По волне моей памяти

Игорь Михайлов

​

Здесь был Бунин

​

По­езд­ка по бу­нин­ским мес­там на­чи­на­ет­ся с креп­ко­го ко­фе!

Стою в Ста­но­вом (где-то под Ли­пец­ком), на твёр­дой поч­ве, на ал­лее, где угнез­ди­лись бю­с­ты се­ми пи­са­те­лям, вклю­чая Бу­ни­на. Стою ста­ном, как Ма­май. Был он здесь или не был, во­прос, ка­жет­ся, ри­то­ри­чес­кий. Если и был, то до Бу­ни­на.

Всё во­круг Бу­нин, что не Бу­нин, то не во­круг.

В Ста­но­вом на рын­ке тор­гу­ют ар­бу­за­ми. У всех ого­ро­ды, овощ плюс при­мкнув­ший к не­му скот, вклю­чая по­месь ут­ки и гу­ся — му­лар­дов, — свой. А вот ар­бу­зов нет. Есть толь­ко тык­вы, без­раз­мер­ные, пу­за­тые, вка­тив­ши­е­ся слов­но из глу­би­ны ве­ков, ка­кой-ни­будь со­ро­чин­ской яр­мар­ки.

Не тык­ва, а Го­голь.

На пру­ду, как из пас­то­ра­ли, вы­плы­ва­ют гу­си — не гу­си, ут­ки — не ут­ки. Ого­род схо­дит под уклон с ума. Зо­ло­тая осень и буйст­во кра­сок. Тык­вы си­я­ют ярост­но на солн­це. Си­я­ют как солн­це.

Ма­лень­кий пруд, об­рам­лён­ный с од­ной сто­ро­ны ас­фаль­том, с дру­гой ого­ро­дом с пу­за­ты­ми тык­ва­ми. В пру­ду, как на кар­тин­ке, пла­ва­ют му­лар­ды. А на­встре­чу — бу­нин­ский дед — на кон­фе­рен­цию по Бу­ни­ну в ДК.

— Что, де­душ­ка, — спра­ши­ваю, — тык­вы ва­ши?
— Мои, сын­ку! Я тык­ву ем, здо­ров, как бык, и два ра­за за ночь! — бодро ра­пор­ту­ет дед, гля­дя на дев­ку, сбе­жав­шую из рас­ска­за Ива­на Алек­се­е­ви­ча, — креп­кую, но с тон­ки­ми ло­дыж­ка­ми, от взгля­да на ко­то­рые у муж­чи­ны про­буж­да­ет­ся бое­вой кряк му­лар­да.

Де­да звать Иван Его­рыч.

Жизнь в Ста­но­вом стя­ну­та в ту­гой мор­ской узел: му­лар­ды пла­ва­ют в пру­ду и жи­вёт ра­ба-кит, над Ста­но­вым ста­ло солн­це не­за­кат­ное. И ещё тык­ва Ни­ко­лай Его­ры­ча.

Ведь хо­ро­шо же?

Хо­ро­шо!

Как тут Бу­ни­ным быть или не быть!

Не по­лу­чит­ся, да­же если не хо­чешь, а ста­нешь.

По­не­во­ле.

От Ста­нов­лян­ско­го рай­о­на так сра­зу не от­стать. Хо­чет­ся гар­мо­ни, са­мо­го­ну и яб­лок ан­то­нов­ских. Хо­чет­ся все­го и сра­зу.

Но до­ро­га ве­дёт даль­ше, по сто­пам Ива­на Алек­се­и­ча: Елец, Озер­ки, Паль­на-Ми­хай­лов­ка, Бу­тыр­ки, Гру­нин Вор­гол и т. д.

И вез­де не­яр­кий, слов­но при­ту­шен­ный, су­ме­реч­ный свет бу­нин­ской про­зы, увя­да­ние, зо­ло­тая осень, прос­тор и пре­лый за­пах до­го­ра­ю­щих яб­лок.

Ве­чер — на­лив­ное яб­ло­ко бу­нин­ской про­зы!

Паль­на-Ми­ха­лов­ка. На­зва­ние се­лу по­да­ри­ла ре­ка Паль­на. Пер­во­го вла­дель­ца зва­ли Ми­ха­ил Ва­силь­е­вич Пер­ва­го.

От­сю­да Паль­на-Ми­хай­лов­ка. Был бы, ска­жем, Иван, то бы­ла бы — Ива­нов­ка или Ан­то­нов­ка!

Ста­хо­ви­чи — бы­ли добры­ми ге­ни­я­ми это­го мес­теч­ка, дво­ря­не, ма­со­ны. Це­лый клу­бок, дёр­нешь за ни­точ­ку — раз­мо­та­ешь весь ХIX век и на ХХ ме­с­та хва­тит.

Особ­няк с ро­тон­да­ми и ко­лон­на­ми смот­рит сверху вниз на парк и реч­ку Паль­ну, ко­то­рая те­чёт на дне ов­ра­га. А бе­ре­га ов­ра­га — вер­хи. И тя­нут­ся эти вер­хи на сот­ни ки­ло­мет­ров, и реч­ка слов­но сон.

И я бре­ду се­бе вдоль, как буд­то за Бу­ни­ным под­гля­ды­ваю: ку­да он, ту­да и я. Да­ром что его здесь, ка­жет­ся, не бы­ло. Но он мог бы.

Бу­нин — на­ше всё и вез­де!

Тут и до Ель­ца ру­кой по­дать.

Елец в сво­ей мно­го­бур­ной ис­то­рии не­сколь­ко раз пе­ре­хо­дил из рук в ру­ки, как ле­де­нец, его разо­ря­ли, жгли, при­пи­сы­ва­ли то к Во­ро­неж­ской гу­бер­нии, то по­том вдруг к Ор­лу, но он вы­жил.

Пре­муд­рый Елец.

Быст­рая Сос­на омы­ва­ет холм, на ко­то­ром воз­вы­сил­ся Елец, не пой­ман­ный ни­кем.

Глав­ная ули­ца — Горь­ко­го — Рож­дест­вен­ская — ве­дёт к Воз­не­сен­ско­му хра­му, по­стро­ен­но­му То­ном.

Тон по­са­дил храм на пре­стол, на холм, и он воз­нёс­ся гла­вою не­по­кор­ной вы­ше не ток­мо Алек­сан­дрий­ско­го стол­па, но и во­об­ще вы­ше все­го!

Ка­жет­ся, что весь свет у Ель­ца в но­гах, как хо­лоп.

Елец сво­ей весь­ма дол­гой и весь­ма за­пу­тан­ной ис­то­ри­ей как не­льзя кста­ти при­шёл­ся Бу­ни­ну. Хо­тя он про­жил в Ель­це все­го пять лет, за­то за это вре­мя сме­нил че­ты­ре ад­ре­са: дом ме­ща­ни­на Бя­ки­на на Тор­го­вой ули­це, квар­ти­ра ва­я­те­ля клад­би­щен­ских па­мят­ни­ков Сту­ден­ни­ков, и ещё две до­мов­ла­де­ли­цы да­ли при­ют Бу­ни­ну — один из них на ули­це Рож­дест­вен­ской, вен­ча­е­мой Воз­не­сен­ским хра­мом.

Всё в Ель­це ми­ни­а­тюр­но и ком­пакт­но.

Че­ло­век в Ель­це чувст­ву­ет се­бя как ры­ба в во­де.

Елец — лу­че­пёрая ры­ба, в об­щем-то плот­ва. Все­го бо­ит­ся плот­ва, та­ит­ся под кус­точ­ком. Мас­ки­ру­ет­ся. По­это­му и вы­жи­ла.

Уце­ле­ла.

Вче­ра бы­ла Рож­дест­вен­ская ули­ца, а се­год­ня — Горь­ко­го, а зав­тра опять Рож­дест­вен­ская. Му­зей Бу­ни­на рань­ше на­хо­дил­ся по ад­ре­су: ули­ца Горь­ко­го, 16.

Вот так: ули­ца Горь­ко­го, ко­то­ро­го в Ель­це не бы­ло, а му­зей — Бу­ни­на. Всё сме­ша­лось в рус­ской ис­то­рии, как в окрош­ке.

Хо­ро­шо на све­те жить в Ель­це и вес­ти бес­ко­неч­ные раз­го­во­ры о Бу­ни­не: как Бу­нин жил, с кем жил и за­чем.

Ах!

Так бы всю жизнь: ни­ку­да не ехать, не бе­жать, а вот этак ле­ни­во о Бу­ни­не го­во­рить и го­во­рить. А в уме се­бя дер­жать: вот, мол, ли­те­ра­ту­ра на­кры­лась мед­ным та­зом. Нет боль­ше ни­че­го. Бу­нин по­след­ний, ну, мо­жет быть, и не со­всем по­след­ний, мо­жет быть, по­след­ний — ваш по­кор­ный слу­га, рас­суж­да­ю­щий о Бу­ни­не в Ель­це. Сло­вом, мы с Бу­ни­ным по­след­ние, за на­ми про­си­ли не за­ни­мать.

Ли­те­ра­ту­ра вся вы­шла вон!