«Оттого, должно быть, что родился я в Купальскую ночь, когда в полночь цветёт папоротник и вся нечисть лесная, водяная и воздушная собирается в купальский хоровод скакать и кружиться, и бывает особенно буйна и громка, я почувствовал в себе глаз на этих лесных, водяных и воздушных духов, и две книги мои — „Посолонь“ и „К Морю-Океану“ — в сущности, рассказы о знакомых и приятелях моих из мира невидимого — чертячьего».
Весело и озорно — как байку — сказывает Алексей Михайлович Ремизов одну из автобиографий. Но явно скромничает, называя лишь два сборника своих сказок.
При жизни у него вышло восемьдесят три книги. И более половины из них — сказки. Само собой, «приятели» его резвятся в них всласть. И портреты их убедительны — ещё бы, рисовались с натуры!
С кем поведёшься…
На Святки — для гостей — Ремизов лихо отплясывал бесовский танец козловак.
Андрей Белый сетовал: «Как жаль, что я не видел, как вы плясали на Святках козловак. Я, быть может, мог бы дать полезные сведения на этот счёт: как же, я ведь и музыку к козловаку сочинил — одной рукой наигрывать надо».
Похоже, и сам Ремизов ощущал в себе некую магическую, чародейную силу.
Ощущал, да ещё как! Даже современники поверили в это.
Правда, странным образом.
Известный художник-карикатурист Николай Васильев поторопился взять себе псевдоним Ремизов.
Дабы не путали его с писателем, он помечал свои работы весьма причудливо — Ре-Ми. Такой вот музыкальный экспромт.
В 1909 году сей Ре-Ми создал великолепный шарж — «Салон её светлости русской литературы».
Видим тут — разумеется, шаржированных — и Алексея Толстого (на великого Льва Николаевича рука не поднялась!), и Леонида Андреева, и Горького, и Брюсова, и Короленко, да что там говорить — почти четыре десятка наших мастеров пера скучились в «Салоне».
А ведь богата, как богата была в ту пору выдающимися талантами наша литературная нива!.. И не только литературная…
В центре «Салона» — атлетическая фигура Александра Куприна.
И на ладони левой руки он держит Алексея Ремизова — в виде… в виде… чёртика!..
Чуть ранее в театре Веры Комиссаржевской прошли представления «Бесовского действа» Ремизова. На те спектакли Ре-Ми также откликнулся карикатурой: Ремизова на шесте гордо несёт сам бес — пузатенький, хвостик с кисточкой, и что примечательно — несёт на левой ладони!.. Далась художнику эта левая ладонь… А ну как неспроста!..
Такие вот дела.
Ах, Алексей Михайлович!
Кого-то из нечистых вы обласкали, кого-то сочли приятелем.
Вам поверили, даже зачислили в их когорту.
Но их же тьма-тьмущая, не меряно, не считано.
И зловредов среди них — пропасть.
А ну как вправду — нос к носу — встретится нам нечистый?
Что делать?
Нам-то что делать?
Алексей Михайлович, на помощь!..
И он, Ремизов, поспешает на выручку…
Сказка «Купальские огни».
Самый что ни есть разгар Купальской ночи.
Как водится — дикий шабаш нечисти.
Воинство Князя тьмы безумствует в пляске.
Вот и Яга прискакала на ступе, верховодит, носатая.
«И пошёл хоровод, завертелся…
У! Какою купальскою жутью завеяна пляска!..»
Черт чешет затылок от удовольствия.
Ярится бесовское действо…
И вдруг эти странные, пугающие нечистых звуки, да такие громкие:
— Гуш-гуш!.. Хай-хай!..
Откуда?.. Кто?.. Что всё это значит?!.
А это шумит заплутавший в лесу дед Фалалей.
Понятно, и он в изрядном подпитии, но головы не теряет.
Вот — набрёл на разгулявшихся чертяк.
Набрёл — и не опешил.
Плюет в их сторону, выкрикивая:
— Гуш-гуш!.. Хай-хай!..
Старик знал: бесы, как ладана, боятся этих слов, посему не тронут его, поостерегутся.
Теперь и мы во всеоружии.
Теперь и мы можем пускаться в наш долгий небезопасный путь — в царство нечистой силы.
Ещё бы — с нами оберег, подсказанный Ремизовым: «Гуш-гуш!.. Хай-хай!..»
Песенка беса
Я черт обыкновенный,
Обыкновенный бес.
Я вовсе не надменный,
Но — проходил ликбез.
Заглядываю в книжки,
Порой смотрю кино.
И — мне смешны людишки,
Смешны давным-давно.
Мол, стоит им провякать
Своё «Гуш-гуш, хай-хай»,
Я начинаю плакать
И шлёпаю в сарай,
И прячусь за рогожи,
От страха весь дрожу.
Ещё чуть-чуть — о, боже! —
В штанишки наложу…
Всё это для острастки,
Для дыма без огня.
Не верьте в эти сказки,
Послушайте меня.
Такой вам цирк устрою,
Такой зажгу проход —
И «гуш» вас не укроет,
И «хай» не сбережёт!..
Интермедия.
На гипнотическом сеансе Вольфа Мессинга
Середина 50-х, Сочи, сентябрь.
Афиша Летнего театра вопияла:
«Гипнотические опыты Вольфа Мессинга».
Мимо не пройдёшь…
А мне — двадцать лет. Годом ранее окончил Суворовское училище, теперь вот — в Ленинградском военном. Со спортом в ладах. Нахожусь в отпуске.
О Мессинге наслышан — и о гипнотических его суперспособностях, и о феноменальных предсказаниях.
Касса рядом, открыта. Билеты ещё есть.
Любопытство взяло верх.
Но главное-то, главное — прекрасно помню! — то озорное, упрямое, непоколебимое чувство: а не возьмешь, не поддамся, дудки…
Театр полон.
Я сижу у прохода.
Шу-шу, шу-шу, а в общем — тихо.
Вдруг — бам! — вроде удара колокола — где-то сзади.
Все оглянулись.
И в этот миг сцена озарилась ярким светом, и ОН уже стоит на её краю — в чёрном, невысокий, худощавый, львиная грива с сединой, лицо строгое.
Долго всматривается в зал.
Или уже гипнотизирует?
Нет, ничего пока не чувствую.
Жуткая тишина.
Он медленно поднимает руку:
— Приглашаю на сцену десять добровольцев…
Я словно ждал этого — прыгая через ступеньки, первым выскакиваю на сцену.
Десятка набралась в минуту.
Надо же — четыре девушки.
Выстраиваемся в шеренгу.
Я — крайний.
Ждём.
Маэстро стоит чуть в стороне, снова выдерживает паузу.
Наконец произносит твёрдо, даже повелительно:
— Сейчас эти десять уснут. Каждый из них — по моему заданию — выполнит определённые действия…
Я сжался в комок: «А вот и не усну, не усну, не усну…»
— Закройте глаза!.. — командует маг. — Не надо сжимать веки, закройте глаза спокойно, естественно… Спокойно, спокойно…
Я закрыл глаза, но стиснул зубы: «Не спать, не спать, не спать!..»
А голос баюкал и убеждал:
— У вас теплеет в затылке, тяжелеют веки, тяжелеют веки… Тишина, тишина… Появилась белая птица… Белая, белая птица… Она в синем небе… Синее небо, белая птица… Она машет крыльями… Она поднимается выше, выше, выше…
Я добросовестно представил себе и белую птицу, и синее небо, и лёгкую тяжесть век ощутил, но я не спал и абсолютно чётко осознавал всё происходящее на сцене.
Маэстро той порой неспешно — сзади — обходил наш ряд.
Он останавливался возле каждого, что-то наговаривал — вполголоса, расслышать было невозможно.
И сцена стала наполняться странными голосами и каким-то топаньем. Пытаюсь понять, что тут происходит.
А он уже возле меня, сзади.
Коснулся рукой моего затылка, проговорил тихо, полушёпотом:
— Вы не спите?.. Вижу — не спите…
Я ответил так же тихо, не открывая глаз и почти не шевеля губами:
— Не сплю. Мне вернуться в зал?..
Он чуть помедлил. И совсем уж шёпотом:
— Нет, прошу вас, оставайтесь на сцене. Делайте вид, что спите. Задания вам я не даю…
И я делал вид, что сплю.
И, чуть приоткрывая веки, норовил подсмотреть, что там выкамаривают остальные.
Для удобства голову склонил набок, как это и бывает у спящих.
О, картина!..
Мой сосед выплясывал, хлопая себя по ногам.
За ним — худющий паренёк, дёргая головой, петушиным голосом выкрикивал: «Однажды… в студёную… зимнюю пору…»
Трое, нет, четверо — из них две девушки — пели одновременно, вразнобой, каждый своё, качаясь и ужасно фальшивя.
Ещё одна девушка — в белом — проплыла мимо, изображая птицу.
Она размахивала руками-крыльями, едва не задела меня по лицу.
Второй раз проплыла, в третий…
Что творила самая дальняя пара — не разглядел, мешали и танцор, и певуны.
В зале стояла гробовая тишина. Лишь изредка её нарушали истерические выкрики и смешки.
Сосед продолжал выплясывать.
Декламатор затих, помолчал и снова петухом — «Однажды… в студёную… зимнюю пору…»
Квартет распевал что-то несуразное…
Девушка-птица порхала по сцене…
Сколько длился «сеанс» — затрудняюсь сказать.
Взглянуть на часы было не совсем удобно — всё-таки изображал спящего.
Минут пятнадцать вроде бы длился.
Наконец маэстро «разбудил» нас, каждого по очереди.
И мой затылок тронул, не сказав ни слова.
Всех поблагодарил и позволил нам вернуться на свои места.
Публика дружно и долго аплодировала.
Потом ещё были какие-то вопросы, ответы, угадывания.
Зал реагировал громко и весело.
Я почти отключился от происходящего.
Мне не давала покоя мысль: те, на сцене, действительно уснули и выполняли его задания — или…
Нет, конечно же, уснули — они хотели, они жаждали быть усыплёнными, готовы были исполнять его волю, для того и шли на сцену. Странный, трудно объяснимый феномен человеческой природы.
С тех пор я не сомневался: шаманству, гипнозу — в том числе и политическому — поддаются те, кто хочет этого, кто заранее готов уступить этому внушению.
Прочитанная вскоре «поэмка» Ивана Карамазова «Великий инквизитор» подтвердила мою догадку:
«Легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, к светлой радости и счастливой детской песенке… Счастье слабосильных существ».
Ещё через несколько лет произойдет мое знакомство с творчеством Ремизова.
Я почувствовал стержень его характера — наперекор.
«В моей природе всё до корней непокорно». Его слова.
Так родилась моя любовь к этому писателю, вернее, страсть — на всю жизнь…
P. S. Глава из новой книги Игоря Попова, которая готовится к печати.