…когда же тёплая прохлада

коснётся дрожью скорбных плеч,

вновь слышу недосказанную речь

из гиблой глубины седого сада.

Вновь слышу недосказанную речь,

вновь слышу голос предков наших давних,

и что-то, непрощающее, давит,

ничком на землю заставляя лечь.

И что-то, непрощающее, давит.

За всю их боль вновь чувствуя вину,

я доскажу, я песней вам верну…

Дай зоркий слух. О, Боже, дай мне.

Я доскажу, я песней вам верну

ржаную правду жизни их потухшей,

и станут беспокойны чьи-то души,

чужую боль вбирая по зерну.

И станут беспокойны чьи-то души,

но мне прощенья всё ж не заслужить:

до той поры, пока придётся жить,

мне боль родную — непрестанно слушать.

До той поры, пока придётся жить…

*

Планету, где в крутом краю

врос в землю отчий дом,

в снах ясных часто узнаю,

ломая старый стон.

Сон-I

Мне снится: тёмен дом, теперь

огня и в нём не жгут,

сама собой здесь ходит дверь —

иного и не ждут.

Мне снится, будто я — старик —

влачу последний путь:

свой первый в этом мире крик

предсмертным — вспять вернуть.

Мне снится, будто с большака

до края не дойти,

уводит в сторону клюка

с извечного пути.

Мне снится, будто тыщи дней

скрипит костьми — окрест

пристанища святых теней —

живой, глазастый крест.

Мне снится, будто нет конца

вопросу в той версте,

и вещий ветер у лица

бедой прошелестел.

Мне снится, будто слабый звук

с земли меня низверг:

падение — без крыл, без рук,

паденье вниз, и — вверх.

Мне снится: взгляд с креста слетел

и душу мне прожёг.

Под ноги — лестница из тел,

я сквозь дыру прошёл.

*

И мне навстречу — ярый свет,

но светлый путь… куда?

Ответа — нет, предела— нет,

земля — в лицо. Удар.

Явь-I

Свою всё чаще слышу кровь:

— Спеши делить беду, —

и я иду в остывший кров,

кровиночкой иду.

Редеет ближняя родня,

а те, кто нынче жив…

Всё больше вижу, боль продля,

и лиц, и душ чужих.

С немногими, кто держит род,

кто свет его и дух,

чтоб влиться в кровь страны — народ,

в одной струе иду.

И кровный голос вновь велит,

суровый — испокон:

— Послушай клок сырой земли,

где клал земной поклон.

И до меня доносит дрожь

вздох вечной тишины:

— Ты правды мёртвых не поймёшь,

боль не познав живых.

Я чуял: русские слова

вошли в меня. Их смысл,

я рвущей болью познавал.

И прорастала мысль:

«Боль правит каждою судьбой,

кладёт для жизни след,

когда сжигает душу боль,

яснее белый свет».

*

Не на пустом взошла она —

на тех людских костях,

что многое простят сполна,

забвенья — не простят.

Явь-II

Пирует люто боль живых

и дома, и вокруг,

и, словно в ранах ножевых,

кипит, и чертит — круг.

И вновь на круг ложится путь,

исход ему — дыра,

и тают в ней, и в ней живут

и завтра, и вчера.

И чёрная дыра времён

жжёт белый свет из тьмы,

пока сегодня светит он,

есть — мы.

Но в сущем огненном клубке

едино всё и вся,

и в знаках рока на руке

круги миров свистят.

Я руки подношу к лицу,

и свист меня слепит:

круги в глазах, по ним к венцу

терновому — следы.

Едино всё: следы, шаги

безмерный тянут ряд.

Сквозь пыль бьёт свет из-под ноги,

и времена — горят.

Они свободны лишь тогда,

покуда по земле

идут горящие дотла.

Проложен путь и мне.

*

Очерчен круг, начертан путь,

исходный звук зовёт:

вновь Слово обретает суть

всего, над чем встаёт.

Явь-III

Горела мёртвая вода

в час пик — в раскольный час,

и пропадом я пропадал

в последний самый раз.

Проклятьем шагу моему

плевок хлестал вослед,

(и это было наяву

со мною, не во сне…).

Махнув рукою на себя,

я песнь мою вспугнул,

глухому отдала земля

в костях рождённый гул.

Я забывал отца и мать,

черта валила с ног,

я проклят был — их забывать,

я их забыть не мог.

И, словом глухоту поправ,

дорогой тяжких снов

увёл меня сквозь память в пра-

прапамять — вечный зов.

Воспряли разом голоса

неведомых людей,

во всеобъемлющих глазах

себя — я разглядел.

И в ужасе немом застыл

разворошённый жар,

толкал меня обратно стыд,

но свет меня держал.

*

Из точки вышли все пути,

а в точку по судьбе

нам суждено один пройти

путь: от себя — к себе.

Явь-IV

Полярная болит звезда

над русскою стезёй,

Верховный свет её всегда

был преломлён слезой.

Мы в смутных, знобких временах

по ней сверяли шаг,

под нею вызрела вина,

и рушилась душа.

Всё — до предела. Ну а там,

к суровой правде строг,

свет в наши души западал,

как стержень, как итог.

Пусть что-то — шелест или свист? —

шло изнутри, извне,

отныне в сумраке не вис

наш путь, а с ним — и след.

Ничто не происходит вдруг

на почве болевой,

нам вечно двигать этот круг,

незримый, огневой.

Тем шире он, чем боль больней,

и, звёздам в унисон,

вглубь нераспаханных полей

родимую несём.

Нам нашей боли не избыть,

власть круга не разнять.

Ловлю в тени слепой избы

хрип бледного коня.

*

Надрыв, и ветер — в рукаве,

но следу не простыть:

всё сущее одних кровей,

да связей непростых.

Явь-V

Бессмертен жертвенный народ,

себя ведущий — сквозь

себя, и светится исход

призывной песней звёзд.

И слышу я, что позабыть

нам сроду не дано,

гвоздём нам в души свет забит,

и он звенит давно.

Казнись, пропащая душа,

сухим огнём гори,

и, песней пламенной дыша,

себя проговори.

Дух, извлечённый из луча,

да воспарит лучом,

словам душевным — прозвучать:

высоко, горячо.

На свете жить, чтоб свет пропеть,

любому на роду

начертано. Душе — гореть,

и я не пропаду.

Ничто за мной не пропадёт,

другого боль пронзит,

созрев. Туда мы все идём,

куда нам совесть зрит.

Рассудят нас огонь и свет,

начало и конец.

В следах восставший горицвет

не растопчи, слепец.

*

Лишь зубы обломав, узнать,

восторг глотнув и грусть:

не развязать того узла,

что завязала Русь.

Сон-II

Я вижу поле: на меже

топтанье тёмных толп,

людьми не пахнет, и уже

наметил прорву столб.

«Давно отпетым — помоги…»

Но всхлипывает топь:

пустые месят сапоги

былых хозяев плоть.

Я вижу небо: ни души

впредь не взойдёт на круг,

меня, конечного, тушить

ввысь занесён каблук.

И грянул он. Под ним на спектр

рассыпав боль свою,

во мне исхода ищет свет:

я и в земле горю.

Я вижу время: от меня

оно берёт отсчёт,

моим огнём воспламенясь,

в конец концов течёт.

Но не сойти ему на нет,

верша огневорот,

оно опять в тугом узле

меня — мне отдаёт.

Я вижу долю: на семи

мне полыхать ветрах.

Я поднимаюсь от земли

за совесть, не за страх.

*

…до той поры, пока придётся жить,

страдать народной речи отголоску.

Колосьев истин горькую полоску

от века к веку жать мне… жать и жать,

колосьев истин горькую полоску

горючим потом поливать своим.

На том — стоим.

17 июня 1976 г.

Декабрь 1977 г.

18 декабря 1983 г. — 11 марта 1986 г.