Едва я успел заступить на дежурство, как зазвонил телефон. Телефон трезвонил каким-то необычным образом — коротким прерывистым звоном. Так только могла звонить междугородняя телефонная станция. Но мы-то межсвязь не заказывали…

Сняв телефонную трубку, следуя ведомственной инструкции, я чётко произнёс:

— Неотложная ветеринарная помощь города Москвы.

— Кто со мной разговаривает? Ваша фамилия? — бесцеремонно задал вопрос не то женский, не то мужской прокуренный бас.

— Доктор Баранов, — ответил я.

— Вот вы-то, голубчик, мне и нужны. Значит, у вас закончился отпуск, и вы уже приступили к работе. Слушайте, доктор, меня внимательно. У меня заболел котик. Неделю у него нет стула, а кипячёную воду из блюдца пьёт хорошо. Свою любимую рыбку минтай только что съел с аппетитом. Но я явно чувствую надвигающуюся на него катастрофу. Немедленно оформляйте «вызов на дом» и срочно приезжайте, — не дав мне опомниться, выпалил твёрдым кремневым голосом.

Так как это был первый утренний звонок и единственный вызов, то с нашей стороны никаких возражений не последовало. Придвинув к себе поближе «Журнал регистрации вызовов на дом», я стал задавать вопросы звонившей, чтобы в журнале зафиксировать необходимые учётные сведения.

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Моя фамилия Генералова Зинаида Михайловна… Вы правильно записали?

И не дожидаясь моего ответа, прокуренный бас стал произносить по слогам: Ге-не-ра-ло-ва Зи-на-и-да Ми-хай-лов-на…

После небольшой паузы, видимо, давая мне возможность закончить запись её фамилии, Генералова продолжила:

— Я ответственный сотрудник Министерства… Вы, наверное, обратили внимание, каким необычным образом звонил ваш телефонный аппарат. Это я звоню по правительственной спецсвязи. Через сколько времени вы прибудете к моему коту? Моя служебная министерская машина ждёт меня у подъезда. Я скоро буду дома.

Услышав, что мы сейчас же к ней выезжаем, звонившая без каких-либо церемоний бросила трубку.

— Чувствую, что это неординарный вызов, — сообщил я коллеге, который с нескрываемым интересом следил за моим разговором с владелицей кота.

Доктор Михаил Тимофеев, у которого я принял смену, являлся отличным врачом, а кроме того, милым и добрым человеком. Мы с ним дружили уже много лет. И ещё нас с ним связывала незабываемая учёба в нами горячо любимой московской альма-матер. Он, сразу поняв, что я, после длительного отсутствия на работе по причине отпуска, не имею никакого представления о личности звонившей, кратко ввёл меня в курс дела.

Оказалось, что в течение последнего месяца эта дама, которую они прозвали «генеральшей» за её командный тон и фамилию, немыслимые казуистические выкрутасы и абсурдные требования по лечению своих кошек, порядком извела всех врачей неотложной помощи. Она даже стала им сниться каждую ночь в тяжёлых сновидениях, от которых бедняги просыпались в липком и холодном поту. А на дежурство отправлялись как на каторгу.

— «Генеральша» еле дождалась твоего возвращения из отпуска. Теперь очередь дошла и до тебя… Но, надеюсь, ты сам во всём разберешься, — интригующе сообщил мне Михаил на прощание.

До улицы Грановского, расположенной в самом центре Москвы, буквально в пяти минутах пешего хода от Кремля, мы добрались сравнительно быстро. Больших заторов на улице Горького не было, и наш автомобиль с крестом ярко-синего цвета на фаре, расположенной на его крыше, и чёткой надписью «Неотложная ветеринарная помощь исполкома Моссовета», идущей вдоль кузова по его обеим сторонам, охлаждающе действовали на отдельных водителей, пытавшихся помешать нашему беспрепятственному проезду. Вот и искомый дом с указанными Генераловой ориентирами — мемориальными досками на стенах, свидетельствующими о том, что здесь когда-то жили высочайшего ранга военачальники и крупные политические деятели СССР.

Не успел я нажать кнопку звонка нужной квартиры, как тяжёлая бронзовая ручка на массивной дубовой входной двери пришла в движение. Ещё через секунду дверь приоткрылась. Передо мной стояла демонической внешности сухощавая немолодая седовласая дама с дымящейся папиросой в зубах. Уже знакомым мне прокуренным басом она, не выпуская цигарку, произнесла то ли вопрос, то ли констатацию факта моего скорого приезда:

— Это вы, доктор Баранов, так скоро прибыли…

Мне ничего не оставалось делать, как ответить, что я доктор Баранов, врач неотложной ветеринарной помощи, что базируется на улице Юннатов.

Женщина на это ничего не ответила, поэтому я счёл необходимым задать ей аналогичный вопрос:

— А вы, простите, будете Зинаида Михайловна?

Выпустив клубы дыма, дама сквозь коричневого цвета прокуренные зубы процедила:

— Да. Я Генералова Зинаида Михайловна. Вы доктор Баранов, я думаю, успели заметить памятную доску на стене у моего подъезда. Наверное, и успели прочитать фамилию «Ге-не-ра-лов», — по слогам, для большей ясности, она назвала фамилию своего предка, одновременно закрывая за мной дверь на пять или шесть замков самых немыслимых конструкций, не считая массивной кованной дверной цепочки.

— Успел…

— Если успели, то проходите, — командирским тоном произнесла Зинаида Михайловна, задёргивая тяжёлые бархатные гардины тёмно-зелёного цвета, которые стразу же замаскировали дверной проём входной двери.

— Доктор Баранов! Прямо по вашему курсу дверь в ванную комнату. Мыло и свежее полотенце ожидают ваши немытые руки. Вы ещё можете исправить положение…

— Без мытья рук, согласно нашему ветеринарному уставу, мы не имеем права прикасаться к вашему домашнему животному, — еле скрывая улыбку, ответил я.

— Странно… Другие врачи мне так не отвечали, а просто смущались, — разочарованным тоном проговорила дама, подавая мне чистое полотенце, от которого невообразимо разило табачищем.

Приняв, в свою очередь, от меня использованное полотенце и держа его в руке, Генералова произнесла следующую команду:

— Доктор Баранов, следуйте в гостиную!

И распахнув передо мной одну из многочисленных закрытых дубовых дверей, ведущих из коридора в комнаты, подняв руку, словно жезл, указала направление моего движения…

Огромная хрустальная люстра, дорогой ковер на полу во всю большую комнату и… до боли запомнившееся со школьной поры лицо советского военачальника. Большой портрет художником-портретистом был написан маслом в особой манере, позволяющей создать у зрителя впечатление, что на него смотрит живой человек-легенда.

Моё секундное замешательство Зинаида Михайловна восприняла, как боязнь ступить в уличной обуви на ковёр ручной работы. Сделав глубокую затяжку и выпустив дым через нос, после чего пошамкав губами и этим самым переместив папиросу в угол рта и сжав её зубами, произнесла:

— Что вы в обуви, это для меня не столь важно. Губчатый коврик перед дверью смочен дезинфицирующим раствором. Так что подошвы ваших туфель, доктор, независимо от вашего желания, стали стерильными. Домашних тапок для гостей я не держу. Это не гигиенично. Они служат рассадником весьма заразных и трудно поддающихся лечению грибковых заболеваний стоп и ногтей. Поэтому гостям я говорю, чтобы тапки приносили с собой. А так как гостей у меня почти не бывает, то и проблем с чисткой ковров не возникает. Моя помощница их пылесосит один раз в неделю, когда проводит текущую уборку. Вот они и выглядят, как новые. А кроме того, чтобы вы знали, ковры персидской ручной работы, в отличие от человека, имеют особое свойство — чем больше их топчут, тем они дольше живут. Так что смело ступайте по ковру и попробуйте заметить на нём хоть одну кошачью шерстинку.

В настоящее время в моей квартире живёт пять кошек. А раньше проживало восемь. Три из них умерли буквально за один последний месяц. Причём мои любимые мурки дряхлыми, но старыми совершенно не выглядели — тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет… Это разве для кошек предельный для жизни возраст?

— Совсем не возраст… У моих друзей кот тощей наружности восемнадцати лет отроду покрыл тринадцатилетнюю соседскую доморощенную кошку, которая, находясь в охоте, сама пришла к нему на свидание… Через пятьдесят пять дней — ровно в срок, она окотилась. Всего одного котёнка родила, правда, с моей акушерской помощью. Котёнок оказался точной копией своего худосочного папаши. Вот так у них иногда бывает… А вы, Зинаида Михайловна, говорите про возраст… Молодые они у вас были, молодые, — ответил я.

От моих слов взгляд хозяйки сделался несколько добрее. Наконец, соизволив вытащить папиросу изо рта, она пробасила:

— Вы, доктор Баранов, первый, кто со мной согласился, что кошки мои могли ещё жить да жить… Ваши же коллеги, тогда посчитали, что они пожили уже предостаточно.

— Они правы по-своему. У каждого врача на вопрос долголетия своё мнение. По данной проблеме можно спорить, спорить и спорить… Тем более что ваши усопшие кошки были-то не доморощенными. Может, их возраст насчитывал восемнадцать, девятнадцать и двадцать лет. Вы же сами точно не знали их год рождения. Учитывали только время, что они у вас прожили в доме. Вы же их приютили уже взрослыми животными. Вот если бы они у вас появились маленькими котятками, тогда можно было предметно говорить об их возрасте. А так… Вообще-то биологической проблемой долголетия, имеющей прямое отношение к человеку, занимается академический институт геронтологии, что на Украине… А у нас подобного ветеринарного нет, — парировал я обвинения против моих коллег.

— Ну ладно, доктор Баранов, хватит философствовать о долголетии усопших кошек, лучше перейдём к делу, — недовольным тоном оборвала нашу беседу Генералова, поняв, что в полемику о коллегах она меня втянуть, при всём своём желании не сможет.

Закурив новую папиросу и сделав глубокую затяжку, выпустив под потолок клубы сизого дыма, мгновенно заслонившего люстру, Генералова осмотрелась по сторонам. Не найдя взглядом того, кого она надеялась увидеть, она произнесла до неузнаваемости изменённым тоненьким голосом, совершенно не похожим на тот, которым разговаривала со мной:

— Пусик! Пусик! Маленький! Любимый мой Пусик! Выходи скорее из укрытия. Твоя мамочка пришла. Она желает взять тебя на ручки и погладить твою шёрстку…

Но котишка своё тайное убежище покидать не собирался.

От сладостных речей сухопарой дамы и артистично изменённого грубого голоса меня стал разбирать гомерический смех. И всё из-за некстати вспомнившегося детского спектакля «Волк и семеро козлят», который, будучи ребёнком, я ни один раз смотрел в Театре юного зрителя. Мне врезалась в память сцена, когда хитрый голодный волк, изменив свой грубый голос на тоненький и прикинувшись мамой-козой, просил доверчивых козлят открыть ему дверь. А мы, маленькие зрители, заранее зная, что если они откроют волку дверь, то это для них печально закончится, до хрипоты кричали: «Козлята! Это не мама-коза! Это хитрый коварный волк! Это злой волк, он обманывает вас! Козлята, не открывайте ему дверь! Голодный волк вас всех съест! Не открывайте ему дверь! Не открывайте!»

Сейчас подобная картина, несколько в иной инсценировке, повторилась.

Ползая по ковру на коленях, Зинаида Михайловна заглядывала то под тахту, то под сервант, то под комод, сладостным тоном ведя с котом разговор:

— Пусик, Пусик, ты где? Куда ты спрятался? Ты что, по мамочке не соскучился? Отзовись!

Но Пусик не отзывался.

От досады она закурила новую папиросу. Пыхтя цигаркой, Генералова, словно дымящий паровоз, снова и снова переползала с одного места комнаты на другое, оставляя за собой клубы сизого табачного дыма, а на ковре дорожку из серого пепла. Но и на этот раз поиск кота оказался напрасным.

Наконец, поднявшись с колен, потерев занывшую поясницу, в очередной раз глубоко затянувшись и выпустив порцию дыма, хозяйка кота предложила мне присесть в «папино кресло» и подождать, пока Пусик сам объявится.

— Подожду. Других пациентов у меня пока нет. В случае появления срочного вызова из неотложки мне позвонят сюда. Ваш домашний телефон в журнале вызовов мною записан…

— Лучше бы не звонили! — резко отрезала Генералова. — Это они, ваши верные товарищи, загубили трёх моих любимых кошек, — опять завела она свою «волчью» песню. Не прекращая курить и выпускать сизый густой дым, продолжила: — А главное, ваши бездарные коллеги не хотят признаться в том, что загубили моих любимых… Если бы они числились у меня на работе — враз бы их всех уволила к чёртовой матери по третьей части тридцать третьей статьи КЗОТ, причём без выходного пособия… Чтобы вы, доктор Баранов, знали — я начальник управления кадров Министерства… Должность моя приравнена к воинскому званию генерал-полковник. На службе сотрудники обращаются ко мне только «Товарищ генерал». Благо у меня и фамилия соответствующая — генеральская…

— А наши ветеринарные врачи, Зинаида Михайловна, вас так и зовут — «генеральша», — неожиданно сорвалось с моего языка.

— Меня это нисколько не удивляет, — и сжав костистые кулачки и выпустив дым кольцами, Зинаида Михайловна принялась вспоминать визиты моих коллег, которые по её твёрдому убеждению и загубили трех её кошек.

Тут уж моему терпению пришёл конец. Мне следовало раз и навсегда пресечь её инсинуации. И я попытался это сделать:

— Да не загубили врачи ваших кошек, Зинаида Михайловна! Не могли они навредить им. Все, кто к вам приезжал, окончили Московскую ветеринарную академию, то есть врачи с высшим ветеринарным образованием и богатой практикой. Кроме того, всей душой любят свою профессию. Просто мы не боги. Радуемся, когда спасаем животное от смерти, и печалимся, когда нам этого сделать не удаётся… Одним словом, даю голову на отсеченье — все они искренне любят своих пациентов.

— Лю-бят, лю-бят… — нараспев и немного кривляясь, повторила мои слова «генеральша», не забыв при этом создать плотную дымовую завесу, и продолжила: — Если любят, то почему врач с высшим ветеринарным образованием сердечное средство — кордиамин — не захотел вводить кошке? Только когда я ему пригрозила, что городскому начальству жалобу напишу, он тут же, как миленький, уколол Симочку. Тоже мне гуманист! Инъекцию кордиамина выпрашивать у него потребовалось… Мне очень интересно, вы, доктор Баранов, такой, как они, или нет? — поинтересовалась она.

— Я, Зинаида Михайловна, совсем не такой, как они. Полная им противоположность. Всё, что попросите, — всё без уговоров сделаю. Любой укол, по вашему желанию, — слукавил я.

И как ни в чём не бывало, напомнил ей:

— Вы же, Зинаида Михайловна, просили доктора Тимофеева Симочке инъекцию кордиамина сделать тогда, когда кошка уже не дышала, то есть уже была мертва. Вспомните хорошенько… Симочку вы обнаружили утром, когда её тельце находилось в остывшем и окаменевшем состоянии. Такое состояние по латыни называется rigоr mortis. Доктор Тимофеев, не будучи садистом, на сто процентов правильно поступил, когда отказывался издеваться над холодным мёртвым телом. Так что вашу просьбу я бы расценил, как reductio ad absurdum, — что в переводе с латинского означает — доведение до абсурда.

Конечно же, из стратегических соображений, перевод я не озвучил, надеясь, что данное изречение ей незнакомо. В своём предположении я действительно не ошибся. В латинском языке Генералова оказалась профаном. Но вот «абсурдум» восприняла правильно и тут же, издав звук наподобие змеиного шипения, взвилась, словно кобра…

— Вы, доктор Баранов, дорого заплатите за «абсурд»… Я всё сделаю, чтобы вас сегодня же уволили с работы… Так дерзко мне ещё никто из ваших врачей не осмелился в глаза сказать… На партком вас вызовут… Партийный билет, как миленький, положите «на стол». Не улыбайтесь — положите… И ещё я добьюсь, чтобы вас в глухую деревню сослали на должность младшего коновала… Коров лечить будете и пожизненно…

— Зинаида Михайловна! Остыньте! Такой возможности даже у генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева нет. К вашему сведению я беспартийный ветеринар. А домашних животных лечу не партбилетом, а головой, то бишь, своими знаниями и сердцем.

Для большей наглядности театрально прожестикулировал: ладонью громко постучал себя по макушке головы и по левой стороне грудной клетки, в области сердца…

— Не может того быть, что вы беспартийный, не может быть такого… — взвизгнула Генералова. — Только подумайте — к нам в исторический дом приехал беспартийный ветеринар. У нас малограмотные слесаря — сантехники из ХОЗУ — и то все партийные… Видел бы вас мой папочка, в гробу бы перевернулся, — никак не могла уняться распалившаяся генеральша.

— Если я вас, уважаемая Зинаида Михайловна, не устраиваю как беспартийный специалист, то готов сейчас же покинуть вас. Даже положенные Постановлением Моссовета два рубля пятьдесят копеек за выезд на дом взимать с вас не буду. Вы только на бумаге письменно изложите отказ от вызова по причине беспартийности врача Баранова, — предложил я компромиссное решение.

Не успела Генералова найти правильный выход из непредвиденно для нее развившейся ситуации, как из глубины дореволюционного кожаного дивана до нас донеслось: «Мяу… Мяу…» — и показались вначале огромные зелёные глаза, затем и большая рыжая голова кота с длинными усами-вибриссами.

— Пусик! Пусик! — назвал я котика по имени.

— Пу-си-к! — нараспев пропела его хозяйка фальшивым голосом.

Кот в ответ несколько раз широко зевнул, этим самым показывая мне — своему врачу — розовый язычок и нежно-розовые слизистые оболочки ротовой полости. Выдержав короткую паузу, кот уже без опаски, полностью выбрался из своего укрытия. Подняв хвост «свечкой», демонстративно проигнорировав хозяйку, вальяжно подошёл ко мне, при этом громко мурлыкая. Потёршись бочком о мои брюки, Пусик, не прекращая мурить, прыгнул на мои колени.

Подобное доверчивое поведение кота вызвало у Генераловой нескрываемую растерянность и смятение. Такого предательского поведения от своего Пусика она никак не ожидала. У неё даже папироса во рту погасла… Нервными движениями щёк и губ она её чмокала, чмокала, а цигарка всё никак не раскуривалась. После чего, изломав несколько спичек, ей, наконец, удалось её раскурить.

Возникшая ситуация вызвала у меня своеобразную реакцию. Поглаживая между ушек кошачью головку, я обратился к пациенту с вопросом:

— Пусик, скажи мне, пожалуйста, и только одну правду: ты покинул своё укрытие после того, как услышал, что я беспартийный ветеринар, к тому же некурящий, да?

— Мяу! — к моей радости неожиданно ответил котишка и, слегка подпрыгнув, своей большой головой нежно потёрся о мою шею.

От увиденного и услышанного Зинаида Михайловна вначале побелела, затем позеленела. Желваки на её худых щеках заиграли. В злобной ярости она зубами так сжала папироску, что перекусила её. Откушенная и дымящаяся часть, упав на ковер, развалилась, грозя прожечь в нём дыры… Дама, не выпуская изо рта остатки бумажного папиросного мундштука, бросилась поднимать с ковра рассыпавшийся и продолжающий тлеть табак. Следовало отдать ей должное. Обжигая костлявые пальцы, она мужественно его собрала в массивную хрустальную пепельницу.

А я, вместо того чтобы замять наш разговор, грозящий написанием моему начальству жалобы, наоборот, словно нарочно, стал «подливать масло в огонь».

Поглаживая Пусику живот и одновременного его пальпируя, я определял состояние кишечника. Мои пальцы входили в объёмистый животик кота всё глубже и глубже, медленно передвигаясь по всей его длине. Однако добродушный Пусик, не ощущая никакой болезненной реакции и не чувствуя подвоха с моей стороны, продолжал громко мурить. При этом обследование кота сопровождалось моим комментарием:

— Дорогой Пусик! Твой животик безболезненный, но крепко раздут. И всё из-за того, что ты уже целую неделю не выделял скопившейся кал. Ешь рыбку каждый день, а кишечник освобождать не желаешь. Называется это запором, возникшим в результате прекратившийся перистальтики кишечника. К тому же ты ведёшь малоподвижный образ жизни. А хозяйка ежедневно не потчует тебя зелёным консервированным горошком, который богат клетчаткой и способствует активному процессу пищеварения. Вот в прямой кишке, то есть в конечной части твоего толстого кишечника, образовалась твёрдая каловая пробка. В тонком кишечнике кал мягкий, даже жидковатый. Его много, и он перемешан с плотными комками шерсти, которой ты нализался по причине того, что Зинаида Михайловна тебя регулярно не вычёсывает гребнем и щёткой… Вот всё перечисленное и вызывает в твоём, как барабан, животе дискомфорт… Но если я тебя сейчас полечу, завтра у тебя обязательно появится стул… После чего тебе станет легко… Кишечные колики больше не повторятся.

И самое главное, дорогой Пусик, знай — на твой молодой организм пагубно действует табачный дым от непрерывного хозяйского курения. Семейству кошачьих дышать им противоестественно и противопоказано. Твои, Пусик, лёгкие долго табачного дыма не выдержат. Из-за так называемого «пассивного курения» в них может возникнуть воспаление, которое со временем перейдёт в хроническую форму. А там и до туберкулёза недалеко… Его возбудитель — бацилла Коха ой как любит размножатся в молодой и прокуренной лёгочной ткани… Сейчас я выслушаю твои лёгкие… Ты только на некоторое время перестань мурить.

В этот же момент я почувствовал, как хозяйка кота напряглась, словно пойнтер на охоте. И ещё от моего внимания не укрылось то, что после моих слов про табачный дым, женщина сразу же перестала курить в комнате. Не забыла даже выставить в коридор и поставить на тумбочку пепельницу, полную окурков. Едва я извлёк из ушей дужки фонендоскопа, как тут же последовал вопрос:

— Доктор Баранов! Что вы услышали в лёгких Пусика?

— В лёгких у него я не услышал того, что желал услышать. А если совсем подробно, то ровным счётом ничего. Ласковый кот, видимо, так обрадовался моему визиту, что не захотел прекращать посвящённую мне свою нежную песню. Его мурлыкание не только заглушало экскурсию лёгких во время процесса дыхания, но и оглушало меня. Тем более что у меня самая последняя английская модель фонендоскопа. Его мембрана чрезвычайно чувствительна даже к совсем незначительным шумам, а трубки, сделанные не из обычной резины, а из чистого каучука, обладают повышенной проводимостью звука. Думаю, когда Пусик немного успокоится, я его ещё раз попытаюсь выслушать.

Такого правдивого ответа хозяйка кота, видимо, услышать никак не ожидала. Она, по всей вероятности, собиралась подловить меня на этом и обвинить во лжи. В своём предположении я не ошибся. Генералова с нескрываемым разочарованием произнесла:

— А я-то думала, что вы мне на голубом глазу бессовестно соврете. Скажете — я такой грамотный, что для моего острого музыкального слуха мурлыкание совсем не помеха. Дыхание у Пусика признаете чистым. По-вашему, врачебному, везикулярным. Так говорили мне ваши вруны-коллеги, причём, даже не краснея…

С подобным заявлением согласиться я не мог, и тут же от меня последовало возражение:

— Если вы опять намекаете на Михаила Тимофеева, то, к вашему сведению, он обладает действительно абсолютным музыкальным слухом. Он даже в своё время окончил музыкальную школу имени М.М.Ипполитова-Иванова. Мне-то, в отличие от него, как говорят в народе, «медведь на ухо наступил». Добавлю, что не только наступил, а ещё, сев на него попой, со всей звериной силой пукнул. Выпущенная под большим давлением струя газа навсегда лишила мой слух музыкальности. Но, слава богу, барабанные перепонки остались целыми, пригодными для проведения аускультации и одного моего маленького увлечения. В детстве с грехом пополам освоил струнный инструмент — мандолину. На ней исполнял для бабушки и дедушки их любимую русскую народную песню…

— Какую же? — не удержалась Генералова.

— «Выйду я на реченьку…»

К моему немалому удивлению, её лицо на миг приняло человеческое выражение, а по щеке покатилась единственная, «мужская», слеза, которую, чтобы я не успел заметить, она тут же поспешила вытереть тыльной стороной ладони. А затем, что ещё более удивило меня, последовало признание в том, что эта была самая любимая песня её отца и мамы. И вполне естественно — её.

Услышанную от Генераловой семейную информацию я тут же попытался использовать в своих интересах. Продолжая держать мурлыкающего котика на коленях, который, кстати, всё это время не желал меня покидать, обратился к его хозяйке:

— Вот, Зинаида Михайловна, видите сколько у нас с вами общего. А ещё больше, наверное, было между моими дедушкой и бабушкой и вашими родителями. Бабушка-то моя состояла в реестре «старых большевиков», жила в хорошо известном вам доме на набережной, что от вашего именитого дома совсем недалеко. А на вашей улице у неё находилась поликлиника. И ещё на вашу улицу она приезжала в распределитель за продовольственным пайком. Так зачем же вам, Зинаида Михайловна, писать жалобу моему начальству? Ну уволят меня завтра, что, от этого вашему котишке станет легче? — После чего демонстративно обратился к коту: — Пусик! Тебе легче станет, если меня завтра уволят с работы, ответь мне, пожалуйста?

Пусик на мой вопрос, конечно же, ничего не ответил, только в страстном порыве, растопыривая и сжимая лапки, ненароком вонзил мне в ноги свои острые когти…

— Доктор Баранов! Желаете обойтись без жалобы, тогда срочно спасайте Пусика от смерти, срочно спасайте… Вот и жалобы на вас не будет. Поняли? — произнесла за кота его хозяйка.

Мой ответ последовал незамедлительно:

— К спасению Пусика я готов. Могу сразу же приступить, если вы, Зинаида Михайловна, мне, беспартийному ветеринару, доверяете лечить своего кота. И мне придётся спасать его не «от смерти», как вы сказали, а наладить ему стул, чтобы котишка завтра смог безболезненно испражниться, то есть облегчиться. Это в моих силах. В кишечнике кота скопилась целая ассенизаторская бочка жидкого содержимого, которое не выпускает крепкая пробка из кала. В случае опорожнения лотка может не хватить. Кстати, покажите мне лоток Пусика. Где он находится?

— В туалете. Я вам сейчас покажу, пройдёмте со мной, — уже мягким тоном ответила она.

Действительно в туалете, площадью с кухню обычной городской квартиры-хрущёвки, в самом его уголочке стоял белый эмалированный лоток, на дне которого лежали ровно нарезанные кусочки газеты.

— Вы, Зинаида Михайловна, сказали, что у вас пять кошек, а как так получается, что лоток на всех всего один… Не мало ли для большой кошачьей команды? — обратился я в недоумении к хозяйке.

— Совершенно верно. Лоток один, а кошек пять. А было восемь. Это по милости ваших ветеринаров осталось пять, — язвительно отвечала мне Генералова, пытаясь вновь очернить моих коллег. Но тут же, вернувшись в прежнее русло, продолжила: — Четыре мои кошки ходят в унитаз. Только балбес Пусик всё никак не научится…

— Очень хорошо, что ходит в лоток. В этом случае мы сможем проконтролировать его физиологическое отправление, а фекалиям дать соответствующую визуальную оценку.

— Ваша правда, — первый раз за всё время согласилась со мной хозяйка Пусика.

Затем, уже не в комнате, а в коридоре, она закурила папиросу. Сделав несколько затяжек, вернулась в комнату. Но уже без цигарки. И, чтобы не казаться поверженной, тут же, взяв прокурорский тон, пошла в наступление:

— Доктор Баранов! Объясните мне, каким образом вы намерены спасать Пусика от надвигающейся на него катастрофы?

— Зинаида Михайловна! Спасение кота в понимании возникшего у него недуга — это создание условий для размягчения слишком твёрдой каловой пробки в прямой кишке и её безболезненного прохождения через анальное отверстие, то есть безболезненной, лёгкой эвакуации скопившегося кала. Котик, возможно, будет немного тужиться, однако никакой боли при этом не испытает, — уверенно и рассудительно ответил я.

— Какими эдакими неизвестными мне лекарственными средствами вы сможете обеспечить коту подобную безболезненную дефекацию при условии нахождения в прямой кишке жёсткой каловой пробки? — последовал конкретный вопрос.

И я конкретно ответил:

— Для лечения кота есть два похожих между собой варианта, которые предоставляю на ваш хозяйский выбор. Первый — вазелиновое масло внутрь и вазелиновое масло в виде микроклизмы. В результате подобных комбинированных действий стул у котика проявится уже сегодня, возможно, что сразу… Твёрдая каловая пробка, быстро размягчившись, выйдет «по маслу». Второй вариант — самый простой, но также действенный и надёжный: вазелиновое масло внутрь без постановки масляной клизмы. Стул сможем наблюдать в этом случае только завтра утром… Потребуется некоторое время для прохождения масла в неизменном виде по всему пищеварительному тракту.

— Никаких клизм или микроклизм! Это негигиенично и для моего кота непривычно. Кроме того, Пусик сам пить масло не станет. Ваши «умники» уже предлагали ему в блюдечке… Он его на дух не воспринял… Вы — типичный коновал, в отличие от своих предшественников, ещё и «клистир» надумали… А ещё доктором называетесь… В общем никаких экспериментов проводить над Пусиком не позволю, — чуть ли не рыком заявила ощетинившаяся хозяйка.

— Как скажете. Без клизмы, так без клизмы. Вы хозяйка кота. Будем использовать одно вазелиновое масло. Опорожниться кот в этом случае, как я уже сказал, только завтра. Но всё равно безболезненно. И это я вам гарантирую. Только попрошу вас, Зинаида Михайловна, принести плотный плед, чтобы завернуть в него Пусика. Мы укутаем его как в кокон и напоим тёпленьким маслом…

— Нет! Нет, и ещё раз нет! Никакого насилия с вашей стороны быть не должно. Держать своего кота буду сама. Я с ним совладаю и без вашего дурацкого укутывания, — поджав и без того тонкие губы, недовольным тоном произнесла Генералова.

— Но всё равно мне потребуется полотенце, чтобы сделать импровизированный фартучек-слюнявчик. Этим самым мы сохраним Пусику шею и грудку в идеально чистом виде. Шерсть уж очень пачкается от масла и создаёт у кошек неопрятный вид, — не отступал я, создавая видимость того, что иду на поводу у хозяйки.

Не проронив слова, Генералова отправилась за полотенцем. Пошла и пропала. И не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чем она занималась это время… Молча вернулась в комнату без папироски во рту, но «в облаке» табачного дыма.

«Уже прогресс, что “крутая генеральша” стала сдавать свои позиции: курит не в комнате», — испытывая внутреннее удовлетворение отметил я.

Генералова удобно расположилась в «папином кресле», а я передал ей из рук в руки Пусика. Дальше всё зависело от моей врачебной сноровки, на которую я, впрочем, не жаловался… Котик выглядел словно младенец, у которого шея и передние когтистые лапки были надежно укрыты вафельным полотенцем, словно фартучком… Из чайной чашечки с налитым в неё предварительно подогретым вазелиновым маслом, я черпал его маленькой ложечкой, после чего заливал в уголок маленького пушистого ротика. Пусику, на мою радость, ничего не оставалось делать, как охотно, ложечку за ложечкой проглатывать это безвкусное угощение. Так, без особого насилия, он принял необходимую порцию масла.

Отпущенный на свободу, котишка, на удивление хозяйки, никуда от нас не убежал и не спрятался. Он лёгким прыжком вскочил на обеденный стол и, заняв место подле большущей хрустальной вазы, принялся облизываться. Остатки вазелинового масла, которые оставались на его шёрстке около рта, казались ему наиболее сладкими… На этот раз, к тому же из моих рук, оно ему очень нравилось.

— Завтра, Пусик, всё масло, что ты принял, окажется в лоточке. Сделаешь «ка-ка» и сам того не заметишь… Никакой колики при дефекации не испытаешь. Пробка будет размягчена маслом, а шерсть из кишечника тоже выйдет незамедлительно, — объяснял я коту процесс его завтрашнего выздоровления, одновременно поглаживая ему головку и спинку.

Умный котишка в ответ благодарно мурил. Проведённая процедура у рыжего умного добряка никаких негативных эмоций не вызвала. Мне оставалось только выписать квитанцию за вызов, получить с хозяйки кота положенные по тарифу два рубля пятьдесят копеек и распрощаться.

Но не тут-то было. Видя, что я собираюсь заполнить квитанцию об оплате визита, что означало мой отъезд, Генералова, словно сущий дьявол в женском обличии, опять принялась за своё… Проведённого лечения кота ей показалось недостаточно.

— Доктор Баранов! Это что такое получается? Дали коту вазелиновое масло и думаете, что лечение тяжелобольного кота вами завершено… Ошибаетесь, батенька… Никуда не поедете! Я вас просто из дома не выпущу… Вам необходимо срочно принять к Пусику «реа-ни-ма-ци-он-ные» меры… Повторю ещё раз: «реа-ни-ма-ци-он-ные», — прокуренным басом по слогам громогласно, почти мне в самое ухо произнесла Генералова, видимо, вспомнив мною рассказанную и понравившуюся ей байку про медведя…

— Произнесённый вами, Зинаида Михайловна, клинический термин мне понятен. Однако никаких реанимационных мер котику в настоящее время совершенно не требуется. Пусик, в общем-то, здоров и бодр. До утра кишечная колика у него не возникнет, — последовал мой ответ.

— Если отказываетесь применять «реанимационные» меры по витальным показаниям, тогда используйте более лучшее и действенное средство, чем ваше никчёмное масло… Лучшее средство. Вы меня хорошо поняли — самое луч-шее… Мой любимый кот нуждается в неотложной ветеринарной помощи с применением лучших специальных средств. Я вас, коновалов, для этого и вызываю с улицы Юннатов… Все вы там одним миром мазаны — то есть вазелиновым маслом. Думала, что вы, доктор Баранов, другой… Ан нет! Оказался, точно такой же, как они …

Только теперь до меня дошло, от чего мои коллеги просыпались среди ночи в холодном поту. Такой дурной и тяжёлый сон про Генералову выдержать человеку с незакалённой психикой было, безусловно, трудно, особенно если эти неадекватные требования происходят наяву.

Признаюсь, что моему долгому терпению наступал предел. Зинаида Михайловна оказалась безумной фурией. Неужели так ведут себя все дети этих исторических домов, которым в жизни всё легко достаётся… По блату заняла в министерстве ответственный пост и думает, что она царь и бог, а мы — ветеринары — для неё слуги, эдакая чёрная кость, техническая обслуга… Если серьёзно взглянуть на происходящее, то не кота следует лечить, а его хозяйку. И не тёплым вазелиновым маслом по чайной ложечке… Скорее всего, нейролептиками и инсулиновыми шоками, причём в условиях психиатрической больницы.

«Ну и вызов мне сегодня достался… Да ладно… Наберусь терпения и с интересом понаблюдаю за развитием событий», — мысленно решил я.

— Что вы молчите, доктор Баранов, словно воды в рот набрали? Скажите, чем думаете спасать Пусика?

— На сегодня Пусик всю необходимую ветеринарную помощь получил в полном объёме… в полном объёме.

Услышав это, Генералова взвилась и, не совладав с собою, истерично завопила:

— Я, что, по-вашему, глухая? Мне, в отличие от вас, медведь в уши не пукал, поэтому не нужно повторять подобное дважды. Этот ответ от вас я уже слышала. Придумайте, что-нибудь новенькое. Чему только вас учили в академии? Кота вам спасать следует, срочно спасать, а не отделываться общими фразами!

Машинально взглянул на своего рыжего пациента, как его ненормальная хозяйка отошла на второй план. Как оказалось, Пусик, спрыгнув со стола, играл в свою любимую игру. Котишка вначале прятался под длинной плюшевой скатертью стола, словно сидел в засаде. Затем стремительно вылетал и в броске мощным ударом лапы подбивал ярко-рыжий беличий хвостик, который верёвкой был привязан к ручке двери, отчего пушистый мех начинал сильно раскачиваться из стороны в стороны. Пусик заворожённо наблюдал за ним, а когда хвост останавливался, кот снова уходил в засаду и снова нападал…

Однако одержимая Генералова, не обращая никакого внимания на весёлую игру «умирающего» кота, продолжала мне выговаривать, будто кто-то завёл механизм её безумия:

— Знаю вас, ветеринаров скорой помощи. Вы всегда и во всём уверены. Так и норовите поскорее удрать, ничего не сделав ра-ди-каль-но-го и ви-таль-но-го… А сколько ещё остаётся более лучших и не использованных вами средств. И это не только относится к вам — скотским врачам, лишь способным обрезать отросшие конские копыта…

Кремлёвские врачи ничем не лучше вас — коновалов. В нашей кремлёвской поликлинике полы — паркетные, а врачи — анкетные. Только сюсюкаются с нами, боясь потерять тёплое, хорошо оплачиваемое местечко. Работа-то у них — никакая: принять два или три человека в день. Послушаешь других врачей из обычной районной поликлиники — в смену по сорок, пятьдесят больных принимают за маленькую зарплату. К тому же, в отличие от наших зажравшихся врачей, пайки продовольственные не получают…

Полгода тому назад у меня, вот как сейчас у Пусика, в животе дискомфорт появился… А через три месяца служебная командировка в ГДР предстояла. Вызвала нашу скорую медицинскую помощь. Приехала бригада врачей. Пощупали, помяли живот и вот, точно как вы, собрав чемоданчик, собрались уезжать. А я им: «Стоять! Ни с места!» Спрашиваю, что со мною случилось? А они в ответ — ничего, уважаемая Зинаида Михайловна. Видимо, вы, Зинаида Михайловна, мало двигаетесь. Вот перистальтика кишечника слабой сделалась и склонность к запорам появилась. «Ничего подобного», — возразила я им. Стул у меня один раз в три дня из-за сидячей работы, но на моё самочувствие он не влияет. Подозреваю на развитие острого аппендицита. А они своё твердят в один голос. Мол, Щёткин — Блюмберг отрицательный, и нет у вас никакого аппендицита.

А я им вопрос:

— Кто ещё такой Щёткин и Блюмберг? Они, что, воскресли? Их же в тридцать седьмом году расстреляли вместе с Ромбергом. Врагами трудового народа они оказались. Вождя мировой пролетарской революции пытались отравить…

А они мне: «Да нет, Зинаида Михайловна, это не те врачи, про которых вы говорите. Германский невропатолог Ромберг скончался задолго до Октябрьской революции. С помощью его позы выявляют мозжечковые нарушения, это когда больной не может держать равновесие, стоя с закрытыми глазами и вытянутыми вперёд руками. А Щёткин и Блюмберг к тому известному “делу врачей” тоже никакого отношения не имели. Дмитрий Щёткин — русский акушер из Пензы, а Яков Блюмберг — хирург из Германии. Их именами назван симптом, почти стопроцентно указывающий на воспаления аппендикса», — возразили они мне. Медицинские умники думали, точно как и вы, что на дурочку малообразованную напали. Вот за это самое «почти» я им показала кузькину мать. Заставила в больницу — ЦКБ меня с сиреной везти и безотлагательно оперировать.

Аппендицит — сам по себе ещё не беда. Вот когда воспалённый аппендикс лопается и развивается перитонит — вот тогда наступает трагедия… И спросить с «того света» уже ни с кого не сможешь. Поэтому приказала докторам по витальным показаниям меня оперировать. Больница же для нас, а не мы для неё. Докторишки спасовали и, как миленькие, всё сделали, по-моему…

— И что, аппендикс, действительно, оказался воспалённым? — не сдерживая охватившего меня любопытства, спросил я.

— Нет! На моё счастье, аппендикс воспалиться ещё не успел. Операцию провели вовремя. Теперь я навсегда избавлена от перитонита. Лучше вовремя сделать подобную операцию, не дожидаясь терминального перитонита. Правда, послеоперационный свищ у меня образовался. Три месяца с дренажной трубкой ходила, а выделения всё шли, шли и шли, не прекращаясь… Наконец, меня в гнойное отделение положили. Пригласили консультанта из Боткинской больницы — совсем древнего профессора Осповата Бориса Львовича. Он, ещё будучи молодым аспирантом профессора Розанова, ассистировал ему при удалении пули из тела Ленина при покушении на него Фаины Каплан. Опытный Осповат, едва взглянув на мою рану, дал команду лечащему врачу на срочное проведение ревизии раны. И что же вы думаете? В животе марлевую салфетку обнаружили…

Гланды у меня тоже удалены. И заметьте, опять же по моей инициативе. Ой, как академик Николай Александрович Преображенский сопротивлялся, ой, как сопротивлялся… Но потом не устоял перед моим натиском. Собрал консилиум из своих коллег и долго решали мой вопрос. Но я всё-таки упорно стояла на своём — лучше удалить сразу, чем сложа руки дожидаться прихода стрептококковой ангины, а потом осложнение на сердце получить и всю жизнь мучиться от миокардита. Теперь, кроме ОРЗ, гриппа и хронического вывиха нижней челюсти ничем не страдаю… Лучше без миндалин жить — без атавизма, доставшегося мне от предков, — чем всё время думать об ангине и пожизненной болезни сердца…

И предвидя мой вопрос о вывихе нижней челюсти, пояснила:

— Во время удаления миндалин я слишком широко и резко открыла рот, да так, что произошёл вывих сустава нижней челюсти с разрывом межчелюстной суставной связки. Врачам-стоматологам вначале пришлось полдня заниматься моей челюстью, а уж потом отоларингологи приступили к удалению миндалин. Классно провели операцию — всего за каких-то пятнадцать минут…

Решив сделать паузу на перекур, Генералова вышла в коридор. Через минуту, вернувшись в комнату в табачном зловонии, она продолжила излагать начатое:

— Вы, доктор Баранов, уж очень напоминаете мне профессора Преображенского. Упираетесь, спорите со мной, а в конце концов всё равно выполняете мои требования. И всё потому, что я, как всегда, права. Лучше сделать не просто хорошо, а ещё лучше, причём своевременно, — вот мой девиз… Он укоренился у меня ещё с детства. И я от своего принципа никогда не отступлюсь… Так что, доктор Баранов, свой врачебный чемодан с синим крестом вы рано собирать стали. Спасение моего любимого Пусика ещё не окончено… Лечить его надо, лечить… Причём не просто хорошо, а лучше, лучше и ещё раз — лучше!

Котишка, чувствуя что-то недоброе, исходящее от хозяйки, решил ещё раз продемонстрировать ей свой охотничий азарт, указывающий на его вполне нормальное самочувствие. Он с огромной скоростью налетел из засады на свою «белку» и с такой силой поддал ей лапой, что верёвка, не выдержав острых кошачьих когтей, оборвалась. А Пусик, обрадовавшись этому, стал подбивать беличий хвост лапками и в бешеном темпе гонять его по комнате.

Однако весёлое настроение котика на хозяйку ровным счётом никакого эффекта не произвело. Она упрямо не желала видеть у своего любимца признаки наступившего выздоровления.

Со словами: «Временное улучшение самочувствия у больного есть ни что иное, как признак надвигающейся трагедии… в ЦКБ я и не такого насмотрелась» — Генералова направилась в кухню…

По звуку хлопнувшей дверцы холодильника мне стало ясно, что хозяйка кота решила реализовать для «спасения» Пусика какое-то резервное средство. Так и вышло. Генеральша стремительно вернулась в комнату, словно с шашкой наголо на свежем боевом коне ворвалась из «резерва» в стан противника. Тоном, не позволяющим возражений, она протянула мне запечатанный пол-литровый медицинский флакон с белой прозрачной жидкостью.

— Подскажу вам, доктор Баранов, вот какое лекарственное средство срочно необходимо моему тяжелобольному коту. Ему следует ввести подкожно ровно двадцать миллилитров пятипроцентного стерильного раствора глюкозы. Не меньше и не больше! Ничего лучшего для поддержания в тонусе сердечно-сосудистой системы врачами ещё не придумано. Мне его приготовили в аптеке нашей Кремлёвки. Лучше срочно ввести котику это лекарство, чем оно будет без дела храниться в рефрижераторе.

Действительно, на этикетке стоял логотип ЦКБ с указанием всех требуемых фармацевтических подробностей. А самое главное — дата изготовления раствора значилась вчерашним числом. Значит, хозяйка кота к моему визиту подготовилась заранее и продумала всё основательно. А я-то, по наивности, собрался уезжать…

— Ну, что, доктор Баранов, вы мне скажите про это лучшее средство? Вам о нём в Московской ветеринарной академии рассказывали фармакологи?

— Если я скажу вам, Зинаида Михайловна, что глюкоза коту совершенно не требуется, так как кот, с ваших слов, съел две отварные крупные рыбки минтая, выпил воды в меру, а в настоящий момент он весел, игрив, — вы всё равно будете настаивать на своём: самом «лучшем» варианте лечения с помощью самого «лучшего лекарства». А то, что пятипроцентный раствор глюкозы при подкожном введении вызовет у Пусика болезненную реакцию, вы, наверное, тоже осведомлены…

— Знаю, знаю, не хуже вас, ветеринаров скорой помощи. Начать введение глюкозы необходимо сейчас, без всякого промедления. Вреда-то Пусику от неё не будет, только польза. Зато я буду спокойна, что приняла все исчерпывающие меры по его спасению, причём лучшими препаратами из Кремлёвки, — пробасила Генералова.

— Вреда действительно не будет, — согласился я, — но вот сам процесс совершенно ненужного подкожного введения раствора коту для нас окажется совсем не лёгким делом. К тому же ни малейшего удовольствия от введения лекарства, даже в подогретом виде, Пусик не испытает. Она для кошек достаточно болезненная процедура, Зинаида Михайловна! Поверьте мне, кот окажет нам немыслимое сопротивление. Всё дело осложниться тем, что вы против насильственного удержания животного. Честно признаюсь, я просто не представляю себе, как это мы осуществим на практике, не зафиксировав кота, этим самым проигнорировав меры собственной безопасности. Вспомните русскую поговорку, что страшнее кошки зверя нет. Как бы это не подтвердилось на практике… Прошу вас: откажитесь от задуманного!

— Доктор Баранов! Если вам не удалось дезертировать, то сейчас же перестаньте гиперболизировать, паниковать и драматизировать ситуацию. Ничего сложного в этой процедуре я не вижу. И не надо заострять внимание на технике безопасности. Вы что, технарь? Действительно, подкожное инъекционное вливание потребует от меня некоторой фиксации моего любимого Пусика. Причём без всякого его укутывания в плед. Это меня в ЦКБ перед дачей наркоза при удалении аппендикса ремнями фиксировали на операционном столе. Как мне объяснили врачи-анестезиологи: по медицинским гуманистическим соображениям из-за моего сложного характера… Своего Пусика я буду держать на коленях, так же как и при спаивании вазелинового масла. Лучшего способа радикального лечения кота я просто не вижу. Оставьте при себе ваши сомнения и без всяких излишних пререкательств со мной приступайте к спасению своего пациента. Считайте это моим приказом. Время для больного слишком дорого, — железной интонацией в голосе Генералова подытожила сказанное.

Когда она, удобно расположившись в «папином» кожаном кресле и крепко прижимая кота к груди, сообщила мне, что готова, я приступил к процедуре вливания.

Укол острой иглы кот даже не заметил. Никак не отреагировал и на вливание первых пяти миллилитров тёплого раствора, равного температуре его тела. На десятом миллилитре кот забеспокоился… На двенадцатом — у него проявилось возбуждение, и он предпринял попытку вырываться из рук хозяйки…

— Зинаида Михайловна! Для поддержания хорошей работы сердца Пусика введённой глюкозы уже вполне достаточно, — пытался я вразумить хозяйку, чтобы прекратить ненужные страдания кота.

Но Генералова, в своей характерной и укоренившейся с детства манере делать всё наперекор разуму и здравому рассуждению, в своём маниакальном стремлении к самому лучшему результату лечения упрямо стояла на своём.

— Это, Баранов, хорошо, но недостаточно. Лучше ввести, как я приказала вам изначально, все двадцать миллилитров глюкозы. Свою лень, доктор, оставьте при себе и продолжайте введение раствора, — последовал её категоричный наказ.

На пятнадцати миллилитрах Пусик зашипел… На шестнадцатом миллилитре шерсть по всему хребту поднялась дыбом, и он весь напрягся, став каменным… На время я приостановил вливание, но тут же услышал в свой адрес язвительное высказывание:

— Что, слабая рука коновала скорой ветеринарной помощи раствор глюкозы вводить устала?

Едва поршень шприца сравнялся с отметкой семнадцать миллилитров, возбуждение у Пусика достигло апогея: он ещё больше напрягся, а шипение стало по-настоящему звериным. Животное, почувствовав, что его истязание не прекращается, заорал таким благим матом и так страшно и жалобно взвыл, словно у него, живого кота, без предварительно проведённой местной анестезии и общего наркоза из брюха выдёргивали какой-то орган…

Одновременно раздался треск рвущейся материи, смешанный со звуком внезапно сработавшего кишечника. По комнате тут же распространилось характерное каловое зловоние и раздался неподдельный стон Генераловой…

А кот, вырвавшись из цепких объятий своей мучительницы, спешно покидал комнату, оставляя за собой шлейф жидких, дурно пахнущих фекалий.

Я взглянул на хозяйку Пусика. Если бы можно было расхохотаться, то это я сделал бы с пребольшим удовольствием. Зинаида Михайловна с головы до пят оказалась в поносной жиже. Кот вылил на неё всё содержимое кишечника, которое, как я предполагал, равнялось целой ассенизационной бочке. С побледневшим лицом, с широко открытыми глазами, крепко сжатыми губами, безучастная ко всему произошедшему, женщина пребывала в состоянии, напоминающем шоковое. Но мне вдруг стало не до смеха. Кошачьи фекалии на её кофте оказались окрашенными яркой кровью.

«Неужели от натуги у кота разорвался толстый кишечник?» — чуть не произнёс я вслух своё подозрение. Тогда, действительно, по «витальным» показаниям коту нужна срочная хирургическая операция по ушиванию возникшего дефекта кишки. «Но у меня-то с собой нет хирургического набора — вот какая незадача вышла», — мучительно рассуждал я в поиске выхода.

Однако моя внутренняя тревога в отношении кота была напрасной. Как оказалось, алая кровь прерывисто фонтанировала из руки Зинаиды Михайловны. Видимо, когда Пусик предпринял немыслимое по силе физическое усилие по своему освобождению, то непроизвольно сработал кишечник, выстрелив наружу, словно из пушки, каловой пробкой и вылив на одежду всё жидкое содержимое. А вырываясь, кот рефлекторно выпустил острые когти. Кинжальным стремительным движением когтей животное ненароком разорвало не только плотную материю на рукаве хозяйки, но порвало ей кровеносный сосуд предплечья. Только эта глубокая болезненная рваная рана мгновенно оказала на хозяйку отрезвляющее действие, и она сразу же разжала «мёртвую» хватку, позволив коту вырваться на свободу.

В этой, на этот раз действительно сложившейся, как говорила Генералова, «витальной или терминальной» ситуации, мне ничего не оставалось делать, как произнести вслух нашу профессиональную поговорку: «Врач лечит больного, а ветеринары лечат человечество» — и срочно заняться оказанием первой медицинской помощи пострадавшей. Быстро наложив резиновый жгут выше локтя, этим самым прекратив кровотечение, я принялся за рану…

После промывания рваной раны перекисью водорода и смазывания краёв настойкой йода, стерильным бинтом я туго её перебинтовал, а жгут, блестяще выполнивший своё предназначение, снял. В целях недопущения кровотечения Зинаиде Михайловне было рекомендовано согнуть раненую руку в локте и подольше не разгибать. Далее по моему наставлению ей следовало безотлагательно показаться своим «кремлёвским» врачам.

Генералова на мои слова не реагировала. Она продолжала сидеть молча, не шевелясь, а я был вынужден вместе с ней пропитываться запахом кошачьих фекалий… Наконец, ступор отступил, и она, от смущения на меня не глядя, подняв здоровой рукой подол юбки, чтобы не растерять и не разлить по ковру «гостинец», преподнесённый любимым котом, поднялась с кресла и, сутулясь, медленно побрела в ванную комнату.

Раненая появилась в комнате примерно через двадцать минут, переодетая во всё чистое с зажжённой и дымящейся… не папироской, а китайской ароматной палочкой. Ещё я отметил про себя, что теперь её манера держаться со мной уж очень походила на манеру побитой хозяином собаки. Зинаиду Михайловну словно подменили. Одним словом, «генеральша» позорно капитулировала.

Тихим голосом она, во-первых, поинтересовалась, не пострадал ли я, а во-вторых, не сломалась ли игла? Получив отрицательный ответ по поводу моего ранения, и воочию увидев шприц, в котором оставалось не менее трёх миллилитров самого «лучшего» для спасения кота лекарства, и иглу в полной целости и сохранности, Генералова произнесла:

— Анатолий Евгеньевич! Вы оказались правы. Завтра Пусик бы действительно самостоятельно оправился. Лотка бы ему уж точно не хватило… А как вы, не растерявшись, с помощью жгута быстро остановили профузное кровотечение. Думаю, что мой гемоглобин не успел понизиться, и, вообще, вы не дали мне погибнуть от обильной кровопотери. И спасибо вам, Анатолий Евгеньевич, что перевязали мне руку, профессионально наложив бинтовую повязку. По десмургии у вас, наверное, была пятёрка. По вашим ловким рукам я это сразу поняла.

Выдержав небольшую паузу, Генералова, как-то нервно рассмеялась, после чего попросила у меня прощения за своё, как она выразилась, «некорректное» ко мне отношение. После чего её потянуло на откровенность…

— Анатолий Евгеньевич! Кошки — это всё, что у меня в этой жизни осталось. Пусик же — самый мой любимый. Мать имеет же право заботиться о своём любимом сыночке. Вначале думала, что вами всё уже хорошо сделано. Я верила вам, что завтра у моего сыночка будет стул. Мне понравилось, как вы, Анатолий Евгеньевич, с Пусиком ласково обошлись и как он доверился вам… Особенно, когда пил масло. Всё вроде бы шло хорошо. Но почему-то мне хотелось для сыночка сделать ещё лучше. Анатолий Евгеньевич! Вы уж, пожалуйста, простите меня, совершенно одинокого человека, который живёт только ради своих кошек… Будьте ко мне великодушны, — искренне произнесла Зинаида Михайловна.

Тут только я обратил внимание, что она стала называть меня по имени-отчеству, а то всё «доктор Баранов, доктор Баранов…», будто я был работником её министерства или непосредственно подчинённым.

Обиду на Генералову я не держал. Всякие ведь люди встречаются в нашей жизни. Главное, чтобы они вовремя осознали своё неблаговидное поведение и сами себе честно признаться в этом. Поэтому я ответил Зинаиде Михайловне, что всё нормально и я её не только простил, но и нисколько на неё не обижаюсь. При необходимости по первому её зову всегда приду к её любимцам на помощь. От моих слов на непроницаемом лице хозяйки Пусика появилась еле заметная улыбка. По-другому она улыбаться, как я понял, просто не умела.

Но Зинаида Михайловна Генералова оказалась бы не «генеральшей», если бы на этом мы с ней дружески распрощались. Обратившись ко мне по имени-отчеству, в весьма деликатной форме она попросила выписать на всякий случай рецепт чего-то самого лучшего из всех хороших средств для сохранения здоровья её пяти кошек. Так как я вначале нашего общения обещал ей выполнять все её просьбы, то постарался сдержать своё слово.

Немного поразмыслив, какое же выбрать мне «лучшее» средство из сотни тысяч «хороших», я остановился на одном — самом «лучшем», которое знал и всегда помнил…

На рецептурном бланке, чтобы Генералова могла легко прочитать, печатными буквами разборчиво вывел:

«“Лучшее — враг хорошего!” Вольтер».