

Приехав в 1914 году в Россию, Герберт Уэллс на наивный вопрос газетного репортёра: «Сколько сегодня в Англии великих писателей?» ответил с истинно английским ехидным юмором и не без некоторого самодовольства: «Шесть — я, Шоу, Голсуорси, Киплинг, Конрад и Моэм».
Уэллс попал в точку. Все шестеро (включая и его) прописаны в пантеоне английской словесности и в обозримом будущем там останутся. Во всяком случае, их помнят и читают. Любимцы фортуны, властители дум, избранники богов? Может быть. Их судьбы завидны в сравнении с участью тех, кто забыт.
Забыть можно то, что было. Небывшее забыться не может. Следовательно, забытые писатели забыты только потому, что в своё время были известны — более или менее. А вот чем и кому они были известны, воспринимались ли современниками как писатели, а стало быть, на какой статус могут претендовать — забытых или новооткрытых, — это отдельные непростые вопросы. Да и сама категория забытости не должна напрямую толковаться как полное забвение. Скорее — как волнообразные уходы и возвращения, синусоида со взлётами и падениями.
Характерно, что тени недооценки, неадекватной самооценки и частичного забвения витали даже над головами общепризнанных корифеев литературы.
Правившие во времена Английской республики пуритане сожгли театры, разогнали актёрские труппы и едва не вычеркнули из истории имя Уильяма Шекспира; великий драматург долгое время считался вульгарным дикарём, и его репутацию лишь в начале XVIII столетия восстановил гениальный актер Дэвид Гаррик. Франсуа Вольтер мнил себя величайшим драматургом и несравненным эпическим поэтом — но где сейчас его раздирательные трагедии и кто читает его утомительно длинные поэмы? А вот его небольшие и остроумные философские повести до сих пор живы и пользуются успехом. Даниэль Дефо написал свыше 500 произведений, из которых особенно высоко оценивал поэму «Чистопородный англичанин» и трактат «Политическая история дьявола», а к «Робинзону Крузо» и «Молль Флендерс» относился как к проходным вещицам, накаляканным для заработка. Лондонцы хорошо знали талантливого гравёра и рисовальщика Уильяма Блейка, но не желали признавать Блейка-поэта. Американец Герман Мелвилл умер едва ли не в нищете, а мелвилловский бум начался ровно тридцать лет спустя.
И такое на каждом шагу. Не помогают даже анналы, специально созданные для того, чтобы никто не был забыт и ничто не забылось.
Вот, к примеру, изданный в Москве в 1987 году «Литературный энциклопедический словарь», последние официальные писательские святцы советского канона. Нашего Сигизмунда Кржижановского в нём нет; из «не наших» нет Умберто Эко и Жозе Сарамаго — стало быть, забыты или никогда не существовали. И это при том, что на момент выхода словаря один давно уже был покойник, а двое благополучно здравствовали, и их слава гремела на всю читающую Европу.
Особенно показателен трудоёмкий и пыльный эксперимент — пойти в Российскую государственную библиотеку, поднять подшивки русских литературных журналов 1840–1880-х годов и внимательно их пролистать. Впечатление незабываемое. Кипит бурная литературная жизнь, критико-публицистический контекст эпохи густ и непродираем, страсти рвутся в клочья — и какими же скромными и рядовыми выглядят все эти Толстые, Тургеневы, Достоевские, Гончаровы на фоне блистательных громких имён, к которым приковано внимание тогдашней читающей публики! Сколько их, этих имён; какие драконистые заглавия, какие эпохальные романы с продолжениями и без, каков накал критической перебранки по их поводу, какие библейские по тону пророчества звучат в адрес иных творцов: «Без сомнения, роман NN окажет самое благотворное воздействие на настроения в российском обществе, ибо поставленные в нём проблемы общественного служения поистине животрепещущи и не могут не затронуть чувствительное сердце гражданина, а благодарные потомки не раз будут возвращаться к этим пламенным страницам, дабы почерпнуть в них священный огонь бескорыстной любви…» Потомки попались неблагодарные — и сам NN, и его многочисленные романы давно канули в Лету и остались предметом разве что для библиографических разысканий; пробовать в наши дни читать сочинения NN — всё равно что жевать песок.
«Их много. Им немыслим счёт. Их тьма. Они шумят в миноре…» — писал Борис Пастернак в стихотворении