За ре­бён­ком ну­жен глаз да глаз. Ночью, ут­ром, днём, ве­че­ром.
Всег­да.
Каж­дую ми­ну­ту.

Внуч­ка Лю­ба — муль­тяш­ная Ма­ша (за мед­ве­дя — я) и вождь крас­но­ко­жих в од­ном фла­ко­не. Плюс, ко­неч­но, Се­рёж­ка из со­вет­ско­го «Ера­ла­ша». Это по­след­нее — единст­вен­ное, что не по­зво­ля­ет ей по­лу­чить лав­ры аса по ди­вер­си­он­но-под­рыв­ной ра­бо­те. Каж­дый день она обе­ща­ет, что боль­ше так де­лать не бу­дет, но че­рез де­сять ми­нут за­бы­ва­ет, что обе­ща­ла. А если не за­бы­ва­ет, то на­хо­дит что-то но­вень­кое. Как пра­ви­ло — не­ожи­дан­ное. Из-за это­го се­год­ня ве­че­ром при­шлось пре­рвать при­го­тов­ле­ние су­па — Лю­ба на­ча­ла кра­сить ак­ва­рель-ны­ми крас­ка­ми брус­ки, ко­то­рые я оста­вил, что­бы сде­лать нож­ки для шка­фов на кух­не. При этом пе­ре­ма­за­лась крас­кой вся, за­од­но за­ля­па­ла и за­ла­па­ла под­окон­ник, сте­ны и ме-бель. А ког­да по­во­лок от­мы­вать — ещё и сте­ны ван­ной. При­чём крас­ка, за­ра­за, пло­хо смы-ва­ет­ся! Да­же с плит­ки. Еле от­дра­ил. И Лю­бу, и сте­ны. Одеж­ды оста­вил за­ма­чи­вать­ся.
Вче­ра свя­за­ла та­бу­рет­ки. Ве­рёв­ку не ис­ка­ла: прос­то свя­за­ла лен­ты от под­жоп­ни­ков для та­бу­ре­ток. При­чём, так свя­за­ла, что раз­вя­зать не смог­ла. И ког­да по­ня­ла, что я раз­вя­зы-вать не со­би­ра­юсь, по­сту­пи­ла так, как Алек­сан­др Ма­ке­дон­ский с гор­ди­е­вым уз­лом. Так что те­перь под­жоп­ни­ки кре­пят­ся к та­бу­рет­кам толь­ко в од­ном мес­те вмес­то че­ты­рёх

— Лю­ба, за­чем ты их свя­за­ла?
— Я боль­ше не бу­ду!
— Я спра­ши­ваю: за­чем ты их свя­за­ла?
— Я боль­ше не бу­ду!
— По­след­ний раз пов­то­ряю: за­чем ты их свя­за­ла?!
— Не знаю…
«Я боль­ше не бу­ду!» и «Не знаю!» — уни­вер­саль­ные от­ве­ты на все во­про­сы.

На про­ш­лой не­де­ле мы с Али­ком раз­гру­зи­ли боль­шую ком­на­ту от ве­щей, что­бы за­вер-шить ос­нов­ную фа­зу ре­мон­та квар­ти­ры (даль­ше оста­ва­лись ме­ло­чи): пе­ре­нес­ли всю ме-бель, все книж­ные пол­ки с кни­га­ми, три ко­мо­да, сде­лан­ные ког­да-то на за­каз, кро­вать (сам, меж­ду про­чим, сде­лал, не ху­же за­вод­ской). Точ­нее, тас­кал в ос­нов­ном я, Алик еле от­би­вал­ся от Лю­бы, ко­то­рая на­се­да­ла на не­го. На вто­рой день он уже обес­си­лен­но си­дел и еле от­ма­хи­вал­ся от неё, как мед­ведь от­ма­хи­ва­ет­ся от кру­жа­щих­ся во­круг не­го ла­ек. Лю­ба сто­и­ла пя­те­рых…

Спус­тя день, по­ка ко­пал­ся в ма­лень­кой ком­на­те, пре­вра­щён­ной в кла­дов­ку, Лю­ба опять что-то на­тво­ри­ла — слы­шу го­лос Али­ка:
— По­ло­жи на мес­то!.. — гнев по на­рас­та­ю­щей. — Я ска­зал, по­ло­жи на мес­то!.. Я ко­му ска­зал, по­ло­жи мо­ло­ток на мес­то!!!.. По­ло­жи мо­ло­ток, ко­му го­во­рю!!!!
Сле­таю со стре­мян­ки, вле­таю в ком­на­ту. Да­же не смот­рю в сто­ро­ну Али­ка, сто­я­ще­го с бол­гар­кой у бал­кон­ной две­ри, ви­жу Лю­бу, вхо­дя­щую во вто­рую ком­на­ту с уве­си­с­тым мо-лот­ком. Та­ким, на­вер­ное, Ми­ке­ланд­же­ло бил по зу­би­лу, от­се­кая лиш­нее от глы­бы мра­мо-ра.
Ряв­каю:
— По­ло­жи на мес­то!

Лю­ба раз­во­ра­чи­ва­ет­ся, ви­дит, что не шу­чу, и с гор­дым ви­дом идёт че­рез всю ком­на­ту класть мо­ло­ток на мес­то. Мол, не очень-то и хо­те­лось! За­чем ей мо­ло­ток, и не спра­ши­ваю — от­вет из­вес­тен: «Не знаю!». Но я да­же бла­го­да­рен, что в этот раз не швыр­ну­ла его на пол с оби­дой, бы­ва­ет и так.

А не­дав­но обо­жглась.

Утю­гом.

Как — не ви­дел.

Я да­же пред­ста­вить не мог, что она смо­жет до­стать с са­мой верх­ней пол­ки утюг, вклю-чить его в ро­зет­ку и по­пы­тать­ся по­гла­дить свою джин­со­вую юб­ку. Толь­ко по­том по­нял, как она до­ста­ла: вста­ла на стул, по­том на ниж­нюю толс­тую ике­ев­скую пол­ку и до­ста­ла. Хо­ро­шо ещё, пол­ка удер­жа­ла. По­ко­си­лась, но удер­жа­ла.

Лю­ба сня­ла утюг, вклю­чи­ла и на­ча­ла гла­дить…
И что ин­те­рес­но: об­жёг­шись, сна­ча­ла вы­клю­чи­ла утюг, по­ста­ви­ла его на под­став­ку и толь­ко по­том по­бе­жа­ла ко мне жа­ло­вать­ся.

А по­смот­ришь — ан­гел во пло­ти! Жен­щи­ны мле­ют: ка­кая хо­ро­шень­кая!

Птич­ка

Как-то в но­во­год­ние ка­ни­ку­лы по­шли мы с внуч­кой Лю­бой в Пе­тро­пав­лов­скую кре­пость, там на Но­вый год про­хо­дит фес­ти­валь ле­дя­ных скульп­тур. Под­хо­дим к во­ро­там, и вдруг Лю­ба спра­ши­ва­ет:
— Де­да, а по­че­му у птич­ки третья го­ло­ва отва­ли­лась?
— У ка­кой птич­ки? — уди­вил­ся я.
— А вон, на во­ро­тах. У двух ко­ро­ны есть, а третья ко­ро­на — без го­ло­вы…
Я аж по­перх­нул­ся.

Но ведь и прав­да: над во­ро­та­ми, ве­ду­щи­ми в кре­пость, ог­ром­ный дву­гла­вый орёл, над каж­дой го­ло­вой ко­ро­на, а ещё од­на ко­ро­на, по­круп­нее, меж­ду ни­ми.

— На­вер­ное, в ре­монт от­нес­ли, — го­во­рю. -. А мо­жет, и укра­ли. Как нос май­о­ра Ко­ва­лёва. Пом­нишь, ко­то­рый мы смот­ре­ли?

— Аа­аа, по­нят­но, — удов­летво­рён­но кив­нул ре­бёнок. — А ког­да её вер­нут?

Это она про пер­вый нос. Ко­то­рый сна­ча­ла укра­ли, а по­том вер­ну­ли, ког­да узна­ли, что сде­ла­ли вто­рой, поч­ти та­кой же, но по­мень­ше

— К ле­ту, на­вер­ное. Ту­рис­тов на­мно­го боль­ше бу­дет — это ж всё для них.

Зря я это ска­зал, ой, зря!

Лет­няя по­езд­ка в Пи­тер слу­чи­лась да­же пе­ре­на­сы­щен­ной.

В пят­ни­цу Лю­ба то­же хо­те­ла сач­ка­нуть, но я рык­нул-гик­нул, и мы рва­ну­ли. Точ­нее, рва-нул я, схва­тив за ру­ку упи­рав­шу­ю­ся Лю­бу.

И дви­ну­ли мы к треть­е­му но­су май­о­ра Ко­ва­лёва, ко­то­рый в Уни­вер­си­тет­ском дво­ри­ке.

Но сна­ча­ла нам пред­сто­я­ло прой­ти че­рез Пе­тро­пав­лов­скую кре­пость.
Уже на ближ­них под­сту­пах к ци­та­де­ли ре­бёнок на­чал ныть: «есть хо­чу!» (ну да, пе­ред до-ро­гой она не пе­ре­ку­си­ла, хо­тя пред­ла­га­ли), «пить хо­чу!», «же­вач­ки хо­чу!», «спать хо­чу!» и про­чие «я ин­ва­лид, у ме­ня нож­ка бо­лит, сол­ныш­ко скро­ет­ся, му­ра­вей­ник за­кро­ет­ся»… Но я пёр впе­рёд как атом­ный ле­до­кол, от­ме­тая в сто­ро­ны льды воз­ра­же­ний.

Чу­де­са на­ча­лись, ког­да мы по­до­шли к во­ро­там кре­пос­ти.
Лю­ба по­смот­ре­ла на­верх и чуть не за­пла­ка­ла:

— А птич­ка где?
— Лю­ба, — вздох­нул я го­рест­но, — птич­ку сня­ли, что­бы ле­чить.
— За­чем?!
— А не на­до бы­ло го­во­рить, что у неё третья го­ло­ва отва­ли­лась! Кста­ти, её так и не на­шли…

«Птич­ки» не бы­ло да­же с внут­рен­ней сто­ро­ны внеш­них во­рот — Лю­ба спе­ци­аль­но про­ве-ри­ла. Там да­же ба­рель­е­фа над ар­кой не бы­ло.
От горь­ких раз­мыш­ле­ний Лю­бу ото­рва­ли толь­ко зай­цы. Их там мно­го, поч­ти на каж-дом ша­гу. Со­от­вет­ст­вен­но, Лю­ба ни од­но­го не про­пус­ти­ла, по­об­ни­ма­лась поч­ти со все­ми, од­но­му по­мог­ла за­лезть по­вы­ше, с дву­мя сфот­ка­лась на па­мять и чуть не за­лез­ла в за­гон к жи­вым кро­ли­кам. Там и та­кие есть.

Но вре­ме­ни рас­су­со­ли­вать у нас не бы­ло, про­тру­би­ла тру­ба (в смыс­ле — я ско­ман­до-вал «Ро­та, подъ­ём!») и мы по­бе­жа­ли даль­ше. И тут… И тут Лю­ба уви­де­ла «птич­ку». Она спо­кой­но си­де­ла над внут­рен­ни­ми во­ро­та­ми кре­пос­ти.
— Де­да, она вер­ну­лась! — за­кри­ча­ло ра­дост­но ди­тё: — На­вер­ное, не­дав­но — она по­ка ещё кри-во си­дит, — до­ба­ви­ла Лю­ба то­ном зна­то­ка.

Лад­но, ре­бёнок так ви­дит. И сказ­ка про­дол­жа­ет­ся…

Гогль

Со­вре­мен­ность — она та­кая со­вре­мен­ность, что даль­ше не­ку­да.

Воз­вра­ща­ем­ся с ре­бён­ком из му­зы­каль­ной шко­лы.
— Дед, да­вай, рас­ска­жу те­бе сказ­ку.
— Рас­ска­зы­вай.
— Жил был кро­ко­дил…
— Зе­лё­ный, что ли? Я же те­бе рас­ска­зы­вал…
— Нет, ма­лень­кий. Он в шко­лу по­шёл с ко­ров­кой Сёмой и ба­раш­ком Фи­лип­пом. Он был ма­лень­кий и они дру­жи­ли…

Ко­ро­че, по­ка мы шли к до­му, кро­ко­диль­чик успел под­рас­ти и съесть ко­ров­ку, но пос­ле ос­но­ва­тель­но­го учи­тель­ско­го вну­ше­ния по­дру­жил­ся с Фи­лип­пом и они про­жи­ли дол­го и счаст­ли­во — один в ре­ке, дру­гой на вы­со­ком бе­ре­гу, ку­да кро­ко­диль­чик, как ни ста­рал­ся, за­брать­ся не мог.

По­том мы встре­ти­ли тас­ман­ско­го дья­во­ла (я, прав­да, сна­ча­ла ошиб­ся, на­звав его су­мат-ран­ским, ка­юсь, был не­прав), ко­то­ро­го Лю­ба по­че­му-то на­зва­ла со­бач­кой. Дья­вол был не бо­лее 20 сан­ти­мет­ров в хол­ке, его ве­ла на по­вод­ке ста­руш­ка, а он ни на ко­го не об­ра­щал вни­ма­ния, ви­ди­мо, счи­тая, что это он вы­гу­ли­ва­ет ста­руш­ку. Ба­бу­ля услы­ша­ла наш с Лю-бой спор и встря­ла, за­явив, что это чис­то­по­род­ная кав­каз­ская ов­чар­ка. Тас­ман­ский дья­вол кри­во усмех­нул­ся, но про­мол­чал.

Мы дви­ну­лись к до­му, и тут я на свою го­ло­ву за­тя­нул пес­ню «По не­бу ле­та­ет ко­зак мо­ло-дой» на ме­ло­дию «О чём де­ва пла­чет». Ни­че­го осо­бен­но­го я не под­ра­зу­ме­вал, прос­то так по­лу­чи­лось. Лю­ба за­кри­ча­ла, что ка­за­ки по не­бу не ле­та­ют.
— А я и не го­во­рю, что ка­зак, я го­во­рю — ко­зак, — ещё не очень со­о­бра­жая, про ка­ко­го ко­за­ка пел.
— Всё рав­но не ле­та­ют! — кри­ча­ла Лю­ба. — Они не мо­гут ле­тать.
— Мо­гут!
— Не мо­гут!
— Нет, мо­гут! Ты, че­го, Го­го­ля не чи­та­ла?
— Нет, — осек­лась Лю­ба. — Я толь­ко Ян­декс смот­ре­ла.
— Че­го-че­го? — не по­нял я. Сног­с­ши­ба­тель­ная Лю­би­на мысль как-то не со­гла­со­вы­ва­лась с офор­мив­шей­ся в го­ло­ве кар­тин­кой — ле­тя­щий вер­хом на чёр­те го­го­лев­ский ка­зак Ва­ку­ла.

— Я толь­ко в Ян­дек­се смот­ре­ла, — пов­то­ри­ла Лю­ба, — а в Гог­ле — нет.
— Где-где? — опять не по­нял я.
— В Гуг­ле. — по­пра­ви­лась Лю­ба. — Ты сам ска­зал «гогль».
Мы оста­но­ви­лись у подъ­ез­да со­сед­не­го до­ма. Там у ска­мей­ки ку­ри­ла па­ра.
— Ты, че­го, Го­го­ля не чи­та­ла? — спра­ши­ваю мед­лен­но и гроз­но, на­ви­сая над ре­бён­ком.
— А ты на­учи вхо­дить в не­го, — гля­дя на ме­ня не­вин­ны­ми гла­за­ми, по­про­си­ла Лю­ба.

Кур­цы вни­ма­тель­но по­смот­ре­ли на нас.
— Лю­ба, — про­фес­сор­ским то­ном воз­вес­тил я бла­гую весть, — Го­голь Ни­ко­лай Ва­силь­е­вич — это ве­ли­кий рус­ский пи­са­тель. Пи­са­тель, Лю­ба! Го­голь, а не Гогль или Гугль. Не пу­тай Бо­жий дар с ин­тер­не­том!
У ку­рив­ше­го му­жи­ка с отвис­шей че­люс­ти со­рва­лась си­га­ре­та…

С ми­ну­ту Лю­ба мол­ча­ла, пе­ре­ва­ри­вая сва­лив­шу­ю­ся на неё ин­фор­ма­цию. По­том спро­си­ла:
— А что мы до­ма ку­шать бу­дем? — и мы по­шли до­мой…

Конь ха­о­ший…

Пер­вое сло­во, ко­то­рое чле­но­раз­дель­но и це­ле­на­прав­лен­но про­из­нёс сын, бы­ло «па­па». Ни с то­го, ни с се­го, но очень кон­крет­но и твёр­до.
На­шёл, од­на­ко, вре­мя и мес­то! Я как раз сто­ял на ок­не, чуть не свер­зил­ся… Де­вя­тый этаж, уз­кий под­окон­ник па­нель­ной мно­го­э­таж­ки… А он, пар­ши­вец, ле­жит на пу­зе, смот­рит на ме­ня и улы­ба­ет­ся.
Это как при­зна­ние в люб­ви
Бы­ло ему тог­да все­го по­лго­да. 1986 год, июль.
Ма­ма не по­ве­ри­ла: так не бы­ва­ет, пер­вое сло­во долж­но быть «ма­ма»! Я не про­тив, но уж так по­лу­чи­лось.

А го­да два спус­тя, на да­че, вы­шел на до­рож­ку с сы­ном на пле­чах. На­про­тив, че­рез до­ро­гу сто­ял при­ятель-со­сед с фо­то­ап­па­ра­том. Под­шо­фе слег­ка. На­чал уго­ва­ри­вать Миш­ку пе­ре-сесть к се­бе на пле­чи, мол, смот­ри, ка­кой хо­ро­ший конь!
Миш­ка смот­рел на не­го, слу­шал-слу­шал, а по­том и го­во­рит:
— Не­еет… Мой конь ха­о­ший! — И при­жал­ся ще­кой к мо­е­му те­меч­ку, об­няв ру­чон­ка­ми го­ло­ву.

Вспо­ми­наю, и внут­ри всё дро­жит…

Ко­ман­дир пол­ка, хвост до по­тол­ка

Зря я вы­пен­дри­вал­ся, что по­ни­маю ко­ша­чий язык.
Нет, кое-что, ко­неч­но, по­ни­маю, но ока­за­лось, что всё не так прос­то.

Вче­ра ве­че­ром со­брал­ся-та­ки на­пи­сать не­боль­шое по­э­ти­чес­кое эс­се. Ну, или прос­то эс­се про по­э­зию. Ны­неш­нюю. До­ве­ли… И толь­ко я под­нял свои ру­ки, что­бы вдох­но­вен­но уда-рить по кла­ви­шам, сле­ва раз­да­лось Му­ли­но «мчяв!».
Всё ещё дер­жа ру­ки в го­ру, ско­сил гла­за вле­во. Му­ля гор­до воз­ле­жа­ла на уг­лу ди­ва­на в по­зе сфин­к­са и смот­ре­ла на ме­ня сво­и­ми про­нзи­тель­ны­ми зе­лё­ны­ми гла­за­ми. «Вы­ли­тый май­ор Про­нин», — вдруг по­ду­мал я. Прав­да, у май­о­ра гла­за бы­ли про­нзи­тель­но-се­ры­ми, но зе­лё­ные бы­ли ещё кру­че.
Ру­ки на­ча­ли па­дать на кла­ви­ши стре­ми­тель­ным дом­кра­том, и тут раз­да­лось та­кое «мчя­въ!!!», что они за­мер­ли бук­валь­но в сан­ти­мет­ре от кла­ви­а­ту­ры.

Му­ли­но «мчяв» очень мно­гог­ран­но.
Пред­ставь­те ме­ня ле­жа­щим на спи­не на ди­ва­не, пра­вая но­га вы­тя­ну­та, ле­вая со­гну­та в ко-ле­не и сто­ит эда­ким до­ми­ком. И под этим до­ми­ком в по­зе сфин­к­са, при­щу­рив гла­за, ле-жит Му­ля. Это то­же «мчяв», толь­ко бо­лее вы­со­кое.
Если она бу­дит ме­ня, что­бы её по­гла­ди­ли (я уже про­снул­ся, но ещё не со­всем), это «мчяв» бу­дет од­нов­ре­мен­но лас­ко­вым, неж­ным, том­ным и за­во­ра­жи­ва­ю­щим. При­чём, с та­ким бе­ло­рус­ским «в», ко­то­рое и «в», и «у» од­нов­ре­мен­но, что да­же я млею. Если та­кое «мчяв» про­из­не­су я, она мгно­вен­но ма­те­ри­а­ли­зу­ет­ся ря­дом, где бы и в ка­ком со­сто­я­нии ни бы­ла. Тут глав­ное — не пе­ре­пу­тать ин­то­на­цию. Не оби­дит­ся, но ля­жет в сто­ро­не.
Если ру­ка пе­ре­ста­ёт гла­дить, то это то­же «мчяв», толь­ко ко­ро­че и тонь­ше, про­гла­ты­вая «в/у». И го­лов­кой так…- поч­ти, как в «Фор­му­ле люб­ви»: «амор», и го­лов­кой так…

Но в этот раз му­ли­но «мчя­въ!!!» не бы­ло по­хо­же ни на что ра­нее слы­шан­ное.
— Че­во?!! — удив­лён­но пе­ре­спро­сил я. В зер­ка­ло не на­до бы­ло смот­реть, что­бы по­нять, ка-кое-бы­ло у ме­ня ли­цо: оша­ра­шен­но-удив­лён­ное, со слег­ка вы­пу­чен­ны­ми гла­за­ми и вы­со­ко под­ня­ты­ми бро­вя­ми. Хо­ро­шо, что ко­рот­ко стри­жен­ный, а то ещё и во­ло­сы ды­бом сто­я­ли бы.
— Мн­ня! — твёр­до мявк­ну­ла Му­ля.
— По­че­му «мн­ня»?!.. — зря я это спра­ши­вал. Ой, зря!
По­то­му что да­лее по­сле­до­ва­ла не­пе­ре­во­ди­мая иг­ра слов с ис­поль­зо­ва­ни­ем мест­ных идио-ма­ти­чес­ких вы­ра­же­ний. Пред­ставь­те се­бе, как од­нов­ре­мен­но го­во­ри­ли бы Лео­нид Ка­нев-ский и Гри­го­рий Шпи­гель (кон­тра­бан­ди­с­ты из «Брил­ли­ан­то­вой ру­ки») и на ко­шачь­ем — по­то­му что го­во­ри­ла толь­ко кош­ка. Не прос­то го­во­ри­ла — ве­ща­ла. И та­ким вы­со­ким шти-лем, что я про­гло­тил язык.

Я при­сты­жен­но мол­чал.
По­то­му что ни хре­на не по­ни­мал. НИ ХРЕ-НА!
Ни что, ни по­че­му.
А глав­ное — ни сло­ва!
По­ни­мал толь­ко, что пи­са́ть она мне не даст. Это точ­но.
Но по­че­му?!!
Нет от­ве­та.

Мо­но­лог про­дол­жал­ся не ме­нее де­ся­ти ми­нут.
Ме­ня спас­ла внуч­ка, вле­тев­шая в ком­на­ту и ра­дост­но бро­сив­ша­я­ся об­ни­мать не­до­воль­ную Му­лю. Не­до­воль­ную и тем, что её пре­рва­ли, и тем, что об­ни­ма­ют.
По­том Лю­ба по­про­си­ла: «Де­да, об­ни­ми ме­ня!» — по­ста­вив окон­ча­тель­ную точ­ку в му­ли­ном мо­но­ло­ге. Му­ля по­жа­ла пле­ча­ми и ушла на ок­но. Там у неё сей­час лич­ный ка­би­нет.
Но на этом ис­то­рия не за­кон­чи­лась.

Пол­вто­рого но­чи я не­ожи­дан­но про­снул­ся. Бес­при­чин­но. От сло­ва «со­всем».
Му­ля ле­жа­ла ря­дом.
Сон по­че­му-то сле­тел на­прочь. При­шлось вста­вать.
За ок­ном бы­ло ти­хо — ни шо­ро­ха, ни ше­ле­с­та, ни всх­ли­па… Чу­дес­ная по­ра!
Вспом­нил ве­чер, вспом­нил, что со­би­рал­ся на­пи­сать не­боль­шое эс­се по по­во­ду од­ной пес-ни, вспом­нил, что наш отель в Алек­сан­дро­ве рас­по­ла­гал­ся на­про­тив до­ма-му­зея Цве­тае-вой. Эс­се как раз долж­но бы­ло быть по­свя­ще­но её пе­ре­кро­ен­ным сти­хам. И толь­ко я про-тя­нул ру­ку к сту­лу, что­бы сесть за комп и вдох­но­вен­но уда­рить по кла­ви­шам, как услы-шал твёр­дое му­ли­но «мн­ня!!!»
— Ну по­че­му, Му­ля?
Му­ля мол­ча вста­ла, про­шла к по­душ­кам и лег­ла там, всем сво­им ви­дом по­ка­зы­вая, что си­деть за ком­пом она мне не даст, и я дол­жен лечь. Здесь и сей­час. При­го­вор окон­ча­тель­ный и об­жа­ло­ва­нию не под­ле­жит.
Да­же ду­мать не хо­чу, что бы­ло бы, если бы ослу­шал­ся.

Эс­се я на­пи­сал мно­го поз­же.

Рас­ска­зы участ­ву­ют в меж­ду­на­род­ном ли­те­ра­тур­ном кон­кур­се ко­рот­ко­го се­мей­но­го рас-ска­за «Мы и на­ши ма­лень­кие вол­шеб­ни­ки».