* * *
Свобода спорное понятие.
Пора внушить себе, пора:
Игра в свободу, демократию,
Довольно вредная игра.
Мне, например, давно уж ясно,
Как таковой свободы нет.
Свободомыслие опасно,
Свобода слова — просто бред.
И я, друзья мои, доволен
Тем, что свободен от идей
Её достичь, и несвободен
От близких и родных людей.
Как все, я вырос в несвободе,
Ей присягал и ей служу.
Она уже в моей природе,
Я ей, как жизнью, дорожу.
Её не бог какие всходы
Готов покорно пожинать,
И вам — рабам своей свободы,
Меня до гроба не понять.
* * *
Моё глубокое почтенье!
Моё почтение всем вам,
Живущим в эко-поселеньях.
Мир вашим замкам и домам.
Поклон от тех, кто вновь унижен.
Кто прозябает не у дел.
От их лачуг, квартирок, хижин,
Трущоб, «шанхаев» и фавел.
В посёлках, наглухо закрытых,
Вдали от посторонних глаз
Вся современная элита
Сегодня прячется от нас.
Под сенью девственной природы,
Скупив озёра и леса,
А их токсичные заводы
Коптят нещадно небеса.
Пытаясь в свойственной манере
Им незаметно под шумок
У неделимой биосферы
Оттяпать лакомый кусок
В отдельном эко-поселенье,
Что несомненно говорит
О скудости воображенья
Так называемых элит.
* * *
Не раствориться в атмосфере,
Не скрыться ни в одной из стран.
Записан в стадо и со всеми
Пронумерован, как баран.
Отчизна смотрит с подозреньем,
И век уж воли не видать,
Но всё же спрашивает мненье,
Ещё зовёт голосовать.
Как призраку былых мечтаний,
Рад и такому пустяку,
Хоть результат голосованья
Известен даже дураку.
Однако внутренние тёрки
Забудь отдельный гражданин.
В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке,
В Москве: повсюду карантин.
К тому ж и нефть подешевела,
С Москвой схлестнулся Эр-Риад,
И в интернете то и дело
Твердят про некий миллиард,
Что будет после карантина
Решать дальнейшую судьбу,
Да так, что Гитлер в Аргентине
Затрепыхается в гробу.
* * *
Не одиночные пикеты.
Солдаты с бомбами. Во мгле
«Аврора» прячется. Советы.
Свобода. Первые декреты.
Декрет о мире и земле.
Но наяву не так всё просто,
Как на бумаге. Вновь война.
Гражданская. Плюс продразвёрстка.
Судéб и сýдеб перекрёстки,
Две правды и одна страна.
Декретам радоваться рано.
Опять солдаты кормят вшей.
Свобода вылилась обманом,
И не видать вовек крестьянам
Земли, как собственных ушей.
Пора, наивные людишки,
Пора избавиться от грёз.
Сначала выгребут излишки,
Потом немного передышки,
И добровольно марш в колхоз!
Изрядно подзабытый термин,
Не вызывающий восторг,
(Другие в моде), стонет фермер,
Пустеют сёла и деревни,
И процветает «Мираторг».
* * *
Века, не считаясь с затратами,
Не ведая, будет ли прок,
Ума набираясь у запада,
Стремилась меж тем на восток.
Расправилась с Марфой-посадницей,
Противилась воле Петра,
И с плохо прикрытою задницей
Преграды брала на ура!
Не слыша ни стонов, ни доводов,
Свою ненасытную длань
Простёрла на Псков и на Новгород,
На Тверь, на Владимир, Рязань.
И вот все они в запустении,
Потуже стянули живот.
И вновь на твоём иждивении
Чужой, ненасытный народ.
Шесть с лишним столетий, Рассея,
Тверяне, Рязань, туляки
Живут под Москвою, не смея
И слова сказать вопреки.
* * *
Всю неуёмную породу,
Все корни древние свои,
Все песни, пляски, хороводы,
Как и кулачные бои,
Нам не забыть ни в коем разе,
И всё нам было нипочём:
И хан, и пан, и царь и Разин,
И вор Емелька Пугачёв.
Мы дети лапотной России.
Наш прадед — русский человек,
Простой мужик, ещё был в силе,
В лаптях входя в двадцатый век.
Носил посконную рубаху.
А вот его крестьянский сын
Бежал с земли родной со страху
Под бурным натиском машин.
То Бога поминаем всуе,
То вновь Россию, но боюсь,
Что лишь Кольцов, Никитин, Клюев,
Есенин понимали Русь.
И вот уж в веке двадцать первом,
Как ночью в поле огоньки,
Считает русская деревня
Свои последние деньки.
Автолавка
В трёх-четырёх часах езды от Москвы жизнь отличается на несколько десятков лет.
Из интернета
Торопитесь, дед и бабка,
Вам сегодня повезло,
Из райцентра автолавка
Направляется в село.
Подползает еле-еле,
Совершив большой пробег,
Как обычно раз в неделю
После дождичка в четверг.
Тётя Дуся, Нюрка, Клавка,
(Бабка с дедом тоже тут),
Как родную, автолавку
С нетерпеньем, стоя ждут.
Здесь народ неприхотливый,
Им какого-то рожна
Ведь не надо: водки, пива,
Хлеба, соли и пшена.
Каждый знает, как несладко
Жить сегодня на селе,
Но подкатит автолавка,
Сразу станет веселей.
Ведь без этой автолавки
Разучиться можно впредь
Всем селом плясать вприсядку,
Под гармошку песни петь.
В Конституцию поправку
Время сделать подошло,
Чтоб почаще автолавка
Выезжала на село.
Председатель
Любой сторонний наблюдатель
Не мог бы лицезреть без слёз
Крестьянский быт. Вот Председатель
И прибыл поднимать колхоз.
Рыдали дети, бабы выли,
Штаны спадали с мужиков,
А в городах вовсю крутили
Фильм про кубанских казаков.
А наяву, хоть в хвост и в гриву
Власть погоняла мужика,
Успехов нет, лишь перегибы
Да беспросветная тоска.
С того и местный обыватель
Им долгий и живой укор.
Подумай, новый Председатель
Колхоза, Трубников Егор,
На что идёшь? Хоть думать поздно
И хлопотно. Не ровен час.
Ведь строй в стране давно колхозный,
И власть Советская у нас.
И пусть чиновник — прихлебатель,
В Кремле тиран иль сумасброд,
Толковым был бы Председатель,
И дело сдвинется, пойдёт.
Ведь надо только поднапрячься,
Потуже узел затянуть,
И как-нибудь на наших клячах
До коммунизма дотянуть.
Чудес на свете не бывает,
И власть Советская давно
Почила в бозе. Побеждают
Идеи наши лишь в кино.
Погас последний свет в окошке.
С эпохой новой не в ладах,
Бреду домой, кило картошки
Купив на фермерских рядах,
Устав от всех экспериментов
За более чем тридцать лет,
Смотреть былые киноленты,
Где, хоть в кино, но был просвет.
Ахматова в Коломне
Коломна. Лето. По Арбату,
(Чуть в стороне Москва-река),
Идёт по улице Ахматова
И ищет домик Пильняка.
Идёт ни медленно, ни быстро,
Идёт, не ведая, что тут
Проложен будет для туристов
Её, Ахматовский, маршрут.
Идёт не в самый на поверку,
Как оказалось, страшный год.
Крестовоздвиженская церковь
Вдали у Пятницких ворот.
Вокруг июльская Коломна
Вся излучает благодать
И безмятежность духа, словно
Не созывать ей вскоре рать.
Не собирать сограждан снова
На битву грозную, когда,
Как в годы Дмитрия Донского,
Нахлынет страшная орда.
И вынув острый меч из ножен,
Сомкнутся все в один кулак.
…Все, кто ещё не уничтожен
И не расстрелян, как Пильняк.
* * *
В каждой музыке Бах.
И. Бродский
Не мыслю мысли без размаха.
Творца без творческих потуг.
Не мыслю музыки без Баха,
Без баховских токкат и фуг.
Не мыслю ткани без основы,
Где нити прочно сплетены.
Литературы без Толстого
И без толстовской глубины.
Жизнь та же ткань, где звук и слово
Сплелись и вдоль и поперёк.
И непонятно, где основа,
А где связующий уток.
* * *
Печорины, как и Онегины,
И кто там ещё им под стать?
Героями нашего времени
Вдруг стали невольно опять.
Боясь что-то в жизни попробовать,
Не ведая, будет ли прок?
Лежат на диванах Обломовы
И смотрят весь день в потолок.
Лаврецкие, Бельтовы, Рудины
Опять никому не нужны,
И снова все «лишние люди»
Уехать спешат из страны.
Базарова, как и Рахметова,
Берёт ФСБ в оборот,
И власти перечить поэтому
Не станет ни тот и ни тот.
«И скучно и грустно» без прений,
Без споров, но ты не жалей,
Что в век, в коем жили Тургенев
И Гоголь, жилось веселей.
Живи себе тихо, не трогая
Лежащее всюду дерьмо,
И грустно и скучно, и Гоголю
Белинский не пишет письмо.
* * *
Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо.
Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
В. Маяковский
К штыку перо не приравняешь.
Казалось, вечное перо.
Рифмуешь, пишешь и бросаешь
Стихи в корзину иль в ведро.
Но всё равно скрипит упрямо,
Как и скрипело до того.
Поэзия — езда в незнамо
Куда, незнамо для чего.
Не стоит только лишь касаться
Тем, за которые в стране
У нас рискуешь оказаться,
Как Мандельштам, незнамо где.
* * *
В ностальгическом трансе торча,
я купил — как когда-то — портфель «Солнцедара»…
Т. Кибиров
Когда-то нынешние классики
Играли с девочками в классики,
Потом на первый гонорар
В подъезде пили «Солнцедар»,
И объясняли в интервью,
С чего в России столько пьют.
Ну а сегодня те же классики
Рассказывают людям басенки,
Все строят из себя гурманов,
Не одобряют наркоманов,
Но за приличный гонорар
Вновь вспоминают «Солнцедар».
* * *
писать без знаков препинания
и без заглавных букв друзья
всё это выше понимания,
наверное, таких как я
адептов строгих классицизма
где соразмерная строка
которые до модернизма
не доросли ещё пока
и дорастут ли неизвестно
когда-нибудь и надо ли
им и без нас довольно тесно
а нам без них как не юли
пусть каждый там и остаётся
где есть хоть пишет снова с ять
а уж читатель разберётся
что и когда ему читать
* * *
Работая, свой коротая досуг,
духовную пищу из чьих-либо рук,
мой старый, но слишком доверчивый друг,
бери осторожно, с опаской, а вдруг
тебя и всех тех, кто с тобою вокруг,
прельщают, дурачат, берут на испуг?
А вдруг, кто нас с вами сегодня прельщает,
вещает, смущает, пугает, стращает,
кто краски зачем-то всё время сгущает,
всё врёт и неправдой своей промышляет?
Духовную пищу усердно глотая,
доверчивый друг мой, учти, не любая
духовная пища у нас, к сожаленью,
годится сегодня к употребленью.
Духовный твой зуд каждодневный и голод
во многом понятен, однако не повод,
чтоб как-то унять этот голод и зуд,
бросаться на всё, что тебе подадут.
* * *
Ко мне подкатила внезапно усталость.
А жизнь между тем, как всегда, продолжалась.
Где солнце всходило. Где дружно смеркалось.
Кого-то мутило. Кому-то икалось.
Кому-то лишь жить полминуты осталось.
И тут на какой-то тревожной волне
Усталость, стремглав, подкатила ко мне.
Она подкатила, и мне показалось,
что это не просто тоска и усталость
мне в тыл незаметно по-волчьи прокралась.
Что это в душе моей только что старость
плацдарм захватила и там окопалась.
И как бы я ни был хитёр и горазд
до смерти (моей) свой плацдарм не отдаст,
а будет, пускай хоть на малую пядь,
его с каждым часом и днём расширять.
* * *
Вкус потерян, не то восприятие,
Зябко даже в полуденный зной.
Старость — это тоска и аппатия,
Это боль, что повсюду с тобой.
Позади все пустяшные хлопоты,
Обветшал и былой реквизит,
Старость изредка делится опытом,
Большей частью о чём-то грустит.
Всё слабее и всё неуверенней,
Ни стремлений, ни сил за душой,
Доживает свой век, что отмерен ей,
Как всем кажется, очень большой.
* * *
Вы тоже, видимо, заметили,
Что кроме общей суеты
У каждого десятилетия
Свои особые черты.
Возьмём хотя б пятидесятые,
Давно минувшие года,
Одёжка куцая с заплатами,
И коммунальная среда.
Покуда лёд ещё не тронулся,
Но грянет оттепель — держись!
И едут по стране автобусы
И самосвалы марки ЗИС.
А вот уже шестидесятые.
Освободился пьедестал.
Выносят профили усатые
И бюсты грозные в подвал.
Но все надежды, устремления
И все слова про коммунизм
Забудут в очень скором времени
И спишут на волюнтаризм.
И вместо узких брюк и пёстрых
Рубах, наденет молодёжь
Костюмы, сшитые по ГОСТу,
А кто покруче, брюки клёш.
Те и другие вместе взятые,
Крикливые и беспокойные,
А следом шли семидесятые
Года, унылые, застойные.
Невразумительные, вялые,
Окрашенные серой краской,
Грозящие нам небывалой,
Трагической для всех развязкой.
Ну а потом, подумать только,
Как всё стремительно и просто:
Застой, чуть позже перестройка
И все лихие девяностые.
Но сколько в этой круговерти
Обрушилось на человека.
Они и плюс почти что четверть
(Уж четверть!) нынешнего века.
Какие были заголовки!
Какие открывались дали!
И как не вяжется концовка
С тем, что задумано вначале.
Как это всё на нас похоже,
Хулить, чем жили лишь недавно.
И кто нам растолкует, в чём же
Здесь «историческая правда»?
* * *
Мы только пушечное мясо.
Мы люди с трудною судьбой.
И те, кто звал нас раньше: массы,
Сегодня кличут нас толпой.
А мы народ! Да-да, тот самый:
«Надежда, гордость и оплот».
Забитый, как всегда бесправный,
Больной, но всё-таки народ.
И пусть князьям и нуворишам
Сегодняшним на нас плевать,
Мы всё равно живём и дышим
И ждём, что Божья Благодать
И Откровение Господне
Рассеют тучи над страной,
Где всем зарвавшимся сегодня
Нас выгодно считать толпой.
* * *
«Завидую, кто быстро» строит.
И силы каждый раз находит.
А выстроив ни то ни сё,
Вновь перестраивает всё.
Завидую, кто много знает.
А мне вот знаний не хватает.
И я завидую, чудак,
Им, знающим всё: что и как.
А я вот ничего не знаю,
Не строю и не понимаю,
И хоть завидую всем им,
Сочувствую совсем другим.
Кто будет жить, когда построят
Они, их знания усвоит
И их использовать начнёт.
Кто все законы их прочтёт
От корки и до корки. Вникнет
И больше никогда не пикнет.
Не возмутится, не поспорит,
И всё, что строят, всех устроит.
«Завидую, кто быстро» строит,
И с кем никто уже не спорит,
Кто, даже если в корень зрит,
То всё равно спокойно спит.
А я вот ничего не строю
И глубоко уже не рою,
Как некогда, увы. Зато
Уверен, строят вновь не то.
