* *
При всём мо­ём ува­же­нии к До­сто­ев­ско­му мне как пси­хо­ло­гу со­вер­шен­но яс­но, что он был че­ло­век, ко­то­рый стре­мил­ся уни­зить окру­жа­ю­щих, без­удер­ж­ный в страс­тях сво­их… Го­ва­ри­вал: «Мож­но об­ла­дать силь­ным ха­рак­те­ром, до­ка­зать это сво­ей жизнью и тем не ме­нее не иметь сил по­бо­роть в се­бе страсть к иг­ре».

Дес­пот с ано­маль­но-сек­су­аль­ны­ми на­клон­нос­тя­ми, ко­то­рый со­вме­щал все эти пре­лес­ти с чрез­вы­чай­ной обид­чи­востью и слез­ли­вой сен­ти­мен­таль­ностью. И знал про то, и ки­чил­ся, что не та­кой, как все эти… Толс­той, Тур­ге­нев, смрад­ная бу­каш­ка Бе­лин­ский…

Его сло­ва: «А ху­же все­го то, что на­ту­ра моя под­лая и слиш­ком страст­ная: вез­де-то и во всём я до по­след­не­го пре­де­ла до­хо­жу, всю жизнь за по­след­нюю чер­ту за­хо­дил. Бес тот­час же сыг­рал со мною шут­ку».

До­сто­ев­ский был об­ре­чён иг­рать роль мон­ст­ра, фан­та­зи­ро­вать из­на­си­ло­ва­ния, лю­бовь к из­вра­ще­ни­ям, изо­бра­жать се­бя не­обыч­ным… Ис­ку­шал этой ролью бес, жи­ву­щий в нём.

Ко­неч­но, пы­тал­ся из­гнать… Чи­тал каж­дый год «Дон Ки­хо­та».

Кто от­ча­ян­ней Дон Ки­хо­та? Изо­бра­же­ние по­ло­жи­тель­но-пре­крас­но­го че­ло­ве­ка есть за­да­ча без­мер­ная. Учил­ся или на­пи­ты­вал­ся, на­би­ра­ясь сил для борь­бы? Бо­ял­ся сой­ти с ума. На­ме­кал на тай­ну не­кую собст­вен­ную. Пред­по­ла­гал со­ав­тор­ст­во с клас­си­ком при его жиз­ни. Это в свои-то двад­цать пять…

До­сто­ев­ский не за­ни­мал­ся со­бой, не по­зна­вал се­бя. Он се­бя фан­та­зи­ро­вал. При­чём в чу­до­вищ­ных об­ра­зах. А по­том ве­рил в со­тво­рён­ное. При­ду­мы­вал о се­бе са­мую мерз­кую мер­зость ра­ди уни­же­ний и стра­да­ний. На­до по­ла­гать, со­зна­ние собст­вен­ной ни­зос­ти да­ва­ло бо­лез­нен­ное удо­вольст­вие. Был убеж­дён: толь­ко стра­дая, мож­но тво­рить. И цель на­ри­со­вал: до­вес­ти до су­мас­шест­вия как мож­но боль­ше лю­дей, что­бы вы­рвать их из при­выч­но­го ме­щан­ско­го кру­га и че­рез без­умие вторг­нуть в мир тран­сцен­дент­нос­ти. Без­умец ра­вен свя­то­му. Это и есть путь к Б-гу!

В об­щем, раз­мыш­ле­ния До­сто­ев­ско­го при­ве­ли его к тор­жест­ву стра­да­ния. Во­все не тво­ря добро, мож­но ста­но­вить­ся че­ло­ве­ком. Так по­лу­чил До­сто­ев­ский жизнь, ко­то­рую про­по­ве­до­вал как ос­но­ву бо­жест­вен­но­го бы­тия: по­стра­дай и сто­ри­цей от­пла­тит­ся.

О, как лю­бит рус­ский на­род стра­дать!

Вот ка­кой по­да­ро­чек — ис­ко­рёжен­ный взгляд на рус­скую ду­шу — пре­под­нёс До­сто­ев­ский за­пад­но­му чи­та­те­лю.

И ещё. Вряд ли сей­час кто-ни­будь, не шу­тя, смо­жет ска­зать, что чи­тал всю ночь До­сто­ев­ско­го, под ут­ро за­снул и про­снул­ся об­нов­лён­ным.

Хва­тит на се­год­ня.

* *
«Гре­хи мои вспом­нил я се­год­ня. Сон — это судь­ба. Но и во сне на­до уметь со­раз­ме­рять веч­ное и пре­хо­дя­щее…»

Фо­тий ощу­щал не­обык­но­вен­ную лёг­кость и вдруг по­чу­ял не­изъ­яс­ни­мый за­пах ка­ко­го-то блек­ло­го цвет­ка, ле­жа­ще­го на по­лу у ди­ва­на, и вос­па­рил ду­хом, о, опять ду­хом вос­па­рил, вос­па­рил, вос­па­рил, по­гло­ща­е­мый, рас­тво­ря­е­мый ма­жор­ны­ми зву­ка­ми, на­пол­ня­е­мый ими, пре­вра­ща­е­мый скрип­кой и ор­кест­ром в во­пло­щён­ный об­раз ду­шев­ной гар­мо­нии. Фо­тий за­та­ил ды­ха­ние, за­мер пе­ред этой упру­гой и го­ря­чей мощью с драз­ня­щи­ми пов­то­ра­ми од­но­го ме­ло­ди­чес­ко­го обо­ро­та, с за­вле­ка­ю­щи­ми чувст­вен­ны­ми ин­то­на­ци­я­ми сре­ди бур­ных экс­прес­сив­ных всплес­ков. Так за­сты­ва­ют де­ти, ког­да впер­вые ви­дят мо­ре, или лес, или го­ры… без­оши­боч­но узна­ют, хо­тя преж­де не име­ли о них ни ма­лей­ше­го пред­став­ле­ния, от­ча­ян­но не­ме­ют и тут же сли­ва­ют­ся с Г-спо­дом, ко­то­рый Все­ве­дущ.

И в этот миг вос­тор­жен­ное упо­ение сме­ни­лось от­ча­ян­ным му­чи­тель­ным уны­ни­ем. Ка­за­лось, чёр­ные, мох­на­тые сте­ны окру­жи­ли Фо­тия, и зат­хлый воз­дух ка­зе­ма­та кре­пос­ти сжал гор­ло. Пле­сень и безд­на мыс­лей, по­рож­дён­ных не­уём­ным во­об­ра­же­ни­ем… Тос­ка и мёрт­вое мол­ча­ние, мер­но пре­ры­ва­е­мое еле слыш­ным бо­ем ча­сов на Пе­тро­пав­лов­ском со­бо­ре… И бла­го­сло­вен­ные све­ча и пе­ро в ру­ках. Не­сколь­ко быст­рых дви­же­ний пе­ра… вот оно чуть за­мед­ли­лось, за­мер­ло и опять за­сколь­зи­ло стре­ми­тель­но, не­ми­ло­серд­но ца­ра­пая бу­ма­гу и… Нет ни пе­ра, ни бу­ма­ги, толь­ко гус­тая зе­лень и сол­неч­ный луч, на­по­ён­ный смо­ли­с­тым за­па­хом. Мож­но про­су­нуть го­ло­ву сквозь соч­ные листья и, за­хлест­нув­шись по­то­ком све­та, за­ме­реть пе­ред ни­вой с до­зре­ва­ю­щей рожью. Зо­ло­тые и туч­ные ко­лосья ма­нят спус­тить­ся с хол­ма и со­рвать, а по­том, в по­ле, вы­брать си­ние ко­ло­коль­чи­ки, неж­но-го­лу­бые по­ле­вые не­за­буд­ки, ро­зо­во-пур­пур­ные гвоз­ди­ки и аню­ти­ны глаз­ки, чей аро­мат­ный фи­ал­ко­вый за­пах вы­да­ёт при­та­ив­ший­ся в гус­той тра­ве цве­ток, ещё весь об­сы­пан­ный блес­тя­щи­ми кап­ля­ми ро­сы.

Если взять длин­ные, тон­кие тра­вин­ки, свить в бе­че­ву, пе­ре­вя­зать эту кра­со­ту, то по­лу­чит­ся бу­кет, в ко­то­рый мож­но вло­жить уте­рян­ное пись­мо от лю­би­мо­го, и раз­ве­ять, как дым, тос­ку пре­крас­ной влюб­лён­ной жен­щи­ны… Вот она, тре­пет­ная, скло­ни­лась к гу­бам ста­ра­тель­но за­жму­рив­ше­го­ся Фо­тия, скольз­ну­ла по­це­лу­ем и ис­чез­ла на­всег­да. А хол­мы, пест­ре­ю­щие ни­ва­ми, да­ли, за­ли­тые све­том, слад­кое за­тишье оста­лись. Сми­ри­лось воз­му­щён­ное серд­це, но ду­ша, глу­хо то­мясь смут­ным пред­чувст­ви­ем, дрог­ну­ла, вски­пая об­лег­ча­ю­щи­ми сле­за­ми… И Фо­тий от­дал­ся, со­дро­га­ясь, пер­во­му, ещё не­яс­но­му про­зре­нию при­ро­ды сво­ей.

* *
Со­бы­тия, ко­то­рые про­изо­шли в жиз­ни, встре­чи, бе­се­ды, мыс­ли, ис­по­ве­ди, от­кро­ве­ния, пись­ма, сло­ва, по­ступ­ки, взгля­ды, при­кос­но­ве­ния — всё это не име­ет от­но­ше­ния к со­кро­вен­ной тай­не че­ло­ве­ка… На­сто­я­щая сущ­ность так не про­яв­ля­е­ма. Воз­мож­но ли са­мо­му рас­крыть, по­знать её? Или, ког­да со­чтёт нуж­ным, про­све­тит Тот, кто по­гру­зил тай­ну в ду­шу ди­тя Сво­е­го?

Фо­тий не пом­нил, как ока­зал­ся у ком­па. Вот на­пи­са­лось… А во­ло­сы, ка­за­лось, ещё ше­ве­лят­ся от па­ху­че­го по­ле­во­го ве­тер­ка, и на гу­бах — не­изъ­яс­ни­мый аро­мат, и ве­ки стя­ну­ты вы­сох­ши­ми мед­лен­ны­ми сле­за­ми.

Ма­лень­кий ге­рой… Вос­тор­жен­ное упо­ение… За­хва­ты­ва­ю­щее еди­не­ние те­ла и ду­ши с чем-то, что уга­ды­ва­ет­ся в окру­жа­ю­щем его. Не­воз­мож­ное от­ча­я­ние вдруг и ка­кая-то тос­ка. И осле­пи­тель­ный блеск свер­ка­ю­ще­го ми­ра, ко­то­рый по­яв­ля­ет­ся в си­ле и мо­гу­щест­ве…

Фо­тий за­мер над кла­ви­а­ту­рой, за­крыл гла­за и по­чувст­во­вал по­за­ди се­бя, по­за­ди бес­ко­неч­ной сте­�