Ин­тервью

Вла­ди­мир Спек­тор:

«В то, что мог­ло быть ху­же — твёр­до ве­рю. А в луч­шее мне ве­рит­ся труд­нее»

Воз­мож­но, са­мое не па­ра­док­саль­ное в на­шей жиз­ни — это па­ра­док­сы. По­то­му как они есть факт, оче­вид­ность, ре­аль­ность. На что в на­шей фак­ти­чес­ки ре­аль­ной и оче­вид­ной жиз­ни не об­ра­ща­ешь вни­ма­ние. Но в этом и их пре­лесть. Па­ра­док­сы мож­но от­кры­вать каж­дый день. Не ме­нее лег­ко, чем тя­жёлую дверь. И од­на та­кая дверь при­от­кры­лась… Са­мое фак­ти­чес­кое, ре­аль­ное и оче­вид­ное в жиз­ни есть ни что иное как по­э­зия. Да, да! Вот это эфе­мер­ное, это вол­шеб­ное, это не­уло­ви­мое ис­кус­ст­во, это ми­мо­лёт­ное ис­кус­ст­во. И как со­вмес­тить? До­ку­мен­таль­ность с эфе­мер­ностью. Ме­му­а­ры с вол­шебст­вом. Но­вос­ти с не­уло­ви­мостью. Эпо­халь­ность с ми­гом. Па­ра­докс? Или ло­ги­ка? Или то и дру­гое? Ду­маю, что чи­та­те­лям час­то хо­чет­ся уви­деть ав­то­ра про­чи­тан­ных про­из­ве­де­ний. По­го­во­рить с ним. Ну что ж, ав­то­ра — на сце­ну! И са­мый чест­ный, са­мый прав­ди­вый, са­мый ис­крен­ний ав­тор — по­эт. Ему ни­че­го не нуж­но при­ду­мы­вать в диа­ло­ге с на­ми. Он всё уже дав­но при­ду­мал. Сво­им твор­чест­вом. Сво­ей ис­крен­ней болью… И про се­бя. И про Оте­чест­во. И про Все­лен­ную. Вот та­кой па­ра­докс. По­верь­те, ни­кто чест­нее не от­ве­тит. Ни му­зы­кант сво­ей му­зы­кой, ни про­за­ик сво­ей про­зой. Ни ху­дож­ник сво­и­ми по­лот­на­ми, ни скульп­тор сво­и­ми из­ва­я­ни­я­ми. По­э­зия — воз­мож­но, единст­вен­ный вид ис­кус­ст­ва, где «я» пол­ностью со­впа­да­ет с «мы». Где со­зда­ние пол­ностью со­впа­да­ет с его со­зда­те­лем. Где стоп­ро­цент­ность прав­ды га­ран­ти­ро­ва­на. Где ре­мар­ки и от­ступ­ле­ния не­обя­за­тель­ны. Вот та­кой па­ра­докс. Но это — про на­сто­я­щих по­этов. Ведь толь­ко они мо­гут от­ве­тить сти­ха­ми… Ав­то­ра — на сце­ну!

«Важ­ней­шим из ис­кус­ств… яв­ля­ет­ся ки­но». А са­мым чест­ным — по­э­зия. Мо­жет быть, по­это­му ее сде­ла­ли не важ­ной

— О важ­нос­ти по­э­зии ещё по­го­во­рим. А по­ка — о не ме­нее (если не бо­лее) важ­ном. О том, с че­го всё на­чи­на­лось. У каж­дой Ро­ди­ны — свой за­пах, своя па­мять. Как у каж­до­го дет­ст­ва… С че­го на­ча­лась ва­ша Ро­ди­на. Толь­ко ва­ша? И толь­ко ва­ше дет­ст­во?

Дет­ст­во пах­нет цве­та­ми — май­о­ра­ми, что рос­ли на со­сед­нем дво­ре.
И виш­не­вым ва­рень­ем, ко­то­рое ро­зо­ве­ло в са­ду на кост­ре…

Это за­пах дет­ст­ва в про­вин­ци­аль­ном Лу­ган­ске, где всё, о чём вспо­ми­на­ешь, ка­за­лось, бы­ло ря­дом. Ря­дом — шко­ла и ба­зар со мно­жест­вом те­лег и те­ле­жек, и за­вод с веч­но уха­ю­щи­ми прес­са­ми и мо­ло­та­ми — то­же ря­дом, и стро­ив­ша­я­ся те­ле­выш­ка (при­ме­та вре­ме­ни!). И, глав­ное, ря­дом был де­душ­ка, с ко­то­рым я оста­вал­ся каж­дый день, и он мне чи­тал дет­ские и не очень дет­ские кни­ги, кор­мил кар­тош­кой и, на­пе­вая, шил для дру­зей шап­ки. Это у не­го бы­ло та­кое, как ска­за­ли бы се­год­ня, хоб­би. И ещё там (а те­перь толь­ко в мо­ей па­мя­ти) два порт­ре­та мо­их дя­дей, ко­то­рые по­гиб­ли очень мо­ло­ды­ми. Но на фо­то они бы­ли ве­сёлы­ми и бра­вы­ми. Мне так ка­за­лось.

Дед шил шап­ки и пел пес­ни. А я си­дел на сто­ле и ел кар­тош­ку. Пах­ло ко­жей и тёп­лым ме­хом. А на сте­не ви­се­ла кар­та ми­ра. И два порт­ре­та с той кар­той ря­дом. А на них — два мо­их дя­ди, оде­ты в сол­дат­скую фор­му, че­му-то за­дор­но сме­я­лись… Дав­но дед сшил по­след­нюю шап­ку. Дав­но дед спел по­след­нюю пес­ню. А со сво­их порт­ре­тов сме­ют­ся ге­рой­ски дя­ди… Сме­ют­ся из мо­е­го дет­ст­ва…

И эти их улыб­ки, их бри­тые го­ло­вы под пи­лот­ка­ми — не­за­бы­ва­е­мы. Как и ощу­ще­ние не­зыб­ле­мой на­дёж­нос­ти стра­ны, ког­да пос­ле по­лу­ноч­но­го гим­на за­мол­ка­ло ра­дио, и слы­ша­лись толь­ко даль­ние гуд­ки па­ро­во­зов и глу­хие, но мо­гу­чие уда­ры за­вод­ских мо­ло­тов и прес­сов. Ра­бо­та­ла третья сме­на. Это бы­ло ощу­ще­ние ми­ра и на­дёж­нос­ти.

Куз­неч­но-прес­со­во­го це­ха тре­во­жа­щие ахи-охи — в зву­ча­щей па­мя­ти, как эхо по­лу­раз­ру­шен­ной эпо­хи. Ка­за­лось вре­мя не­из­мен­ным. Ку­да ни глянь, — вез­де на­ча­ло. Ды­ханье прес­са в третью сме­ну ба­ю­ка­ло и озна­ча­ло, что пос­ле гим­на и ку­ран­тов ноч­ные стра­хи не тре­во­жат жиль­цов, по­этов, му­зы­кан­тов. А гул окрест­ный — он на­дёжен…

— Ког­да при­шло к вам по­ни­ма­ние, что ма­лень­кая Ро­ди­на — это все­го лишь час­ти­ца боль­шой. Что дет­ст­во — это все­го лишь час­ти­ца боль­шой жиз­ни.

Воз­мож­но, в ап­ре­ле 1961 го­да, ког­да во­ен­ную иг­ру с па­ца­на­ми в за­ле­жах пес­ка для стро­ив­ше­го­ся по со­седст­ву но­во­го до­ма пре­рвал тор­жест­ву­ю­щий крик вы­бе­жав­ше­го на ули­цу де­душ­ки: «На­ши в кос­мо­се!» Мы ни­че­го не по­ня­ли, но вос­торг ощу­ти­ли, тем бо­лее, и из близ­ле­жа­щих до­мов по­вы­бе­га­ли со­се­ди, и ра­дость бы­ла по­все­мест­ной и не­под­дель­ной. Бы­ло ис­крен­нее ощу­ще­ние гор­дой при­част­нос­ти к ве­ли­кой стра­не и ве­ли­ким де­лам.

Взле­тал Га­га­рин, пел Мус­лим, «За­ря» с Бра­зи­ли­ей иг­ра­ла, и, слов­но руч­ка из пе­на­ла, впол­зал на Ле­нин­скую «ЗИМ». В «Лу­ган­ской прав­де» Бу­гор­ков пи­сал про жат­ву и про бит­ву. Ко­нёк Па­хо­мо­вой, как брит­ва, вскры­вал рез­ную суть го­дов…

— В ва­ших вос­по­ми­на­ни­ях по­беж­да­ет боль или ра­дость?

Ду­маю, там не­воз­мож­на по­бе­да че­го-то од­но­го в от­дель­но взя­той па­мя­ти. Там всё впе­ре­меж­ку, и боль, и ра­дость, «и слёзы, и лю­бовь». Я люб­лю чёр­но-бе­лое ки­но. Но жизнь — очень цвет­ная, с обя­за­тель­ны­ми от­тен­ка­ми, ню­ан­са­ми, по­лу­то­на­ми…

Бы­ло и про­шло. Но не бес­след­но. Па­мять, слов­но пер­вая лю­бовь, из­би­ра­тель­но не­ми­ло­серд­на, оку­на­ясь в дет­ст­во вновь и вновь, па­дая в слу­чай­ные мгно­венья, где добром от­свер­ки­ва­ет зло… Счасть­ем бы­ло прос­то ощу­щенье, что оста­лось боль­ше, чем про­шло.

— Ро­ди­на, родст­во, род­ные… Мы лю­бим их всех. И всё же… Чьё ми­ро­воз­зре­ние, мож­но про­ще — сло­ва и по­ступ­ки, бо­лее все­го на вас по­вли­я­ли? Кто из род­ных вам бо­лее все­го род­нее?

У ме­ня бы­ло счаст­ли­вое дет­ст­во с лю­бя­щи­ми ро­ди­те­ля­ми. Но все дни, ког­да они ухо­ди­ли на ра­бо­ту, я про­во­дил с де­душ­кой. Толь­ко по­том смог по­нять и оце­нить, как он ме­ня лю­бил, ве­рил в ме­ня, гор­дил­ся. Как за­пла­кал, ког­да я при­нёс из шко­лы зо­ло­тую ме­даль… На­вер­ное, во мне от­ра­зи­лись мно­гие его чер­ты и ка­чест­ва. И да­же внеш­не я на не­го не­мно­го по­хож. Но всё же глав­ным вос­пи­та­тель­ным фак­то­ром в мо­ём дет­ст­ве бы­ли кни­ги, ко­то­рые я стал чи­тать очень ра­но. Ро­ди­те­ли да­же за­пре­ща­ли, бо­я­лись за зре­ние и пси­хи­ку. Но я чи­тал и чи­тал каж­дую удоб­ную ми­ну­ту. Да­же в кро­ва­ти под оде­я­лом с фо­на­ри­ком.

Мой дед здо­ро­вать­ся лю­бил и вслух чи­тать га­зе­ты. Чи­тал, по­ку­да бы­ло сил, про жизнь на бе­лом све­те… Мо­им пя­тёр­кам был он рад. Пред­ска­зы­вал по­бе­ды. Хо­тел, чтоб был я дип­ло­мат… А я по­хож на де­да.

— И в про­дол­же­ние во­про­са — кто из пи­са­те­лей вас из­ме­нил, по­ко­рил, уди­вил? Кто из ли­те­ра­тур­ных ге­ро­ев?

С де­душ­кой мы про­чи­та­ли все имев­ши­е­ся в на­ли­чии сказ­ки, ска­зоч­ные по­вес­ти и дет­ские сти­хи. По­вез­ло, что сре­ди них бы­ла чуд­но из­дан­ная кни­га Пуш­ки­на, и в ней — не толь­ко сказ­ки, но и сти­хи, ко­то­рые за­пом­ни­лись с тех пор на всю жизнь. А ещё из­бран­ное Лер­мон­то­ва, «Бу­ра­ти­но» Толс­то­го, «Не­знай­ка» Но­со­ва, «При­клю­че­ния Ка­ри­ка и Ва­ли» Лар­ри… А по­том чи­тал все кни­ги, ко­то­рые бы­ли в до­маш­ней биб­лио­те­ке, плюс те, что брал в биб­лио­те­ке школь­ной. Мне ка­за­лось, что пло­хих книг прос­то не бы­ва­ет. Ог­ром­ное впе­чат­ле­ние оста­ви­ла кни­га Ма­ка­рен­ко «Фла­ги на баш­нях». Мо­жет быть, по­то­му что там — о друж­бе, спра­вед­ли­вос­ти, чес­ти. Но и на­пи­са­на она увле­ка­тель­но. Ча­па­ев, Кор­ча­гин, мо­ло­дог­вар­дей­цы, Овод, Во­ло­дя Ду­би­нин, пер­со­на­жи Гай­да­ра — все они бы­ли в ря­ду об­раз­цов и ге­рой­ских ге­ро­ев… И ря­дом «Кон­ду­ит и Швам­бра­ния» Кас­си­ля, «Ста­рик Хот­та­быч» Ла­ги­на, «Ког­да я бы­ла ма­лень­кой» Ин­бер, «Бе­ле­ет па­рус оди­но­кий» Ка­та­е­ва… Это толь­ко то, что вспом­ни­лось сра­зу… По­том при­шла по­ра со­бра­ний со­чи­не­ний, ко­то­рые тог­да из­да­ва­лись мил­ли­он­ны­ми ти­ра­жа­ми. Джек Лон­дон, «Биб­лио­те­ка при­клю­че­ний», Алек­сан­др Грин, Про­спер Ме­ри­ме, Ми­ха­ил Шо­ло­хов, Сте­фан Цвейг, Алек­сан­др Бе­ля­ев, Валь­тер Скотт… И, ко­неч­но, Ильф и Пет­ров, ци­та­ты из ко­то­рых в изоби­лии зна­ли да­же дво­еч­ни­ки. Это бы­ло вре­мя, ког­да те­ле­ви­де­ние де­ла­ло если не пер­вые, то лишь вто­рые ша­ги, ни­ка­ких гад­же­тов с ин­тер­не­том не бы­ло да­же в фан­тас­ти­чес­ких ро­ма­нах. И по­то­му чте­ние бы­ло впол­не ува­жа­е­мым и прес­тиж­ным за­ня­ти­ем. А кро­ме не­го бы­ли до­ступ­ные и бес­плат­ные за­ня­тия в спор­тив­ных сек­ци­ях и мно­го­чис­лен­ных круж­ках в До­мах пи­о­не­ров. И ко­неч­но, «важ­ней­шее из ис­кус­ств» — ки­но. Я не иде­а­ли­зи­рую вре­мя, в ко­то­ром, как всег­да, по­ров­ну бы­ло и хо­ро­ше­го, и не очень. Но так бы­ло.

Вспо­ми­наю об­лож­ки про­чи­тан­ных книг — слы­шу эхо, ко­то­ро­го нет. Ви­жу их, слов­но ли­ца ушед­ших род­ных, слов­но окон не гас­ну­щий свет.

Свой сре­ди чу­жих? Или чу­жой сре­ди сво­их?

— Мы все на Ро­ди­не сво­ей дав­но уже чу­жие… Вы свой сре­ди чу­жих? Или чу­жой сре­ди сво­их?

По­ни­маю двойст­вен­ность и ще­кот­ли­вость си­ту­а­ции. Ведь не­сколь­ко лет жи­ву вне ро­ди­ны, ко­то­рой для ме­ня ос­та­ёт­ся и всег­да бу­дет Лу­ган­ск. Хо­чу на­де­ять­ся, что я не чу­жой сре­ди сво­их. Да и сво­им сре­ди чу­жих не стал — это точ­но. Спа­си­бо ин­тер­не­ту — да­ёт воз­мож­ность оста­вать­ся на свя­зи с друзь­я­ми, об­щать­ся, слов­но не за­ме­чая гро­мад­ных рас­сто­я­ний. Это, ко­неч­но, чу­до. И это по­мо­га­ет не сой­ти с ума. И по­то­му я — свой для дру­зей и род­ных. И на­де­юсь не чу­жой для сво­ей ро­ди­ны. И для ли­те­ра­ту­ры.

Я — свой-чу­жой в по­то­ке но­вос­тей, где толь­ко взгляд от прав­ды до об­ма­на. И толь­ко фо­то­гра­фии де­тей сиг­на­лят чест­но — вы­клю­чать свет ра­но.

А вы из Лу­ган­ска? Я то­же, я то­же… И па­мять по серд­цу — мо­ро­зом по ко­же… Гла­за за­кры­ваю — вот ули­ца Да­ля, как с риф­ма­ми вмес­те по ней мы ша­га­ли. Но прой­ден­ных улиц за­кры­та тет­рад­ка. Вам ка­жет­ся, вы­пи­то всё, без остат­ка? А я вот не знаю, и па­мять тре­во­жу… А вы из Лу­ган­ска? Я то­же. Я то­же.

— Нас всех кос­ну­лась вой­на. Да­же если кос­вен­но. Да­же если мы дав­но в ми­ре. Не усло­вен ли он? Или в ми­ре по-преж­не­му ми­ра нет?

В ми­ре нет ми­ра. Увы… Не так уж мно­го лет про­шло со дня окон­ча­ния той страш­ной вой­ны, ко­то­рую по­лит­кор­рект­но на­зы­вать вто­рой ми­ро­вой (но для на­ших от­цов, да и для нас она бы­ла Ве­ли­кой Оте­чест­вен­ной), как уже вов­сю пе­ре­ви­ра­ют её ито­ги, уни­жа­ют сол­дат-по­бе­ди­те­лей, пре­воз­но­сят по­ли­ца­ев, тех, кто вое­вал в вой­сках ваф­фен-СС, стре­лял в без­оруж­ных, ста­рых, го­лых, боль­ных… Уму не­по­сти­жи­мо. Но ведь мир пом­нит всё как бы­ло. Прав­да жи­ва. Я пом­ню, пом­ню, пом­ню и яго­ды, и кор­ни, и да­ты, как сол­да­ты, сто­ят в од­ном ря­ду. А вру­щим я не ве­рю, на­ход­ки и по­те­ри при­хо­дят и ухо­дят. И вру­щие уй­дут. На мой взгляд, врать, чест­во­вать му­чи­те­лей, на­силь­ни­ков, убийц — это грех. И он от­зо­вёт­ся в судь­бе тех, кто это­го не по­ни­ма­ет. Или не хо­чет по­ни­мать по фор­му­ле «моя ха­та с края, ме­ня это не ка­са­ет­ся». Это ка­са­ет­ся всех. Ибо это — жизнь и смерть, мир и вой­на. Не за­ме­чать, не му­чить­ся во­про­са­ми, не пов­то­рять — «стра­на, ви­на, вой­на». А го­во­рить на «чёр­ное» — «бе­лё­сое», вы­гля­ды­вая ти­хо из ок­на. Не вы­де­лять­ся да­же в гряз­ном ме­си­ве, быть с краю — не на взлёт­ной по­ло­се, оправ­ды­вать лю­бое мра­ко­бе­сие. И быть, как все, как все, как все. Воз­мож­но, это удоб­ная по­зи­ция. Но она за се­бя мо­жет очень боль­но ото­мстить. Вой­на, кста­ти, вновь при­шла к нам в дом со­вер­шен­но не­ожи­дан­но в мир­ное и, ка­за­лось, бес­кон­фликт­ное вре­мя. Вот за­мы­сел, не­ве­до­мый уму, — вра­га­ми на­зна­чать в сво­ём до­му дру­зей, со­се­дей, от­прав­ляя всех пря­мой на­вод­кой, по­за­быв про грех, пря­мой на­вод­кой в злые не­бе­са, сквозь дет­ские, без­дон­ные гла­за, не ве­дая, что дру­гом быв­ший враг уже го­то­вит твой не­бес­ный шаг… Ка­кое-то не­вме­ня­е­мое зло­радст­во, мсти­тель­ность, не­тер­пи­мость к ино­му мне­нию… За что? По­че­му? От­ве­та нет. Прос­то ко­му-то так на­до, вы­год­но. И мил­ли­о­ны лю­дей вновь за­лож­ни­ки чу­жих ам­би­ций, ко­рыс­ти, злос­ти.

Я, к со­жа­ленью, ви­дел это — пле­вок ра­кет­ный, ро­ко­вой… И ста­ло ока­ян­ным ле­то, а тень вой­ны над го­ло­вой на­кры­ла су­м­ра­ком смер­тель­ным люб­ви по­гас­шие зрач­ки, где от­ра­зил­ся по­не­дель­ник на­ча­лом тра­ур­ной стро­ки.

Ну, что с то­го, что не был там, где часть мо­ей род­ни оста­лась. Я во­все «не дав­лю на жа­лость»… Что жа­лость — звёз­дам и крес­там… Ну, что с то­го, что не был там, во мне их боль, на­деж­ды, да­ты… На­зло вра­гам там — со­рок пя­тый! За­брать хо­ти­те? Не от­дам.

— Вре­мя вы­бра­ло нас. Не­лёг­кое вре­мя. И со­гла­сия не спро­си­ло. Вре­ме­нам со­гла­сия не нуж­ны. И всё же… Мы иног­да (хо­тя бы в меч­тах) оста­нав­ли­ва­ем­ся в том вре­ме­ни, в ко­то­ром хо­те­ли бы остать­ся. Где вы хо­те­ли бы остать­ся?

В за­ме­ча­тель­ной пес­не на сти­хи Ро­бер­та Рож­дест­вен­ско­го есть строч­ка: «Мо­жет впер­вые за ты­ся­чу лет дай­те до дет­ст­ва плац­карт­ный би­лет. Ти­хо кас­сир­ша от­ве­тит: „Би­ле­тов нет“». Би­ле­тов на по­езд нет, но у ме­ня — про­езд­ной. Ми­га­ет зе­лё­ный свет у осе­ни за спи­ной.

И ду­ма­ешь — всё пу­тём, про­снёшь­ся — и бла­го­дать. Но каж­дый — лишь о сво­ём. И есть ещё, что те­рять… Мы все ро­дом из этой стра­ны, из то­го вре­ме­ни, вер­нуть­ся в ко­то­рое хо­чет­ся, но не мо­жет­ся. А в мо­ём слу­чае, вре­мя бы­ло дейст­ви­тель­но добрее и сер­деч­нее. И Лу­ган­ск раз­ви­вал­ся бур­но и энер­гич­но, пре­вра­ща­ясь в рес­пек­та­бель­ный и кра­си­вый об­ласт­ной центр.

Воз­вра­ща­ют­ся за­бы­тые сло­ва, про­яв­ля­ют­ся на­деж­ды и улыб­ки, и вес­на, как но­вая гла­ва, где крас­не­ют ро­зы, как ошиб­ки. Хо­чет­ся най­ти, под­нять, сбе­речь, из­бе­жать со­мне­ний не­на­прас­ных, и не ис­кри­вить пря­мую речь, и Лу­ган­ск на­ри­со­вать как празд­ник.

Эпо­ха не­по­ни­ма­ния…

— Мы все с од­ной пла­не­ты, «пас­са­жи­ры од­но­го ко­раб­ля». По­че­му, по-ва­ше­му, вза­и­мо­по­ни­ма­ния всё мень­ше? И да­же по­ни­ма­ния са­мих се­бя?

На­вер­ное, так бы­ло во все вре­ме­на. Лю­ди ведь не ме­ня­ют­ся, они та­кие же, ка­ки­ми бы­ли в Древ­нем Ри­ме или в Сред­ние ве­ка. И тог­да бы­ли добрые и под­лые, щед­рые и ску­пые, за­вист­ли­вые и прос­то­душ­ные… Те, кто по сво­ей во­ле идут ле­чить лю­дей в ти­фоз­ный ба­рак, по­то­му что это их долг. И те, кто встре­ча­ют про­клять­я­ми и кам­ня­ми сво­их боль­ных зем­ля­ков, пре­зи­рая всех, кро­ме се­бя. Да и клю­че­вые фра­зы Биб­лии «Так бу­дет не всег­да» и «За всё — воз­даст­ся» не те­ря­ют ак­ту­аль­нос­ти. А вот по­че­му лю­ди не мо­гут (не хо­тят) жить в ми­ре, друж­бе и со­гла­сии — боль­шой во­прос. Ка­за­лось бы, это не толь­ко мо­раль­но спо­кой­нее, но и эко­но­ми­чес­ки вы­год­нее дру­жить, тор­го­вать, по­мо­гать друг дру­гу… Но нет. На­хо­дят­ся са­мые ни­чтож­ные по­во­ды для кон­флик­тов, ни­кто не хо­чет усту­пать, про­дол­жа­ют­ся убийст­ва, гиб­нут не толь­ко сол­да­ты, но де­ти и ста­ри­ки… Тем не ме­нее гор­ды­ня, ко­рысть, чван­ли­вое са­мо­дур­ст­во по-преж­не­му тор­жест­ву­ют. Стран­но…

Эпо­ха не­по­ни­ма­ния, им­пе­рия не­до­ве­рия. Не позд­няя, и не ран­няя — бес­ко­неч­ная им­пе­рия, где хищ­ни­ки пля­шут с жерт­ва­ми, то с ле­вы­ми, а то — с пра­вы­ми… Где нуж­но быть толь­ко пер­вы­ми, и прав­да­ми, и не­прав­да­ми

— На фо­не пан­де­мии ха­рак­те­ры лю­дей ста­ли ху­же, а кон­флик­ты — ещё ост­рей? Как от­ра­зи­лось всё это на ва­шей жиз­ни?

Не­ожи­дан­ная и, как всё не­ожи­дан­ное, не­по­нят­ная си­ту­а­ция с этой страш­ной бо­лезнью от­ра­ви­ла жизнь все­му ми­ру. Ха­рак­те­ры, дейст­ви­тель­но, не ста­ли луч­ше. А са­мое огор­чи­тель­ное, что мас­кой скры­то бу­ду­щее, по­ка бли­жай­шее (ка­ким бу­дет да­лёкое во­об­ще не яс­но). При­чём, мас­ка эта не за­щит­ная, а прос­то скры­ва­ю­щая ли­цо. И кон­флик­ты от­зы­ва­ют­ся болью в серд­це. Скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что та­кие чувст­ва, как ве­ли­ко­ду­шие, со­чувст­вие, ми­ло­сер­дие, власть иму­щим прос­то не­ве­до­мы. Толь­ко ко­рысть, лжи­вое ли­це­ме­рие и мсти­тель­ное зло­радст­во. Ос­та­ёт­ся на­де­ять­ся на луч­шее и ждать воз­мож­нос­ти уви­деть­ся с деть­ми и вну­ка­ми не по скай­пу, а вжи­вую. А по­ка — дер­жим дис­тан­цию. Преж­де все­го, со здра­вым смыс­лом.

У каж­до­го свой Ша­о­линь, а так­же марш­рут к не­му. Не жми на стоп-кран — ка­ран­тин уже гу­ля­ет в до­му. «Не бой­ся, не жди, не про­си»… Хо­тя и на­учен ждать. «Не ве­зёт» — не толь­ко так­си, где я но­ви­чок опять. Где я вспо­ми­наю те­бя сквозь рас­сто­янье и лень, где глав­ное сло­во «лю­бя», и ря­дом — «мас­ку на­день». Сквозь точ­ки и да­же ти­ре в даль­ней, род­ной сто­ро­не, ты мо­ешь ок­но в бук­ва­ре. И улы­ба­ешь­ся мне…

— С го­да­ми дру­жить труд­нее. Как го­во­рит­ся — бе­ре­ги но­вый дом и ста­рых дру­зей. Вы ча­ще на­хо­ди­ли дру­зей или ча­ще те­ря­ли?

Хо­ро­шо ска­за­но, что друж­ба удва­ива­ет ра­дость и де­лит по­по­лам го­ре. В мо­ей жиз­ни был тра­ги­чес­кий мо­мент, вы­све­тив­ший от­но­ше­ние на­сто­я­щих и мни­мых дру­зей. Мни­мых ока­за­лось очень ма­ло. Ко­неч­но, луч­ше, что­бы та­ких мо­мен­тов не бы­ло. Но за­то про­вер­ка для друж­бы бы­ла мощ­ная. У ме­ня есть не­сколь­ко близ­ких дру­зей ещё со шко­лы, и это очень на­дёж­но, теп­ло и тро­га­тель­но. Есть друзья сре­ди кол­лег-ли­те­ра­то­ров, и это то­же очень близ­кие, на­дёж­ные лю­ди… Жаль, не мо­гу най­ти тех, с кем слу­жил в ар­мии. Их нет в со­ци­аль­ных се­тях. Ви­ди­мо, мы уже ста­рые, и я, как ис­клю­че­ние, ещё что-то ищу в ин­тер­не­те. По­то­му что па­мять о друзь­ях — не­за­бы­ва­е­ма.

У друж­бы и люб­ви на стра­же — от­сут­ст­вие ко­рыс­ти и при­чин. Ина­че — куп­ля и про­да­жа дру­зей, не­вер­ных жен­щин и муж­чин. Зна­ко­мо всем и по­все­мест­но пре­да­тельст­во, то гром­кое, как джаз, то скры­тое мо­ти­вом мес­ти… А вот ме­ня спа­са­ли, и не раз друзья, не­ждан­но, не кар­тин­но. И ан­гел пел над за­вод­ской тру­бой… А бы­ли и уда­ры в спи­ну, и ан­гел пла­кал над мо­ей судь­бой.

— Ваш сбор­ник на­зы­вал­ся «При­зрак счастья». Но вы са­ми ве­ри­те в при­зра­ки или в са­мо счастье?

Нас учи­ли, учи­ли, ещё раз учи­ли… И кон­спек­ты тех лек­ций ещё не ис­тле­ли. Толь­ко зна­ния ста­рые нын­че не в си­ле, и бес­по­мощ­ны, как им­по­тен­ты в по­сте­ли. Нас учи­ли, учи­ли, ещё раз учи­ли… Где ты, при­зрак бро­дя­чий зна­ко­мо­го «из­ма»? Отря­хаю кон­спек­ты, как па­мять, от пы­ли и при­леж­но ищу хоть бы тень оп­ти­миз­ма… Без ве­ры в счастье жизнь прос­то те­ря­ет смысл. Прав­да, пред­став­ле­ния о счастье у лю­дей очень раз­ные. День­ги, власть, сла­ва — о них гре­зят, на­вер­ное, ча­ще все­го. Пу­те­шест­вия, рес­то­ра­ны, раз­вле­че­ния — это то­же в трен­де. Ду­маю, глав­ный ком­по­нент счастья — здо­ровье. А ещё — мир, лю­бовь, де­ти, друж­ба, мак­си­маль­ная ре­а­ли­за­ция то­го, что да­но от Бо­га… Ну, и успех в до­сти­же­нии по­став­лен­ной це­ли — это то­же из об­лас­ти счаст­ли­вых мо­мен­тов. В ре­аль­нос­ти за­час­тую вмес­то счастья об­ре­та­ешь по­го­ню за его при­зра­ком. Но и это не са­мый пло­хой ва­ри­ант…

Над ка­би­не­та­ми, над при­ём­ны­ми, и над мыс­ля­ми по­та­ён­ны­ми дух на­чальст­ва, пу­за­тый, гроз­ный, и про­си­те­лей — слёз­но-пост­ный. Всё ме­ня­ет­ся — пье­сы и ро­ли, пре­вра­щая ди­е­зы в бе­мо­ли, вы­зы­вая то плач, то смех. Но, как преж­де, ма­ня­щий грех вновь на­хо­дит в по­сте­ли у влас­ти не сво­бо­ду, а при­зрак счастья.

Все­на­род­но из­вест­ны­ми стать не да­но со­вре­мен­ным по­этам…

— Сей­час как ни­ког­да ис­кус­ст­во страш­но да­ле­ко от на­ро­да. И ну­жен ли во­об­ще сей­час на­ро­ду по­эт?

Все­на­род­но из­вест­ны­ми стать не да­но со­вре­мен­ным по­этам. Их сло­ва вы­ле­та­ют, как пти­цы в ок­но, и — без от­ве­та. Ма­ло­мощ­ны их кни­ги, как Дайм­лер и Бенц в са­мом на­ча­ле, и, к то­му же, уте­рян тер­но­вый ве­нец. Вы не встре­ча­ли?.. Нет, не встре­ча­ли. Во все вре­ме­на лю­би­те­лей по­э­зии бы­ло не боль­ше од­но­го про­цен­та от на­се­ле­ния стра­ны, зем­ли… Хо­тя бы­ва­ли взлёты по­пу­ляр­нос­ти, как в се­ре­ди­не про­ш­ло­го ве­ка в СССР, ког­да вы­ступ­ле­ния по­этов со­би­ра­ли ста­ди­о­ны, ког­да Ев­ту­шен­ко, Воз­не­сен­ский, Ах­ма­дул­ли­на, Рож­дест­вен­ский, Окуд­жа­ва — бы­ли ру­по­ра­ми по­ко­ле­ния «от­те­пе­ли». Их фа­ми­лии бы­ли как па­роль, кни­ги их рас­ку­па­лись мгно­вен­но. Чи­тать и об­суж­дать их бы­ло мод­но. Прав­да, ря­дом с ни­ми жи­ли и пи­са­ли Тар­ков­ский и Ле­ви­тан­ский, Ме­ж­и­ров и Са­мой­лов, Слуц­кий, Со­ко­лов, Ви­но­ку­ров… Мож­но на­звать ещё де­сят­ки фа­ми­лий за­ме­ча­тель­ных по­этов, ко­то­рые то­же опре­де­ля­ли уро­вень по­э­зии, бы­ли боль­ши­ми мас­те­ра­ми, но не столь гром­ко зна­ме­ни­ты­ми, как их бо­лее мо­ло­дые кол­ле­ги. Хо­тя всё рас­став­ля­ет по мес­там вре­мя. А при­жиз­нен­ная сла­ва по­эта за­час­тую не име­ет ни­ка­ко­го от­но­ше­ния к по­э­зии. Вот се­год­ня, ко­го мож­но на­звать зна­ме­ни­тым, из­вест­ным по­этом? Я, ко­неч­но, мо­гу озву­чить не­сколь­ко де­сят­ков фа­ми­лий, но я-то ин­те­ре­су­юсь этим про­фес­си­о­наль­но, да и то знаю лишь часть ав­то­ров, сти­хи ко­то­рых уда­лось про­чи­тать в жур­на­лах, аль­ма­на­хах, кни­гах. А по­э­зия и по­эты — нуж­ны. Не зря ведь ско­ро ко­ли­чест­во пи­шу­щих срав­ня­ет­ся с ко­ли­чест­вом чи­та­ю­щих. Зна­чит, для че­го-то нуж­но вы­ра­жать мыс­ли рит­ми­чес­ки и в риф­му (хо­тя, сей­час мож­но и без них). Лю­ди пи­шут сти­хи, ког­да им хо­ро­шо, и ког­да пло­хо, ког­да хо­чет­ся разо­брать­ся и по­нять, что про­ис­хо­дит на све­те… И по­де­лить­ся этим с окру­жа­ю­щи­ми. Пи­шут по­то­му, что ина­че — не мо­гут, а не по­то­му, что хо­тят сла­вы, де­нег… «Но и без­де­нежью на­пе­ре­кор, пи­шут и пи­шут… Сно­сят судь­бы не укор — при­го­вор, как сно­сит кры­шу». В об­щем, клас­сик не зря ска­зал: «Цель твор­чест­ва — са­мо­от­да­ча…»

Яб­ло­ки-дич­ки ле­тят, ле­тят… Па­да­ют на тра­ву. Жизнь — это то­же фрук­то­вый сад. В меч­тах или на­яву кто-то цве­тёт и да­ёт пло­ды да­же в за­су­ш­ли­вый год… Яб­ло­ня-дич­ка не ждёт во­ды — прос­то рас­тёт, рас­тёт.

— Сти­хи и про­за, лёд и пла­мень… Мож­но про­дол­жить до бес­ко­неч­нос­ти. Му­зы­ка или ти­ши­на. Вздох или вы­дох… Лег­ко ли быть по­этом? По­эт — это лишь мо­ло­дость, лёг­кость, или не­обя­за­тель­но. И обя­за­тель­но ли с ухо­дом мо­ло­дос­ти, ухо­дит по­эт в по­эте? Ког­да вы по­ня­ли, что вы по­эт?

Я ведь бóльшую часть жизнь про­ра­бо­тал на за­во­де, а лу­ган­ские ма­ши­ност­ро­и­те­ли не ме­нее су­ро­вы, чем ле­ген­дар­ные че­ля­бин­ские. И по­то­му ска­зать о се­бе «Я по­эт» мож­но бы­ло толь­ко в юмо­рис­ти­чес­ком кон­тек­с­те, при­мер­но так: «Я по­эт, зо­ву­ся Цве­тик. От ме­ня вам всем при­ве­тик». Но пи­сать-то на­чал ещё в шко­ле. Всё раз­ви­ва­лось у ме­ня очень мед­лен­но, как го­во­рит­ся, сту­пен­ча­то. Был счаст­ли­вый мо­мент, ког­да на за­се­да­нии МС­ПС в Моск­ве ко мне по­до­шёл не­заб­вен­ный Сер­гей Ми­хал­ков, при­об­нял и ска­зал: «Про­чи­тал твою кни­гу. Ты хо­ро­ший по­эт». Это, ко­неч­но, до­ба­ви­ло уве­рен­нос­ти в се­бе. Мне по­счаст­ли­ви­лось услы­шать, как Ев­ге­ний Ев­ту­шен­ко го­во­рил о глав­ных ка­чест­вах по­эта (пе­ред этим я про­чи­тал об этом и в его кни­ге). Мэтр об этом ска­зал так: «Пер­вое: на­до, что­бы бы­ла со­весть, но это­го ма­ло, что­бы стать по­этом. Вто­рое: на­до, что­бы был ум, но это­го ма­ло, что­бы стать по­этом. Третье: на­до, что­бы бы­ла сме­лость, но это­го ма­ло, что­бы стать по­этом. Чет­вёр­тое: на­до лю­бить не толь­ко свои сти­хи, но и чу­жие, од­на­ко и это­го ма­ло, что­бы стать по­этом. Пя­тое: на­до хо­ро­шо пи­сать сти­хи, но если у те­бя не бу­дет пред­шест­ву­ю­щих ка­честв, это­го то­же ма­ло, что­бы стать по­этом». Спо­рить с этим не­воз­мож­но. Я бы до­ба­вил ещё та­кие ка­чест­ва, как тер­пе­ние, упор­ст­во, на­стой­чи­вость, по­сто­ян­ное са­мо­об­ра­зо­ва­ние. И, на­вер­ное, ве­ру в се­бя (но не са­мо­уве­рен­ность). Жить и пи­сать под де­ви­зом «Не­взи­рая ни на что».

Не хва­та­ет ни злос­ти, ни неж­нос­ти — не хва­та­ет в судь­бе без­мя­теж­нос­ти, не хва­та­ет улыб­ки кры­ла­той, лёг­кой дет­скос­ти, не ви­но­ва­той в том, что всё по­лу­чи­лось так стран­но, что в смя­те­нии лю­ди и стра­ны, что в кон­це бла­го­дат­но­го ле­та все про­за­и­ки мы. Не по­эты.

Я по­ни­маю — всё прой­дёт. Но дни — ле­тят, ле­тят, ле­тят…

— На­шу жизнь мож­но на­звать чем угод­но (ско­рее да­же — обо­звать) — но толь­ко не сказ­кой. Где добро и зло чёт­ко раз­де­ле­ны. А ког­да нет гра­ниц… На­шу жизнь в ка­кой жанр вы вмес­ти­ли бы?

Она вне жан­ров. В жиз­ни всё вмес­те и ря­дом — зло и добро, под­лость и по­ря­доч­ность, неж­ность и не­на­висть, лю­бовь и пре­да­тельст­во… Хо­тя по­след­нее вре­мя си­ту­а­ция в ми­ре всё бо­лее по­хо­жа на со­бы­тия из филь­ма ужа­сов. Если рань­ше это ка­са­лось пре­иму­щест­вен­но Дон­бас­са, то сей­час — поч­ти по­все­мест­но. Тре­вож­но. На что на­деж­да? Как всег­да, на лю­бовь, ми­ло­сер­дие, бла­го­ра­зу­мие, со­пе­ре­жи­ва­ние… А на что ещё?

Услов­но де­ли­мы на «пра­во» и «ле­во». Как слав­но не­зри­мы «ко­роль, ко­ро­ле­ва,
Са­пож­ник, порт­ной»… Это со мною и с це­лой стра­ной,
Где всех по­де­ли­ли поч­ти без­ус­лов­но на «лю­бишь — не лю­бишь», на «ров­но — не ров­но»,
А буд­то вче­ра — жиз­ни бес­печ­ной бы­ла, как сест­ра,
Стра­на, где так быст­ро при­вык­ли к пло­хо­му, где «эны­ки-бе­ны­ки» вы­шли из до­му,
А сле­дом сви­нец, хо­чешь — не хо­чешь, но сказ­ке — ко­нец.

— Иног­да ка­жет­ся, что ве­ра по­эта — это без­ве­рие. Или боль. Или крик. За всё и за всех. Без­ве­рие — это прос­то кри­ча­щая — ве­ра?

Ког­да-то я пи­сал так: «Хо­чет­ся ве­рить сло­вам и при­зы­вам. Хо­чет­ся ве­рить. Но если бы жи­вы бы­ли бы те мил­ли­о­ны за­му­чен­ных, не бы­ло б, мо­жет, бе­дою на­учен­ных, прав­ду и ложь рав­но­душ­но вни­ма­ю­щих, жру­щих и пью­щих и „всё по­ни­ма­ю­щих“. Всё по­ни­ма­ю­щих, толь­ко не ве­ря­щих, жить по-дру­го­му уже не уме­ю­щих. И за­ко­ло­че­ны ду­ши, как две­ри… Но хо­чет­ся ве­рить. Хо­чет­ся ве­рить»! Ко­неч­но, хо­чет­ся ве­рить в спра­вед­ли­вость и со­стра­да­ние. И со­всем не хо­чет­ся — во все­об­щую про­даж­ность, в без­душ­ное зло­радст­во и ко­рыст­ное се­бя­лю­бие… Хо­чу за­вер­шить стро­ка­ми, где есть на­деж­да на то, что всё бу­дет так, как хо­чет­ся: «Всё хо­ро­шо. Толь­ко до­ждь без про­све­та. — это пред­две­рие бабь­е­го ле­та, даль­ней зи­мы и муж­ской не­по­го­ды… — кап­ля за кап­лей, за го­да­ми го­ды. Всё хо­ро­шо, — пов­то­ряю я сно­ва, маль­чик из про­ш­ло­го. Де­душ­ка. Во­ва»…

И, в са­мом де­ле, всё мог­ло быть ху­же, — мы жи­вы, не­взи­рая на эпо­ху. И да­же го­лубь, слов­но ан­гел, кру­жит, как буд­то под­тверж­дая: «Всё — не пло­хо». Хо­тя судь­ба ве­дёт свой счёт по­те­рям, где го­лубь пред­ста­ёт воз­душ­ным змеем… В то, что мог­ло быть ху­же — твёр­до ве­рю. А в луч­шее мне ве­рит­ся труд­нее.

Всё это нуж­но пе­ре­жить, пе­ре­тер­петь и пе­ре­ждать. су­ро­вой ока­за­лась нить и толс­той — об­щая тет­радь судь­бы, ко­то­рая и шьёт, и пи­шет — толь­ко на­угад. Я по­ни­маю — всё прой­дёт. Но дни — ле­тят, ле­тят, ле­тят…

Р. S. «Ста­рые дол­ги» уже от­да­ны. Да­же если их не бы­ло. «Ус­та­лый ка­ра­ул» — ушёл в от­став­ку. И не толь­ко по­то­му, что ус­тал. «Не по Грин­ви­чу от­счи­ты­вая час», ведь вре­мя дав­но из­ме­ни­лось. И да­же Грин­вич здесь ни при чём. А «Пря­мая речь» все­го лишь — «Ис­то­рия люб­ви за­бы­той». Люб­ви — ко всем и ко все­му. Впро­чем, воз­мож­но, «Ни­че­го не из­ме­ни­лось». Или на­обо­рот? Ведь «Вре­мя пред­пос­лед­них но­вос­тей» — это «Сте­пень сво­бо­ды». А «Пря­мо по кур­су — жизнь». Хо­ро­шо, если — пря­мо. И по кур­су… Ведь в «Ды­ха­нии прост­ранст­ва» дав­но дру­гой воз­дух. Да… «Ни­че­го не из­ме­ни­лось»?! Ко­неч­но, ещё как из­ме­ни­лось! Уже да­же «Вре­мя ме­ня­ет ад­рес». Ну хо­ро­шо… Или нет, на­вер­ное, всё-та­ки — нет…

Бе­се­до­ва­ла Еле­на СА­ЗА­НО­ВИЧ