Знал и знаю не­ма­ло лю­дей, ко­то­рые не­ред­ко ме­ня­ют не толь­ко вес, при­выч­ки, но и ми­ро­ощу­ще­ние, что ли. Из бес­печ­ных ро­ман­ти­ков, на­про­па­лую рас­ха­жи­ва­ю­щих, рас­се­ка­ю­щих под про­лив­ны­ми «июнь­ски­ми дождя­ми» по Моск­ве ли, по Тьму­та­ра­ка­ни ли и жад­но, озор­но впи­ты­ва­ю­щих и вос­при­ни­ма­ю­щих мир во всех без ис­клю­че­ния его крас­ках, с го­да­ми пре­вра­ща­ю­щих­ся, окук­ли­ва­ю­щих­ся в осед­лых по­уча­ю­щих за­нуд, во­инст­вен­ных ор­то­док­сов. Ска­жу боль­ше: по­че­му-то имен­но из от­пе­тых иде­а­лис­тов со вре­ме­нем ча­ще все­го и об­ра­зу­ют­ся, на­мы­ва­ют­ся, а точ­нее, по кру­пин­кам на­пы­ля­ют­ся эта­кие не­со­кру­ши­мые, ог­не­ды­ша­щие мон­ст­ры свя­тос­ти, ско­пи­дом­ст­ва и ста­ро­за­вет­нос­ти. В прин­ци­пе пе­ре­ме­ны в воз­зре­ни­ях и ощу­ще­ни­ях впол­не за­ко­но­мер­ны: всё те­чёт и т. д. Вон да­же де­ре­во, уве­рен, с каж­дым но­вым го­до­вым коль­цом ви­дит жизнь по-дру­го­му: ме­ня­ешь­ся — зна­чит раз­ви­ва­ешь­ся. Жи­вёшь.

Прав­да, за­чем же так рез­ко? В об­рат­ную сто­ро­ну.

Ста­ло быть, ген, «ви­рус По­бе­до­но­ва», си­дел в те­бе из­на­чаль­но и пе­ре­ме­ны твои не яви­лись пло­дом ис­клю­чи­тель­но собст­вен­ных тво­их не­лёг­ких умо­зак­лю­че­ний, проб и оши­бок?..

Встре­чал­ся со мно­ги­ми ку­ми­ра­ми ли­те­ра­тур­ной юнос­ти. При­чём юность в дан­ном слу­чае мож­но пи­сать и в ка­выч­ках и да­же с боль­шой бук­вы — боль­шинст­во из них как раз и на­чи­на­ли в шес­ти­де­ся­тых в этом куль­то­вом жур­на­ле.

Встре­чал­ся, прав­да, уже в их, ку­ми­ров, ста­рос­ти. Да и в собст­вен­ной, по­ка от­но­си­тель­ной, то­же. И все они, да­же са­мый мо­ло­дой и са­мый ге­ни­аль­ный из них, Иосиф Брод­ский, с ко­то­рым не­на­дол­го в де­вя­нос­том пе­ре­сёк­ся в веч­ном Ри­ме, ока­за­лись со­всем не та­ки­ми, ка­ки­ми я их пред­став­лял в собст­вен­ной юнос­ти. В скоб­ках за­ме­чу: а мо­жет, я и сам оч­нул­ся уже не та­ким, как в шес­ти­де­ся­тых про­ш­ло­го ве­ка?

И толь­ко один из них, са­мый взрос­лый или, по край­ней ме­ре, са­мый «бес­смерт­ный», дол­го­жи­тель — ему нын­че ис­пол­ня­ет­ся де­вя­нос­то, — Лео­нид Жу­хо­виц­кий, ока­зал­ся наибо­лее аде­кват­ным то­му об­ра­зу и да­же об­ли­ку, ко­то­рый сло­жил­ся у ме­ня поч­ти шесть­де­сят лет на­зад пос­ле мгно­вен­но­го, за ночь, про­чте­ния, про­жи­ва­ния его «Оста­но­вить­ся, огля­нуть­ся…». Опять же в скоб­ках за­ме­чу: я впер­вые встре­тил в обо­зна­че­нии к ста вось­ми­де­ся­ти стра­ни­цам ма­ши­но­пис­но­го текс­та та­кое фун­да­мен­таль­ное, на вы­рост, опре­де­ле­ние: Ро­ман.

Если Ми­ха­ил Гор­ба­чёв, дай бог ему здо­ровья, са­мый дол­го­жи­тельст­ву­ю­щий в че­ре­де всех еди­но­на­чаль­ни­ков и Рос­сии, и Со­вет­ско­го Со­юза, то Лё­ня Жу­хо­виц­кий, по­жа­луй, глав­ный и, са­мое глав­ное, да­же глав­нее — дейст­ву­ю­щий дол­го­жи­тель со­вре­мен­ной рус­ской ли­те­ра­ту­ры.

…А вжи­вую я всё-та­ки встре­тил­ся с ним со­всем не­дав­но, лет де­сять на­зад. Знал, что мы оба при­гла­ше­ны в Ере­ван на юби­лей Зо­рия Ба­ла­я­на и долж­ны ле­теть од­ним рей­сом, од­ним са­мо­лётом. Мне вы­па­ла, как из­да­те­лю Зо­рия, поч­ти ко­зыр­ная кар­та — биз­нес-класс, по­это­му я и в са­мо­лёте ока­зал­ся рань­ше мно­гих и, уже си­дя на сво­ём «пре­зи­ди­ум­ном» мес­те, вгля­ды­вал­ся в ли­ца тех, кто вхо­дил за мною сле­дом: не про­пус­тить бы, узнать бы Жу­хо­виц­ко­го!

Узнал, уга­дал мгно­вен­но. И не толь­ко по его зна­ме­ни­то­му, прав­да, те­перь уже рез­ко по­ре­дев­ше­му и по­си­вев­ше­му ко­ку. Не по кра­си­во­му, не за­пят­нан­но­му ни­ка­кой стар­чес­кой «греч­кой», лбу. Не по спор­тив­ной сум­ке, не­бреж­но, по юно­шес­кой мо­де пе­ре­бро­шен­ной на рем­не че­рез пле­чо. Не по цеп­ко­му свет­ло­му-свет­ло­му, как сам воз­дух, взгля­ду, с ко­то­рым он вы­хва­ты­вал си­дя­щих в пер­вом са­ло­не (я на миг во­зо­мнил: а вдруг и ме­ня то­же ищет?)…

Нет и нет!

Ря­дом с ним, тес­но при­жав­шись к его всё ещё твёр­до­му пле­чу, про­тис­ки­ва­лась со­вер­шен­но юная и со­вер­шен­но оча­ро­ва­тель­ная.
— Во, бур­жу­и­ны рас­се­лись, — хмык­ну­ло юное и оча­ро­ва­тель­ное, те­перь уж точ­но в мою сто­ро­ну, и Лё­ня, скольз­нув по мне взгля­дом, на сей раз уже сам чуть-чуть при­дер­жал её за ост­рое пле­чи­ко. Поч­ти как за язы­чок, не ме­нее вострый.

Ну да, раз­ве мог этот веч­ный эле­гант­ный со­кру­ши­тель жен­ских сер­дец, серд­це­ед, лег­ко и не­од­но­крат­но вку­шав­ший это бо­жест­вен­ное блю­до уже в мла­дос­ти-юнос­ти, по­явить­ся поч­ти что уже под не­бе­са­ми в ином, не ан­гель­ском окру­же­нии? И тем бо­лее — в ста­ри­ков­ском оди­но­чест­ве?

На ста­ри­ка он точ­но не тя­нул: из за­плеч­ной су­мы тор­ча­ло ды­ш­ло тен­нис­ной ра­кет­ки.

Я вздох­нул, мыс­лен­но по­за­ви­до­вав Лёне. Не толь­ко его за­дор­но­му ко­ку и да­же не толь­ко ра­кет­ке.
Прав­да, поз­же, уже на зем­ле, узнáю: доч­ка.
Да­же не внуч­ка: на­до же — да­же на де­вя­том де­сят­ке иметь та­ких сног­с­ши­ба­тель­но юных до­че­рей!

Учись, Ге­ор­гий Вла­ди­ми­ро­вич…

Это бы­ли три за­ме­ча­тель­ных дня в тог­да ещё от­но­си­тель­но бла­го­по­луч­ной Ар­ме­нии. Они бы­ли за­ме­ча­тель­ны и об­ще­ни­ем с Зо­ри­ем Ба­ла­я­ном, с ны­не, увы, уже по­кой­ным Вла­ди­ми­ром Бонч-Бру­е­ви­чем, с ко­ман­дой «Лит­га­зе­ты» во гла­ве с её за­мес­ти­те­лем глав­но­го ре­дак­то­ра Лео­ни­дом Кол­па­ко­вым — Зо­рий за­слу­жен­ный ве­те­ран, бур­ля­щий мас­то­донт этой га­зе­ты, — и всё же са­мые про­ник­но­вен­ные, са­мые по­лу­ноч­ные и са­мые не очень трез­вые бе­се­ды бы­ли у нас — с Жу­хо­виц­ким.

И я тог­да по­ра­зил­ся: чёрт возь­ми, да ведь он точ­но та­кой же, ка­ким я и пред­став­лял его в шес­ти­де­ся­тых! Ког­да сам, как и его ге­рой из са­мо­го зна­ме­ни­то­го его ро­ма­на, ра­бо­тал в га­зе­те, прав­да, во­все не сто­лич­ной, а про­вин­ци­аль­ной — тем жад­нее, при­ме­ря­ясь, вчи­ты­вал­ся я да и каж­дый из мо­их юных со­то­ва­ри­щей в каж­дую стро­ку «Оста­но­вить­ся, огля­деть­ся…».

Хо­тя ни оста­нав­ли­вать­ся, не огля­ды­вать­ся нам, зе­лё­ным, бы­ло ещё и не­ког­да да, в об­щем-то, и не­ку­да.

…Если есть му­жест­во ме­нять­ся, то не мень­шее му­жест­во — и оста­вать­ся не­из­мен­ным. А вер­нее — са­мим со­бой. Во вся­ком слу­чае, оста­вать­ся вер­ным сво­им иде­а­лам. Ког­да-то, со­всем-со­всем ещё зе­лёно­пу­пым — а ме­ня ведь то­же де­вуш­ки иног­да зва­ли, как и ге­ро­ев Жу­хо­виц­ко­го, Ба­та­ло­ва, не Ге­ор­ги­ем, а «Го­шей», что втай­не то­же удер­жи­ва­ло ме­ня за пол­ночь над жур­на­лом, в ко­то­ром и я меч­тал со вре­ме­нем ог­лу­ши­тель­но объ­явить­ся, — я, как и Жу­хо­виц­ко­го жизнь спус­тя, пы­тал­ся уга­дать смысл «Оста­но­вить­ся, огля­нуть­ся…». И поч­ти до­га­дал­ся, узнал: са­мый глав­ный из му­жест­вен­но ис­по­ве­ду­е­мых Лёней Жу­хо­виц­ким иде­а­лов — это иде­ал сво­бо­ды. Си­но­ним ко­то­рой — под­лин­ная, не мни­мая ин­тел­ли­гент­ность. Ему Жу­хо­виц­кий был и ос­та­ёт­ся ве­рен и в сво­их жур­на­лист­ских ра­бо­тах, и в сво­ей про­зе, да, в об­щем-то, и в сво­ей жиз­ни.

Он и в са­мом де­ле дол­го­жи­тель дейст­ву­ю­щий. С тру­дом, но вы­хо­дят пуб­ли­цис­ти­чес­кие сбор­ни­ки, один ост­рее дру­го­го. Идёт, имен­но идёт, как вру­бо­вая ра­бо­та, а не штам­пу­ет­ся, его уди­ви­тель­ная про­за, в ос­но­ве ко­то­рой — то же, что и в пуб­ли­цис­ти­ке, толь­ко не кай­лом, а рез­цом: рус­ский ин­тел­ли­гент на рас­путье: то ли в бо­лее или ме­нее обес­пе­чен­ную ка­ба­лу, то ли в рис­ко­ван­ное, но сво­бод­ное пла­ва­ние.

Не ста­ну пе­ре­ска­зы­вать и ци­ти­ро­вать его кон­крет­ные ве­щи: пред­став­ле­ние, если оно не сло­жи­лось у вас рань­ше, а ско­рее — под­тверж­де­ние ва­шим пред­став­ле­ни­ям о «жу­хо­виц­кой» стро­ке, вы спол­на по­лу­чи­те и по опуб­ли­ко­ван­но­му в этой кни­ге глав­но­му ро­ма­ну, и по бе­се­дам пи­са­те­ля с его дав­ним дру­гом, за­ме­ча­тель­ным га­зет­чи­ком, с ко­то­рым я ког­да-то ра­бо­тал вмес­те в «Ком­со­мол­ке», то­же, как и Лё­ня, вер­ным жур­на­лист­ским иде­ям сво­ей юнос­ти и то­же Лёней — Ари­хом. «Оста­но­вить­ся. огля­нуть­ся…» как, ска­жем, и «Апель­си­ны из Ма­рок­ко», да­ва­ли чи­та­те­лю как ис­ку­ше­ние че­ло­ве­чес­кой сво­бо­ды, рас­ко­ван­нос­ти, так и уро­ки до­воль­но му­чи­тель­ных рас­ка­я­ний, «миль­о­на тер­за­ний», со­пут­ст­ву­ю­щих и, в об­щем-то, во мно­гом и вы­зы­ва­е­мых этой са­мой ис­ко­мой, вож­де­лен­ной сво­бо­дой.

О труд­ных, веч­ных ве­щах и «про­кля­тых во­про­сах» пи­шет Жу­хо­виц­кий. Но как же чер­тов­ски лег­ка, стре­ло­вид­на, изящ­на и при этом ра­зи­тель­но, яз­ви­тель­но ост­ра его фир­мен­ная стро­ка! В пол­ном со­от­вет­ст­вии с клас­си­чес­кой де­фи­ни­ци­ей стиль у Жу­хо­виц­ко­го та­кой же, как и его ха­рак­тер: рас­ко­ван­ный и сво­бо­до­лю­би­вый.

Его лег­ко чи­тать. Прав­да, пос­ле это­го лёг­ко­го чте­ния весь­ма не­лег­ко ду­ма­ет­ся. И да­же не столь­ко о его ге­ро­ях — а они всег­да дейст­ви­тель­но окру­же­ны, оси­я­ны по­тря­са­ю­щи­ми и, мо­жет по­это­му, всег­да не очень счаст­ли­вы­ми, как и са­ми его глав­ные ге­рои, ге­ро­и­ня­ми жен­ско­го по­ла. А сколь­ко — о са­мом се­бе, о са­мих се­бе и о нас тес­но окру­жа­ю­щих. Об­ни­ма­ю­щих.

Так ли жи­вём?

Оста­но­вить­ся, огля­нуть­ся… Са­мо это вы­ра­же­ние пос­ле Жу­хо­виц­ко­го ста­ло по­ис­ти­не кры­ла­тым, то­же куль­то­вым. И уже да­же са­мо по се­бе по­дви­га­ет — к не­ко­е­му нравст­вен­но­му дейст­вию. Оста­но­вить­ся — это ведь то­же дейст­вие. Иног­да, в суд­ные, са­мо­суд­ные вре­ме­на и ча­сы, да­же бо­лее серь­ёз­ное, чем — ид­ти. Дви­гать­ся.

А как важ­но нам всем се­год­ня и оста­но­вить­ся, и огля­нуть­ся…
Оста­но­вить­ся, огля­нуть­ся. И — за­гля­нуть. В са­мих се­бя.

У не­го есть свой чи­та­тель. Кон­тин­гент и кон­ти­нент — да­же на раз­ных кон­ти­нен­тах. Но я за­ви­дую тем, кто, воз­мож­но, впер­вые от­кро­ет это имя: Жу­хо­виц­кий. Ско­рее все­го, со­всем юным и не­об­стре­лян­ным, ко­то­рым пред­сто­ит стать под­лин­ны­ми, а не мни­мы­ми ин­тел­ли­ген­та­ми — тяж­кий и тем не ме­нее иде­ал, ко­то­рый и к ста­рос­ти не­до­сти­жим, — кни­ги Жу­хо­виц­ко­го по­дви­га­ют и к это­му. Тем, кто толь­ко об­ре­та­ет свои убеж­де­ния и иде­а­лы.

Дай Бог каж­до­му из вас, да и нас, ухо­дя­щих, то­же ис­по­ве­до­вать, пе­ре­да­вать и от­ста­ивать их так же по­сле­до­ва­тель­но, а са­мое глав­ное — та­лант­ли­во, как это де­ла­ет ве­те­ран рус­ской бел­лет­рис­ти­ки Лео­нид Жу­хо­виц­кий.