* * *
Видно даром не проходит
Шевеленье этих губ...

От немыслимого чуда,
коему названья нет,
и до той поры, покуда
существует белый свет,
может статься, недалече.
Но от века — там и тут —
по этапу русской речи
нас конвойные ведут.
Оттого что уязвимы
наши души во плоти,
все пути исповедимы,
кроме крестного пути.
Что написано — прочтётся:
век на почести не скуп,
и, воистину, зачтётся
шевеленье этих губ.

Небо
Заблудился я в небе, — что делать?..

1
Сколько наблюдаю — не пойму,
почему путями кочевыми
бегают по небу моему
перистые вместе с кучевыми?

Если мы прикованы к земле,
каждому положено земное,
почему летает на метле
женщина, придуманная мною?

— Потому что горе не беда,
ибо от Варшавы до Вермонта
никакое небо никогда
не бывает ниже горизонта.

2
Когда я в небо долго не смотрю,
то знаю, сколько прожил на земле;
а погляжу — и сразу воспарю,
как Птица Счастья
         об одном крыле.
На небе есть такие уголки,
такие территории, куда
во сне летят больные старики,
по счастью,
         молодея навсегда.

3
От жития да бытия —
вселенская тоска,
земная Родина моя
от Неба далека.
Я понимаю, отчего,
и знаю, почему
мы всматриваемся в него
и тянемся к нему,
в какие сны и адреса
из глубины веков
летят по Небу паруса
высоких облаков.

4
Где бы мы ни родѝлись и где бы
ни легли, как подлодки, на грунт,
наша Родина — звёздное Небо,
а Земля — пересылочный пункт.
Я могу дотянуться руками
и потрогать иные миры,
только вот улететь с облаками
не могу до последней поры.
Как положено, срок истекает
и звезда напрямик упадёт,
потому что Земля отпускает,
а высокая Родина — ждёт.

* * *
...Я забыл ненужное «я».

Дырявая память не вдруг умерла,
не сразу погасла звезда;
душа, как забывшая улей пчела,
летит неизвестно куда.
По чёрному вышита бисером тьма,
но светится воздух ночной,
залётные ангелы сходят с ума
на ближней орбите земной.
Немного терпения, и на роду
запишется дата, когда
я брошу в текучее время звезду,
чтоб снова
          вернуться
                       сюда.

* * *
Карающего пенья материк...

Раскололся во сне материк —
оторвался от мира кусок.
Тишина переходит на крик,
только слёзы уходят в песок.
Эту землю копытил монгол
и питала кровавая ржа;
добрый молодец — гол как сокол —
красну девицу кормит с ножа.
Ходит в небе кривая луна,
получившая на ночь мандат,
и кремлёвская стонет стена,
а под ней — Неизвестный солдат.

Северные стихи
Ах, Эривань, Эривань!..

Когда в непроглядном тумане
метели безбожно метут,
мне кажется, что в Эривани
сады бесполезно цветут.
До смеха, до боли нелепо
под посвист метели шальной
искать эриванского неба
с его эриванской луной.
Но если бы не было где-то
красот невозможных таких,
замёрзли бы напрочь поэты
в метельных
             просторах
                         моих.

* * *
Листьев сочувственный шорох
Угадывать сердцем привык...

Деревья никогда не спят
и — во саду ли, в огороде —
чуть ветер — листья шелестят,
по человеческой природе.
             Есть заповедная страна,
             где все по-своему неправы,
             но помнят наши имена
             деревья, облака и травы.
             Они живут накоротке,
             чужую память опекая,
             и поминутно окликая,
             на шелестящем языке.

* * *
...Здесь — трепетание стрекоз
Быстроживущих, синеглазых.

Как будто звезда Голливуда
тебе заглянула в глаза —
чешуйчатокрылое чудо,
танцующая стрекоза.
Откуда на русской равнине,
где судьбы летят под откос,
берутся такие богини
с фасеточным взглядом стрекоз?
Она заглянула случайно
в таинственные времена,
где жизнь коротка и печальна,
когда улетает она.

* * *
...Всё лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.

...алькова белая берлога
и два бокала на столе...
Не отпирайся, ради Бога
и ради мира на земле!
Всплесни прозрачными руками,
порочный ангел во плоти, —
ужели там — за облаками
твои неведомы пути?
Свечу оплывшую задую,
качну скрипучую кровать —
я на тебя не претендую
и не могу претендовать.
Но, обернувшись у порога,
скажу беспечно: — Ангел мой,
не огорчайся, ради Бога
и ради вечности самой!

Post skriptum

История, как наваждение,
непредсказуема заранее.
130 лет со дня рождения —
немалый срок для понимания.
Перевирая эолийское,
перебирая виртуальное,
несём наследие колымское
под воркованье вертухайное.
Всё те же песни чернозёмные
по кругу переадресуются,
всё те же голуби казённые
за поворотами рисуются.
130 лет круговращения —
до покаяния и просыпа,
до запоздалого прощения
от неприкаянного Осипа.