Про мяч и планку

1. Мяч с ромбами

Мяч мог быть любым.

На худой конец годился круглый воздушный шар (длинные — никак не подходили из-за полётных характеристик, поэтому с ходу отметались…).

А в любой мяч я играл где угодно.

В квартире, понятно, тоже, бия мячами всевозможных размеров по стенам, полу, потолку.

Не исключая двери и шкафы…

Это не очень-то устраивало Старших Родственников.

И тогда я предложил, де, мол, повесьте мне баскетбольную корзину в передней.

А я буду туда попадать всеми имеющимися у меня мячами.

По очереди.

Без регулярного обстукивания прочих горизонтальных и вертикальных поверхностей…

И Дедушка пообещал купить, чтобы повесить.

И сдержал слово.

И привёз настоящее баскетбольное кольцо, которое сам укрепил над входной дверью.

На баскетбольный щит, правда, места не осталось.

Но никто баскетбольный щит покупать и не собирался.

Да и договорённость сторон его появления не предусматривала.

Теперь я забрасывал свои мячи (сколько было) в баскетбольное кольцо.

По очереди.

Используя вместо щита прямоугольник стены, довольно удобным образом нависающий над входной дверью.

Все другие домашние поверхности мной честно игнорировались.

Я был уже школьником, ответственным человеком, и тоже держал слово!

Итак, дома отныне я играл только в баскетбол.

А во дворе, естественно, лишь в футбол.

Причём отнюдь не в нашем дворе, где спортивной площадки не наблюдалось.

И даже не в соседнем, перед двумя жёлтыми малоэтажными домишками, где она имелась.

Играл я во дворе дома напротив.

Не потому, что там жила Другая Бабушка, — нет.

Потому, что там жили знакомые ребята, учившиеся со мной в одной школе.

Английской, внутри Хорошёвского городка.

Который лет за двенадцать до моего рождения построили пленные послевоенные немцы…

А ребята из моего двора и двора соседнего (знакомые мне лишь в лицо) учились совсем в другой школе, рядом с Ленинградским проспектом, на улице Скаковая.

Во двор я прибегал не один — с мячом под мышкой.

Мяч был или резиновым (двух-трёх различных модификаций, трёх-четырёх различных цветов на выбор, я больше ценил кремовый), ещё ребячьим, регулярно (раз в сезон — как минимум) обновляемым и обычно покупаемым (при физическом и финансовом участии Мамы) в магазине «Динамо», в двух метровских остановках от одноимённых метро и стадиона.

Или — уже кожаным, ниппельным, юниорским, первоначально ярко-рыжим.

Мечтой же моей главной было заполучить настоящий мяч, которым играют мастера: с чёрными и белыми ромбами по своему круглому накаченному (ручным насосом) телу…

Но такой мяч продавался лишь в спортивном магазине «Пять колец» на Красной Пресне.

Причём очень редко.

А стоил целых шестнадцать рублей!..

Я, конечно, просил его мне купить.

И Дедушку, и Маму (тех, кто теоретически мог меня услышать…).

Но как-то вяло, неуверенно, обречённо, отлично понимая, что шансов стать счастливым обладателем мяча с ромбами у меня нет.

Практически никаких…

Я прибегал с мячом под мышкой во двор дома напротив несколько месяцев.

А потом мне надоело.

Потому что во дворе этого дома не жил никто из моих одноклассников — только ребята из параллельного.

Постепенно вызрело решение переметнуться в другой двор, где нашёлся бы хоть кто-то свой (взамен от случая к случаю умильно наблюдавшей за мной с кухонного коммунального балкона Другой Бабушки…).

Окончательно решение оформилось после того, как на большой перемене, играя на уличной площадке перед школой с «бешниками», мы уверенно их победили…

Теперь я прибегал с мячом под мышкой во двор, до которого бежать надлежало минут десять.

А у ребят из этого двора водились друзья в нескольких соседних.

И в одном из них обитал мальчик, у которого папа раньше играл за дублирующий состав московского «Спартака».

Даже три матча за основной проведший!..

И номера, настоящие спартаковские номера (!) с той, игроцкой, поры у него сохранились.

Все — от вратарского (№ 1) до самого (левого) крайнего (№ 11…).

Вот мы команду и сколотили.

И соперника для матча нашли.

На его поле.

Во дворе, с двумя воротами.

Почти друг напротив друга…

И сгоняли в результативную ничью: 3:3.

В красных футболках, с фетровыми белыми номерами на спинах…

Мне Мама номер пришивала.

А на даче, за сколько-то лет до этого, мы тоже играли костюмированный матч: сборная СССР — сборная Бразилии.

Бразильцы в только появившихся тогда в советских промтоварных магазинах хлопчатобумажных синих тренировочных костюмах, с нашитой спереди надписью: «Бразилия».

Русскими буквами.

И мы, сборная СССР, в белых майках, с красными социалистическими буквами на груди, в чёрных сатиновых трусах…

Я продолжал играть в дворовый футбол и в домашний баскетбол.

Помню, как в одиночестве возился с мячом в чужом дворе.

Жонглировал им, чеканил.

И вдруг ощутил, что вместе с пупырчатым резиновым мячом, отлетевшим ввысь от моей головы, я тоже оказался в небе и увидел себя внизу, неодушевлённого, игрушечного.

И с отстранённой лёгкостью почувствовал, что меня на земле нет.

И, несмотря на эту невесомую отстранённость, испугался, что схожу с ума…

Да, я продолжал играть в дворовый футбол и домашний баскетбол.

Стуча мячами, сообразно обстоятельствам…

А между тем в душу мою уже постучалось новое спортивное увлечение: прыжки в высоту, увиденные мной по телеку.

И мне очень хотелось попрыгать в высоту.

Но на нашем школьном стадиончике сектора для прыжков в высоту не существовало.

Зато для прыжков в длину — да.

Вот я и (без разминки, в школьной форме) решил прыгнуть.

В длину.

Раз невозможно было в высоту.

Я разбежался.

И планка оказалась под ногой (пусть для начала такая…).

И оттолкнулся, чтобы полететь.

И сломал толчковую ногу…

А на следующий день Дедушка, возвратившийся с работы позже обычного — видимо, желая порадовать болезного, — принёс мне футбольный мяч, о котором я столько времени мечтал.

С чёрными и белыми ромбами (на самом деле — шестиугольниками…).

Нежно пахнущий свежей кожей.

Пока нога моя была загипсована, я лежал.

И пролежал так месяца полтора.

С мячом в обнимку.

Мечтая о полётах над планкой.

2. Полёты над планкой

Планка могла быть любой.

Даже сборно-разборной…

Когда никого не бывало дома, я доставал (из шкафа в туалете) пылесос и соединял планку из его двух колен.

Планку я укладывал на спинки стульев.

А вместо поролоновых матов использовал новую Бабушкину с Дедушкой двуспальную кровать.

И один раз, приземляясь после прыжка, я услышал, как новая кровать подо мной жалобно хрустнула…

Я снял с неё все три тяжёлых подушки — и с прискорбием обнаружил, что одна из дощечек, составляющих решётчатый кроватный каркас, проломилась.

Мне не оставалась ничего иного, как прекратить прыжки в Большой Комнате.

Я положил назад подушки, поставил стулья на место и разобрал свою планку-двухколенку…

Теперь мне приходилось прыгать в Маленькой Комнате, приземляясь на жестковатую узенькую софу…

Летом, на даче — в качестве планки — я задействовал Бабушкину бельевую верёвку.

При этом ямой для приземления служило скошенное Бабушкой, высушенное солнышком и сложенное мной (в копну) сено…

Сначала я просто прыгал в высоту.

Естественно, перекидным…

Но потом мне пришло в голову, что можно попробовать — и с шестом.

Рано утром, пока все спали, я отправился в ближайший лесок — и (каюсь!) срубил там, позаимствованным в кладовке Дедушкиным топориком, молодое ореховое деревце.

Под самый корешок…

И притащил его на участок.

Освобождённый от зелёной листвы и мелких веточек, юный, подающий надежды представитель лесного орешника очень скоро превратился в пружинящий легкоатлетический снаряд.

Шест я брал в руки.

Неоднократно.

А разбег мой начинался с верхней ступеньки дачного крыльца…

Даже серия фотографий, подтверждающая сей факт, имеется: я в красной футболке (на чёрно-белых снимках), со спартаковским фетровым номером на спине, отталкиваясь от своего деревянного шеста, успешно перелетаю через бельевую Бабушкину верёвку.

То лето я ещё поровну делил между мячом и планкой.

Периодически гоняя с ребятами в футбол или умело перекидываясь в «подлавочник» — когда-то придуманную мной футбольную игру для беседки, внутри которой нет стола, зато есть примыкающие к сторонам лавочки.

Каждый участник, сидящий на отдельной лавочке-скамеечке, стремится забить как можно больше мячей под лавочки всех остальных седаков, а пропустить под свою лавочку — голов как можно меньше…

А следующим летом у ворот дачного участка остановилась машина-пятитонка.

Чтобы сбросить гору песка.

Для каких-то строительных нужд.

В результате песок так и пролежал целое лето.

Прямо перед воротами участка.

Никому не нужный.

Кроме меня.

Приехав на побывку из спортивного лагеря, я соорудил здесь свой персональный сектор для прыжков в высоту.

Естественно, перекидным…

И бельевая Бабушкина верёвка здесь мне уже не потребовалась.

Потому что у меня имелась собственноручно сделанная планка.

Ещё прошлым летом.

Правда, тогда она выступала в роли шеста…

Во время учебного года я не только тренировался у себя на Стадионе юных пионеров.

И не только участвовал в соревнованиях.

Но и посещал соревнования как зритель.

В одиночку.

Иногда — вместо школы…

А соревнования были взрослые.

Чаще всего они проводились в спартаковском легкоатлетическом манеже имени братьев Знаменских, известных бегунов-стайеров — Серафима и Георгия.

На Стромынке, недалеко от метро «Сокольники».

«Открытый чемпионат Советского Союза в закрытых помещениях» — это название, скорее, обволакивало, умиротворяло, вводило в медитативный транс.

Чем смешило…

На некоторые соревнования (особенно, международные) пройти бывало трудно, практически невозможно — билетов не хватало.

Однако всякий раз ситуация выстраивалась так, что внутрь спартаковского зимнего стадиона я всё же проникал.

Порой кто-то могущественный сжаливался надо мной и проводил, порой кто-то продавал лишний билетик с рук, порой в последний момент «выкидывали» бронь…

Однажды, в день моего самого первого похода в манеж братьев Знаменских (с Мамой, на зимний матч СССР — США), мы попасть на престижное состязание не смогли и понуро брели назад, к метро.

Но тут встретили Мамину подругу и нашу бывшую соседку, которая работала на телевидении.

И Мама упросила её (авторство безумной идеи принадлежало мне) отправиться с нами к манежу, внедриться туда по телевизионному пропуску, отыскать внутри знакомых телевизионщиков (операторов с камерами туда нагнали предостаточно), чтобы вещающие со Стромынки бравые останкинцы нас провели…

И Мамина подруга прошла внутрь.

И отыскала там (своих знакомых!) телевизионщиков.

И они всех нас провели!

Хотя Мамина подруга покинула закрытое помещение манежа почти сразу.

Отправившись по своим делам.

От которых мы с Мамой её столь бесцеремонно оторвали…

А вот в Лужники, на Большую спортивную арену, я всегда проникал без билета и без чьей-либо помощи.

Знал я одно местечко, приглядел (когда упреждающе, разведчески обходил стадион по огромному периметру), где всего-то и нужно было — зависнув — как над планкой — перемахнуть через оградительный полутораметровый барьерчик.

И я перемахивал.

Регулярно.

Отнюдь не ради экономии денег (детский билет стоил 10 копеек).

Из — очень подходящее словосочетание! — спортивного интереса…

В те же Лужники, на Северное спортивное ядро, я приезжал тренироваться.

В средине августа.

Когда спортлагерные смены уже становились памятью, а тренировки на Стадионе юных пионеров ещё не возобновлялись.

Приезжал, чтобы прыгать в высоту.

В никем не занятом прыжковом секторе.

С отличным тартановым покрытием.

Планка нового поколения (не лёгкого металла — как у нас на СЮПе, — более сговорчивая в случаях, если её чуть заденешь при огибании) верно дожидалась меня.

Упруго трепеща от ветра.

Покорно лёжа между стоек.

На тартане.

Перед подушками для приземления.

Комфортными, синими.

С иностранными буквами, обозначающими фирму-изготовительницу на подушечных боках…

Я приезжал на Северное спортивное ядро.

Чтобы прыгать в высоту.

И прыгал.

В чехословацких кроссовках.

В тех самых, в которых приезжал.

Шиповки у меня, конечно, были.

Дома.

Казённые, сюповские.

Но шиповки беговые — не прыжковые, — без шипов на пятке.

А пяточные шиповки заполучить тогда не представлялось реалистичным.

И всё же в конце концов — на излёте моей короткой спортивной жизни — я их высмотрел (своим дальнозорко-астигматическим зрением) на полке обувного отдела спортивного магазина.

И выписал.

И побежал за деньгами (в кроссовках…).

И купил.

Пяточные шиповки.

Для метания копья…

В которых отпрыгал весь свой десятый, выпускной, класс.

В которых прыгал на вступительном экзамене в институт физкультуры.

Которые потом четверть века праздно валялись в нашей прихожей.

Бессчётное количество раз жена предлагала мне их выбросить на помойку.

Дабы не захламлять обувной отсек во встроенном коридорном шкафу.

Я держался.

И выбросил только после того, как мы развелись…

Пяточные шиповки…

Обычным беговым легкоатлетическим шиповкам шипов на пятки не полагается.

Да и шиповкам для прыжков в длину, тройным или с шестом — тоже.

По определению…

Однако шиповки с шипами на пятках всё же существуют.

И чуть ли не больше всех нуждаются в таких шиповках высотники.

Прыгуны в высоту.

В застойные советские годы пяточные шиповки были всегдашним дефицитом.

Проще сказать, что их у нас практически не было.

Не бывало.

Ни в широкой союзной продаже, ни на узких окололегкоатлетических дорожках…

Короче, за все пять лет моих спортивных занятий пяточные шиповки мне так и не выдали.

Ни разу.

В родной легкоатлетической секции Стадиона юных пионеров…

Да и в обувных отделах магазинов «Спорт» мне пяточные шиповки не встречались.

Ни разу…

А тут, матёрый второразрядник-десятиклассник, вдруг вижу.

Стоят.

На полке.

Отечественные.

В нашем родном спортивном магазине.

По адресу Ленинградский проспект, дом 33.

Меня дожидаются.

И — цена вопроса — 14 рублей.

Или — 17.

Я уже точно сейчас не вспомню…

В общем, цена не то чтоб адекватная, но заранее (мне) известная.

Причём деньги эти у меня дома, что характерно, давно имеются.

Именно на них, на пяточные шиповки, потихонечку мной собранные.

Неприкосновенной кучкой отложенные…

Выписал я в магазине шиповки — за деньгами домой сбегал, — купил.

В руках держу.

Мои.

Пяточные.

Хотя и для метания копья…

Чтобы они ещё и прыжковыми оказались — такого просто быть не могло.

Тогда.

Да и не было…

Я потом в них, в этих шиповках пяточных, прыгал.

Впрочем, очень мало.

Ведь время высотных прыжков в моей жизни стремительно пошло на убыль…

А выбросил я их, мои пяточные, с виду почти новенькие, уже в новом, третьем тысячелетии.

Оставив зачем-то пару чешских беговых.

Беспяточных.

Позже, в олимпийском восьмидесятом, купленных.

Аккурат напротив центрального института физкультуры.

Да так мной ни разу и ненадёванных…

Фото над планкой

Многажды просил ребят — сотоварищей-легкоатлетов по группе не монтажников, но высотников Стадиона юных пионеров — запечатлеть меня в прыжке.

Сфотографировать.

Над планкой.

Её успешно преодолевающим…

Лучше — во время соревнований.

Но можно — и во время тренировок.

Просил ещё одноклассника Гену Чародеева.

Щёлкнуть во время районных состязаний на том же СЮПе.

Благо будущий журналист-международник тогда фотографией сильно увлекался…

Вот Гена меня и снял.

Прыгающим.

В длину…

А прыгающим в высоту (и успешно преодолевающим при этом планку) словил меня на фотоплёнку одногруппник по СЮПу Андрей Ахметов.

Один раз.

Дело было (кажется) августовским летом семьдесят четвёртого.

Под Подольском.

Я тогда впервые норму второго мужского разряда выполнил.

Взяв 1 метр 75 сантиметров.

Своим специфическим «перекидным»…

Была у меня эта фотокарточка.

Андрюхой уже осенью мне в Москве подаренная.

У Папы на его Письменном Столе под плексигласом длительно лежала…

Я в комбинированном тренировочном костюме.

Беру метра полтора.

Или — чуть больше.

Во время тогдашней предсоревновательной разминки…

Да, длительно она там лежала — эта единственная фотография.

Где я — над планкой.

А потом — куда-то (из моей жизни) делась.

Выпала…

Похоже, капитально.

Впору теперь Андрюху Ахметова искать.

В социальных сетях.

Авось, откликнется…

Перешагивая через трещины…

Когда в дошкольничестве мне приходилось идти по тротуару, то хоть я и держался за руку Старшего Родственника, а старался так выстраивать собственную ходьбу, чтобы все встреченные по дороге асфальтовые трещины благополучно перешагивать.

А будучи школьником, даже придавал этому действию (или действу?) черты поистине ритуальные: ставя (в буквальном смысле) свои грядущие ежедневные удачи в зависимость от того, насколько удачно вышли все упреждающие перешагивания через попавшиеся мне трещины.

Сделавшись же воспитанником легкоатлетической ДЮСШ стадиона «Юные пионеры», я играл уже в другую игру.

Спортивную.

Стараясь левую (толчковую) ногу примостить как можно ближе (почти вплотную) к очередной встречной-поперечной, частенько чуть горбато возвышающейся над асфальтом, паукообразной трещине.

Которая играла роль планки для отталкиванья в так называемых вертикальных прыжках.

В длину.

Или — верее всего — тройным…

Заарканил…

С Аркадием Аркановым беседовал я всего лишь раз в жизни.

На каком-то цэдээльсском мероприятии.

Инициатором беседы был именно я, а речь шла исключительно лишь о СЮПе.

О знаменитом в своё время столичном стадионе — Стадионе юных пионеров.

Где юный пионер Аркаша Штейнбок, по дворовому прозвищу Аркан, бегал.

На короткие дистанции.

Занимаясь лёгкой атлетикой.

В здешней стадионной секции.

Причём весьма успешно бегал.

Будучи вроде как чуть ли не тогдашним рекордсменом СЮПа в беге на 100 метров среди юношей!

Я тоже занимался лёгкой атлетикой.

На том же СЮПе.

Стадионе юных пионеров.

Только лет через двадцать после тамошних легкоатлетических занятий будущего дипломированного советского доктора и популярного отечественного юмориста.

И — тоже бегал спринтерские дистанции.

Включая стометровку.

Бегал примерно в те же секунды (11 с десятыми), что и юный пионер (а потом и комсомолец) Аркаша.

Однако до звания тогдашнего юношеского сюповского рекордсмена мне было далековато…

Сколько лет…

1

Сидели мы тут вдвоём с другом моим и одноклассником Петром Высоцким.

Именно тут.

У нас.

На общеродной Беговой.

Ну и прошлое вспоминали.

В основном наше с ним.

Совместное.

Включая школьные годы.

Да и саму школу.

№ 39.

С преподаванием ряда предметов на английском языке.

И — Пётр вдруг говорит:

— А ты в курсе, что нашу школу английской спецшколой сделали всего-то за пару лет до того, как мы в неё пошли?

— Нет! — говорю.

В том смысле, что знаю другое.

После чего, откуда это другое знаю, начинаю другу-однокласснику рассказывать.

Мысленно переносясь аж на сорок с лишним лет назад.

…Итак, январь 1977 года.

2

Идёт моя первая студенческая сессия на заочном отделении ГЦОЛИФКа — Государственного центрального ордена Ленина института физической культуры.

Во время которой студентам-заочникам надлежит посещать семинарские и лекционные занятия, совмещая их со сдачей зачётов и экзаменов.

Есть среди предметов и английский язык.

А перед сдачей зачёта по нему требуется почтить личным присутствием некоторое количество семинарских занятий.

Короче, определяет меня факультетский деканат в одну группу не только с легкоатлетами, но и с представителями конного спорта.

Конниками…

Среди коих несколько выделяется своими знаниями английского (со словарём) мастер спорта международного класса по конному спорту Владимир Тишкин.

Впрочем, на фоне меня, с моей полугодичной давности итоговой тройкой по английскому в аттестате (полученной не без регулярных дружеских подсказок с места изначального англоодногруппника Петра Высоцкого), смотрится мсмк Тишкин так себе…

Что ничуть не мешает мне сделать ему, впоследствии змс — заслуженному мастеру спорта, вполне заслуженный комплемент.

Причём в ходе возникшего между нами диалога вдруг выясняется: Владимир Тишкин тоже окончил английскую спецшколу № 39.

В своё время.

На шесть лет раньше, чем я.

Ибо мастер спорта международного класса по конному спорту Владимир Тишкин — пятьдесят второго года рождения.

Правда, октября месяца…

Стало быть, школа наша стала английской — как минимум — на шесть лет раньше, чем я в неё пошёл.

Мы пошли.

С моим одноклассником с первого и англоодногруппником со второго класса Петром Высоцким…

Кстати сказать, у тогда ещё просто мастера спорта СССР Владимира Тишкина английский в старших классах преподавала Виктория Ефимовна Ческис.

Которая вела его и у меня с Петром…

3

Однако и это не совсем всё.

Помнится, в нашем школьном физкультурном зале, ещё в том, старом, который располагался в полуподвальном помещении с решётками на окнах, висела доска рекордов школы и прочих высших спортивных достижений учащихся.

Так называемая…

Где, были и нижеследующие строчки.

Конный спорт — Владимир Тишкин, мастер спорта, 10 класс.

Прыжки в высоту — Павел Евдаков, 155 см, 7 класс «Б».

Я же в моём седьмом «А» прыгал уже на 10 сантиметров больше.

А после восьмого взял уже метр семьдесят пять…

Впрочем, к тому времени уроки физкультуры проходили у нас уже в новом, пристроенном сбоку к школе, зале…

Миша Берлин…

Был такой.

Некоторое время жил у нас в квартире.

В Большой Комнате.

На серванте.

Будучи примерно пятнадцатисантиметровым…

Плюшевый медведик.

С золотой короной.

Символ столицы Германии.

Привезённый Дедушкой из ГДР…

Причём на праздничной ленточке через медвежье плечо имелось документальное подтверждение тому, что это именно он и есть.

Символ немецкой столицы.

Подтверждение являло собой всего лишь одно слово.

Имя существительное.

Berlin.

Впрочем, ударение вполне можно было поставить и на первом слоге.

Тогда вместо имени существительного в лице германской столицы возникало другое имя существительное.

Одушевлённое.

Проще говоря, фамилия.

Мишина, видимо…

Урания

У нас в классе училась девочка.

Маша Уранова.

Так папа у неё был астроном!

По фамилии Хоммик.

А Уранова была мама…

Где-то ближе к окончанию школы Машиного папу, довольно большерослого эстонца Леонарда Мартовича, я прозвал Хоммик-астрономик.

Пара-тройка моих друзей-одноклассников даже знали об этом прозвище…

Коляска

Арсюшину коляску покупал я.

В универмаге «Детский мир», неподалёку от станции метро «Домодедовская».

Чтобы удобно было везти прямо на Павелецкую.

В смысле, на Большую Пионерскую…

Коляску, ставшую через пять минут Арсюшиной де-юре, я заприметил сразу же, как только вошёл в колясочный отдел.

Изнутри белая, снаружи она была смугло-коричневая, в каких-то зелёно-белых мелких, а-ля человеческих фигурках, слегка напоминающих пиктограммы.

Я немедленно её схватил, чтобы степенно повезти.

Для начала в сторону кассы.

А потом уже — дальше: до пункта назначения.

Больше ни у кого такой коляски я не видел.

Ни-ког-да!

Хотя с честно скрываемой от себя заинтересованностью, вглядывался во все встречные-поперечные…

Коляска служила своему делу вполне исправно.

В течение года с лишним.

Пока от неё — вдруг — на полном пружинистом ходу — не отлетело заднее колесо.

Которое я рефлекторно подобрал.

Это произошло вблизи Бабушкиного подъезда.

Ровно за полдня до того события, как самостоятельный постгрудничок Арсений Сергеевич — напрочь! — отказался залезать в свою верную рессорную гулятельницу…

Впрочем, Бабушка выбросить коляску пассивно не дала — приладила к ней колесо и ещё долго держала её на лоджии, храня внутри высокого кузова пустые трёхлитровые банки…

Махровая простыня

Ей — розовой и огромной — Бабушка вытирала меня после ежевечернего купания в ванне.

Когда я был младенцем.

А до меня этой махровой простынёй вытирала Маму и Дядю.

Когда младенцами были они.

А после меня Бабушка вытирала махровой розовой простынёй Арсюшу.

Арсеньку — так она его называла.

Когда младенцем был он…

Простыня гляделась новёхонькой даже тогда.

Ибо в промежутках между младенцами отдыхала.

Лёжа.

В известном только Бабушке месте…

Теперь же всё иначе.

От красавицы-простыни остались только прямоугольные ветхие кусочки.

С одним из них, легко умещающимся на моих плечах, я сейчас, будним днём, выхожу из ванной…

Первая учительница

Нет, не моя.

Не Ирина Борисовна.

А Елена Ивановна.

Сына моего Арсения.

Арсюши…

Елена Ивановна, которая считала, что Левитана зовут Иван.

Видимо потому, что перед фамилией русского художника на картинке в российском учебнике была написана прописная буква И.

С точкой после.

В качестве начальной буквы его фамилии…

Впрочем, этим, к несчастью, Елениванины дела не исчерпывались.

Хоть первый класс мы как-то продержались…

Ну а во втором получаться у нас перестало.

Ведь Елена Ивановна перешла на личности.

Занявшись рукоприкладством.

В буквальном смысле.

Коснувшимся и нашего Арсения.

Когда классный руководитель второго «В», будучи чем-то недовольной, схватила Арсюшу прямо за горло.

Прямо во время урока…

Причём информация о случившемся пришла к нам совсем не сразу.

Да и не от Арсения вовсе…

Стали мы думать, что делать.

Тем более — как выяснилось — отнюдь не один Арсений подвергся подобной экзекуции.

Это плюс ко всему прочему…

Взяли-то Елену Ивановну на должность классного руководителя в тогда ещё первый «В» не от хорошей жизни.

Вынужденно.

Ввиду полного и безоговорочного отсутствия какой-либо альтернативы.

За полтора дня до начала нового учебного года.

Да и год на дворе стоял аховый.

Одна тысяча девятьсот девяносто третий от Рождества Христова…

Была сорокапятилетняя, примерно, Елена Ивановна уроженкой какого-то провинциального украинского городка и давнишней выпускницей тамошнего пединститута.

Или даже — педучилища.

Женой средней командной должности советского офицера, волею служебных судеб неожиданно переведённого в Москву-столицу.

На самом излёте существования СССР.

Что касается «ягодки опять», то этой заявленной позиции отвечало разве что лицо Елены Ивановны, своим ярким красным цветом и формой слегка напоминавшее какую-нибудь летнюю ягоду.

Хотя много сильнее — клоунское.

На его цирковой работе…

В общем, не повёл я Арсения на следующий день в школу.

Однако сам подошёл я к Елене Ивановне утром.

Перед уроками.

Для начала разговаривать.

Договариваться.

Чтобы Арсюшу в школу водить не каждый день.

Раз так всё получается…

Вижу, человек не понимает, о чём я.

— Ладно, — говорю, — давайте подробнее поговорим обо всём после четвёртого урока.

Заключительного у второклассников.

Ну а по дороге домой соображаю, что ни о чём с такой Еленой Ивановной не договоришься.

И — поднимаю (разбудив телефонным звонком) одну очень симпатичную родительницу.

Себе на помощь.

А она — ещё одну поднимает.

На помощь нам…

И — договариваемся мы, что придём в школу совсем не после четвёртого урока.

А во время третьего.

И — не к Елене Ивановне.

А — к завучу по начальной школе.

Которую эта третья родительница, поднятая второй, оказывается, прекрасно знает…

И — у которой, оказывается, есть свеженькая кандидатура на место Елены Ивановны.

Однако сей факт мне пока неизвестен…

Впрочем, очень скоро, часа через два я об этом узнаю.

В кабинете, куда нашу спонтанно возникшую троицу пригласит завуч по начальной школе для предметного разговора…

После которого смысл встречаться с Еленой Ивановной отпадёт.

Сам собой…

Потом Елену Ивановну завуч заставят нам звонить домой.

Извиняться.

Видимо, сказав той, что, если мы паче чаяния её простим, то ситуацию можно будет переиграть назад.

Или Елена Ивановна сама так подумает.

По безграничной собственной дурости…

Вечером она, захлёбываясь в гортанных слезах, всяческим образом косноязычно унижаясь и жалуясь на жизнь, позвонит нам по телефону.

В надежде быть прощённой.

Это мы пожалуйста.

Хотя, конечно, позвонит она в идиотской надежде остаться первой учительницей второго «В».

А это уже решаем не мы…

И — просить завуча изменить своё взвешенное педагогическое решение никакого желания у нас нет.

И — откуда бы ему взяться?..

Да и завуч всё для себя решила окончательно.

Причём чуть раньше, чем нынче утром…

Детская юмористическая радиопередача…

Детская юмористическая радиопередача на сорок минут эфирного времени.

Её нужно было сделать и провести.

А за это должны были заплатить гонорар.

Я её сделал.

Вернее, мы с женой.

Потому что сценарий написала она.

На своей механической пишущей машинке.

По моим произведениям и общим нашим идеям.

Она его писала несколько дней.

После чего мы всей семьёй, вместе с сыном (ему, согласно сценарию, отводилась роль соведущего), поехали на метро.

В детскую редакцию Всесоюзного радио.

Которое к тому времени уже стало Российским.

Российским государственным информационным каналом…

Отвезти подлежащий утверждению сценарий, лично познакомиться с редактором, а заодно продемонстрировать ему (это была женщина) возможности пятилетнего соведущего.

Отвезли, познакомились, продемонстрировали.

Следующим кварталом и сценарий наш утвердили.

И радиопередачу я провёл.

Юмористическую.

С не умеющим ещё читать соведущим.

И её записали.

И в назначенный час пустили в эфир.

Оставалось получить обещанный гонорар.

Когда он обещался — сумма выглядела вполне адекватно.

С точки зрения среднестатистического советского человека.

В одночасье оказавшегося российским…

Однако с момента нашей устной договорённости прошло несколько месяцев.

На фоне свирепствующей в стране инфляции.

Итак, оставалось получить обещанный гонорар.

В бухгалтерии.

Однако платить его никто не торопился.

Сначала те, от кого это зависело, были в отпуске.

Потом болели.

А когда отгуляли и отболели, вдруг выяснилось, что деньги в кассе кончились.

Тогда принялись ждать появления новых.

И даже дождались.

Впрочем, получить их наличными автору не представлялось возможным.

Потому что вышел циркуляр, требующий, чтобы гонорары перечислялись только посредством почтовых переводов.

А некая техническая система, отвечающая за отправление почтовых переводов, пока почему-то не функционировала.

Её налаживали.

Безрезультатно…

Деньги за детскую юмористическую радиопередачу — в конце концов — я всё-таки получил.

Через полгода после эфира.

В бухгалтерии.

Куда приехал на метро.

С вычетом из суммы гонорара суммы услуг по пересылке почтового перевода…

И без каких-либо компенсаций от государства.

Несмотря на продолжающую свирепствовать в стране инфляцию.

Гонорара хватало ровно на полкило свежих огурцов.

Но они в то лето были нам не по карману…

Про самокаты

Куда девались самокаты —

Дворов окрестных властелины?

Из обращения изъяты

Смешные детские машины.

Они из моды вышли, видно.

Их шаг медлителен и трясок…

Но почему-то мне обидно

За этот беспедальный транспорт…

А может, это ностальгия,

Тоска по выросшему детству,

Которым правили другие

Дорожно-транспортные средства?..

Такой вот стишок.

Мой.

Очень давнишний.

Восьмидесятого года выпуска.

Примерно…

Потерявший лет за сорок всю свою тогдашнюю актуальность.

По причине триумфального возвращения столь редких в моём детстве самокатов.

Правда, теперь уже не деревянных и самодельных.

А — фирменных и фабричных.

Причём возвращения отнюдь не только в благоустроенные с тех пор дворы, но и на обновлённые асфальтовые тротуары и пешеходные лесопарковые тропинки…

Да и в медлительности нынешние самокаты не упрекнёшь.

Особенно — электросамокаты…

Время троллейбуса…

Сколько себя помню — он всё время ходил.

Мимо.

По Беговой улице.

Туда-обратно.

В одну сторону доходя аж до легендарного Серебряного бора.

Всего за полчаса.

А в другую — до самой Красной площади.

За них же.

В своё время…

Однако его время улетучивалось.

Постепенно…

Сначала он стал доходить лишь до Белорусского вокзала.

На моих глазах.

Лет через сорок….

А ещё лет через пару десятилетий сделался он электробусом.

Вместе со всем остальным столичным троллейбусным парком…

Впрочем, этим дело не ограничилось.

Вскорости его время ушло.

Похоже, окончательно и бесповоротно.

Когда наш всегдашний 20-й троллейбус (по-нынешнему электробус) вышестоящие господа — не товарищи превратили в маршрут № 345.

Пустив теперь до Тверской заставы…

С 3 апреля 2021 года.

Именно 3-го, а не 1-го.

Видимо, чтобы никто не подумал, что это первоапрельская шутка…

* * *

Жизнь как бесконечный здешний ребус

(Можно и прибавить, и отнять…)

Наш 20-й (родненький!) троллейбус

Превратили в 345*…

С 3 апреля новый номер

Ходит (месяц май пошёл уже…)

А 20-й (в одночасье) помер

(На своём последнем рубеже…).

Примечание:

* Сделав поначалу электробусом…

Книжки с полок, или методом тыка

Дома в Большой Комнате имеются у нас полки.

Книжные.

Почти на полную длину стены.

От окна до шкафа.

Практически…

Пока они есть, но после ремонта их не будет.

Точно.

Дождёмся только сначала окончания ремонта.

Капитального.

Общедомового.

А потом — и всего целиком — нашего.

Внутриквартирного…

Пока же в Большой Комнате имеются у нас полки.

Висят.

С лёгкой руки Арсения сделанные.

Неким дядей Геной.

Которого Арсений притащил к нам в квартиру из лицея «Ковчег-21».

Когда Арсению ещё четырнадцать было.

То есть лет эдак двадцать тому…

В общем, полки на стенке висят.

Пятиярусные.

А на полках книжки стоят.

Многочисленные.

Да так, что под ними полки от их тяжести аж прогибаются…

Правда, книжки с полок на пол не валятся.

Разве что — иногда…

Был тут как-то заоконный ураган.

Кратковременный.

Меня же дома не было.

Ну а стеклопакет, уходя, я оставил приоткрытым.

До урагана.

Который налетел без предупреждения.

Короче, прихожу домой.

Захожу в Большую Комнату — и вижу.

Стеклопакетная створка — распахнута — настежь.

А книжки — валяются.

И — на полу, и — на столе.

Лежат.

В разбросанном виде.

Не все, конечно.

Однако в очень приличном количестве…

Ладно.

Стал я их собирать.

Назад на полки запихивать.

Вроде влезли.

Можно и компьютер включать.

Стационарный.

Он у меня на столе стоит.

Письменном.

Оказалось — нельзя.

Потому что нельзя его включить.

«Ясно, электричества нет. Ураган как-никак…» — сразу же догадался я.

И — ошибся.

Есть электричество.

Ураган — как выясняется — ему не помеха…

Что же — тогда?

Ага, это, видимо, упавшие с полки книжки постарались.

Или — одна.

Упав прямо (или — криво) на какой-то компьютерный проводок.

В результате — грубо вышибив его из паза…

Полез под стол.

Под письменный.

Обнаружил там кучу проводков.

Штуки три-четыре.

Со штекерами…

Человек я технически малограмотный.

Да и подслеповатый к тому же.

Какой куда штекер совать, чтобы компьютер включился, — без понятия.

Тем более что никакой штекер никуда и не лезет.

Куда я им ни тыкаю.

Никаким…

Впрочем, через четверть часа одно подходящее отверстие я всё-таки подобрал.

Методом тыка и подобрал…

Ещё раз про наш дом…

Шестиэтажный дом, где я живу посейчас аж с восьмого дня после моего рождения, строился ступенчато.

Точнее сказать, двухступенчато.

То есть строился он в два подхода.

В два присеста…

Причём первый завершился году в двадцать восьмом.

Тысяча девятьсот…

А второй пришёлся на сороковой — сорок первый.

По причине плановой надстройки.

В торцах дома — одноэтажной.

В остальных же местах — этажом выше…

Добавлю, что дом надстраивался порционно.

Опять же поступенно.

Начиная с восьмого (торцевого) подъезда…

Наши въехали в надстроенную часть готового для жизни пятого, когда Бабушка была уже глубоко беременной.

Вторым ребёнком.

Въехали временным образом.

В две комнаты внутри тамошней коммуналки.

Трёхкомнатной.

Чтобы вскорости переехать в свою.

Отдельную, положенную Дедушке трёхкомнатную квартиру.

С балконом.

Даже вроде с двумя…

Как только строители сдадут её в эксплуатацию.

Частью надстройки четвёртого подъезда…

Однако не тут-то было.

Хотя надстройку четвёртого подъезда строители сдали в обещанные сроки.

Аккурат к Новому году…

Примерно за месяц до которого Бабушка разрешилась бременем младенца.

Вполне успешно.

Выпустив на свет здоровенького мальчика.

Сына.

Младшего брата четырёхсполовинойлетней девочки.

Коего из родильного дома привезли ещё в трёхкомнатную коммуналку.

С двумя балконами.

И — один из них примыкал к одной из двух комнат, находящихся (до поры) в ведении тех, кого я потом стану именовать Старшие Родственники…

Короче, наличие этого балкона Бабушку очень пугало.

Не говоря уже о наличии тех двух.

Что маячили впереди.

Будучи неотъемлемой составляющей отдельной трёхкомнатной квартиры…

Да, Бабушка просто панически боялась тогда квартир с балконами.

Без разницы — коммунальных или отдельных…

Страшилась всячески.

Инстинктивно усматривая в пресловутых балконах реальную опасность для жизни собственных малолетних детей…

Новый одна тысяча девятьсот сорок первый год Старшие Родственники встретили в своей новой (отдельной) квартире.

В (соседнем) четвёртом подъезде.

На пятом (обещанном) этаже.

Квартира, правда, оказалась вовсе не трёхкомнатной.

Комнатой меньше.

И — совсем без балкона.

Рядышком с той, которая изначально Дедушке полагалась…

Ибо Дедушке пришлось вынужденно подчиниться.

Бабушке…

В ней, в этой квартире, я до сих пор и живу.

Шестьдесят лет.

С малым…

А номер у неё аж 89.

Хотя мог бы, наверное, быть значительно меньше.

Если бы вся квартирная нумерация надстройки велась в нашем доме иначе.

Начиная первым подъездом…

Номера этажей и квартир

Бабушка (более чем) неровно дышала к пятому этажу.

Испокон.

По крайней мере, на моей памяти.

Считая именно пятый (наиболее) подходящим для упорядоченной домашней жизни.

Оптимальным.

В условиях индустриального города, коим была и остаётся столица нашей родины Москва.

Вроде как с пятого этажа имелся хороший окрестный обзор.

Вид сверху.

По причине достаточной этажности.

Плюс к тому пятый априори всё-таки располагался не так уж и высоко.

Что гипнотически манило-притягивало Бабушку какими-то своими кажущимися (ей) весомо-невесомыми преимуществами…

Поэтому в Дедушкину задачу обязательным пунктом входило, чтобы квартирный этаж всегда был пятый.

На случай возникновения нового жилья.

Которое, надо сказать, периодически возникло.

При мне, скажем, аж три раза.

Сначала материализовалась новая двухкомнатная квартира в блочном доме на пятом этаже Новолесной.

Ну а чуть погодя — новая однокомнатная на пятом этаже Новокузнецкой.

В том весьма импозантном многоэтажном доме, где якобы проживал инженер-изобретатель Шурик из гайдаевской кинокомедии «Иван Васильевич меняет профессию»…

Однокомнатная на Новокузнецкой примерно спустя пятилетку благополучно превратилась в новую двухкомнатную вблизи метро «Павелецкая».

Естественно, и она (могучими Дедушкиными усилиями!) располагалась на пятом этаже.

Причём номер дома совпадал с номером дома на Новокузнецкой, а номер квартира (тоже отнюдь не просто так!) имела тот же самый, что последние лет около семидесяти носит наш пяти-шестиэтажный дом по Беговой, в котором я живу с рождения и до сих пор…

Типовой договор с фирмой «Ритуал»…

Бабушка заключила типовой договор с фирмой «Ритуал».

О том, что сама себя похоронит.

Вернее, о том, что фирма «Ритуал» обязуется похоронить Бабушку.

За Бабушкины же деньги.

Которые она будет исправно вносить на фирменный расчётный счёт.

С определённой регулярностью.

В течение определенного времени…

Бабушка свои договорные обязательства перед фирмой «Ритуал» выполнила полностью.

После чего прожила ещё лет десять…

Фирма «Ритуал», наверное, тоже выполнила бы свои договорные обязательства перед Бабушкой.

Ведь к моменту её кончины была жива…

Однако всё вышло иначе.

Я так и не нашёл Бабушкин договор с фирмой «Ритуал».

Хотя сам вертел его в руках.

А потом лично положил типовой договор назад.

В то же место его постоянного хранения.

Под клеёнку на Бабушкином кухонном столе…

Да, вертел.

А потом положил назад.

Под клеёнку.

Всего-то дня за три до того, как Бабушки не стало.

Когда уже брезжило ощущение её скорого ухода…

Однако после смерти Бабушки типового договора с фирмой «Ритуал» так и не обнаружил.

Хотя пытался…

Видимо, жизнь (в отличие от Бабушки) считала, что Бабушку похоронить должен именно я.

За мои же деньги…

Р. S. Между прочим, типовой договор с фирмой «Ритуал» так и не обнаружил себя до сих пор.

При том что умерла Бабушка полтора десятилетия тому…

Обратная перспективка…

Жил-был Мальчик-с-пальчик.

Летами-то со временем наш герой значительно вырос.

А вот размерчиком зримо скукожился.

Теперь он уже — Старичок-с-ноготок…