошутить:

— Между двух Валь идёте, можете загадать желание.

Нельзя сказать, что лёд растопила. Слегка улыбнулся. Шутка не прошла.

Нет, так нельзя. И я начинаю с умного, как мне кажется:

— А кто ваш любимый писатель?

Вскидывает на меня глаза:

— Толстой…

— А какой из них?

Снова глаза, теперь лукавые.

— А вы даже знаете, что их было два?

— Я даже знаю, что их было три.

Останавливается, берёт меня под руку, крепко так.

— А кто же, позвольте спросить, ваш любимый писатель?

— Айрис Мёрдок.

Снова остановка, и последняя подножка:

— Нет, не может быть, это мой любимый писатель!

Я тихо:

— Писательница.

И всё! Он даже захлопал в ладоши. Ничего себе провинциалка! Не ожидал!

Мы начинаем взахлёб говорить. Он всё больше спрашивает. Обо всём. О моей семье, учёбе, любви, театре, мечтах.

И я рассказываю как на духу. Эмоционально и запредельно искренне. Совета попросила. Мучил меня тогда один жизненно важный вопрос.

Он выслушал. Но предложил мне самой его решать.

Валя давно уже потерялась, отстала, так и не сказав ни слова.

Мы едва поспели к нужному часу в театр.

На следующий день Володин ждал меня в фойе и повёл под руку в зал на генеральный прогон «Дульсинеи». И улыбался мне изредка. Все всё заметили. Потом его увели обедать. Вечером была премьера. И, как водится, банкет. Но это только для занятых.

После спектакля я уже открывала дверь на выход. Сверху по лестнице летит Пётр Львович, главный наш.

— Валя, куда?

— Домой.

— Да ты что. Ты сегодня самая главная, не я, — смеётся.

— Володин сказал, что без тебя не начнём.

Просидела на чужом пиру в уголке молча, но рядом с автором. Мне спектакль не показался. И я молчала.

После всей гурьбой артисты молодые пошли его провожать до гостиницы. Александр Моисеевич крепко держал меня под руку. Долго прощались, шумели. В какой-то момент он отвёл меня чуть в сторону, дал листок бумаги и сказал:

— А ты мне чтоб письма писала и подписывалась. Валька-дешёвка.

Это персонаж из пьесы Арбузова «Иркутская история». Там Валентина — чистейшее существо, оболгана злыми людьми.

И вот передо мной пять бесценных писем. Его рукой написанных. Обо всём. О театре «Современник», из которого ушёл Олег Ефремов. О МХАТе, раздорах в нём. О неидущих пьесах его. О том, что он писал не для такого нынешнего театра. А для театра, о котором мечталось в далёком и бесправном детстве. Но самое важное для меня он написал так:

«Валя, я не шучу, а говорю совершенно серьёзно. Ты состоишь из благородного вещества. Ты Женщина, которой нужно поклоняться. Поклоняться долго, без надежды на вознаграждение. Сейчас время не для таких, как ты. И у меня не получится поклонения. Но главная беда, пройдёт немного времени, и никому и в голову не будут приходить, что ты была той самой Женщиной, которой нужно было поклоняться…

И вот я, уже переполненный прожитой жизнью сосуд, тяжкой поступью бреду по нашему скверику и ищу, с кем бы поговорить хотя бы про тоску по моей внезапно пропавшей любимой Каркуше с подбитым крылом, почти уже ручной за четыре года…

И кормлю жадных и сильных молодых ворон».