Я не знал, что делать: смеяться или плакать. В субботу мне предстояло ехать к друзьям за город, а моя новенькая машина «Жигули», всего неделю тому назад купленная, для этой поездки оказалась непригодной.
Может, я и доехал бы на ней, но полной уверенности в том, что дальнюю дорогу я одолею без приключений, у меня не было. Дело в том, что на второй день после её покупки, когда я возвращался с визита от больной собаки, внутри машины, что-то загрохотало и, хотя автомобиль продолжал двигаться, стрелка прибора, фиксирующего температуру в двигателе, вскоре зашкалила и вошла в красную зону. А это, как хорошо знает каждый автолюбитель, мгновенно приводит к перегреванию двигателя и заклиниванию всех работающих в нём механизмов. После чего водителя ожидает малоприятная перспектива сложнейшего ремонта сердца своего любимого железного коня. Самый простой способ не допустить такой катастрофической поломки — сразу прекратить движение. Что я и сделал. Остановившись у обочины дороги, включив мигающие сигнальные огни и выставив в десяти метрах аварийный знак, я поднял капот.
Я не очень-то разбирался в диагностике автомобильных поломок, но, однако, мне сразу стало ясно, что ремни вентилятора и генератора для подзарядки аккумулятора безжизненно провисли. От увиденного стало тошно и противно. Подобной подлости от новой машины я никак не ожидал. Советский автопром, как оказалось, торговал некачественными автомобилями. Мне ничего не оставалось делать, как с испорченным настроением ловить попутный транспорт и буксировать своего железного коня, ещё пахнущего заводским конвейером, в ближайшую авторемонтную мастерскую. Но, как выяснилось по прибытии, на этом предприятии ремонтом гарантийных машин не занималась. Однако, после долгих уговоров, его руководство оказало мне помощь.
Мастерам не пришлось напрягать мозги над тем, что случилось с моей покупкой. Причиной поломки явился лопнувший шкив коленчатого вала. Как мне сообщили специалисты, стальное колесо разлетелось вдребезги по причине наличия в нём скрытого дефекта — раковины-полости.
Редчайший дефект волею судьбы оказался именно в моём автомобиле. Поломку быстро ликвидировали, установив новый шкив. За что с меня взяли немалую сумму. Но потраченные деньги того стоили. Чуть ли не все работники станции приходили смотреть на осколки стального шкива. Такого не увидишь, даже проработав полжизни, говорили многие из них…
Но, как говорится в русской пословице, то хорошо, что хорошо заканчивается. В приподнятом настроении я выехал с автосервиса и по возвращении домой всем друзьям, звонившим мне по телефону, рассказывал о случившимся. Многие поначалу отказывались мне даже верить, настолько невероятной казалась им подобная поломка. На прощание каждый автомобилист выражал пожелание, чтобы такого больше не случалось. На что я и сам очень надеялся.
— Скорее сгниёт кузов от ржавчины, чем ещё раз разломается стальное толстостенное колесо шкива, — считали мои друзья.
Но и новому шкиву почему-то долго работать не захотелось. Через два дня, проезжая по одной из тихих московских улиц, я вновь услышал раздававшиеся под капотом уже знакомые грохот и металлический скрежет.
И, как в прежний раз, температура в двигателе резко стала повышаться, а стрелка прибора, показывающая подзарядку аккумулятора, замерла и зажглась красная аварийная лампочка. Ситуация оказалась пиковой, а настроение снова испорченным. Поломка произошла поздним вечером и о замене шкива речь идти не могла. Мастерские уже не работали. Пришлось на тросе тащить машину к дому, а утром опять нанимать буксир и доставлять её на автостанцию. Но теперь уже на гарантийную, то есть бесплатную. Но от этого настроение не становилось лучше, так как рушились все планы на день — срывались посещения пациентов, нуждающихся в моей помощи, владельцы которых, заранее отпросившись с работы, с нетерпением ожидали моего приезда…
Группа инженеров-специалистов, многие из которых стажировались на автозаводе в Италии, обступили машину, словно невидаль. Они покачивали головами, а по выражению их умных лиц, можно было заключить, что такую неполадку со шкивом они видят впервые. Опять я выслушивал долгие рассуждения о довольно редком дефекте в шкиве. Главный инженер, он же штатный представитель завода, пытался мне втолковать, что автомобильный завод в Тольятти — это гигантский сборочный цех. И что стальные шкивы отливаются в другом городе и вполне возможно, что при литье изделия внутри него образовалась воздушная полость. А коли появилась полость, то стенка шкива, естественно, получилась в этом месте тоньше и не соответствующей стандарту. При работе двигателя на полную мощность дефектное изделие просто не выдержало большой нагрузки от вращения и разваливалось.
Всё это я себе хорошо представлял и без объяснений, поэтому попытался пошутить, сравнив дефектный шкив моей машины с кариозным зубом человека. Когда, мол стенка такого зуба истончена, то интенсивного процесса жевания, особенно твёрдой пищи, зуб, как правило, не выдерживает. И в один прекрасный момент, его стенка с неприятным хрустом разламывается.
— Доктор! Вы совершенно правы. Хорошо, что шкив, это не зуб. Не отчаивайтесь. У нас в наличии имеются шкивы новой партии и без всякого кариоза. Поставим — раз и навсегда! — вооружившись моим стоматологическим сравнением, любезно пообещал представитель завода.
Сказано — сделано. Не прошло и часа, как новенький, отливающий воронёным блеском, стальной шкив крутил крепко натянутый ремень вентилятора охлаждения двигателя и генератора зарядки аккумулятора. Приборы на панели фиксировали нормальную работу всех систем машины. Я чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Много ли было надо в то время простому советскому автолюбителю…
Однако, по мере приближения к дому, мой эйфоричный настрой постепенно улетучивался, уступая место сомнениям в действительном качестве новой детали. С одной стороны, я знал, что бог любит троицу, а с другой?
Заверения главного инженера об отсутствии скрытых дефектах в новой партии стальных изделий, отчего-то перестали казаться мне убедительными. И конечно, пускаться в путешествие за сто двадцать пять километров от Москвы на транспортном средстве, в надёжности которого у меня появились сомнения, мне хотелось всё меньше и меньше.
В моей голове стала красочно вырисовываться неприглядная картина, которая, вполне вероятно, могла меня подстерегать…
Далеко от Москвы, на пыльной просёлочной дороге, внезапно раздаётся знакомый и ставший до боли родным подкапотный грохот. Машина, словно парализованная, останавливается. Мне приходиться бегать по бескрайним совхозным полям в поисках буксира, затем долго уговаривать пьяного тракториста, а потом долго искать авторемонтную станцию. К тому же ещё большой вопрос, найду ли я буксир и эту самую станцию…
Две предыдущие, ещё не забытые неприятности, да плюс ещё предстоящая — для одного владельца нового и дорогого автомобиля оказывалось слишком много. «Нет! — твёрдо решил я. — Уж лучше поеду на электричке». Точнее поедем всем семейством, которое в то время состояло из меня, моей жены и нашей собаки. Почти, как у Джером Джерома. Только нас будет не трое, а двое, не считая собаки. И путешествовать нам предстоит не в лодке по реке, а на электричке. Без особых удобств, но зато и без приключений, наивно думал я, совершенно не подозревая, как сильно могу ошибаться.
Итак, субботним утром я как добропорядочный гражданин приобрёл в пригородных кассах Казанского вокзала три билета: два взрослых и один детский. Детский билет, за половину стоимости полного, предназначался для нашей собаки — бедлингтон-терьера, трёхлетнего кобелька песочного цвета по кличке Даня. Конечно же, небольшая собачка, всего около сорока сантиметров в холке и весом, примерно, в двенадцать килограмм, могла путешествовать и в рюкзаке, причём совершенно бесплатно. Но мы с женой рассудили иначе. Так как собака являлась нашим членом семьи и к тому же любимым, то и путешествовать, по нашему мнению, должна была как малое дитя на своём законном плацкартном месте, а не как безбилетный заяц. Ведь нам предстояла дальняя дорога. Сто двадцать пять километров пути электропоезд преодолевал, в лучшем случае, за два часа. И всё это долгое время, не привыкшему к поездкам на электричке животному, требовались более-менее комфортные условия. Да и нам тоже.
В начале восьмидесятых годов собака породы бедлингтон-терьер считалась уникальной. В Москве их всего-то насчитывалось не более пятидесяти экземпляров, и для большинства граждан она являлась диковинной. Внешне собаки этой породы уж очень походили на маленькую овечку. Вот и наш Даня не был исключением из этого правила. Особенно это явно становилось заметным после его стрижки. А так, как Даня почти не лаял, многие в нашей округе считали, что у ветеринара в доме живёт карликовая овечка. Но при этом мало кто из людей догадывался, что образ сказочно красивой, на первый взгляд, безобидной маленькой овечки — бедлингтон-терьера обманчив…
* *
Электропоезд до Коломны или, как значилось в расписании, до Голутвина уже стоял у платформы, и мы, выбрав средний вагон, расположились на одной лавке-сиденье — каждому по месту, согласно купленным билетам. У окна Даня, посередине моя жена, а я с краю. Лицом по ходу поезда и, что самое важное, с противоположной стороны от летнего палящего солнца. Вместе с нами ехало немного пассажиров, и они, так же как и мы, заняли места подальше от солнца. Долго томиться нам не пришлось. Строго по расписанию, поезд медленно, точно раздумывая, тронулся в дальний путь. По нашим расчётам, через два часа мы должны быть на месте. Остановок восемь по Москве, а дальше электричка, как следовало из объявленной информации, должна была делать редкие остановки, проносясь мимо мелких полустанков. Так что по нашим предположениям у нас сложится ощущение, будто мы едем скорым поездом.
Вот и последняя остановка электропоезда в черте Москвы — Ждановская (в настоящее время Выхино). Долгожданную электричку бросилась осаждать огромная толпа разгорячённых полуденным солнцем, нагруженных сумками, мешками, корзинами, сельских жителей, в основном не занятых на государственном производстве.
Вагон быстро наполнялся людьми и различными запахами: пота, зловонного курева, пьяного перегара и немытых тел. Все места в вагоне моментально оказались занятыми. Напротив меня, на крайнее свободное место, уселся высокий небритый мужик придурковатого вида в сером пиджаке в крупную клетку и потёртых грязных брюках, от которых попахивало застарелой мочой.
Как ни в чём не бывало, почесав у себя между ног, он тут же начал грызть семечки. Мужик доставал семечки из одного кармана пиджака, отправлял их щепоткой в слюнявый рот и, некоторое время пошамкав жёлто-коричневыми шпенечками-зубами, выплёвывал шелуху в грязную ладонь, которую тут же медленно опускал в другой боковой карман.
Ну надо же, подумал я, какой аккуратный мужик — в вагоне не мусорит. А с первого взгляда немытый придурок…. Но вскоре я заметил, что под ним на полу, как раз под карманом пиджака, образуется кучка шелухи от семечек. Оказывается, хитрый мужик, зная, что в кармане его пиджака имеется дырка, просто лицемерно изображал из себя примерного пассажира.
Поймав на себе мой осуждающий взгляд, мужик перестал на время грызть семечки и как ни в чём не бывало, снова почесав в промежности, принялся бесцеремонно разглядывать пассажиров.
Мне захотелось сделать ему замечание по поводу мусора, но я, подумав, воздержался, боясь, что Даня мой недовольный тон воспримет как команду к действию. Он всё-таки был собакой и, пройдя курс дрессировки, мог оказаться способным не только поддержать хозяина в словесной перепалке своим лаем, но и пустить в ход достаточно крупные клыки и острые зубы. А в электричке этого допускать ни в коем случае не следовало. Поэтому я на этот раз решил промолчать, чтобы не провоцировать собаку и избежать скандала.
Вдруг в тишине вагона, буквально над моей головой, разразился громогласный и пронзительный хамоватый женский голос:
— Ишь сволочи грамотные нашлись какие… Скотину перевозят в пассажирском вагоне, да к тому же на сиденье, словно людей. Во дают… Вы только посмотрите на них! Граждане стоят после непосильного труда, понимаете, а они расселись, бездельники, интел-ли-ген-ты сопливые…
Подняв в удивлении голову, я увидел крупную молодую женщину с раскрасневшимся от пота круглым красным лицом, посередине которого располагалась небольшая, словно изъеденная проволочником картофелина, выполняющая, по всей вероятности, роль носа. На большой голове находился яркий цветастый платок, гармонирующий с губной помадой ярко-красного пошлого цвета, от которого её губы казались необыкновенно толстыми. Женщина очень походила на деревянную матрёшку, аляповато расписанную руками подвыпившего самозваного кустаря-одиночки, напрочь лишённого таланта художника. Поэтому для вульгарной хамоватой особы у меня сразу родилось для неё прозвище — Матрёшка. Пышущая жаром Матрёшка, с явно отменным здоровьем, легко удерживала в огромных руках здоровенную плетёную корзину, прикрытую сверху куском грязной клеёнки.
Я попытался возразить этой дородной цветущей женщине, что, мол, во-первых, не нужно ни с того ни с сего сволочить незнакомых ей людей, а во-вторых, на эту самую «скотину» у нас имеется детский билет.
Матрёшка, услышав про детский билет, демонстративно громко, чтобы слышал весь вагон, расхохоталась. Из её открытого рта, начинённого золотыми зубами, одна за другой стали выскакивать одна за другой фразы типа «били их в семнадцатом и не добили», которые она сопровождала наигранным гомерическим хохотом.
«Не связывайся с торговкой», — шепнула мне жена и, подхватив дремавшего и укрытого лёгким шелковым платком Даню, переместила его себе на колени. Собачка, укачанная поездкой и утомлённая жарой, почувствовав родные хозяйские колени, даже не встрепенулась.
Не говоря ни слова, мы передвинулись ближе к окну вагона, а на освободившееся место, без выражения благодарности, широко раздвинув толстенные ноги и уместив между ними корзину, с шумом уселась «матрёшка». Теперь она находилась напротив придурковатого мужика. Тот, широко открывая рот, полный непрожёванными семечками, улыбнувшись щербатым ртом, выпалил:
— А ты ничего из себя, молодец, бойкая…
Женщина в ответ расхохоталась. Но уже не мерзко, как над нами, а кокетливо.
— Чего в Москву продавать возила-то? — спросил её мужик.
— Редиску, — отвечала Матрёшка. — В этом году она у меня уродилась крупной. Урожайный сезон на редкость выдался… В пять утра встаю и на первой электричке в Москву на свою точку еду…
И сняв с головы платок, несколько раз его встряхнула, словно стрясала с него пыль, потом опять повязала голову, прикрыв им слипшиеся от пота, сожжённые частым обесцвечиванием гидроперитом, волосы.
А мужик, оживившись подобным соседством, продолжал вести с ней начатую беседу.
— Торгуешь, значит… Небось тонну навоза положила, щоб урожай такой богатый уродился, — высказал он предположение.
— Щас тебе, размечтался! Он дорого нынче обходится, — отвечала ему торговка, продолжая кокетливо хихикать.
— Не дорог навоз, а дорог привоз, — сострил мужик и заржал, как сивый мерин, сотрясаясь всем телом, отчего шелуха из его дырявого кармана ещё сильнее посыпалась на пол, создавая лёгкий шелест, словно от падающих осенних листьев.
Мужик, видимо вспомнив мой укоризненный взгляд, тут же стал ногой, обутой в рваную сандалию, загребать шелуху под скамейку. А торговка, делая вид, что ничего не замечает, отвечала своему собеседнику:
— Конечно же, без удобрения-то не обойтись в нашем деле. Приходиться класть его каждый год и не одну тонну… — и чуть тише добавила: — Но только совсем дармового.
Видя удивлённый взгляд мужика, пояснила ему:
— Заводской пансионат и пионерский лагерь недалеко от моего огорода находятся… К осени все сортиры там переполнены, так что этого добра хватает… Только платком приходится нос закрывать, когда по весне его черпаешь… — и, злорадно захихикав, скривила в страшной гримасе большой рот, от чего передние золотые зубы, словно у моржа, налезли на толстые губы.
— Ха-ха-ха, — тоже залился диким хохотом придурок, одновременно почёсывая у себя между ног. — Ну и удобреньице ты придумала, молодец, находчивая, — и тут же поинтересовался: — Как же ты ешь свою редиску-то? Небось, она говном воняет?
— А я с этих грядок совсем не ем её. Только на продажу вожу. Но, правда я её перед продажей в бочке ополаскиваю, — смеясь, отвечала, торговка, снова скривив пухлые губы. Вволю насмеявшись, женщина продолжила рассказ о своём торгово-овощном занятии: — Вот по этой целой корзине, я и продаю редиску… Правда через день… Идёт нарасхват. Городские-то её обожают. Платком её слегка оботрут и пробуют. Сжирают её полностью, вроде бы для пробы, после чего говорят мне — сла-адкая, и покупают пучок или два, — не обращая никакого внимания на пассажиров, снова не сдерживаясь, вульгарно захохотала.
Вдоволь насмеявшись над горожанами, которые от жадности редиску, выращенную в человеческом кале, едят немытой, женщина решила и дальше поддерживать беседу с приглянувшимся ей мужиком.
— Вообще-то, — продолжала она, — раньше я в пионерском лагере помощником повара работала. Картошку чистила, посуду мыла. А ещё помогала повару сэкономленные продукты домой к нему относить. Моей родной сестре он мужем являлся. Так вот нагрузит он мне до верху два эмалированных ведра всякими деликатесами, а я тащу их быстрехонько. Хоть они тяжёлые, но я-то не слабая, как ты видишь. Бог силой не обидел. Принесу сестре домой, выложу всё и бегом обратно в лагерь. А вечерком зайду к ним, получу свою долю — сыр, масло сливочное, яйца, колбаску и всё, что за день принесла…
— А что, за день много ходок делала? — спросил придурок.
— Когда две, когда три, — как на духу отвечала торговка. — В доме у меня тогда было всего завались, а что съедать не успевала, свиньям скармливала.
— А у тебя, что и свиньи есть? — оживился собеседник.
— Да нет… щас уже нет. Это тогда держала, когда в лагере трудилась, — ответила Матрёшка.
— А чо на редиску-то решила перейти? Кабанчика держать повыгоднее будет, — не унимался собеседник.
— Не «чо», а неприятность серьёзная свершилась. До поры-то до времени соседи думали, что я в вёдрах помои свиньям сестриным и своим таскаю, а не продукты сэкономленные. Да нашлась одна гадина… Вот она-то и заложила нас.
— Что, не поделилась с ней маслицем? — догадливо спросил мужик.
— Не поделилась, не поделилась, — передразнила его Матрёшка. — Она тоже домой и масло сливочное, и песок сахарный, и подсолнечное масло вёдрами носила. С разрешения, конечно, нашего шефа, — гордо пояснила торговка своему собеседнику. — Да мало ей этого показалось…
— Шоколадцу, небось, захотелось ей, — хихикая над своим остроумием, предположил придурок.
— Да не в шоколаде дело, — отвергла его предположение торговка, — а совсем глубже… — и, ткнув толстым грязным пальцем под свою левую пышную грудь, размером с футбольный мяч, пояснила: — В делах сердечных. Душа её любовью к Ваське нашему, оказывается пылала жарким пламенем. Он мужик-то из себя красавец…. Да и она ничего. Посимпатичнее моей сестры будет…
И, вовремя сообразив свой промах, тут же добавила:
— Я-то младшая в семье, и красавица по сравнению с ней… Ну вот она, эта гадюка, и заявила как-то Василию: «Разведись со своей страшилой и женись на мне. Делить тебя с твоей коровой не стану, не то…» А, дурак Васька серьёзного намерения своей любовницы не понял. Думал, шутки это всё бабьи. Поговорит, постращает, спустит пар и будя…
Вот, когда однажды я тащила два полных ведра дефицитной гречневой крупы и сахарного песка, напевая свою любимую песенку «Я домой шла, и в ведёрках несла…», у калитки Васиного дома нагнали меня двое парней и девушка. Показали красные книжечки сотрудников ОБХСС, кликнули соседку, чтобы та присутствовала при обыске понятой свидетельницей. Так как я продукты несла не к себе домой, а к сестре, то обвинили в основном только Ваську. Три года ему тогда дали, правда без конфискации…
— А тебе прокурор сколько запросил? — ещё более оживившись, со знанием дела спросил её придурок.
— Запросил-то два, а дали всего один год.
— И что, в зону направили?
— В зону? Хрена тебе выкуси… Условный срок дали. Нашлось смягчающее обстоятельство. Ничего из ворованного у меня в доме не оказалось. Обыск у меня тоже провели, да ничего не нашли. Я ещё утром все свиньям скормила. А что до себя, то мне одной много-то не надо. Я в столовой ела досыта. Чайку только на ночь попью с медком…
Но тогда много пришлось попотеть и поволноваться. Похудела на десять кило… Полгода по следователям таскали. Все выпытывали, чего да сколько носила похищенного, а в конце допроса каждую страницу протокола подписывала… Но может быть, если бы не адвокат, и впаяли бы с отсидкой. Денег, правда, на него, пройдоху, много потратила. Всё, что было в чулке спрятано, всё кровосос вытянул. Чёрт бы побрал этого плута лысого… Но ничего, сейчас меня редиска и спасает. Уже кое-что отложила… А ты спрашиваешь, «чо на редиску перешла»
— Да, как грабят нашего брата защитнички, мне хорошо знакомо, — прошепелявил придурок, в какой уж раз почёсывая в паху.
— Редиска в этой жизни гораздо спокойнее. Выращивай да продавай. Хороший заработок… И огромная витаминная польза для здоровья городского населения нашей столицы, — ядовито хихикая, цинично изрекла торговка.
— А я бойцом три года оттрубил, — выпятив впалую костистую покрытую тёмными волосами грудь, гордо сообщил Матрёшке придурок.
— Где ж ты воевал, на каком таком фронте? — с нескрываемым удивлением и неподдельным интересом спросила его собеседница.
— Не воевал на фронте, а самым настоящим бойцом работал на мясокомбинате. Это значит, коров и свиней забивал.
— На смерть? — не поняла Матрёшка.
Придурок от подобного вопроса и от такой непонятливости своей новой знакомой дико захохотал, но тут же, поперхнувшись шелухой от семечек, закашлялся. Кашлял он нездорово, и мне подумалось, не чахоточный ли он? Сколько их таких, с открытой формой туберкулёза встречается в общественном транспорте… Кашляет на людей, не прикрывая рот платком, и наверняка думает: «Я болею туберкулёзом и других заражу, чтобы также кашляли и, как я, отхаркивали куски своих лёгких… Не только я один болеть буду…»
С трудом прокашлявшись и незаметно сплюнув мокроту себе в руку, а затем отправив содержимое в тот же рваный карман пиджака, мужик с серьёзным видом принялся объяснять, кем на мясокомбинате является боец.
— Боец на мясокомбинате — это всё равно что хирург в больничке. Он оглушает животных перед операцией, чтобы те не трепыхались. Не кувалдой, а полюсами тока на шесте, — пояснил он.
Непонятливая торговка, съёжившись от страха, серьёзно переспросила мужика:
— А самого-то током не может убить?
— Нет, не может. Шест-то деревянный, и ток по нему не проходит. Контакты медные на его конце расположены. Я шест подвожу свинье или корове под ухо и тык — поглубже… Корова громко мычит, а свинья визжит — и через секунду они копыта уже отбрасывают… Это значит, на бок падают оглушённые и без сознания. Тут же в ахиллесовы её сухожилия крючья ей напарник мой втыкает насквозь. Раз, и готово… А крючья с лебёдкой прочным тросом связаны. И всё непрерывно двигается. Конвейером называется. Скотина ещё живая… Но ей уже без разницы, что она вниз головой висит и движется в неизвестном направлении. Потом ей другие бойцы шею вот таким ножом перерезают, — и придурок, раздвинув руки на ширину плеч, показал Матрёшке размер ножа.
И резким движением ладони полосонул себя по немытой шее — от уха до уха.
— Ах! — в страхе воскликнула испугавшаяся женщина.
— Не ах, а кровь спускать в специальные резервуары срочно надо. На гематоген её собирают. Белокровным больным дохтора прописывают его… Так вот, чуть дальше вдоль конвейера ещё бойцы стоят. Они наружу кишки выпускают и остальную требуху — ливером называется…
— Кормили вас, небось, хорошо? — поинтересовалась женщина.
— Где, в зоне, что ли? — не понял придурок.
— На мясокомбинате, — подсказала Матрёшка.
— Да, мясца хватало. И за обедом наешься и домой бывало принесешь… Вечерком его на водочку поменяешь. Вот жизнь была. Коммунизм, да и только. Всё бы ничего, да незаконным несуном меня тогда признали и посадили. На зоне новую профессию освоил. Сплавщиком леса трудился. Правда, недолго поработать пришлось. Года два только…
— Что, за ратный труд досрочно освободили, — улыбаясь полным ртом спросила возбудившаяся дама.
— Не освободили, а неловко упал в быструю реку… Понимаешь, зимой было дело, на льду поскользнулся. А бревном мне в голову как садануло… Сознание даже на несколько суток потерял. Череп разнесло… Осколок в мозг вошёл. Трепанацию мне хирурги в больничке нашей сделали. Спасибо им. С того света вернули меня. Сами даже удивлялись, как всё хорошо получилось у них — инструментами-то простыми мне голову вскрывали: дрелью ручной слесарной и пилой двуручной проволочной… Кость на черепе жуть какая крепкая… Сначала скальп с башки сняли, потом дырки дрелью просверлили, после чего в них пилу-проволоку вставили и пилили… В доказательство сказанного придурок, раздвинув давно немытые и нечёсаные волосы, показал торговке неровный шов, который шёл почти что по всей окружности его головы. И продолжил свою душещипательную больничную историю. — Цельный год на койке под гамаком лежал.
— Гамак-то на что тебе нужен-то был? Качался на нём, что ли? — не поняв, спросила слушательница.
— Какое там качание… Это чтобы я с койки не вскакивал, когда в сумеречном сознании и в возбуждённом состоянии находился. Вот для того меня им и накрывали. Потом комиссия врачей, и амнистия. Но я исправился, стал человеком честным. Хочу жить как все. Вот сегодня на работу ездил устраиваться. В областном психоневрологическом диспансере начну с той недели работать, при нём есть лечебно-трудовые мастерские. Матрацы и тапки белые шить научусь. Руки-то у меня умелые. — И с этими словами он покрутил ими перед лицом женщины.
Я непроизвольно успел заметить его жёлтые, потерявшие естественный блеск ногти с чешуйчатой тёмно-матовой поверхностью, которые с краёв заметно крошились, словно были обгрызены. По форме ногти напоминали часовые стёкла, а пальцы, из-за того, что ногтевые фаланги имели утолщённый вид, напоминали барабанные палочки. Эти симптомы-признаки явно говорили о поражении ногтей заразным грибком и давним, ставшим уже хроническим, заболевании лёгких. Одним словом, мой попутчик представлял из себя ходячий экспонат для студентов-медиков и врачей самых различных специальностей — от дерматовенеролога, паразитолога, фтизиатра до, конечно же, психиатра.
Торговка же, не будучи знакомой с подобными медицинскими тонкостями, на придурка смотрела широко открытыми влюблёнными глазами. Но, видимо, из-за того, что мужик уже некоторое время молчал, окунувшись в нахлынувшие невеселые воспоминания, её стал одолевать сон. Постепенно взгляд её женских глаз стал туманным, и было видно, как она борется со сном. Но сон, в конце концов, взял верх над невыспавшимся телом. Матрёшка, откинув назад голову и приоткрыв густо накрашенный рот так, что блек золотых коронок стал отражать на стенку вагона солнечные лучи, крепко задремала, временами даже всхрапывая.
Как я заметил, словоохотливый мужик время даром терять не стал. Отодвинув немного в сторону корзину торговки, он завёл ей между ног своё острое костлявое колено… Искоса бросая взгляд на спящую соседку, я увидел, как в ответ на эротические действия незнакомого мужика, женщина, не просыпаясь, расплылась в сладостной улыбке, что-то пробормотала во сне и сжала толстые ноги.
«Если бы не светлый день и не присутствие в вагоне пассажиров, неизвестно что бы ещё вытворил этот соблазнитель и сексуальный маньяк с явно педикулёзным зудом в промежности?» — мысленно прокомментировал я развивающиеся события быстро завязавшегося железнодорожного романа. Однако с выводом я, как оказалось, поторопился. Мужик-придурок с соблазнителем и обольстителем, на самом деле, не имел ничего общего.
Внимательно наблюдая за нисходящей с круглого лица торговки блаженной улыбки, придурок, делая вид, что поправляет застёжку на крепко изношенном сандале, незаметно запустил руку в плетёную корзину и стал на ощупь изучать её содержимое. Как он извлекал из неё бутылку с жигулёвским пивом, мне заметить не удалось так, как в это самое время меня отвлекло что-то происходящее за окном… Я только успел заметить, как придурок стремительно поднёс бутылку ко рту и коричнево-ржавыми зубами-шпенечками очень ловко снял с неё тугую металлическую крышку. Затем, привычным движением обтерев грязной ладонью её горлышко, словно пиявка, присосался к ней, одним махом опорожнив её наполовину.
Но не успел мужик перевести дыхание для последующего заключительного глотка, как, очнувшись от сна, Матрёшка сразу все поняла. Она коршуном накинулась на придурка и, мгновенно своим грузным телом придавив воришку к скамейке и вырвав из его грязных рук бутылку, свободной ручищей принялась колотить мужика по голове, напрочь забыв про контузию и трепанацию.
Спасаясь от ударов здоровенного кулака матрёшки, мужик резко оттолкнул её от себя, да с такой силой, что та свалилась со скамейки на пол, как раз в проход вагона. Беспомощно распластавшись на спине, Матрёшка во все горло завопила визгливым голосом:
— Милиция! Милиция! Помогите, грабят! Люди добрые, помогите!
Но никто из пассажиров даже не подумал броситься ей на помощь. Неизвестно, чем бы вся эта история закончилась, если бы не наша собака.
Придурок, отталкивая торговку и потеряв равновесие, нечаянно задел рукой укрытого и до этого тихо лежащего Даню, что собакой было расценено, как проявление агрессии. Такого от чужого человека терьер стерпеть не смог. Доли секунды хватило на то, чтобы Даня встрепенулся и, сбросив с себя шелковый платок-покрывальце, громко зарычал, грозно ощерив свою клыкасто-зубастую пасть, и злобно рявкнул на придурка. При этом сильные челюсти собаки щёлкнули так, что даже у меня по спине пробежал холодок. Такой стремительной реакции от собаки мы и сами-то не ожидали. Видимо, умный пёс вообще не спал, а, затаившись, был начеку и внимательно следил за развивающимися событиями. Вот и настал тот момент, когда «овечка» должна была проявить себя…
Однако жена крепко держала Даню за ошейник, поэтому пёс не смог дотянуться до обидчика. Разъярённое животное выглядело страшно впечатляюще. Вот так внезапно увидеть близко перед собой овечью голову, одновременно похожую на оскаленную волчью морду, неподготовленному к такому видению человеку действительно мало показаться не могло… Не зря же британцы говорят про бедлингтон-терьеров — это не собака, а волк в овечьей шкуре.
От такой неожиданно жуткой картины мужик враз свихнулся. Он нечеловеческим, дрожащим от истерики голосом, закричал на весь вагон:
— Бес нечистый! Волк паскудный! Овца бешеная!
Неуклюже перепрыгнув через массивное тело торговки, на прощание осыпав её шелухой от семечек, разом высыпавшихся из дырявого кармана, придурок, стремглав, как от чумы, бросился бежать прочь. Он едва успел выскочить на платформу, как двери вагона автоматически закрылись. Мы посмотрели на трафаретный щит с названием станции. Это была платформа «Цемгигант». Но, как мне помнилось, мужик говорил торговке, что едет до конечной станции. До его пункта назначения оставалось не менее тридцати минут езды. И это при том, что следующий поезд должен был подойти не раньше, чем через четыре часа. Надо же, подумал я, действительно придурок оказался не эротоманом-обольстителем, а просто гнусным и чокнутым воришкой.
С соседних мест до нас доносились восторженные отзывы пассажиров, высказанные в адрес нашего Дани:
— Вот это собака! Маленькая, а смелая какая… Здоровенного детину до смерти напугала… интересно, что это за необычайная порода?
Матрёшка, поспешно собрав с пола свой нехитрый скарб, состоявший из нескольких свёртков, выпавших из опрокинутой корзинки, уселась на скамейку напротив нас. Слыша восхитительные возгласы пассажиров, она, обратившись ко мне, елейным голосом тоже принялась расхваливать Даню на все лады.
— Какая хорошенькая собачка… Маленькая, да удаленькая оказалась, а я-то вначале думала, что это ягнёночек у вас. На откорм везёте на дачу… Наверное, какой-то не нашей, не русской породы, на овцу уж больно сильно похожа, а?
Не получив от нас ответа, торговка принялась заискивать с собакой.
— Овечка! Овечка! Можно тебя угостить колбаской, а? Может, сырку тебе дать плавленого, а?
Конечно же, наш Даня этой хамоватой женщине не только ничего не отвечал, но даже и не смотрел в её сторону. Его больше интересовало происходящее за окном вагона, где мелькали дома, пасущиеся на лужайках коровы, козы и гуси…
Но взвинченная женщина, словно заведённая, снова обратилась ко мне:
— Какая у вас умная собачка. А не скажете, щеночки у неё уже были, а?
— Вот если бы она редиски с твоего огорода поела, вот тогда у нашего кобеля завелись бы в животе не щеночки, а ленточные десятиметровые глисты да аскариды, — попытался я отвязаться от назойливой торговки.
Но недалёкая и необразованная женщина, не поняв язвительного юмора, приняла сказанное мною за чистую монету и громко, как ни в чём не бывало, на весь вагон сообщила:
— Я с воскресенья, через день на Ждановском рынке стою. У меня сладкая редиска, вся средненьких размеров и стоит недорого. Приходите. Для такой собачки редиску дешевле, чем всем, продам…
Но мы с женой, сделав вид, что показываем собаке показавшихся в окне коров чёрно-белой масти, на коммерческое предложение Матрёшки никак не прореагировали. Как будто бы её и не слышали.
Вскоре, Даня с моих рук перебрался к своей хозяйке и ласково прижался к ней. А жена, нежно его обняв, стала гладить по головке, спинке, мягкая шерсть которой уж очень напоминала тончайший мохер.
Матрёшка, видимо, всё ещё пребывая в состоянии нервного перевозбуждения, всё никак не могла успокоиться. Она вновь стала проявлять свою неуёмную назойливость, но теперь уже в виде любознательности.
— А не вредно ли собачку к себе прижимать к телу, а? А у нас, женщин, болезни от собак не могут развиться всякие нехорошие, а?
Вот тут уж я не смог сдержаться и, уподобившись своему псу, резко ей ответил, надеясь, что этот наш с ней диалог станет последним.
— Вредно для тебя, любезнейшая моя, — тихо проговорил я, — спать в одной койке со смердящим мужиком вроде того, который с полным букетом заразных болезней на своём давно немытом теле к тебе копытами жался и пивком из твоей корзинки жажду свою воровскую утолял… А ты, придя домой, допивать пивко с его слюнями заразными будешь… И тогда, совершенно точно, не только вредно будет, но и чрезвычайно опасно для твоего женского здоровья и, в первую очередь, для курносого носа. Так вот, проснёшься однажды утром, после когда-то проведённой ночи с подобным типом, которого уже и след-то давно простыл, посмотришь на себя в зеркало, а он, красавец, тут, как тут….
— Вернулся, что ли он ко мне? — с нескрываемым любопытством переспросила непонятливая торговка.
— Да нет, глупая. Не мужик-то к тебе вернулся… Не надейся. Это нос твой провалился. А голос звонкий, которым ты на базаре горожан зазываешь попробовать редиску, удобренную человеческим калом, станет глухим и сиплым, словно после выпитого по утру молочка ледяного. У неразборчивых к знакомству людей болезнь такая венерическая встречается… И зовут её — СИФИЛИС! А разносят её не собаки, а ухажёры наподобие твоего вшивого несостоявшегося дружка, который из-за непреходящего зуда, всю дорогу чесал пятернёй у себя в промежности. А что до домашних собак, которых владельцы правильно содержат, то они здоровью человека никакого вреда не приносят. Одну только пользу.
В это самое время Даня, переполненный любовью к своей хозяйке, бархатным розовым язычком начал страстно лизать её в щеку, как будто специально демонстрируя пассажирам вагона свои собачьи нежные чувства и преданность.
Наблюдая за «матрёшкой», я видел, как её взгляд стал быстро перескакивать с ласкающейся собаки на мою жену, потом снова на собаку. Затем её глаза стали округляться, а взгляд делался каким-то глубоким и задумчивым…
Было ясно, что в извилинах её заскорузлого мозга прокручивалось прежнее, совершенно неверное представление о взаимоотношениях между людьми, человеком и животными. На основании чего в сером мозговом веществе зарождалось совершенно новое понятие об этом, ранее ей неизвестное. И оно являлось для неё своеобразным открытием — неожиданным и важным, переворачивающим всю её прошлую жизнь. А это означало то, что в её голове, данной ей природой не только для ношения яркого цветастого платка, наступило внезапное просветление, приведшее к прозрению, подвижкой которому явилась наша собака.
Задумчивый и застывший взгляд этой простой женщины, направленный на собаку, лобзающую человека с неподдельной любовью и нежными чувствами, стал постепенно расплываться в уже знакомую мне жалкую и страшную гримасу: толстые губы приняли форму криво завязанного банта, подбородок задёргался, а округлые глаза затянулись влажной пеленой… И она разрыдалась.
Это был не просто женский плач. Матрёшка ревела, точно белуга, всхлипывая на весь вагон и нисколько не сдерживаясь. Обильные потоки слёз лились, как из её глаз, так и из широких ноздрей большого носа-картошки. Носовой платок у неё, конечно же, отсутствовал, и она сначала вытирала глаза и нос своей ручищей, а затем догадалась снять с головы яркий цветастый платок и, уткнув в него лицо, громко запричитала, выговаривая, видимо, давно наболевшее и накопившееся в её травмированной женской душе:
— Вот, кто сволочи и гады… все мужики — сволочи… Вначале прикидываются, добрыми, внимательными. А сами только свое хотят получить… Ведут себя с нами, доверчивыми бабами, хуже, чем со скотиной… Собака — зверь, животное и то, оказывается, честнее и преданнее мужиков… Одни беды, да неприятности от них случались всю мою несчастную жизнь… Ошибки, ошибки, ошибки…
И после небольшой паузы-затишья, она снова завыла с глухим грудным стоном, словно тяжелораненая волчица, наконец-то вырвавшаяся из крепкого стального охотничьего капкана…
Электричка, подходя к станции Пески, плавно замедляла ход. Подхватив Даню, мы поспешили на выход.
* *
…Мои опасения по поводу надёжности моей машины, которые вынудили меня отказаться от той поездки на ней загород, вскоре полностью оправдались. Через некоторое время езды по московским дорогам шкив опять с треском разлетелся. Всё повторилось, с той лишь разницей, что на этот раз, я оказался на небольшой и неизвестной мне станции технического обслуживания автомобилей. В маленькой автомастерской работало всего несколько человек. Внимательно выслушав рассказ о моих неоднократных злоключениях, пожилой мастер с открытым добрым и интеллектуальным лицом некоторое время изучал не успевший покрыться грязным налётом двигатель, трогал рукой разломанный шкив, затем снова возвращался к исследованию двигателя, о чём-то сам с собою рассуждая, видимо, таким образом анализируя поломку…
В какой-то момент я отчётливо увидел, как его лицо вдруг просветлело, а умные и внимательные глаза стали постепенно округляться, и он, что-то буркнув себе под нос, громко расхохотался…. Эхо его задорного смеха гулко разнеслось по цеху. Только так мог смеяться человек, на которого нашло озарение, подумалось мне.
Немного посмеявшись, мастер, уже с серьёзным видом, сняв лопнувший шкив и выбросив его за ненадобностью в помойку, нанизал на коленчатый вал двигателя — место крепления шкива — обычную железную шайбу, совершенно не предусмотренную конструкцией автомобиля. После чего на посадочное место насадил новый шкив, крепко-накрепко затянув его храповиком.
Видя мой удивлённый взгляд на его совершенно непонятные действия, мастер доходчиво постарался мне объяснить причину частых поломок, происходящих в новой машине.
— Доктор, понимаете, завод-изготовитель коленчатого вала не сделал на его шейке положенное количество витков резьбы. Именно по этой причине храповик не прижимал крепко шкив. В результате чего стальное колесо неплотно сидело на своём месте. А во время работы двигателя шкив из-за этого начинал биться, точно в припадочных судорогах. Ну и, конечно же, через некоторое время давал трещины и разлетался с хорошо знакомым вам грохотом. Поставленная мною обычная металлическая шайба заменит ту самую, отсутствующую, ниточку резьбы, и теперь ваше новое авто будет в полном порядке. Шкив продержится на своём месте всю жизнь автомобиля.
— Как же так? — возмущенно воскликнул я. — Столько дипломированных специалистов осматривало больной двигатель моей машины, и никто из них не смог разглядеть дефекта коленвала. Инженеры, а вели себя словно новорождённые слепые котята…
— Очень просто. Неожиданное понимание причины поломки, так называемое озарение, могло лишь наступить у них только при очень большом желании глубоко разобраться в этом редчайшем дефекте. А они, видимо, не привыкли напрягать свои ленивые мозги. Так-то жить легче… К тому же просветление в мозгах не у всех людей происходит вовремя. Иногда для этого требуется время, и к тому же чтобы сильно задело за живое… Как, например, меня задел ваш рассказ о специалистах по гарантийному ремонту, слушающих работу двигателя стетоскопом и не разу не изволивших взглянуть на сам коленчатый вал. Свалить вину на некачественный шкив легче всего… С чего тогда в их голове наступит просветление и озарение, — ответил философски мастер.
Действительно, подумалось мне, как прав этот мудрый человек и простой труженик, не привыкший по жизни искать лёгких путей.
На сей раз я покидал мастерскую в полной уверенности, что у моей машины подобная поломка больше никогда не произойдёт. И мне больше не придётся испытывать горькое и обидное чувство разочарования в специалистах по автоделу, как не придётся больше испытывать нечто подобное и встретившейся нам в электричке попутчице, так случайно и неожиданно прозревшей и по новому взглянувшей на свою нелёгкую жизнь.