Сашенька
Во втором классе я сильно заболел пневмонией, и меня положили в детскую больницу. Палата, куда меня определили, была маленькой, в ней стояли всего две кровати. Моя была с тумбочкой и находилась у окна, на другой, в углу, под капельницей лежал мальчик, лет пяти. Едва за медсестрой закрылась дверь, я вылез из-под одеяла и сел к нему на кровать. — Привет! Как тебя зовут? — Сашенька. Мальчик с любопытством разглядывал меня. — Ну что, дружить будем? Я взял его маленькую ладошку. — Ложись, тебя ругать будут. — Почему? — Сейчас обход. — Ты, наверно, давно здесь? — Давно… Сашеньку все очень любили: нянечки, медсёстры и даже усатый доктор, который каждый день осматривал нас. Он всегда ему что-нибудь приносил: то яблочко, то печенье, то просто хлеб с маслом. Сашенька этому очень радовался, потому, что к нему никто и никогда не приходил. Как-то мои родители принесли мне целый пакет. Я принялся раскладывать на тумбочке мармелад, зефир, апельсины и увидел, как Сашенька потихоньку наблюдает за мной. Я взял большую шоколадную конфету и дал ему. — Возьми, это — «Мишка на Севере». Сашенька взял, стал разворачивать конфету. — А кто твой папа? — Лётчик. — А твой? — У меня нет. — Что, нет папы? — Нет… — А мама? — У меня — бабушка! Сашенька укусил конфету. Я забрал обёртки. — Ладно, ешь, у меня много! В тот день мне сильно досталось. Сначала от медсестры, затем от доктора, который строго-настрого запретил мне давать Сашеньке шоколад. Нянечка тоже долго ворчала на меня, потому что Сашенька запачкал конфетой постель. Вечером, когда все ушли, я открыл пакет. Сашенька заворочался и повернулся ко мне. Я взял конфету, отломил половину и принёс ему. — На, ешь, только половинку. — Пасиба… — Потом заешь хлебом и запьешь водой, чтобы не узнали. Так появился наш с Сашенькой большой секрет. Я стал делиться с ним и отдавал ему половину того, что мне приносили родители. Мы дожидались вечера и, когда все уходили, начинали наш маленький пир. Через недели две мне уже разрешили гулять во дворе. Я стал приносить Сашеньке «добычу» красивые камешки, жёлтый листик, веточку, похожую на крокодила, и Сашенька всегда очень ждал моего возвращения с прогулки. Один раз я принёс ему самодельный кораблик. Я нашёл его на хоздворе, у большой ржавой бочки. Она была почти полной. Вода была коричневая и холодная, можно было пускать кораблик, но завхоз мне не разрешил. Он сказал, что так я заболею и прогнал. На этот обход к нам пришли сразу три доктора. Один был наш, а другие — незнакомые. Меня почти не осматривали, все пошли к Сашеньке. Они долго слушали его, постукивали по груди, затем стали серьёзными и говорили много непонятных слов. Когда они ушли, я посадил Сашеньку повыше. — Меня не выпишут. У Сашеньки потекли слёзы. — Откуда ты знаешь? — Знаю… — Хочешь, я их попрошу, чтобы тебя отпустили? — Нет. — Почему? — Ты же останешься. — Ну да. — Я хочу с тобой. Вечером ко мне пришла одна мама. Она принесла только яблоки. — Ма, а где конфеты? — Все — дома! Тебя на днях выписывают. — Ну и что? Я обещал Сашеньке. — Поделись с ним яблоками… — Ну, мама! — Что ты от меня хочешь, чтобы я купила ему конфеты? — Нет. — А что? Я схватил маму за руки — Давай, Сашеньку заберём! — Куда заберём? — К нам. — Ты что говоришь, у него — свой дом, родители. — У него нет никого, к нему даже не приходят. Мама обняла меня, стала вытирать слёзы, потом заплакала сама. — Не всё в жизни можно, сынок… Ты будешь его навещать… и я тоже с тобой… — Нет! Нет! Я вырвался и убежал. Ночью у Сашеньки был приступ. Я проснулся от его громкого кашля и подошёл к его кровати. — Эй! Ты это что? Сашенька широко открывал рот, но не говорил. Я бросился из палаты. Навстречу мне бежала дежурная сестра, затем пришёл доктор. Все очень испугались. Сашеньке делали уколы, надели маску со шлангами, и он скоро уснул. Утром, когда я зашёл в палату, Сашенька уже не спал. Я поставил на тумбочку баночки для анализов и сел к нему на кровать. — Тебя завтра выпишут. Сашенька вылез на подушку. — Откуда знаешь? — Баночки… так всегда бывает. — Точно? — Да! — Понятно. Сашенька взял меня за руку. — Ты меня не бросишь? — Нет. — Точно? — Да! Днём, во время прогулки, я пробрался на хоздвор, к ржавой бочке. Я хотел опустить в неё руки, но вода замёрзла, и я разбил тонкий лёд. К вечеру у меня поднялась температура, и меня оставили ещё на неделю. Сашенька очень радовался, мы вместе долго не спали. Утром я проснулся от громких звуков. Сашеньки не было, нянечка собирала его постель. Я вскочил с кровати. — Где Сашенька? Нянечка молчала. Я выбежал в коридор, схватил за руку сестру. — Сашенька! Где Сашенька? Сашенька-а-а! Меня подхватил на руки усатый доктор. — Тебе нельзя кричать! — Где Сашенька? — Его увезли. — Почему? — Так надо! Меня скоро выписали. Уходя, я не нашёл свой кораблик, наверно, Сашенька забрал его с собой.
Ква-ква
В моём дворе было всего четыре дома, а друзей и того меньше: второклассник Юра, девятилетний Колька и я — вот и вся наша дружная команда. Мы всегда что-нибудь придумывали и во что-то играли, где-то бегали, куда-то лазали, словом, находили себе самые разные развлечения. Тот день у нас не задался. Прослонявшись без дела, мы решили уже расходиться, как Юра вдруг резко обернулся. «Гля, поца, Жаба вышла!» Жабой была Оля, девочка-даун. Это было большое безобидное создание, всегда в одном и том же грязном зелёном платье и с такими же зелёными соплями на лице. Она всегда гуляла одна, в стороне ото всех, что-то тихо бормоча себе под нос, известное только ей одной. У Жабы были две удивительности. По одной она считала кошек своими куклами, наряжала их в разное тряпьё и везде таскала с собой, хватая несчастных, за что придётся. От другой она страдала сама. Дело в том, что Жаба необычно, очень по-особенному плакала, отрывисто квакая, словно потревоженная лягушка. Многие мальчишки во дворе специально её обижали, чтобы на потеху покуражиться над ней. «Айда поприкалываемся!» Колька сломал себе хлыстик. Мы с Юрой набрали мелких камушков и стёклышек и, окружив Жабу, принялись бросать ей по голым ногам. Она вертелась из стороны в сторону, поднимала ноги и что-то мычала, но никак не хотела плакать. Когда наши заряды кончились, Колька стеганул прутиком ей по коленям. Жаба замерла и от боли присела. Затем она затрясла головой, и слёзы покатились по её грязным щекам. Мы переглянулись. Представление не состоялось. Юра и Колька отошли на шаг, но я остался. Вытащив из кармана железный пистолет, я с силой ударил Жабу по спине. Я ожидал чего угодно, но, когда она встала, выпрямилась и с высоты с неподдельным удивлением посмотрела мне в глаза, мне стало плохо, и я выронил пистолет. Как-то сразу после этого я тяжело заболел и даже пропустил первую четверть в школе. Лишь к холодам, пошатываясь от слабости после больницы, я встретился со своими друзьями. Новости у них были тоже не ахти. Колька упал с велосипеда, сломал руку и был в гипсе, а у Юры развелись родители и его определили в продлёнку на весь день. Медленно шагая по двору, мы услышали истошное мяуканье и остановились. Возле стоящей у подъезда «Волги», как в горячке, металась Жаба. Она пыталась освободить из-под колеса придавленного котёнка и тянула его за задние лапы. Увидев нас, она съёжилась, но потом поднялась, подошла к Юре и принялась, брызгая слюной, ему что-то громко мычать. «Иди, иди, я не понимаю!» Юра попятился от неё назад. Тогда Жаба схватила Кольку за руку, но он резко оттолкнул её. «Теряемся, а то она мне вторую руку поломает». Колька тоже дал задний ход. В это время котёнок протяжно мяукнул и затих. Жаба, вся трясясь, боязливо подошла ко мне, остановилась, и, глядя мне прямо в глаза, заплакала. «Ква-ква-ква-ква!» Я её понял. Через минуту хозяин «Волги» откатил машину. Жаба схватила бездыханного котёнка на руки и, прижимая его к себе, быстро пошла прочь, но вдруг замедлила шаг и обернулась. Она смотрела на меня и улыбалась мне. Я сам видел. После этого случая Жаба исчезла. Взрослые пацаны говорили, что её определили в интернат или в психушку, но скоро о ней вообще забыли и больше не вспоминали никогда.
Ошейник
— Где этот гадёныш? Разъяренный отчим распахнул дверь. Вовка вздрогнул, спрятал деньги в носок. — Пятихатку ты взял? Отчим набычился, надел на шею толстую цепь с крестом. — Не кричи, голова раскалывается… Мать подтянула недопитую бутылку. — Заткнись, синька, а то и тебе достанется. Отчим поймал Вовку за руку, потащил из комнаты. — Не бейте, это не я! — Ты зачем деньги берёшь? На водку? — Нет! — Дурь куришь или клей нюхаешь? — Не надо, отпустите! Вовка вырвался, выскочил из квартиры, слетел по лестнице вниз. В подвале пятиэтажки было темно, но Вовка знал дорогу на ощупь. Он подлез под трубы и зажёг фонарик. — Вставай, Черныш! Есть будем! Пёс, скуля, встал и, поджав лапу, завилял хвостом. Вовка достал сосиски, положил на пол. — На, ешь! — Ты не скули, мне ещё хуже: мать пьёт, отчим озверел совсем, думаю, он нас из квартиры скоро выгонит. Вовка поправил собаке белый ошейник. — Вот, тогда к тебе приду, вместе будем! Вовка обнял собаку. Черныш дёрнулся, взвизгнул от боли. — Прости, я не хотел! Я тебе лекарство принесу, обещаю! Всё стихло. Вовка прислушался: кто-то сильно захрапел. — Пора! Он проскользнул в прихожую, нашёл куртку отчима, полез по карманам. Мелочь, ключи, бумажки… денег не было. Вовка хотел уже уйти, но, вдруг, увидел нож отчима. Он встал на цыпочки и взял его с полки. На пустыре пацаны за нож дали только сотню. Они же подсказали, где купить мазь. На еду денег совсем не оставалось, и Вовка вернулся во двор. Мусорные баки были полные, и Вовка залез на бак. Он стал искать и складывать съестное в пакет. — Во, даже колбаса есть! Вовка спрыгнул с бака. — Ой! Управдом, тетя Маша, схватила его за шиворот. — Тебя что, домой не пускают? — Это я для Черныша. У него лапа перебита! — Ты его лечишь? Вовка показал ей мазь. — Ему нужен ветеринар. — А он за деньги? — Ещё какие! У отчима попроси, пусть даст. Вовка повернулся, показал свой фонарь под глазом. — Уже дал! — Вставай, Черныш, лечиться будем! Пёс с трудом приподнялся, лизнул ему руку. Вовка вытащил тюбик, принялся мазать рану. Черныш заскулил. — Терпи! Я же твой друг! Вовка вытряхнул объедки из пакета. — Налетай! Тебе поправляться надо. Я решил: мы с тобой в тайгу уедем. Будем жить вдвоём в избушке, как в мультике. Ты будешь зайцев ловить, а я грибы и ягоды собирать. Не пропадём! Вовка замолк, затем вздохнул, отломил себе кусок засохшего кекса. Через час отчим стегал Вовку тонким ремнём, и его цепь раскачивалась, как маятник, и отсчитывала удары. Вовка прислушался, подлез под трубы. — Ты что, скулишь, Черныш? Пёс попыталась встать, но задрожал и рухнул на пол. — Вставай, родненький! Вовка схватил его за ошейник. — Я сейчас, Черныш, я доктора приведу! Я тебя не брошу! Вовка, влетел в комнату, метнулся к матери. — Где отчим? Не знаю… Отчим пришёл только под вечер. Вовка встретил его на пороге. — Я попросить хочу… — Что? Отчим разделся, снял с себя цепь положил на шкаф. — Я… мне деньги нужно! — Пошёл вон! Отчим оттолкнул его и зашёл в ванную. Когда зашелестела вода, Вовка придвинул табурет к шкафу, сверху подставил скамеечку. Затем залез, потянул к себе цепь. — Ба-бах! Пирамида качнулась и рухнула. Вовка сидел на полу, сжавшись в комок. Отчим надел на шею цепь, поправил крест. — Ну, что допрыгался, воришка! Вовка закрыл лицо руками. — Не трусь, не трону! Люди о тебе беспокоятся. Управдом приходил, участковый спрашивал. — Зачем? — Решать вопрос. Отчим полез в свою куртку. — Что решать? Вовка перестал дышать. — Вот что! Отчим развернулся, и к ногам Вовки упал белый ошейник. Вовку нашли на вторые сутки. Он лежал рядом с Чернышом. Участковый вытащил Вовку из-под труб, поставил на ноги. — Пойдём, нельзя тебе здесь. — Он — мой друг! — Его надо похоронить. Вовка зашмыгал носом. — Я не смог… я его бросил! Участковый крепко взял Вовку за руку. — Нет, парень, ты — настоящий друг. Самый настоящий!