Тишина вокруг. Она бывает разная, светлая или смертная. Вышел из дому.
Две мои собаки пошли, было, за мной, прошли чуть-чуть и решили вернуться. Понимаю их, настроение людей переходит к ним. Коты сейчас прячутся, собаки тревожно повизгивают. Иду и вспоминаю старый рассказ Уильяма Сарояна, где человек, почувствовавший себя самым одиноким в этом мире, кричит: «Эй, кто-нибудь!».
Прохожу по улице. Дубы склоняются ветвями, пальмы равнодушно, как люди, смотрят в небо. Прохожу дома один за другим — никого. Попрятались все от коронавируса.
Ночами по нашей улице бегает дикий чёрный кабан, вернее, часто перебегает дорогу. Я один раз остановил машину перед ним, он замер, смотрит подслеповато. Помолчали, потом я ему по-русски:
— Борька, чеши отсюдова!
Он понял и рванул. Но сейчас и кабана не видно.
Иду дальше. Никого. Дохожу до дома, покрашенного синим, а крыша тёмно-красная; стоит одинокая девочка, лет пяти-шести. Сегодня пасмурно, после дождя и перед новым дождём, а она смотрит на меня, прижмурившись, как будто солнце ей мешает. Говорит как начитанный ребёнок, редко такое:
— Привет, прохожий, .ranger…
Отвечаю:
— Привет, девушка из дождя…
Она мне:
— Сегодня ты один — а где твои собаки? Они раньше с тобой ходили.
— Дома решили остаться, одиноко им…
— И мне одиноко, а тебе?..
— А мне… как тебе сказать… Ещё одиноче, чем моим собакам…
— А мои родители каждый в своей комнате, за компьютерами…
— А ты чего в игры компьютерные не играешь?
— Наигралась. Сказки знаешь? Не, лучше скажи, какой это — коронавирус?
— Ну, я его всего два раза видел, и плохо запомнил. И потом, он маски надевает — то как бомж, то как царь, то как злой вампирчик… Но всегда таскает корону с собой. У него комплекс неполноценности. И кажется мне, что им управляют, в короне у него какое-то устройство, оттуда жужжит что-то…
— И мне он роботом приснился! Я в гараже сани искала, и там заснула…
— А зачем тебе сани тут, во Флориде?
— А может, я от этого злюки на Аляску убегу…
Тут выбегает к ней собака, небольшая, с развесистыми ушами, спаниель, наверно. Она ему замечает:
— Джозик, ты бы тоже дома сидел, вдруг эта вирусня и на собак полезет…
— Да нет, он собак не трогает…
— Не говори, от животных всё и пошло, и на нас перелезло… Вот Джозик лает целыми днями и неизвестно, на кого… А мне известно: это он на него, на вирус, отгоняет его от нас…
— Жаль, что детям нельзя отходить от дома, а я до конца улицы дойду, помнишь, там старый-престарый дуб стоит. Я ему скажу пару добрых слов, может, он меня утешит.
— Он и меня знает. Передай привет от меня и от Джозика…
— Передам. А что-нибудь ещё сказать?
— Скажи, что мы все стали одинокими, как он. И скажи: жаль, что он ходить не может, так бы пришёл и ветками закрыл…
Я отдал ей честь по-военному, она обрадовалась этой глупости, и тоже отдала мне честь, и тихо засмеялась…
И пошёл я, дошёл до дуба. Никого и здесь. И говорю ему, шамкая специально, как старик:
— Вот, Дуб Дубыч, пришёл я; ты вот ничего не боишься, и я не боюсь, и ещё эта девочка с собачкой… Так что же будет?
Зашелестел он в ответ, присвистнул:
— Да не шамкай ты, раз ничего не боишься. Собаки лают, чувствуют — смерть идёт. А я знаю: всех не заберёт. Не дам я им, да и другие есть, что вас защитят. А ты иди в свою часовенку и призови ангелов белых, чтоб счастье твоё сохранили. А счастье — какое твоё?
— Вот прожил долго — а сам не знаю, какое моё счастье… А может, его нет?
— Ну вот, иди и проси ангелов сохранить то, чего нет. А может, это жизнь, а может, небо… и любовь к звёздам или глазам…
Подумал я: может быть, и не заканчивается всё это на углу нашем. Может, прав старый Дуб Дубыч.
И побрёл я обратно, к тихому свету над домиком с крестом.
И слышу свой шёпот:
— Эй, кто-нибудь!