Рань­ше я умел ле­тать. Ле­тать бы­ло для ме­ня впол­не ес­тест­вен­но, и я не удив­лял­ся это­му уме­нию. Хо­дить или ле­тать — боль­шой раз­ни­цы для ме­ня не бы­ло. Мне ка­за­лось стран­ным, по­че­му дру­гие лю­ди не ле­та­ют, ведь это прос­то и очень при­ят­но. Я пред­по­ла­гал, хо­тя я не был в этом уве­рен, что они всё же тай­ком ле­та­ют, но не при­зна­ют­ся по раз­лич­ным при­чи­нам. Ме­ня с са­мо­го ран­не­го дет­ст­ва пу­га­ло моё от­ли­чие от дру­гих лю­дей, я по­ни­мал, что это не­нор­маль­но и мо­жет вы­звать по­до­зре­ния. Лю­бое от­ли­чие вы­зы­ва­ет по­до­зре­ния, а если от­ли­чия со­зда­ют ка­кие-то пре­иму­щест­ва их об­ла­да­те­лю — за­висть. Я ни­ко­му не го­во­рил о сво­ём уме­нии, осо­бен­но ро­ди­те­лям, они бы­ли стро­ги ко мне, бо­ясь из­ба­ло­вать лиш­ней лю­бовью, а уж за та­кое, с их точ­ки зре­ния, озор­ст­во, мог­ли серь­ёз­но на­ка­зать.

Ле­тал я обыч­но ран­ним ут­ром, в дет­ском пар­ке, ко­то­рый был ря­дом с на­шим до­мом, это до­став­ля­ло мне ог­ром­ное удо­вольст­вие, но ле­тать ста­рал­ся не слиш­ком вы­со­ко, не бо­лее по­лу­то­ра мет­ров над зем­лёй, что­бы не при­влечь вни­ма­ния слу­чай­ных про­хо­жих. Я мог бы ле­тать и го­раз­до вы­ше, но по­ка что не ре­шал­ся. Од­наж­ды я не за­ме­тил сто­ро­жа пар­ка — по­жи­ло­го че­ло­ве­ка со стро­гим ли­цом и осан­кой от­став­но­го во­ен­но­го, ко­то­рый де­лал ут­рен­ний об­ход. Сто­рож до­ждал­ся, по­ка я при­зем­люсь, по­до­шёл и креп­ко взял ме­ня за ло­коть. Я ис­пу­гал­ся, по­ни­мая свою ви­ну, ре­шил, что сто­рож отве­дёт ме­ня в ми­ли­цию за на­ру­ше­ние об­щест­вен­но­го по­ряд­ка. Но он ока­зал­ся до­бро­сер­деч­ным че­ло­ве­ком и огра­ни­чил­ся вну­ше­ни­ем. Уко­риз­нен­но гля­дя мне в гла­за, он ска­зал:

— Как те­бе не стыд­но? Боль­ше ни­ког­да так не де­лай! Обе­ща­ешь?

Я по­обе­щал, что боль­ше не бу­ду, но об­ма­нул это­го до­стой­но­го че­ло­ве­ка, по­то­му что со сво­им же­ла­ни­ем ле­тать я ни­че­го не мог по­де­лать. В по­лётах я не ви­дел ни­че­го по­стыд­но­го, мне ка­за­лось, что я ни­ко­му ими не ме­шаю. Это бы­ло за­блуж­де­ние, ко­то­рое в мо­ей даль­ней­шей жиз­ни ед­ва не сыг­ра­ло ро­ко­вую роль. Но раз­ве мож­но с уве­рен­ностью утверж­дать, чтó имен­но иг­ра­ет в на­шей жиз­ни ро­ко­вую роль? Вся на­ша жизнь скро­е­на из не­ре­а­ли­зо­ван­ных ил­лю­зий и ре­а­ли­зо­ван­ных опа­се­ний. Ка­за­лось бы, жиз­нен­ный опыт дол­жен со вре­ме­нем на­учить че­му-то, но на­деж­ды ока­зы­ва­ют­ся лож­ны­ми — то ли учи­тель плох, то ли уче­ник без­да­рен. До тех пор по­ка я умел ле­тать, ни­ка­кие на­деж­ды не ка­за­лись мне по­те­рян­ны­ми, всё са­мое луч­шее ещё мог­ло слу­чить­ся, и этот факт ме­ня успо­ка­ивал, хоть я и по­до­зре­вал, что это успо­ко­е­ние — путь к са­мо­об­ма­ну.

Мне бы­ло от­лич­но из­вест­но, что ле­тать че­ло­век не мо­жет, это не свойст­вен­ная ему спо­соб­ность, в школь­ные го­ды я мно­го чи­тал об этом, за­тре­бо­вав со­от­вет­ст­ву­ю­щую ли­те­ра­ту­ру в чи­таль­ном за­ле го­род­ской биб­лио­те­ки.

Ле­тал я лег­ко, бе­зо вся­ко­го на­пря­же­ния, глав­ное бы­ло — ощу­тить лёг­кость в те­ле и ед­ва ощу­ти­мый хо­ло­док пред­чувст­вия в жи­во­те. На­чи­на­ла слег­ка кру­жить­ся го­ло­ва, при­хо­ди­ли на ум смеш­ные, во­все не обя­за­тель­ные для столь серь­ёз­но­го мо­мен­та, мыс­ли, и я уже не за­ме­чал, как те­ло те­ря­ло вес, и я от­ры­вал­ся от зем­ли.

Я не зло­упо­треб­лял сво­им уме­ни­ем, ле­тал, лишь ког­да же­ла­ние ста­но­ви­лось не­пре­одо­ли­мым. Сре­ди од­нок­лас­сни­ков хо­ди­ли обо мне смут­ные, не­хо­ро­ше­го свойст­ва, слу­хи, не­сколь­ко раз ме­ня при­жи­ма­ли к сте­не в школь­ном туа­ле­те, пах­ну­щем хлор­кой и фе­ка­ли­я­ми, и тре­бо­ва­ли от­крыть сек­рет. В чём он со­сто­ял, од­нок­лас­сни­ки не до­га­ды­ва­лись, «бра­ли на понт» в на­деж­де, что я сам со­зна­юсь, но я не со­зна­вал­ся. Впро­чем, они всё рав­но не по­ве­ри­ли бы, если б узна­ли. Од­наж­ды они ме­ня да­же на вся­кий слу­чай по­би­ли, что­бы я че­рес­чур не за­зна­вал­ся.

Я при­вык к то­му, что умею ле­тать, мне не при­хо­ди­ло в го­ло­ву этим гор­дить­ся, ведь не ста­нет же гор­дить­ся че­ло­век, к при­ме­ру, тем, что он вы­со­ко­го рос­та, раз­ве что от боль­шой глу­пос­ти. Учась в шко­ле, я не имел близ­ких при­яте­лей, по­это­му по­де­лить­ся с кем-ни­будь в по­ры­ве от­кро­вен­нос­ти спо­соб­ностью сво­е­го ор­га­низ­ма слу­чая так и не пред­ста­ви­лось, и я был рад это­му. Лю­ди за­вист­ли­вы, лег­ко пред­по­ло­жить, что мой то­ва­рищ, од­наж­ды по­смот­рев, как лег­ко мне да­ёт­ся по­лёт и ка­кое удо­вольст­вие я от не­го по­лу­чаю, по­про­сил бы на­учить его ле­тать. Но это бы­ло не­воз­мож­но, я не знал, ка­ким об­ра­зом воз­ни­ка­ет вдруг тот ще­ко­чу­щий хо­ло­док, по­том — по­те­ря ве­са, как под­ни­ма­юсь я в воз­дух. Все мои оправ­да­ния бы­ли бы вос­при­ня­ты с по­до­зре­ни­ем, пе­ре­хо­дя­щим в не­на­висть, мой то­ва­рищ ре­шил бы, что я на­роч­но тем­ню, что­бы со­хра­нить тай­ну. Хо­ро­шо если б он прос­то оби­дел­ся и раз­дру­жил­ся со мной, но ведь он, на­вер­ня­ка, в от­мест­ку, рас­ска­зал бы о мо­ей спо­соб­нос­ти од­нок­лас­сни­кам, при­ба­вив что-то от се­бя, и чем всё это мог­ло за­кон­чить­ся, пред­по­ло­жить труд­но.

При­страс­тие к по­лётам не вли­я­ло на мою хо­ро­шую учё­бу, пос­ле окон­ча­ния шко­лы я лег­ко по­сту­пил в ин­сти­тут. В ин­сти­ту­те я ещё боль­ше за­мкнул­ся в се­бе, и ни­ка­ких до­га­док о мо­ём сек­ре­те у со­кур­с­ни­ков за пять лет не воз­ник­ло. Но я ста­но­вил­ся взрос­лым, и укло­нять­ся от жиз­нен­ных со­блаз­нов ста­но­ви­лось всё труд­нее. Я зна­ко­мил­ся с де­вуш­ка­ми, по­про­бо­вал ал­ко­голь — это дейст­во­ва­ло рас­слаб­ля­ю­ще, я чувст­во­вал, что опас­ность близ­ка и ни­че­го не мог с этим по­де­лать, моя спо­соб­ность всту­па­ла в кон­фликт с мо­им даль­ней­шим су­щест­во­ва­ни­ем, но я при­вык к ней и не рас­смат­ри­вал спо­со­бов из­бав­ле­ния. Но я чувст­во­вал по­треб­ность стать та­ким как все, не иметь тай­ны, ко­то­рая ста­но­ви­лась всё тя­гост­ней, на­вяз­чи­вей, ме­ша­ю­щей нор­маль­но жить. Хо­тя, кто зна­ет, что зна­чит нор­маль­но жить?

Я ста­ра­тель­но овла­де­вал зна­ни­я­ми, из ме­ня по­лу­чил­ся хо­ро­ший про­грам­мист. Пос­ле окон­ча­ния ин­сти­ту­та ме­ня при­гла­си­ли в част­ную ком­па­нию, где хо­зя­и­ном был Пётр Ива­но­вич — че­ло­век лет пя­ти­де­ся­ти, ка­зав­ший­ся мне край­не по­жи­лым. Он дейст­ви­тель­но вы­гля­дел не­мо­ло­до: лы­со­ва­тый, груз­ный, чем-то по­хо­жий на утом­лён­но­го бес­ко­неч­ны­ми про­бле­ма­ми за­дум­чи­во­го бе­ге­мо­та. День­ги, ко­то­рые я по­лу­чал, ка­за­лись мне ог­ром­ны­ми, ро­ди­те­ли ра­до­ва­лись: в се­ре­ди­не де­вя­но­с­тых труд­но бы­ло най­ти хо­ро­шо опла­чи­ва­е­мую ра­бо­ту, тем бо­лее столь мо­ло­до­му че­ло­ве­ку, как я. Отец стал раз­го­ва­ри­вать со мной как с рав­ным, я был по­лон пред­чувст­ви­ем боль­ших пер­спек­тив. Пётр Ива­но­вич от­но­сил­ся ко мне оте­чес­ки и на­деж­ды эти под­дер­жи­вал.

По­том про­изо­шло то, че­го я дав­но опа­сал­ся, что ра­но или позд­но долж­но бы­ло слу­чить­ся.

В на­шей фир­ме под­дер­жи­ва­лись тра­ди­ции по спло­че­нию кол­лек­ти­ва: раз в не­де­лю пос­ле ра­бо­ты ор­га­ни­зо­вы­ва­лись за­столья. Бра­та­ния за­тя­ги­ва­лись до по­лу­но­чи, Пётр Ива­но­вич эти ме­роп­ри­я­тия при­вет­ст­во­вал. Бла­го­да­ря за­столь­ям, у ме­ня по­явил­ся друг Игорь — лю­би­тель джа­за и ду­шев­ных раз­го­во­ров. Я не за­ме­тил, как этот че­ло­век вполз ко мне в до­ве­рие. Пет­ру Ива­но­ви­чу, как опыт­но­му ру­ко­во­ди­те­лю, хо­те­лось ви­деть кол­лек­тив из­нут­ри, он имел со­труд­ни­ков, до­но­сив­ших ему о на­стро­е­ни­ях и сек­ре­тах под­чи­нён­ных.

Я ни­ког­да не рас­крыл­ся бы пе­ред Иго­рем, если б не ал­ко­голь. Од­наж­ды мы по­ряд­ком пе­ре­бра­ли и не­спеш­ным ша­гом дви­га­лись от офи­са по ноч­ной ули­це — нам бы­ло по пу­ти. Тёп­лый лет­ний ве­чер, при­ят­но-рас­слаб­лен­ное со­сто­я­ние пос­ле конь­я­ка. Игорь ни о чём не рас­спра­ши­вал, он ждал, за­та­ив­шись, ког­да я рас­ска­жу сам, и до­ждал­ся. Труд­но оправ­дать мою на­ив­ность.

Пётр Ива­но­вич про­явил тер­пе­ние, к се­бе в ка­би­нет при­гла­сил ме­ня лишь дней че­рез пять, ли­цо его вы­гля­де­ло оза­бо­чен­ным.
— Ди­ма, — ска­зал Пётр Ива­но­вич, — мне ста­ло из­вест­но, что вы боль­ны.
— Вы оши­ба­е­тесь, — вос­клик­нул я очень ис­крен­не, ещё не по­ни­мая, о чём идёт речь, — я аб­со­лют­но здо­ров, у ме­ня пер­вый раз­ряд по пла­ва­нию.

Но сле­ду­ю­щая фра­за уби­ла ме­ня на­по­вал:
— Здо­ро­вые лю­ди не ле­та­ют.

Я был так оше­лом­лён, что не в си­лах был ни­че­го от­ве­тить.
— Ведь вы ле­та­е­те, это прав­да? Дав­но это у вас?
— С дет­ст­ва, — с тру­дом вы­да­вил я, по­ни­мая, что про­пал.
— Ди­ма, не впа­дай­те в па­ни­ку, — про­дол­жил Пётр Ива­но­вич, — не­счастье с кем угод­но мо­жет слу­чить­ся, на­до взять се­бя в ру­ки, об­сле­до­вать­ся, сей­час ме­ди­ци­на шаг­ну­ла впе­рёд, вас вы­ле­чат. По­ставь­те се­бя на моё мес­то, — го­лос Пет­ра Ива­но­ви­ча окреп, стал убе­ди­тель­ней, — я не ис­клю­чаю, что это ин­фек­ци­он­ное за­бо­ле­ва­ние, мне со­вер­шен­но ни к че­му, что­бы мои со­труд­ни­ки ле­та­ли. Это не­нор­маль­но.

Он за­мет­но раз­вол­но­вал­ся.
— В фир­му вло­же­ны боль­шие день­ги, мои лич­ные день­ги. Я дол­жен быть уве­рен в лю­дях. Раз­но­го ро­да по­лёты не­до­пус­ти­мы, вы долж­ны по­нять ме­ня.

Из всей этой длин­ной ре­чи бы­ло яс­но од­но: я те­ряю ра­бо­ту. Вы­год­ную, хо­ро­шо опла­чи­ва­е­мую; ра­бо­ту, ко­то­рую я люб­лю.

Пётр Ива­но­вич по­пы­тал­ся успо­ко­ить ме­ня.
— Не рас­стра­ивай­тесь, я го­тов по­мочь. Вот, — он вы­нул из ящи­ка сто­ла ви­зит­ную кар­точ­ку, — об­ра­ти­тесь, это опыт­ный врач, кан­ди­дат на­ук, мо­же­те со­слать­ся на ме­ня. При­дёт­ся за­пла­тить, это уж как во­дит­ся, но ва­ри­ант на­дёж­ный, я га­ран­ти­рую. Док­тор пред­ло­жит ме­ди­ка­мен­тоз­ное ле­че­ние, если бу­дет не­об­хо­ди­мо — хи­рур­ги­чес­кое вме­ша­тельст­во. До­верь­тесь ему, это серь­ёз­ный спе­ци­а­лист. Как толь­ко вы­ле­чи­тесь, сра­зу же воз­вра­щай­тесь, я при­дер­жу для вас мес­то.

По инер­ции я всё ещё гля­дел на Пет­ра Ива­но­ви­ча с на­деж­дой, не в си­лах по­ве­рить, что это ко­нец. Пётр Ива­но­вич, чувст­вуя это, за­нер­в­ни­чал:
— Ну об­ра­ти­тесь, в кон­це кон­цов, в цирк, там, на­сколь­ко я по­ни­маю, та­кие спе­ци­а­ли­с­ты востре­бо­ва­ны. Я, прав­да, дав­но не был в цир­ке, но точ­но пом­ню, что там лю­ди ле­та­ют, это их про­фес­сия. Ва­ми мо­гут за­ин­те­ре­со­вать­ся.
— Но мне нра­вит­ся ра­бо­тать про­грам­мис­том, — уби­тым го­ло­сом про­го­во­рил я.

Петр Ива­но­вич по­жал пле­ча­ми, да­вая по­нять: «Ис­крен­не со­чувст­вую, но по­мочь не в си­лах».

Я вы­шел из ка­би­не­та.

Скла­ды­вая из сто­ла в рюк­зак ве­щи, по­ко­сил­ся на Иго­ря, си­дев­ше­го за со­сед­ним сто­лом. Он сде­лал вид, что за­нят раз­го­во­ром по те­ле­фо­ну.

Игорь по­до­рвал во мне до­ве­рие к лю­дям, у ме­ня по­яви­лось рез­ко кри­ти­чес­кое от­но­ше­ние к ним, я стал по­до­зре­вать в них в пер­вую оче­редь пло­хое, и, кста­ти, ред­ко оши­бал­ся. Я дол­го тя­нул с ви­зи­том к вра­чу, при­чин бы­ло мно­го. Де­ло не в день­гах, день­ги по­ка что бы­ли. Де­ло в том, что я со­мне­вал­ся в на­дёж­нос­ти это­го ви­зи­та. Вра­чи по­ла­га­ют се­бя оби­жен­ны­ми: они со­хра­ня­ют лю­дям са­мое глав­ное — здо­ровье, но по­лу­ча­ют при этом не­до­стой­но ма­лые, по их мне­нию, день­ги. По этой при­чи­не вы­нуж­де­ны за­ни­мать­ся при­ми­тив­ным шан­та­жом, он оправ­дан. Наг­ло врать боль­но­му не обя­за­тель­но, и да­же опас­но, по­сколь­ку он пе­ред ви­зи­том мно­го че­го на­чи­тал­ся в ин­тер­не­те по по­во­ду сво­ей бо­лез­ни, нуж­но «на­вес­ти тень на пле­тень», обо­зна­чить со­мне­ния и тре­во­гу, по­со­чувст­во­вать со­сто­я­нию, ис­крен­не со­мне­ва­ясь при этом в бла­гоп­ри­ят­ных пер­спек­ти­вах те­че­ния бо­лез­ни. Тог­да го­тов­ность по­мочь про­зву­чит убе­ди­тель­но, слов­но врач пред­ла­га­ет по­мощь ис­клю­чи­тель­но из че­ло­ве­ко­лю­бия и люб­ви к сво­ей про­фес­сии.

Я че­ло­век мни­тель­ный, я му­чил­ся со­мне­ни­я­ми два ме­ся­ца и всё же по­шёл к вра­чу.

Он сра­зу же вну­шил мне до­ве­рие. Он про­из­во­дил впе­чат­ле­ние ум­но­го эру­ди­ро­ван­но­го че­ло­ве­ка, по­до­зре­вать в нём про­хо­дим­ца и вы­мо­га­те­ля бы­ло бы стран­но. Ког­да у че­ло­ве­ка ум­ные гла­за, я пе­ред ним те­ря­юсь, по­до­зре­вая се­бя в то­таль­ном не­ве­жест­ве. Зва­ли док­то­ра Вла­ди­с­лав Ва­силь­е­вич. Как толь­ко я на­звал се­бя, он слег­ка при­щу­рил­ся под стёк­ла­ми оч­ков, и ска­зал:
— От Пет­ра Ива­но­ви­ча? Я пом­ню. Он мне зво­нил.

Эти сло­ва не­мно­го ме­ня успо­ко­и­ли, зна­чит, Пётр Ива­но­вич не за­бы­ва­ет обо мне, рас­счи­ты­ва­ет на моё воз­вра­ще­ние.
— Ле­та­е­те?
— Бы­ва­ет.
— Это вас ка­ким-то об­ра­зом бес­по­ко­ит?
— Нет, как раз на­обо­рот, мне это при­ят­но.
— Так за­чем же этот ви­зит ко мне?
— Пётр Ива­но­вич не хо­чет, что­бы его со­труд­ни­ки ле­та­ли.
— Что ж, его мож­но по­нять. Вы на­ме­ре­ны ле­чить­ся?
— При­дёт­ся. От­ку­да взя­лась эта моя осо­бен­ность? Как, по-ва­ше­му? Это опас­но?
— У ме­ня есть со­о­бра­же­ние, прав­да, иду­щее враз­рез с офи­ци­аль­ной на­укой. Ког­да-то дав­но, на за­ре эво­лю­ции, аб­со­лют­но все лю­ди уме­ли ле­тать, хо­дить по зем­ле счи­та­лось не­эф­фек­тив­ным. Но по­том эво­лю­ция взя­ла своё, ос­нов­ные жи­вот­ные, ко­то­ры­ми пи­та­лись древ­ние лю­ди, ста­ли жить на зем­ле, а не ле­тать в воз­ду­хе. При­шлось и лю­дям сде­лать то же са­мое. Но у от­дель­ных эк­зем­пля­ров вро­де вас эта ру­ди­мен­тар­ная осо­бен­ность со­хра­ни­лась.

— Но от­че­го имен­но мне так не по­вез­ло?
— Так бу­дем ле­чить­ся или нет? — спро­сил Вла­ди­с­лав Ва­силь­е­вич, боль­ше не углуб­ля­ясь в ис­то­рию.
— У ме­ня нет дру­го­го вы­хо­да.

На­ча­лись мои ски­та­ния по ка­би­не­там. Ме­ня ис­сле­до­ва­ли, как по­до­пыт­ную жа­бу, день­ги быст­ро кон­чи­лись, я по­про­сил у ро­ди­те­лей, ту­ман­но объ­яс­нив не­об­хо­ди­мость.
— По ба­бам на­до мень­ше бе­гать, тог­да и ле­чить­ся не на­до бу­дет, — су­ро­во ска­зал отец, но де­нег дал.

Ни таб­лет­ки, ни уко­лы, ни про­це­ду­ры не по­мог­ли — мне всё рав­но хо­те­лось ле­тать, да­же ещё силь­нее, чем преж­де. По­лу­ча­лось, что день­ги по­тра­че­ны впус­тую, я был в от­ча­я­нии. К Вла­ди­с­ла­ву Ва­силь­е­ви­чу я боль­ше не об­ра­щал­ся, я был уве­рен, что он знал о бес­по­лез­нос­ти ле­че­ния мо­ей ру­ди­мен­тар­ной осо­бен­нос­ти и прос­то ту­ма­нил мне моз­ги ори­ги­наль­ны­ми те­о­ри­я­ми эво­лю­ции че­ло­ве­ка. Про­сить­ся на ра­бо­ту к Пет­ру Ива­но­ви­чу бы­ло так­же бес­смыс­лен­но, если б я ре­шил со­врать и за­явил об успеш­ном из­ле­че­нии, этот про­ни­ца­тель­ный че­ло­век без тру­да вы­вел ме­ня на чис­тую во­ду и мне бы­ло бы стыд­но.

Жизнь при­о­бре­ла со­вер­шен­но мрач­ный от­те­нок: здо­ро­вен­ный па­рень, уже му­жик, си­дел на шее у по­жи­лых ро­ди­те­лей, по­лу­чав­ших скром­ные пен­сии. Если вы пом­ни­те, в де­вя­но­с­тых го­дах пен­си­о­не­ры бы­ли до­стой­ны за­вис­ти, по­то­му что это оста­ва­лась единст­вен­ная ка­те­го­рия граж­дан, имев­ших ста­биль­ный до­ход. С го­ло­ду я про­пасть не мог, но от это­го бы­ло не лег­че. Ран­ним ут­ром я ухо­дил в дет­ский парк и с отвра­ще­ни­ем, пе­ре­хо­дя­щим в ту­пое от­ча­я­ние, ле­тал: что мне ещё оста­ва­лось?

Убрав гор­дость в зад­ний кар­ман, я по­шёл в цирк. Под­нял­ся на вто­рой этаж к ди­рек­то­ру, по­ни­мал, что со­вер­шаю глу­пость, но что мне оста­ва­лось?

Ди­рек­тор цир­ка — ху­до­ща­вый че­ло­век сред­них лет, с пыш­ны­ми, со­вер­шен­но чуж­ды­ми его длин­но­му уны­ло­му ли­цу, ба­кен­бар­да­ми, взгля­нул на ме­ня бе­зо вся­ко­го ин­те­ре­са.
— Что хо­тел?
— Ра­бо­тать.
— Что уме­ешь?
— Ле­тать.
— Не нуж­но, сво­их де­вать не­ку­да. Не­чем пла­тить. Пло­хо стал хо­дить на­род в цирк, по­ни­ма­ешь? А це­ны на би­ле­ты я сни­жать не мо­гу, они и так низ­кие.
— Но вы не по­ня­ли, я не ле­та­ю­щий гим­наст. Я прос­то ле­таю.
— Как это «прос­то»? — вя­ло по­ин­те­ре­со­вал­ся ди­рек­тор.
— Ну, без ни­че­го: раз, и по­ле­тел.
— Прав­да?
— Прав­да.

Ди­рек­тор за­ду­мал­ся, по­том без­на­дёж­но мах­нул ру­кой:
— Ни­кто не по­ве­рит. По­ни­ма­ешь, сей­час та­кое вре­мя: ни­кто ни­ко­му не ве­рит. Прос­то уди­вить че­ло­ве­ка — не­до­ста­точ­но, на­до сде­лать что-ни­будь по­лез­ное ему лич­но.
— На­при­мер?
— Ну, бу­тыл­ку вод­ки пе­ред ним ма­те­ри­а­ли­зо­вать, или гам­бур­гер ка­кой-ни­будь. А от тво­их по­лётов ему бу­дет ни жар­ко ни хо­лод­но: по­смот­рит, зев­нёт и отвер­нёт­ся.
— Я не су­мею ма­те­ри­а­ли­зо­вы­вать бу­тыл­ку вод­ки.
— Мо­жет, кло­уном по­про­бу­ешь?
— Нет.
— Вот ви­дишь! Что мне с то­бой де­лать?

И я осо­знал бес­поч­вен­ность сво­их при­тя­за­ний. По­дой­дя к две­ри, по­чувст­во­вал зна­ко­мый хо­ло­док в жи­во­те, мои но­ги при­под­ня­лись над по­лом при­мер­но на метр, я от­крыл дверь и мяг­ко вы­плыл, не те­ряя вы­со­ты, в ко­ри­дор. Ди­рек­тор вос­при­нял этот не­ожи­дан­ный ма­нёвр бе­зо вся­ко­го ин­те­ре­са.

А те­перь я рас­ска­жу, как утра­тил свою ру­ди­мен­тар­ную спо­соб­ность. Всё ока­за­лось очень прос­то, судь­бе, или ко­му-то свы­ше, за­хо­те­лось по­шу­тить на­до мной.

Спа­се­ние при­нес­ла жен­щи­на. Вот как это бы­ло. Мне дав­но уже ни­кто не зво­нил по мо­биль­но­му те­ле­фо­ну, я отвык и не сра­зу услы­шал зво­нок. Зво­ни­ла де­вуш­ка На­дя, сек­ре­тар­ша Пет­ра Ива­но­ви­ча. Я сна­ча­ла об­ра­до­вал­ся: вдруг на Пет­ра Ива­но­ви­ча на­шло про­зре­ние и он ре­шил ме­ня вер­нуть? Но, как вы­яс­ни­лось, де­ло На­ди но­си­ло ха­рак­тер лич­ный и пус­тя­ко­вый. Бег­лой ско­ро­го­вор­кой она при­зна­лась, что пи­та­ет ко мне чрез­вы­чай­но тёп­лые чувст­ва и хо­чет по­мочь. Та­кое вот, по­ни­ма­е­те ли, за­ву­а­ли­ро­ван­ное пред­ло­же­ние люб­ви. Толь­ко это­го мне не хва­та­ло.

Как вы­яс­ни­лось, На­дя ни­че­го не зна­ла о мо­ей ру­ди­мен­тар­ной осо­бен­нос­ти. Сво­ло­чиз­ма Иго­ря не хва­ти­ло, что­бы раст­ре­пать о мо­ём сек­ре­те все­му кол­лек­ти­ву. Это не­сколь­ко ме­ня­ло де­ло, хо­тя и не ко­рен­ным об­ра­зом. Мы с На­дей до­го­во­ри­лись встре­тить­ся.

Я на­стро­ил­ся на встре­чу со сла­бым, тай­но влюб­лён­ным в ме­ня, со­зда­ни­ем. В офи­се на эту се­рую мышь я об­ра­щал ма­ло вни­ма­ния, име­лись эк­зем­пля­ры эф­фект­нее. Я по­вёл се­бя са­мо­уве­рен­но и гру­бо, и это мне не­мед­лен­но аук­ну­лось. Я ре­шил рас­ска­зать о сво­ей ру­ди­мен­тар­ной осо­бен­нос­ти, оше­ло­мить На­дю, даль­ше дейст­во­вать по об­сто­я­тельст­вам. Оше­лом­лён­ная жен­щи­на — лёг­кая до­бы­ча муж­чи­ны. Но в от­вет на моё при­зна­ние На­дя взгля­ну­ла на ме­ня бе­зо вся­ко­го удив­ле­ния, и спро­си­ла:
— Ну и что?

Со­зда­лось впе­чат­ле­ние, что ей уже че­ло­век де­сять при­зна­ва­лись, что уме­ют ле­тать. Я рас­те­рял­ся.
— Не­на­ви­жу хвас­ту­нов, а лгу­нов тем бо­лее, — ска­за­ла она. — Ты на­би­ва­ешь се­бе це­ну, что­бы по­ско­рее пе­ре­спать со мной. Я при­шла, что­бы по­мочь, а ты с пер­вых же ми­нут наг­ло лжёшь.

Я так и не узнал, ка­ким об­ра­зом она со­би­ра­лась по­мочь мне, это ста­ло не важ­ным, а по­том за­бы­лось. Я не на­шёл ни­че­го луч­ше­го, чем воз­ра­зить:
— Но я не лгу.
— Так ты уме­ешь ле­тать? От­лич­но. Ну, по­ле­тай, про­де­мон­ст­ри­руй!

Она мне не ве­ри­ла. Ни на грамм. Я рас­те­рял­ся, и эта рас­те­рян­ность ока­за­лась ро­ко­вой. Я за­су­е­тил­ся, по­пы­тал­ся ото­рвать­ся от зем­ли, но ни­че­го не по­лу­ча­лось. Для то­го что­бы взле­теть, не­об­хо­ди­ма уве­рен­ность, её не бы­ло. За­вет­но­го хо­лод­ка в жи­во­те не по­яв­ля­лось. Я по­нял, что ле­тать по за­ка­зу не­воз­мож­но.
— Сей­час не мо­гу, — при­знал­ся я, — не вы­хо­дит. В сле­ду­ю­щий раз, лад­но?
— Все по­нят­но, — вы­нес­ла На­дя без­жа­лост­ное за­клю­че­ние, — у те­бя по­лёты слу­ча­ют­ся толь­ко по ве­ли­ким празд­ни­кам. Что ж, до­ждём­ся Но­во­го го­да.

Мы до­жда­лись Но­во­го го­да и в ян­ва­ре по­же­ни­лись. Я по­те­рял спо­соб­ность ле­тать, все мои по­пыт­ки ока­зы­ва­лись без­ус­пеш­ны­ми. Я при­знал­ся Пет­ру Ива­но­ви­чу, что выз­до­ро­вел. Он по­ве­рил, мо­жет быть, не мне, а На­де, но на ра­бо­ту ме­ня вер­нул.

Жизнь на­ла­ди­лась, у нас ро­дил­ся сын, я мог чувст­во­вать се­бя спо­кой­ным, но иног­да, как пра­ви­ло ночью, На­дя ти­хо спра­ши­ва­ла ме­ня:
— А ты, прав­да, умел ле­тать?

Врать не хо­те­лось, это вы­гля­де­ло бы стран­ным. О чём жа­леть? И я отве­чал:
— Рань­ше умел.
— Те­бе не жаль, что боль­ше не уме­ешь?

На этот во­прос я ни­ког­да не отве­чаю, по­во­ра­чи­ва­юсь ли­цом к сте­не и го­во­рю, что хо­чу спать. Де­ло в том, что я про­дол­жаю ле­тать — толь­ко во сне. Во сне мож­но ле­тать без­на­ка­зан­но и без­от­вет­ст­вен­но. Про­сы­па­ясь сре­ди но­чи, чувст­вую зна­ко­мый хо­ло­док в жи­во­те, и мне ка­жет­ся, что всё в мо­ей жиз­ни оста­лось по-преж­не­му.