

В 1906 году, в самый разгар революционных событий в Москве, Санкт-Петербурге и других крупных городах российской империи, Дмитрий Мережковский в статье «Грядущий хам» предупредил не только Россию, но и Запад, о грядущем «хаме» — хулиганах, босяках, люмпенах. Которые придут снизу.
Хам грянул (Октябрь. 17)
Пророчество писателя, историка и религиозного философа в отношении Запада не сбылось, а вот в России «хам» грянул в октябре 1917 года.
Мережковский конкретно Ленина и его соратников в виду не имел. Он был писатель-мистик, о пришествии в скором будущем новых людей — людей злобных, невежественных и упорствующих в своём невежестве, которые, судя по развитию событий, будут играть первые роли в обществе и определят будущее России на семь десятилетий, — писал в общих чертах, и, разумеется, 17-й год, когда «хам» не только полезет из всех российских щелей — но и придёт к власти, не предвидел (в 1906-м в партии РСДРП состояло всего чуть более 30 тысяч человек). И уничтожит старую Россию. Перевернёт всё — бытие, быт, старую жизнь с её поисками добра, гармонии, идеала.
«Добро» придёт в кожаной куртке с наганом и ордером на обыск.
К «гармонии» приведёт пуля в чекистском подвале.
«Идеалом» станут кровь, насилие, единомыслие.
Русская воля — всегда хаос и анархия. Пушкин, как всегда был прав: русский бунт — беспощаден и бессмыслен, и потому страшен и ужасен. Большевики прервали связь времён и нарушили естественный ход исторического развития России. Это было и преступлением, и ошибкой. Они сняли все табу, разбудили самые тёмные, дремлющие в человеке инстинкты. «Музыку революции» услышал Блок — Мережковский и Зинаида Гиппиус «ни музыки революции», ни музыки в революции не услышали. Хотя «глухотой» на социальные процессы, происходящие в России, не страдали.
Некоторые (наивные) интеллигенты после прихода к власти Ленина и его партии всё же надеялись, что наступит лучшее будущее. Будущее наступило, но лучше оно не стало. Начался голод, за голодом наступила разруха, страна раскололась на «белых», «красных» и народ. Как всегда в России, народ безмолвствовал, а «красные» и «белые» пошли стенка на стенку. Гражданскую войну выиграли большевики, и интеллигенты (да и не только они) довольно быстро на себе почувствовали, чем власть Советов отличается от власти Временного правительства — при всех изъянах февральская революция была демократической, власть оппозиционные партии и газеты не запрещала. Керенский не претендовал на роль пастуха — пасти народ стал лысый человечек в мешковатом костюме, загоняя железным жезлом в обещанный коммунистический «рай». Но «рай» оказался сущим адом, в котором не то что жить — существовать было невозможно. Придя к власти, большевики сразу же начали преследовать своих идейных противников.
Мережковские стали готовиться к отъезду из совдепии (так с презрением старая интеллигенция называла новую большевистскую Россию). Как и другие писатели и философы, учёные и адвокаты, купцы и врачи, не сумевшие приспособиться к новой власти, в одночасье ставшие «бывшими», которым было с этой самой властью не по пути.
«Все карточки от Рая открепляю...» (за словом-поступок)
Они уезжали не столько от голода, холода, вонючих мерзлых селёдок и общественных работ — они уезжали от несвободы, они уезжали от брезгливости, от невозможности эстетически сосуществовать с новой властью. Они покидали «царство Антихриста», царство тотальной лжи и тотального террора. Им не нужен был обещанный большевиками «рай», обернувшийся адом, — свой билет они отдавали его устроителям. У Гиппиус все эти настроения переплавились в стихи: «В раю земном», которым был предпослан эпиграф из Достоевского — фраза Ивана Карамазова: «...почтительнейше билет возвращаю...»:
Не только молока иль шеколада,
Не только воблы, соли и конфет —
Мне даже и огня не очень надо:
Три пары досок обещал комбед.
Меня ничем не запугать: знакома
Мне конская багровая нога,
И хлебная иглистая солома,
И мерзлая картофельная мга.
Запахнет, замутится суп, — а лук-то?
А сор, что вместо чаю можно пить?
Но есть продукт... Без этого продукта
В раю земном я не могу прожить.
Искал его по всем нарводпродвучам
Искал вблизи, смотрел издалека,
Бесстрашно лазил по окопным кручам,
Заглядывал и в самую чека,
Ее ж, смотри, не очень беспокой-ка:
Я только спрашивал... и вся ревтройка
Неугомонный поднимала рёв.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И я ходил, ходил в петрокомпроды,
Хвостился днями у крыльца в райком...
Но и восьмушки не нашёл — свободы
Из райских учреждений ни в одном.
Не выжить мне, я чувствую, я знаю,
Без пищи человеческой в раю:
Все карточки от Рая открепляю
И в нарпродком с почтеньем отдаю.
За словом у неё всегда следовал поступок — как и классический герой, она возвращала свой билет. В декабре 1919 года Мережковские, критик Философов и Злобин, бывший литературным секретарём Гиппиус с 1916 года, выехали из Петрограда в Гомель — в январе 1920-го нелегально перешли границу. С совдепией было покончено, но с собой они уносили свою Россию. В той, другой России, которую они оставили (понимали, что навсегда), оставались Брюсов, Блок, Чуковский. Кто-то пошёл на сотрудничество с большевистским режимом, кто-то приспособился к совместному сосуществованию. Кто-то — Бунин, Ремизов, Ходасевич, — как и они, покинули родину. Кого-то, в основном философов — Бердяева, Шестова, Карсавина и др., — новые власти, не церемонясь, посадили на пароход и выслали из страны. Хорошо хоть не поставили к стенке.
Что дороже (свобода без России)
Те, кто отверг кровь и насилие, по-прежнему хотели «жить законом, данным «Адамом и Евой» и не хотели «разворачиваться в марше», когда говорить будет только «товарищ маузер». И как можно скорее, стремясь вырватьс