При­ехав в 1914 го­ду в Рос­сию, Гер­берт Уэл­лс на на­ив­ный во­прос га­зет­но­го ре­пор­тёра: «Сколь­ко се­год­ня в Ан­глии ве­ли­ких пи­са­те­лей?» от­ве­тил с ис­тин­но ан­глий­ским ехид­ным юмо­ром и не без не­ко­то­ро­го са­мо­до­вольст­ва: «Шесть — я, Шоу, Гол­су­ор­си, Кип­линг, Кон­рад и Мо­эм».

Уэл­лс по­пал в точ­ку. Все шес­те­ро (вклю­чая и его) про­пи­са­ны в пан­те­о­не ан­глий­ской сло­вес­нос­ти и в обо­зри­мом бу­ду­щем там оста­нут­ся. Во вся­ком слу­чае, их пом­нят и чи­та­ют. Лю­бим­цы фор­ту­ны, влас­ти­те­ли дум, из­бран­ни­ки бо­гов? Мо­жет быть. Их судь­бы за­вид­ны в срав­не­нии с участью тех, кто за­быт.

За­быть мож­но то, что бы­ло. Не­быв­шее за­быть­ся не мо­жет. Сле­до­ва­тель­но, за­бы­тые пи­са­те­ли за­бы­ты толь­ко по­то­му, что в своё вре­мя бы­ли из­вест­ны — бо­лее или ме­нее. А вот чем и ко­му они бы­ли из­вест­ны, вос­при­ни­ма­лись ли со­вре­мен­ни­ка­ми как пи­са­те­ли, а ста­ло быть, на ка­кой ста­тус мо­гут пре­тен­до­вать — за­бы­тых или но­во­от­кры­тых, — это от­дель­ные не­про­с­тые во­про­сы. Да и са­ма ка­те­го­рия за­бы­тос­ти не долж­на на­пря­мую тол­ко­вать­ся как пол­ное заб­ве­ние. Ско­рее — как вол­но­об­раз­ные ухо­ды и воз­вра­ще­ния, си­ну­со­и­да со взлёта­ми и па­де­ни­я­ми.

Ха­рак­тер­но, что те­ни не­до­оцен­ки, не­аде­кват­ной са­мо­оцен­ки и час­тич­но­го заб­ве­ния ви­та­ли да­же над го­ло­ва­ми об­щеп­риз­нан­ных ко­ри­фе­ев ли­те­ра­ту­ры.

Пра­вив­шие во вре­ме­на Ан­глий­ской рес­пуб­ли­ки пу­ри­та­не со­жгли те­ат­ры, разо­гна­ли ак­тёр­ские труп­пы и ед­ва не вы­черк­ну­ли из ис­то­рии имя Уиль­я­ма Шек­с­пи­ра; ве­ли­кий дра­ма­тург дол­гое вре­мя счи­тал­ся вуль­гар­ным ди­ка­рём, и его ре­пу­та­цию лишь в на­ча­ле XVIII сто­ле­тия вос­ста­но­вил ге­ни­аль­ный ак­тер Дэвид Гар­рик. Фран­суа Воль­тер мнил се­бя ве­ли­чай­шим дра­ма­тур­гом и не­срав­нен­ным эпи­чес­ким по­этом — но где сей­час его раз­ди­ра­тель­ные тра­ге­дии и кто чи­та­ет его уто­ми­тель­но длин­ные по­эмы? А вот его не­боль­шие и ост­ро­ум­ные фи­ло­соф­ские по­вес­ти до сих пор жи­вы и поль­зу­ют­ся успе­хом. Да­ни­эль Де­фо на­пи­сал свы­ше 500 про­из­ве­де­ний, из ко­то­рых осо­бен­но вы­со­ко оце­ни­вал по­эму «Чис­то­по­род­ный ан­гли­ча­нин» и трак­тат «По­ли­ти­чес­кая ис­то­рия дья­во­ла», а к «Ро­бин­зо­ну Кру­зо» и «Молль Флен­дерс» от­но­сил­ся как к про­ход­ным ве­щи­цам, на­ка­ля­кан­ным для за­ра­бот­ка. Лон­дон­цы хо­ро­шо зна­ли та­лант­ли­во­го гра­вёра и ри­со­валь­щи­ка Уиль­я­ма Блей­ка, но не же­ла­ли при­зна­вать Блей­ка-по­эта. Аме­ри­ка­нец Гер­ман Мел­вилл умер ед­ва ли не в ни­ще­те, а мел­вил­лов­ский бум на­чал­ся ров­но трид­цать лет спус­тя.

И та­кое на каж­дом ша­гу. Не по­мо­га­ют да­же ан­на­лы, спе­ци­аль­но со­здан­ные для то­го, что­бы ни­кто не был за­быт и ни­что не за­бы­лось.

Вот, к при­ме­ру, из­дан­ный в Моск­ве в 1987 го­ду «Ли­те­ра­тур­ный эн­цик­ло­пе­ди­чес­кий сло­варь», по­след­ние офи­ци­аль­ные пи­са­тель­ские свят­цы со­вет­ско­го ка­но­на. На­ше­го Си­гиз­мун­да Кр­жи­жа­нов­ско­го в нём нет; из «не на­ших» нет Ум­бер­то Эко и Жо­зе Са­ра­ма­го — ста­ло быть, за­бы­ты или ни­ког­да не су­щест­во­ва­ли. И это при том, что на мо­мент вы­хо­да сло­ва­ря один дав­но уже был по­кой­ник, а двое бла­го­по­луч­но здравст­во­ва­ли, и их сла­ва гре­ме­ла на всю чи­та­ю­щую Ев­ро­пу.

Осо­бен­но по­ка­за­те­лен тру­до­ём­кий и пыль­ный экс­пе­ри­мент — пой­ти в Рос­сий­скую го­су­дар­ст­вен­ную биб­лио­те­ку, под­нять под­шив­ки рус­ских ли­те­ра­тур­ных жур­на­лов 1840–1880-х го­дов и вни­ма­тель­но их про­лис­тать. Впе­чат­ле­ние не­за­бы­ва­е­мое. Ки­пит бур­ная ли­те­ра­тур­ная жизнь, кри­ти­ко-пуб­ли­цис­ти­чес­кий кон­текст эпо­хи густ и не­про­ди­ра­ем, страс­ти рвут­ся в клочья — и ка­ки­ми же скром­ны­ми и ря­до­вы­ми вы­гля­дят все эти Тол­с­тые, Тур­ге­не­вы, До­сто­ев­ские, Гон­ча­ро­вы на фо­не бли­ста­тель­ных гром­ких имён, к ко­то­рым при­ко­ва­но вни­ма­ние тог­даш­ней чи­та­ю­щей пуб­ли­ки! Сколь­ко их, этих имён; ка­кие дра­ко­ни­с­тые за­гла­вия, ка­кие эпо­халь­ные ро­ма­ны с про­дол­же­ни­я­ми и без, ка­ков на­кал кри­ти­чес­кой пе­ре­бран­ки по их по­во­ду, ка­кие биб­лей­ские по то­ну про­ро­чест­ва зву­чат в ад­рес иных твор­цов: «Без со­мне­ния, ро­ман NN ока­жет са­мое бла­го­твор­ное воз­дейст­вие на на­стро­е­ния в рос­сий­ском об­щест­ве, ибо по­став­лен­ные в нём про­бле­мы об­щест­вен­но­го слу­же­ния по­ис­ти­не жи­вот­ре­пе­щу­щи и не мо­гут не за­тро­нуть чувст­ви­тель­ное серд­це граж­да­ни­на, а бла­го­дар­ные по­том­ки не раз бу­дут воз­вра­щать­ся к этим пла­мен­ным стра­ни­цам, да­бы по­черп­нуть в них свя­щен­ный огонь бес­ко­рыст­ной люб­ви…» По­том­ки по­па­лись не­бла­го­дар­ные — и сам NN, и его мно­го­чис­лен­ные ро­ма­ны дав­но ка­ну­ли в Ле­ту и оста­лись пред­ме­том раз­ве что для биб­лио­гра­фи­чес­ких ра­зыс­ка­ний; про­бо­вать в на­ши дни чи­тать со­чи­не­ния NN — всё рав­но что же­вать пе­сок.

«Их мно­го. Им не­мыс­лим счёт. Их тьма. Они шу­мят в ми­но­ре…» — пи­сал Бо­рис Пас­тер­нак в сти­хотво­ре­нии «Вол­ны» из цик­ла «Вто­рое рож­де­ние». При­ме­ни­тель­но к си­ту­а­ции за­бы­тых пи­са­те­лей ци­та­та бо­лее чем под­хо­дя­щая.

Если Ва­си­лий Тро­фи­мо­вич На­реж­ный (1780–1825) ещё па­мя­тен как один из пер­вых чи­та­бель­ных рус­ских про­за­и­ков, если Пётр Дмит­ри­е­вич Бо­бо­ры­кин (1836–1921) за­пом­нил­ся ред­кост­ным дол­го­ле­ти­ем и ав­тор­ст­вом ро­ма­на «Ва­си­лий Тёр­кин», если Иг­на­тий Ни­ко­ла­е­вич По­та­пен­ко (1856–1929) в си­лу сво­ей ис­клю­чи­тель­ной про­ныр­ли­вос­ти и вез­де­сущ­нос­ти уве­ко­ве­чен мно­ги­ми ме­му­а­рис­та­ми — то о твор­чест­ве Ра­фа­и­ла Зо­то­ва (1795–1871) и его сы­на Вла­ди­ми­ра Зо­то­ва (1821–1896), брать­ев Се­мё­на Ни­ка­но­ро­ви­ча и Дмит­рия Ни­ка­но­ро­ви­ча Каф­ты­ре­вых (со­от­вет­ст­вен­но 1843 — не ра­нее 1903 и 1847–1877), Алек­сея Ан­ти­по­ви­ча По­те­хи­на (1829–1908), Кон­стан­ти­на Пет­ро­ви­ча Ма­саль­ско­го (1802–1861), кня­зя Вла­ди­ми­ра Пет­ро­ви­ча Ме­щер­ско­го (1839–1914), Бо­ле­с­ла­ва Ми­хай­ло­ви­ча Мар­ке­ви­ча (1822–1884), Гри­го­рия Алек­сан­дро­ви­ча Мач­те­та (1852–1901), Ива­на Ти­мо­фе­е­ви­ча Ка­лаш­ни­ко­ва (1797–1863) и Ни­ко­лая Иль­и­ча Зря­хо­ва (1782 или 1786–1846?) на­ша па­мять не со­хра­ни­ла да­же сла­бых оста­точ­ных вос­по­ми­на­ний. В своё вре­мя ши­ро­ко из­вест­ные — мас­со­во из­да­вав­ши­е­ся, чи­тав­ши­е­ся вза­хлёб — эти ав­то­ры слов­но рас­тво­ри­лись в ли­те­ра­тур­ном мо­ре, а в от­но­ше­нии по­рож­дён­ных ими текс­тов ис­пол­ни­лось пуш­кин­ское про­ро­чест­во об «узо­ре над­пи­си над­гроб­ной на не­по­нят­ном язы­ке». И это при том, что о ро­ма­нах ир­ку­тя­ни­на Ка­лаш­ни­ко­ва сам Пуш­кин вы­ска­зал­ся со­чувст­вен­но, а Горь­кий по­мя­нул его «Кам­ча­дал­ку» в по­вес­ти «В лю­дях»; при том, что лу­боч­ные ро­ма­ны Ни­ко­лая Зря­хо­ва («Да­гес­тан­ский плен­ник, или Не­умо­ли­мый мсти­тель») вы­дер­жи­ва­ли по 35–40 из­да­ний, ста­но­ви­лись объ­ек­та­ми под­ра­жа­ний и (ве­ли­кая честь) ухо­ди­ли в фольк­лор­ную сре­ду.

По­че­му? За что? По­про­бу­ем вы­дви­нуть ги­по­те­зу.

Если пи­са­тель за­быт — это ещё не зна­чит, что он без­да­рен. Судь­ба Си­гиз­мун­да Кр­жи­жа­нов­ско­го — при­мер тща­тель­но ор­га­ни­зо­ван­но­го, ис­кус­ст­вен­но­го, пла­но­мер­но­го за­бы­ва­ния та­лан­та, ря­дом с ко­то­рым не­ко­то­рые со­вре­мен­ные ему да­ро­ва­ния не бы­ли вид­ны и в мик­ро­скоп. Са­мое пе­чаль­ное — что по­следст­вия та­ко­го це­ле­на­прав­лен­но­го за­бы­ва­ния-из­нич­то­же­ния в слу­чае с Кр­жи­жа­нов­ским ока­за­лись поч­ти не­пре­одо­ли­мы: ме­ха­низ­мы вы­клю­че­ния куль­тур­ной па­мя­ти и при­ви­тия ан­ти­куль­тур­но­го им­му­ни­те­та, вы­ра­бо­тан­ные в зре­лую со­вет­скую эпо­ху, бы­ли мо­гу­чи и эф­фек­тив­ны, и во мно­гом дейст­ву­ют до сих пор.

Но со­всем дру­гое де­ло, ког­да заб­ве­ние на­сти­га­ет пи­са­те­лей, ко­то­рым со­вре­мен­ни­ки отве­ши­ва­ют не­обуз­дан­ные ком­пли­мен­ты, в то вре­мя как са­мый не­под­куп­ный судья — вре­мя — смот­рит на них со скеп­ти­чес­кой усмеш­кой. Ум­ни­цы, ми­ля­ги, лю­ди с граж­дан­ской по­зи­ци­ей и чест­ным на­прав­ле­ни­ем, не­у­стан­ные истре­би­те­ли пис­чей бу­ма­ги, ка­мер­то­ны эпо­хи и про­по­вед­ни­ки бла­го­род­ней­ших прин­ци­пов — они бы­ли с рас­прос­тёр­ты­ми объ­я­ти­я­ми при­ня­ты во всех тог­даш­них гос­ти­ных и в ка­би­не­тах тог­даш­них из­да­те­лей. И ис­чез­ли, как ут­рен­ний ту­ман, ед­ва ис­сяк­ла по­ро­див­шая их эпо­ха. При всей их че­ло­ве­чес­кой сим­па­тич­нос­ти они бы­ли без­на­дёж­но вто­рич­ны и тре­тич­ны, мертво­рож­дён­ны, ак­ту­аль­ны в наи­худ­шем смыс­ле это­го сло­ва, то есть при­креп­ле­ны к ху­до­жест­вен­но­му об­слу­жи­ва­нию ско­ро­теч­но­го мо­мен­та в не­пре­рыв­но ме­ня­ю­щем­ся вре­ме­ни.

Хо­ро­ших не­заб­вен­ных пи­са­те­лей во­об­ще не мо­жет быть слиш­ком мно­го. Ли­те­ра­ту­ра — за­ня­тие оди­но­ких вол­ков, в ней вы­жи­ва­ют и на­дол­го за­креп­ля­ют­ся уни­каль­ные еди­ни­цы. За­пру­див­шая ули­цу мно­го­ты­сяч­ная тол­па ге­ни­аль­ных пи­са­те­лей — жут­кое, апо­ка­лип­ти­чес­кое зре­ли­ще; со­вре­мен­ность их не вмес­тит — лоп­нет. Ос­та­ёт­ся про­ш­лое, а в нём свои по­ряд­ки.

Вот по­че­му бог Хро­нос, име­ю­щий обык­но­ве­ние по­жи­рать собст­вен­ных де­тей, с осо­бен­ным удо­вольст­ви­ем про­ре­жи­ва­ет пи­са­тель­ские ря­ды. Так ска­зать, пла­но­мер­но из­во­дит тех, кто с по­мощью пе­ра и бу­ма­ги пы­та­ет­ся по­сяг­нуть на его мо­но­по­лию в веч­нос­ти.