Аннотация: О своей приверженности классической традиции не раз говорил сам И. А. Бунин. В данной статье предпринято сопоставление «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева с «Тёмными аллеями» и другими произведениями И. А. Бунина. Истоки тургеневских традиций в бунинском творчестве — в близости мировосприятия, обусловленного во многом сходством судеб, моральных, этических, философско-религиозных, эстетических взглядов двух писателей. Бунин продолжил художественное воссоздание картин русской жизни, начатое Тургеневым, его философские размышления о соотнесенности земного и вечного, о роли «естественного» — природного — начала в жизни человека, о силе любовного чувства, ставшего «сакральным центром» и заменившего постулаты религии, о равенстве всех перед лицом смерти. О сознательном следовании по тургеневским стопам свидетельствуют названия произведений Бунина — «Деревня», «Старуха», «Камень». На закате жизни оба обратились к воспоминаниям о молодости, о России. Трагедия «невозврата» — в прошлое, в молодость, в любовь — придаёт реальным событиям мистический ореол, поэтому в цикле Тургенева и в рассказах Бунина так много «снов», «видений». Важную роль в творчестве обоих играет «мифопоэтический хронотоп». Драматичность любовных коллизий в произведениях писателей обусловлена краткостью пребывания человека на земле, что возводит любовь в категорию мига. Сближает писателей и то, что они были поклонниками одного и того же женского типа, чертами которого наделяли своих героинь.
Annotation: I. A. Bunin not once spoke about his adherence to the classical tradition. In this article comparison of I. S. Turgenev’s «Poems in prose» with Bunin’s «Dark avenues» and other stories was made. The source of Turgenev’s tradition in Bunin’s works is in congeniality of worldview which is considerably derived from similarity of the destinies, moral, ethical, philosophic and spiritual, esthetic views of both writers. Bunin continued artistic depiction of Russian life scenes set up by Turgenev, his philosophic reflections on correlation between the earth and enternal, on the role of «natural» in human life, on the power of love, which can be the sacred center and substitute postulates of religion, on the equality of all man in the face of death. Of conscious adherence to Turgenev’s steps indicate the names of Bunin’s works — «The village», «Old bones», «Stone». In later life both writers turned to recollections of youth, of Russia. Tragedy of the «non-return» — of the past, youth, love — makes the real events mystic, that’s why in Turgenev’s cycle and in Bunin’s stories there are so many «dreams», «visions». «Mithopoetical chronotope» plays an important role in the works of both writers. Dramatics of love collisions in their works is determined by brevity of the human life, that draw love into «moment» category. The same female type which they adore and depict in their heroines also bring the writers together.
Ключевые слова: Тургенев, Бунин, традиция, таинственное, любовь, смерть.
Key words: Turgenev, Bunin, tradition, occult, love, death.
Многое сближает двух русских классиков — И. С. Тургенева и И. А. Бунина. Они близки по рождению: Иван Сергеевич Тургенев родился в Орле 9 ноября (28 октября ст. ст.) 1818 года, Бунин — в Воронеже 22 октября (10 октября) 1870 года, но детство и отрочество, как и Тургенев, провёл близ Орла — на хуторе Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии. Оба гордились своими дворянскими корнями, бесконечно любили русскую природу, прекрасно знали особенности русского характера, с гордостью носили имя, с которым во всём мире ассоциируется понятие «русский», — Иван, оба умерли на чужбине.
С Орлом связаны самые яркие воспоминания юности Бунина: ночь в гостинице, описанием которой в «Жизни Арсеньева» восхищался французский исследователь Ш. Ледре. Именно на языке Тургенева, подчёркивает критик, изображён молодой человек, сидящий «на железном балкончике своего номера, над уличным фонарём, горевшим под деревом…», и очень милая сцена, происходящая под балконом: «Внизу взад и вперёд шли с говором, смехом и огоньками папирос гуляющие, напротив, в больших домах, были открыты окна, а за ними видны освещённые комнаты, люди, сидящие за чайным столом или что-то делающие, — чья-то чужая, манящая жизнь, на которую глядишь в такие часы с особенно обострённой наблюдательностью…» [2, т. 6, 194.] По мнению французского критика, эта сцена и манера её передачи напоминают нам «до такой степени, что можно ошибиться», некоторые страницы «Аси» Тургенева [1, 56].
Следующее эпохальное событие в жизни Бунина — встреча с Варварой Пащенко в редакции газеты «Орловский вестник» (в романе — Лика и газета «Голос») — теснейшим образом связано с тургеневскими местами: с «давно необитаемым домом» в старом саду, где когда-то жила одна из тургеневских героинь… «Лиза, Лаврецкий, Лемм… И мне страстно захотелось любви» [2, т. 6, 194], — признаётся герой романа. Здесь, на орловском вокзале, юный Арсеньев, герой романа «Жизнь Арсеньева», встретил «великокняжеский поезд», который сопровождал представитель царской фамилии — «ярко-рыжий гигант» в красном доломане; его смерть в Париже через десятки лет болью отзовётся в сердце бунинского героя.
Произведения Тургенева были частью жизни Бунина, историю любви его героев он воспринимал как что-то очень личное. В письме к В. Пащенко (5 сентября 1990 г.) Бунин пишет, что перечитал тургеневский «Дым», и роман произвёл на него сильное впечатление, однако «злобное волнение» вызвал образ Ирины: «Литвинов в дураках — она его вовсе не любила. При сильной любви нельзя таких шуток проделывать» [4], — возмущается автор письма, вероятно, предчувствуя, что нечто подобное может произойти и в его жизни.
Приближение старости, жизнь вне родины обострили тоску по навсегда ушедшему, и корни этой тоски уходили в Россию. На наш взгляд, лирический шедевр Тургенева «Стихотворения в прозе» вполне сопоставим с «Тёмными аллеями» Бунина, которые также можно отнести к этому жанру; признаки его — лирический пафос, музыкальность, философичность, мифопоэтическое начало, одномоментность происходящего, отсутствие основных элементов сюжета — характерны и для цикла бунинских новелл. Сюжетная интрига в «малом жанре» никогда не была у Бунина в центре внимания; для него важны атмосфера, тон повествования, в них — истинный драматизм, и в этом он тоже последователь Тургенева.
О сознательном следовании по тургеневским стопам свидетельствует «перекличка» названий произведений, в которых Бунин или развивает мысли Тургенева, или спорит с ним. «Деревня», стихотворение в прозе, с которого начинается цикл Тургенева, — прямая антитеза бунинской «Деревне»: безбрежные просторы России, идиллические картины русской жизни на фоне природной гармонии: «Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами. И дымком где-то пахнет, и травой…» [6, т. 10, 125], богатое крестьянское житьё: опрятные амбары, избы с тесовыми крышами, с «крутогривыми коньками» на них, расписные ставни, кошки на завалинках, «русокудрые парни» и «круглолицые молодки» — широкая картина «довольства, покоя, избытка русской вольной деревни» [6, т. 10, 126]. Как не похожа эта деревня на нищую, убогую и своим материальным состоянием, и своей духовностью деревню Бунина! Природное богатство русской земли в сознании Кузьмы Красова никак не соотносится с картинами дикой деревенской жизни: мужик на завалинке, «краше в гроб кладут»; девчонка, нажёвывающая для ребёнка «соску из чёрного хлеба»; караульщик Аким, впустивший к жене «в клеть» за пятиалтынный чужого мужика [2, т. 3, 81–89]; «самый нищий и бездельный мужик во всей деревне Серый», с гордостью рассказывающий о том, как ловко выдал замуж свою дочь Матрёну; Дениска, «смертным боем» бьющий своего отца; Молодая, готовая выйти замуж за «зверя, дикаря» Дениску, лишь бы не остаться одной…
Драматические судьбы Молодой, Однодворки, Настасьи Петровны из «Деревни» продолжает героиня рассказа «Старуха» (1916), у которой муж «разбойник и пьяница», а она обречена на «чужие углы» и поборы под окнами. А ведь прошло всего чуть больше тридцати лет! Думается, что дело здесь не столько во времени, сколько в авторском взгляде. Тургеневу последних лет жизни издалека, из Франции, тоскующему по России, деревня, как неотъемлемая часть русской жизни, представляется именно такой — благополучной и сытой. Бунину, поневоле ввергнутому в бурный водоворот событий 1905–1907 годов, в деревне, в мужике видится главный рассадник стихийности — залог будущего неблагополучия России.
«Старуха» — одно из первых пророческих видений, многообразно представленных в «Стихотворениях в прозе». В 1878 году, за пять лет до смерти, Тургенев, ощутивший в себе признаки старости, не мог не думать о неизбежности смерти. «Не уйдёшь!» — грозит лирическому герою преследующая его уродливая, беззубая старуха. Бунину 1910-х годов, увлечённому философией буддизма, также близка тема суетности жизни, обманчивости наслаждений. В рассказе «Старуха» он говорит о всеобщем притворстве, воплощением которого становится театр — аналог жизни реальной. В духе буддизма Бунин подчёркивает временный характер контраста: богатство — бедность, молодость — старость, смех — слёзы. Тяжёлая жизнь деревни и «истинно разливанное море веселия» в далёкой столице — всё это теряет смысл, становится ничтожным и ненужным в свете единства всех перед лицом смерти.
Стихотворение в прозе «Камень» строится на аллегории: камень — воплощение вечности, его столетия омывают волны, ласкают и вновь возвращаются в океан. Лирический герой сравнивает камень с собственным сердцем, сердцем доживающего жизнь человека, на которое «недавно со всех сторон хлынули молодые женские души» [6, т. 10, 182]. У Бунина «Камень» (1908) — большой рассказ о путешествии в Иерусалим, по святым местам. Священный город представляется путешественнику «каменным коридором», а «глыба гигантского камня», когда-то бывшего центром святилища царя Соломона, ныне разрушенного, — оплотом вечности, противостоящим всему тому, что создано человечеством со времен Соломона.
Противопоставление вечности природы и мгновения человеческой жизни продолжают «Разговор» Тургенева и «Господин из Сан-Франциско» Бунина. Двум каменным «громадам», «великанам» в «стихотворении» Тургенева, для которых «тысячи лет — одна минута», копошащиеся внизу люди кажутся «козявками», «двуножками», и вечной природе нет дела до их ничтожных судеб [6, т. 10, 127]. После смерти господина из Сан-Франциско ничего не изменилось в природе: утром всё так же «озолотилась против солнца, восходящего за далёкими синими горами Италии, чистая и чёткая вершина Монте-Соляро», продолжала жить «целая страна, радостная и прекрасная», и туманно-лазурными, ещё по-утреннему зыбкими были «массивы Италии, её близких и далёких гор, красоту которых бессильно выразить человеческое слово» [2, т. 4, 326].
Тема неизбежности «ухода» и равенства всех перед лицом смерти — неважно, кто ты: человек или представитель животного мира («Собака» — «Сны Чанга»), друг или соперник («Соперник» — «Братья») — разносторонне представлена в творчестве Тургенева и Бунина. Вдруг обнажившиеся черепа гостей в «пышно освещённой зале» («Черепа») или «льдистая, грохочущая волна», уносящая всех в «темноту вечную» («Конец света») у Тургенева, настигнутый внезапно «ударом» в расцвете своих планов на жизнь господин из Сан-Франциско, князь и юродивый, упокоившиеся в соседних могилах («Иоанн Рыдалец») у Бунина, безвременно ушедшая жена молодого извозчика (Тургенев, «Маша»), «задавленная, замятая толпой» Александра Васильевна (Бунин, «Чаша жизни») — это свидетельства бренности всего земного и одновременно — равнодушия Бога к людским страданиям.
Мотив конца жизни главенствует в «Стихотворениях в прозе», в «Кларе Милич», в лирической миниатюре «Песнь торжествующей любви» Тургенева и в произведениях Бунина: «Жизнь Арсеньева», «Тёмные аллеи». И Тургенев, и Бунин создавали свои «закатные» произведения на заключительном этапе жизни: Тургенев — в конце 70-х — в начале 80-х годов XIX века, Бунин в 30-40-е годы века ХХ, вдали от родины, от той «срединной России», с которой были связаны воспоминания о молодости, близких людях, родной природе, первой любви. Осознание невозможности возврата на родину, в молодость, чувство старости, овладевающее человеком постепенно, но неуклонно; гораздо более обострённое, чем в молодые годы, чувство смерти придают последним произведениям писателей трагический оттенок. «Под гору пошла дорога» — метафора заката жизни, старости, которую выводит лирический герой стихотворения в прозе «Старик». «Сожмись и ты, уйди в свои воспоминания… не гляди вперёд, бедный старик!» [6, т. 10, 154] — советует герою и самому себе Тургенев. Тех же принципов придерживается и лирический герой Бунина.
Трагедия «невозврата» — в прошлое, в молодость, в любовь — придаёт когда-то реальным событиям и людям мистический ореол, поэтому в цикле Тургенева так много «снов», «видений», всё окутано фантастической дымкой: видение преследующей путника смерти («Старуха»), во сне герою чудится гигантская волна, уничтожающая всё на своем пути («Конец света»), воплощением любви и счастья становится лодка, которой во сне правит не ветер, «а наши собственные играющие сердца» [6, т. 10, 153] («Лазурное царство»). «Снилось мне» — так начинается стихотворение в прозе «Насекомое», где предвестником смерти становится «странная муха»; видение в церкви, когда среди «русых крестьянских голов» возникает лицо, «похожее на все человеческие лица», но чувствовалось, что это Христос («Христос»). В «стихотворении» «Встреча» смерть приходит к герою во сне в разных обличиях — старухи, молодой женщины; «благоговейный страх» в отношении к природе герой ощущает тоже во сне («Природа»); герою «Последнего свидания» «чудилась» встреча с умершей возлюбленной: «высокая, тихая, белая женщина соединила наши руки… Она навсегда примирила нас» [6, т. 10, 147]. Этот ряд тургеневских «видений» и «снов» можно продолжить, и в их контексте сама жизнь предстаёт как некое сновидение, конец которого неизбежен.
У Бунина также проявляется «склонность к обобщению таинственных явлений природы», «своеобразный мистический уклон… но этот мистицизм так прикрепился к реальному, так связался с ним, что не знаешь, где кончается одно и начинается другое» [3, 475]. Архиреальная картина дана в начале рассказа «Иоанн Рыдалец»: село Грешное, вокзал, «великолепный поезд», пассажиры, прогуливающиеся по перрону, — генерал, англичанин, и представители местного населения — мужик, жандарм; всё обыденно и просто, но эта картинка реальной жизни, как и главный контраст в рассказе: юродивый — князь — помогает раскрыть глубинный смысл противопоставлений: суетность жизни, ничтожность сиюминутных страстей и желаний — единство всех перед неизбежностью смерти.
В рассказе «Святые» (1914) Бунин продолжает противопоставление жизни видимой и мнимой. Видимая жизнь — это «весёлая, праздничная жизнь» богатого дома, блеск свечей, игра в карты, стол, «уставленный закусками, посудой и разноцветными графинами» [2, т. 4, 233], а в холодных «дядиных комнатах» — бывший слуга Арсенич, приходивший «раза два-три в год повидать своих господ» [2, т. 4, 234]. В этом рассказе, как и в других, созданных в 1910-е годы, наиболее полно выразились религиозные предпочтения Бунина, так до конца не прояснённые ни им самим, ни многочисленными критиками. Христианское начало дополняет увлечение буддизмом, в итоге, и над тем, и над другим нависает угроза разоблачения. Отсутствие подлинной религиозности сближает героев Тургенева и Бунина с их создателями.
Мифологическое сознание, обладателями которого были и Тургенев, и Бунин, основано на идее вечного повторения, вечного движения по кругу в бесконечном разомкнутом пространстве, где границы между реальным и иллюзорным размыты. Миф помогает восстановить разрушенное, найти некий архетип. Природа является вечным наблюдателем жизни человечества, именно она составляет «мифопоэтический хронотоп» [5, 341]. Возникает мифопоэтическая модель мира, где путь понимается как движение «к сакральному центру… вплоть до совмещения себя с этим сакральным центром, обозначающим полноту благодати, причастия, освящённости» [5, 341].
В тургеневско-бунинском мире «сакральным центром» является любовь. «Великое, несметное множество грехов прикрывает любовь» [2, т. 4, 241], — утверждает Арсенич, рассказывая маленьким барчукам истории двух грешников, Елены, «алчной блудницы» [2, т. 4, 237], которая, «полюбивши одного до гробовой доски», была изгнана из монастыря, куда пришла за помощью, а после смерти была объявлена святой, и Вонифатия, «отпетого бокутира, беспутной головушки» [2, т. 4, 242], живущего в грехе с «госпожой Аглаидой», который «принял мечное сечение», вступившись за «святых христиан». Завесу над «чудесами» приоткрывает финальная фраза рассказчика: «Грешный человек, — уж очень мне его кураж нравится» [2, т. 4, 246], — подводит итог подвигам Вонифатия Арсенич. «Кураж» — то, что делает человека существом земным, вопреки обещаниям рая в загробной жизни, нирваны взамен сансары; он радуется каждому мигу жизни, какой бы тяжкой она ни была. Арсенич, который «округ господ весь свой век куковал», признаётся: «И кабы моя воля, прожил бы я на свете тыщу лет!» [2, т. 4, 242.] Героиня рассказа «Аглая» (1916), став «невестою небесною», принесла обители и отшельнику о. Родиону «славу будущую» и богатство. Но оказалось, что «с лицом человеческим» не так легко расстаться. Как и в случае с Арсеничем, слова умирающей Аглаи обращены были не к небу, не к обители и не к о. Родиону, а к земле: «И тебе, мати-земля, согрешила есмь душой и телом — простишь ли меня?» [2, т. 4, 369.]
Борьба между прекрасным мигом земной жизни и обречённостью человека на исчезновение наиболее полно отражается в любви. «Окрылённая» любовь героев Тургенева, которая поднимает и уводит человека «от ограниченной земной сферы в бесконечную даль» [1, 29], постоянна и среди героев Бунина.
Земляки-писатели были поклонниками одного и того же женского типа: в не слишком длинных «донжуанских списках» обоих — яркие брюнетки, с крупными чертами лица и огромными прекрасными глазами: Полина Виардо, Ольга Тургенева, Юлия Вревская, Мария Савина — Варвара Пащенко, Анна Цакни, Вера Муромцева, Галина Кузнецова. Вот как представляет свою возлюбленную лирический герой автобиографической исповеди Тургенева «Довольно»: «…а я воображу, что ты сидишь передо мною и глядишь на меня твоими ласковыми и в то же время почти до строгости внимательными глазами. О незабываемые глаза! <…> Кто принимает в свою душу ваш взгляд — этот взгляд, который как будто вытекает из неведомой глубины, подобно тем таинственным ключам, как вы, и светлым, и тёмным, которые бьют на самом дне тесных долин, под навесами скал» [6, т. 7, 222].
Глаза княгини Р. в «Отцах и детях» объясняют фатальную привязанность к ней красавца-аристократа Павла Петровича Кирсанова: «Во всём лице её только и было хорошего, что глаза, и даже не самые глаза — они были невелики и серы, — но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд» [6, т. 7, с. 30]. А вот портрет Варвары Павловны Коробьиной, будущей жены Лаврецкого: «…чуткая, молодая кровь играла в каждой черте её смуглого, круглого, миловидного лица; изящный ум сказывался в прекрасных глазах, внимательно и мягко глядевших из-под тонких бровей» [6, т. 6, 44]. Зина Засекина «озарила» героя «Первой любви» «ясным и быстрым взглядом… Когда глаза её, большей частью полуприщуренные, открывались во всю величину свою, — её лицо изменялось совершенно: точно свет проливался по нём» [6, т. 6, 311].
Надежда в «Тёмных аллеях» Бунина — «темноволосая, чернобровая, с тёмным пушком на верхней губе…». У Музы Граф («Муза») — «глаза цвета жёлудя, на длинных ресницах, на лице и на волосах под шляпкой блестят капли дождя» [2, т. 7, 31]; «тёмные волосы, ясный взгляд» у героини «Позднего часа»; смуглая кожа, чёрные глаза и чёрные брови у Руси («Руся»). Валерия — «с густыми тёмными волосами, с бархатными бровями, почти сросшимися, с грозными глазами цвета чёрной крови, с горячим тёмным румянцем на загорелом лице» [2, т. 7, 82] («Зойка и Валерия»). Женщина «с чёрными волосами на прямой пробор и чёрными глазами» — героиня рассказа «В Париже» [2, т. 7, 111]. «А у нее красота была какая-то индейская, персидская: смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как чёрный соболий мех, брови, чёрные, как бархатный уголь, глаза» [2, т. 7, 240], — такова героиня «Чистого понедельника». Внешнее сходство рождает и близость духовную.
Трагическое в любовных коллизиях героев Тургенева и Бунина обусловлено краткостью пребывания человека на земле. «Ну да, человек полюбил, загорелся, залепетал о вечном блаженстве, о бессмертных наслаждениях, смотришь: давным-давно уже нет следа того червя, который выел последний остаток его иссохшего языка», — размышляет герой «автобиографической исповеди» «Довольно» [6, т. 7, 211]. «Угнетающее сознание названного противоречия было способно приводить автора „Отцов и детей“ к крайнему пессимизму, порой отчаянию», — пишет современный исследователь [3, 13]. Причины любовной трагедии неизменны: «бессмертное» любовное счастье оказывается невозможным, только разлука или смерть могут длить любовь вечно. Это хорошо понимают герои Тургенева: «У счастья нет завтрашнего дня; у него есть настоящее — и то не день, а мгновение», — утверждает герой повести «Ася». У Бунина любовь возведена в категорию мига: герои и героини «Солнечного удара», «Визитных карточек», «Руси», «Чистого понедельника», «Митиной любви», других рассказов, переживая минуты счастья, понимают его кратковременность и зыбкость. И хотя любовь у обоих писателей возведена в категорию мига, жизнь без неё теряет всякий смысл.
Подводя итоги, следует сказать, что в творчестве И. А. Бунина имеет место целый ряд «перекличек» с творчеством И. С. Тургенева, и это не просто единичные совпадения сюжетно-тематического, образного, стилевого плана. Общность рождается из близости мировосприятия, этических, философско-религиозных, эстетических взглядов двух писателей. Бунин продолжил художественное воссоздание картин русской жизни, столь полно представленное в творчестве Тургенева, его философские размышления о соотнесенности земного и вечного, о силе любовного чувства и разнообразии проявления его в человеческих отношениях.
Литература
1. Ledré Ch. Trois romanciers russes: I. Bounine, A. Kouprine, M. Aldanov. Nouvelles éditions latines. Paris, 1930.
2. Бунин И. А. Собрание сочинений. В 9 т. М., 1965.
3. Недзвецкий В. А. Любовь в жизни тургеневского героя // Литература в школе. 2006. № 11. С. 11–14.
4. ОГЛМТ. Ф. 14 (И. А. Бунин). Ед. хр. 12.
5. Топоров В. Н. Пространство // Мифы народов мира. М., 1992. Т. 2. С. 341.
6. Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем. В 30 т. М., 1970.
