Я развёлся с женой и находился в сильном расстройстве чувств, всё валилось из рук. Не хочу вспоминать подробности наших взаимоотношений, говорят, расстояние сокращается, когда люди идут навстречу друг другу, но жена упорно шла в противоположном направлении. Главной её претензией была моя обыкновенность, то, что даже лицо у меня слишком обычное — незначительное и незапоминающееся. Я неконфликтен, старался не спорить с ней, но лучше от этого не становилось. Короче говоря, разошлись. Каждый вернулся к месту изначального проживания, то есть к родителям. Отец воспринял моё появление со сдержанным недовольством, мать — обрадовалась.

Общее расстройство нервов после семейной неудачи стало причиной травмы, которая, в дальнейшем, спровоцировала болезнь. Случившееся со мной я считаю болезнью.

Дело было зимой: идя на работу, я поскользнулся и упал, «сел на задницу», больно ударившись копчиком. Стал хромать, появились сильные боли в нижней части спины. Я решил, что это радикулит и попытался лечить его народными средствами, но боль не унималась, постепенно она сосредоточилась в копчике. Офисный характер моей работы предполагал как раз долгое сидение за компьютером, мне стало трудно подолгу сидеть на одном месте, приходилось вставать и ходить, разминаясь.

Я надеялся, что боль в конце концов пройдёт сама собой, но она не проходила. С помощью двух зеркал, поставленных соответствующим образом, я рассматривал копчик, пытаясь обнаружить внешние изменения. Сначала ничего особенного увидеть не удавалось — лишь сильное покраснение, но через некоторое время на копчике образовалась шишка. Я не любитель ходить к врачам, но деваться было некуда. Врач — полнолицая, невозмутимая женщина заявила, что для беспокойства повода нет, и выписала дорогие лекарства, которые я покупать не стал.

Боли не прекращались, шишка росла, сидеть стало совсем неудобно, и я приспособился работать стоя. Что ж, Гоголь всю жизнь так писал, и ничего. Сослуживцев моё новшество сначала удивило, но потом они привыкли и перестали обращать на него внимание.

Через два месяца, наблюдая в зеркалах, я обнаружил, что шишка начинает приобретать удлинённую форму, становясь как бы продолжением позвоночника, а внутри неё образуется твёрдая хрящевая основа. Слово «хвост» уже просилось на язык, но я не решался его произнести, боясь зафиксировать свершившийся факт. Я не разрешал себе в это поверить.

Наконец, новообразование окончательно приобрело черты хвоста, характерного для рептилий, и не признать этого стало невозможно: обозначились позвонки и сам хвост приобрёл форму вытянутого треугольника. Я регулярно измерял его линейкой и с ужасом убеждался, что он растёт.

Я мнительный человек. Да кто угодно почувствовал бы отчаяние в подобном случае. Я понимал, что всему можно найти научное объяснение, обосновать появление такого своеобразного органа у человека, в интернете много информации на эту тему.

Можно приводить размышления о том, что ни одна болезнь стыдной не бывает, но это убеждает, когда речь идёт о других людях. В интернете были объяснения по поводу моего недуга, но насчёт лечения мнения расходились; специалисты, в основном, рассуждали о генетической предрасположенности. Но я точно знал, что у моих родителей подобных проблем не возникало, хотя и допускал, они могли не говорить мне о них.

Должен заметить, что не везло мне с самого раннего возраста. Если в детском саду кто-то из детей заболевал, я обязательно подхватывал эту инфекцию; стоило в школе кому-то подвернуть ногу, как и я обязательно её подворачивал, причём ту же самую; а когда проводили проверку на наличие клещей — рядом со школой был обширный парк, и они каждый год появлялись там весной, — так именно у меня пара штук непременно находилась.

Ко мне цеплялось всё подряд: корь, коклюш, дизентерия, — родители со мной измучились, и теперь, когда я вновь жил с ними, уже не стал сообщать о постигшей меня напасти, с которой все предыдущие в сравнение не шли.

Из интернета я узнал, что возможна операция: как какому-нибудь бульдогу, этот хвост можно купировать, попросту говоря, отрезать. Только меня этот вариант не слишком успокаивал, потому что не было никакой гарантии, что он не вырастет снова. Я знал, что родители сойдут с ума от беспокойства, узнав о моей болезни; что касается сослуживцев, то у них возникнет поле непаханое для язвительных шуток, деликатностью мои коллеги не страдали.

Дойдя до шестнадцати сантиметров, хвост приостановил рост, и я смог перевести дыхание.

Должен признаться, что и без учёта этого злополучного хвоста я был удивительно неумелым в жизни и часто полагался на случай. Но ведь это всё равно что, управляя автомобилем, бросить руль, надеясь на то, что автомобиль сам найдёт дорогу.

На моё физическое здоровье наличие хвоста не повлияло, ничего опасного для дальнейшей жизни не было, но сам факт давил на психику, и это не могло быть незаметно. Я никогда не был чересчур общительным, а теперь и вовсе замкнулся, боясь каким-то образом дать знать окружающим о наличии своей тайны. Я стал раздражительным и мелочно придирчивым. Родители, переживали, сослуживцы глядели косо и желали от меня избавиться.

Всё моё внимание было сосредоточено на хвосте. Закрывшись в комнате, я замерял его утром и вечером, а если были выходные — несколько раз в течение дня. Хвост заматерел, покрылся толстой, плотной кожей, на нём образовался небольшой волосяной покров, волоски были белёсые, мягкие, приятные на ощупь. Появилось странное ощущение, что это такая же часть моего тела, как рука или нога, то, что его необходимо удалить, уже не приходило в голову.

Мне было любопытно, как отреагировали бы окружающие, узнав о моей особенности. Наличие хвоста ставило меня в исключительное положение по отношению к другим людям. Стыд, который я испытывал первоначально, переходил в новую форму, меняя свойства. Мне трудно описать это чувство, но в нём было что-то неожиданно приятное. Со временем оно стало выливаться в чувство превосходства.

При этом внешне ничего не изменилось: моя серая жизнь с отсутствием ярких событий оставалась прежней: завтраки, обеды, ужины, монотонная работа за компьютером, сдержанное общение с сослуживцами, вялые разговоры с родителями, — но над всем этим довлела мысль о моей исключительности, она придавала жизни яркую, ни с чем несравнимую, окраску.

Что нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Уважение людей? Не обязательно. Достаточно самоуважения. Можно даже сказать, что это обычный эгоизм, хотя не всё так просто. Самого себя обмануть невозможно, если нет убедительных аргументов для самоуважения, оно не появится. Нужно исключить при этом случаи психического расстройства, когда человек перестаёт быть объективным. Нормальный человек весьма придирчиво рассмотрит себя, прежде чем вынесет заключение о том, насколько он достоин самоуважения.

Я работаю в проектной компании, в отделе, который готовит документы по внедрению иностранного бурового оборудования на отечественные объекты. Работа как работа, не лучше и не хуже любой другой. Любить её трудно, но сейчас с работой выбор небольшой. Меня, в целом, всё устраивало бы, если бы не начальник. Я согласен с тем, что начальнику надлежит быть строгим и требовательным, но должны быть какие-то рамки.

Андрей Петрович не на много старше нас, подчинённых, но ведёт себя так, будто у него в отделе работают исключительно безмозглые идиоты, которым нельзя поручить ничего серьёзного. Ох уж эти совещания по пятницам, когда подводятся итоги недели! Заранее известно, что все мы будем в очередной раз подвергнуты уничтожению со стороны придирчивого руководителя.

У Андрея Петровича лицо сухое, аскетическое, с впалыми щеками; седоватая бородка пострижена коротко, волосы на голове — ещё короче. Глаза — водянисто-голубые кажутся безучастными, но это заблуждение — глаза эти умеют вспыхивать такой безудержной яростью, что становится страшно, не хватит ли начальника от возмущения инфаркт.

Начинается совещание вяло, но постепенно Андрей Петрович входит в роль, ему нужно за кого-то зацепиться, кого-то поймать на недоговорённости или лжи. Потом начальник включает полные обороты, и начинается театр одного актёра с монологом, изобилующим обвинениями и гневными криками, от которых у меня в груди что-то вздрагивает.

Нетрудно догадаться, что довольно часто зацепку Андрей Петрович находит на мне. Мой мозг несовершенен, я не умею мгновенно защититься, найти оправдательный аргумент, начальник быстро выводит меня на чистую воду и подвергает безжалостной экзекуции, оскорбления летят со скоростью пулемётной очереди и мне приходится подставлять им распахнутую грудь.

Устав от собственной ярости, Андрей Петрович останавливается, достаёт из кармана какие-то таблетки, торопливо заталкивает их в рот, запивает минеральной водой, судорожно глотает. Проходит несколько секунд, и он вновь в форме.

Для меня не было страшнее дня недели, чем пятница.

Анализируя позднее своё бесстрашие в тот день, я так и не смог его убедительно обосновать. Может быть так: ничего хуже, когда станет известно про хвост, произойти не может, информация всё равно каким-нибудь образом просочится, это неизбежно. Хотя бы от врача, у которого я недавно консультировался. Такое ненадёжное лицо было у этого молодого человека, эта глубоко спрятанная насмешка. Так чего мне бояться? Позора? Он не заставит себя ждать. Что может сделать мне этот человек с водянисто-голубыми глазами хуже того, что предстоит? Почему я должен его бояться?

В следующую пятницу, когда начальник принялся на меня орать, я вдруг встал и перебил его вопросом:

— Андрей Петрович, почему вы на меня кричите? Вы не меня, а себя этим унижаете.

Начальник осёкся и замолчал. Произошло то, чего он не мог представить, что было просто невозможно в силу самых разных причин. Он просто не ожидал подобной наглости от самого робкого и запуганного из его подчинённых. Расплата за неслыханную дерзость должна быть немедленной и редкостно суровой.

Наступила зловещая тишина, словно перед провозглашением расстрельного приговора в суде, когда все присутствующие, включая осуждённого, понимают, что такой приговор неизбежен. У меня оставалось ещё несколько мгновений, чтобы спастись, вернуться в первоначальную позицию, что-то пролепетать, что, мол, вырвалось случайно, больше этого не повторится и так далее.

Замерев, я глядел в глаза начальника, ожидая возмездия, которое заслужил. Ишь, правдолюб, фрондёр! Теперь получишь всё, что заслужил, не сомневайся.

Я знал, на что шёл. Мне надлежало «сидеть на заднице ровно», не высовываться, но я встал и пошёл грудью на пулемёт. Этого нельзя хотя бы потому, что остальным подчинённым Андрея Петровича сделалось стыдно своей никчемности, они не могли ни понять, ни одобрить мой подвиг. Они не представляли моего состояния, потому что не знали про хвост. А в хвосте-то и было всё дело.

Андрей Петрович упустил ту, последнюю секунду, когда ещё не поздно было истребить меня, убить наповал. Всё нужно делать вовремя. Он не уничтожил меня, хотя я был готов к такому финалу и шёл на него сознательно; дуэлянты разминулись, выстрел в затылок выглядит неуместно и постыдно.

Андрей Петрович молча сложил бумаги в папку, звонко защёлкнул её на кнопки, встал и вышел.

Среди коллег не нашлось желающих меня успокоить, сказать, хотя бы: «Да ладно, не расстраивайся». Наверное, и не стоило ничего говорить, потому что было ясно, что отношения с начальником испорчены навсегда. Можно сожалеть сколько угодно, но это не шахматы, ходы не вернёшь.

Как я прожил эти два дня, субботу и воскресенье? Обычно прожил, старался не вспоминать о случившемся. Размышлял, кем смогу работать, когда меня уволят, хотелось честно зарабатывать деньги. К примеру, научиться ремонтировать швейные машинки. Не знаю отчего мысль именно о швейных машинках первой пришла мне в голову.

Испытывал ли я гордость за свой поступок? Честно говоря, да, правда мешала предательская мысль, что лучше бы я от него воздержался. Виной всему — хвост, с хвостом я стал иным, поэтому надо терпеть.

Что было в понедельник? Ничего необычного. Встал, умылся, побрился. Закрывшись в своей комнате на ключ, установил зеркала, измерил хвост, удостоверился, что он прежней длины. Позавтракал, пошёл на работу. Хотелось ли идти на работу? Нет, не хотелось. Я был уверен, что это мой последний рабочий день в этой компании.

Есть такое выражение: «шарахаться, как от зачумлённого», именно так выглядел я среди сослуживцев в понедельник утром — меня сторонились, со мной старались не разговаривать, на меня даже не глядели. Я ждал вызова к начальнику, и вызов прозвучал. Что ж, нужно «умереть мужчиной», другого варианта нет.

Войдя в кабинет начальника, я оценил ситуацию сразу: хищник перед нападением смотрит жертве в глаза, гипнотизирует, жертва под этим взглядом пасует. Это важнейший момент. Но Андрей Петрович не смотрел на меня. И я понял, что он просто маскировался под хищника. В пятницу я сбил его с ног, и он до сих пор не пришёл в себя. Он был бы рад не вызывать меня сегодня, но не имеет права, это будет выглядеть публичным признанием поражения. Так я победил?

Что может сказать поверженный человек? Фразы, похожие на междометия, каждое из которых, в отдельности, может что-то значить, но в целом — неубедительно.

— Вы просили отпуск? — спросил Андрей Петрович. — Я готов вам его предоставить.

Но я не просил у него отпуск, даже не упоминал о нём, значит, это вынужденный ход, он хочет удалить меня на время, пока исчезнет острота момента. Он не решился меня вышвырнуть, хотя это было достаточно просто.

Я вернулся на своё рабочее место и стал собирать вещи, их было немного, вполне уместились в сумку из-под компьютера. Меня никто ни о чём не спрашивал, потом сосед справа — востроносый, тощий, похожий на недоношенного суслика, — шёпотом поинтересовался:

— Уволил?

Тебе-то какое дело?

— Ухожу в отпуск.

— С последующим увольнением?

Как они все напряглись.

— Нет, потом продолжу работать.

Вот те раз. Всеобщее разочарование. Как же так, мы не согласны, такая безнаказанность непростительна.

Уходя, я подумал: неужели дело действительно в хвосте?

На этом рассказ можно было бы закончить, но необходимо дописать концовку, чтобы была ясность. Там, вверху, кто-то есть, я неоднократно в этом убеждался, и тот, кто там есть, умеет быть не только жёстким и нравоучительным, но и справедливым. Когда есть повод наградить, он обязательно это делает.

Наличие хвоста поставило крест на моих взаимоотношениях с женщинами. Как мне себя вести, когда я останусь с женщиной наедине и придётся раздеться? Что мне делать, чтобы женщина не разглядела, что у меня вырос рудимент? Признаться честно, предъявить ей то, что есть? Но где гарантия, что она не сдержит смех, после которого ни о каком интиме речи быть не может? Хвостик-то мой забавный, симпатичный, как у маленького динозавра.

В отпуске, то есть в полном смысле на отдыхе, я не бывал никогда, отпуск использовался для решения домашних проблем — ремонтов, поездок к родственникам и так далее — и выглядел той же самой работой, только иного рода. И вот судьба предоставила мне возможность настоящего отдыха. Было это неожиданно и радостно.

Нормальные люди проводят летний отпуск на юге, на берегу моря. Я решил выглядеть нормальным человеком и отправился в Крым.

У меня нет желания описывать развитие курортного романа, который неизбежен в этих условиях. Пережёвывать стандартный сюжет знакомства на пляже, с вечерними прогулками по тенистым аллеям парка, ужинами в ресторане с шампанским и коньяком. Скажу лишь, что женщина эта, Елена, так же, как и я, была разведена, и наше влечение друг к другу было обоюдным.

Мы жили в соседних корпусах санатория «Прибой», у каждого из нас имелся одноместный номер, прийти и задержаться до утра, было вполне естественно, но этого не происходило, во-первых, из-за моей нерешительности, во-вторых, оттого, что и Елена никакой инициативы в этом плане не проявляла. Я относил это к её скромности, но любая скромность должна иметь пределы. Другое дело со мной, тут всё ясно, для меня огромной проблемой было решиться на этот шаг.

Время шло, но процесс нашего сближения застопорился, а ведь я размышлял о серьёзном продлении наших взаимоотношений, жить одному становилось всё более трудно и бессмысленно. Оставалось несколько дней перед тем, как мы должны разъехаться и расстаться навсегда, письма и телефонные разговоры хороши, когда случилось главное, но главное между нами никак не случалось, и это было досадно. Елена глядела на меня укоризненно и всё более безнадёжно, и тогда я решил: если я ей не нужен с хвостом, значит не нужен совсем, я решил раскрыться, признаться во всём, а там будь что будет — как только она рассмеётся, я сразу же уйду.

Я предложил ей остаться у меня в номере, и она согласилась, но попросила выключить свет и плотно задёрнуть шторы перед тем, как она разденется. Мне, как нетрудно догадаться, тоже хотелось раздеваться в темноте. Когда мы обняли друг друга, я нежно провёл ей рукой по спине, и моя рука оказалась ниже её талии, и я понял, почему с таким трепетом ждала она этого момента. Моей реакцией была неподдельная радость. Такие совпадения не бывают случайными.

С большим трудом я обрёл голос, и рассказал Елене обо всём том, что описано выше.

Как написал классик в одной из «Повестей Белкина»: «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку».