Крес­ла, лав­ки, око­шеч­ко кас­сы. Да, ещё за­ку­ток с бу­фе­том. Рас­тво­ри­мый ко­фе или чай па­ке­ти­ком, пон­чи­ки и пи­рож­ки — бу­фет­чи­ца пши­ка­ет на них из брыз­гал­ки, гре­ет в мик­ро­вол­нов­ке, по­да­ёт на та­рел­ке. Но све­жее они не ста­но­вят­ся. В двух ок­нах ле­дя­ной фев­раль­ский ве­чер. А в за­ле ожи­да­ния теп­ло и шум­но. Чем те­бе не за­бо­та о пас­са­жи­рах — си­ди се­бе, пей ко­фе или чай из кар­тон­но­го ста­кан­чи­ка, гры­зи чёр­ст­вый пи­ро­жок или пон­чик из бу­фе­та.

— Ка­кая я бу­фет­чи­ца? Ты тёщу свою бу­фет­чи­цей на­зы­вай! Ка­фе у нас! Ви­дишь вы­вес­ку?

В семь ка­фе за­кры­ва­ет­ся, пи­рож­ки и пон­чи­ки от­ды­ха­ют до ут­ра.

Ждать про­хо­дя­щий ав­то­бус ча­са три, а то и че­ты­ре, он где-то в до­ро­ге. Си­ди и жди, не при­ве­ред­ни­чай. А если охо­та быст­рее до го­ро­да до­ехать, мож­но к бом­би­ле-так­сис­ту пой­ти — во-он у во­рот его ма­ши­на сто­ит. Пар­ня в зе­лё­ной курт­ке он уго­во­рил, тёт­ку в нут­ри­е­вой шу­бе то­же, де­вуш­ка в лись­ей шап­ке ко­леб­лет­ся, де­нег жал­ко. Еще ча­сик по­до­ждёт, со­гла­сит­ся. Оста­лось од­но­го пас­са­жи­ра най­ти, и мож­но ехать.

Бом­би­ла бе­рёт втри­до­ро­га, но обе­ща­ет до­вез­ти с ве­тер­ком, если по до­ро­ге кос­точ­ки от ям и кол­до­бин не рас­сып­лют­ся, и ма­ши­на его ржа­вая не раз­ва­лит­ся.

Еже­ли лиш­них де­нег нет, и рис­ко­вать не­охо­та, есть при­ят­ный спо­соб вре­мя ско­ро­тать — в ма­га­зин че­рез до­ро­гу сбе­гать, раз­лив­но­го ку­пить или бе­ло­гла­зую (так на­зы­ва­ет сей на­пи­ток му­жи­чок на­ис­ко­сок). Он вер­нул­ся из ма­га­зи­на, уго­ща­ет свою да­моч­ку бе­ло­гла­зой и на­ка­лы­ва­ет для да­моч­ки на плас­ти­ко­вую ви­лоч­ку пель­мень, не по­ле­нил­ся, и в пель­мен­ную схо­дил, вот ка­кой ка­ва­лер об­хо­ди­тель­ный. И сам уго­ща­ет­ся, и пель­ме­нем за­ку­сы­ва­ет, всё куль­тур­но.

Ка­ва­лер есть и у ме­ня — Про­хор, че­ло­век ле­ту­чий. Ле­тун и До­рож­ный Ан­гел, как хо­чешь, так и на­зы­вай. При­ле­тел, сло­жил крылья, со­грел­ся, со мной по­го­во­рил, ис­сле­до­вал доску объ­яв­ле­ния, рас­пи­са­ние ав­то­бу­сов, кар­ту с до­ро­га­ми, по ко­то­рым ав­то­бу­сы ко­ле­сят, по­бол­тал с кас­сир­шей, вы­пил ко­фе, об­су­дил по­го­ду с ба­буль­кой, ко­то­рая едет в дру­гую сто­ро­ну. При­нёс мне чай и пи­ро­жок с ка­пус­той и, ког­да вы­яс­ни­лось, что ап­пе­ти­та у ме­ня нет, сло­пал пи­ро­жок сам.

Че­го он ма­ет­ся, не­по­нят­но — от­крыл бы дверь, вы­шел на мо­роз, вос­па­рил, ис­чез в об­ла­ках, и был бы та­ков.

Не бы­ло же его ря­дом ут­ром, ког­да я вста­ва­ла в пять ча­сов, тряс­лась в марш­рут­ке, око­че­не­ла на мо­ро­зе в ожи­да­нии опаз­ды­ва­ю­ще­го меж­ду­го­род­не­го ав­то­бу­са, еха­ла в этот го­ро­док в го­род­ских ноч­ных ог­нях, по­том по тём­но­му шос­се… Не­бось, спал се­бе где-ни­будь на об­ла­ке или на топ­ча­не, не знаю, как у лю­дей ле­ту­чих с ноч­ле­гом за­ве­де­но.

Не вспо­ми­нал мой ка­ва­лер-при­ятель обо мне и весь день, по­ка я бы­ла на от­кры­тии ки­но­фес­ти­ва­ля в этом не­боль­шом го­род­ке поч­ти на гра­ни­це Мос­ков­ской об­лас­ти. Я вез­де успе­ла. По­тол­кать­ся в фойе сре­ди жи­те­лей го­род­ка, рас­стёги­вав­ших и раз­ма­ты­вав­ших ко­ко­ны пу­хо­вых плат­ков и шуб — «По­жа­луй­ста, пред­ставь­тесь! А где вы ра­бо­та­е­те? Не­сколь­ко слов об этом за­ме­ча­тель­ном со­бы­тии!». Ку­пить в бу­фе­те два бу­тер­бро­да. Под­бе­жать вмес­те с мест­ной жур­на­лист­кой к не­ког­да очень из­вест­ной ак­три­се.

Ак­три­са рас­ска­зы­ва­ла, как она впер­вые при­еха­ла в этот го­ро­док на съём­ки в 60-е го­ды, те­перь она вер­ну­лась сю­да спус­тя столь­ко лет, вспо­ми­на­ла, как тут всё бы­ло… И её по­вез­ли на род­ник, и она там омы­ла ли­цо род­ни­ко­вой во­дой.

Дал­ся же ей этот род­ник, она, в ка­ких толь­ко го­ро­дах ми­ра не бы­вав­шая, го­во­ри­ла о нём, как о глав­ном со­бы­тии в жиз­ни.

По­том жур­на­лист­ка уви­де­ла дру­го­го ак­тёра и ки­ну­лась к не­му за ин­тервью. Мы оста­лись с ак­три­сой на­еди­не. И я спро­си­ла, мо­жет ли она вспом­нить ка­кую-ни­будь кар­тин­ку из дет­ст­ва.

— Мы бы­ли в эва­ку­а­ции на Ура­ле. И так хо­те­лось слад­ко­го — де­ти ведь, мне тог­да лет шесть бы­ло. И ма­ма де­ла­ла из му­ки, кра­пи­вы и си­ро­па та­кие круг­лые кон­фет­ки. Си­ро­па и му­ки бы­ло очень ма­ло. Ма­ма эти кон­фет­ки ле­пи­ла, а по­том су­ши­ла. Они не вы­сы­ха­ли, не успе­ва­ли вы­сы­хать, мы их съеда­ли, бы­ли со­всем не слад­кие, но я убеж­да­ла се­бя, что это очень вкус­ные кон­фе­ты… Я по­мо­га­ла их ма­ме ле­пить — вот так, в ла­дош­ках, пе­ре­во­ра­чи­вая ру­ки, — она по­ка­за­ла, как на­до ле­пить и за­сме­я­лась.

Был и фур­шет. Оста­вать­ся на не­го у ме­ня не бы­ло ни­ка­ко­го ре­зо­на, нуж­но бы­ло успеть на ав­то­бус в Моск­ву. Впе­ре­ди был бро­сок от До­ма куль­ту­ры, где про­во­дил­ся ки­но­фес­ти­валь, до ав­то­стан­ции. Семь ми­нут, если поч­ти бе­гом, что­бы не об­ле­де­неть.

Но для это­го брос­ка тре­бо­ва­лись си­лы. До­маш­не­го йо­гур­та, двух яб­лок в ав­то­бу­се и па­ры бу­тер­бро­дов с во­дой — всё, что мне до­ста­лось с ут­ра, — бы­ло ма­ло­ва­то.

При­шлось по­тра­тить ещё не­сколь­ко ми­нут на сыр и пи­ро­жок с за­тей­ли­вой на­чин­кой. Ещё я су­ну­ла апель­син в сум­ку, вклю­чи­ла дик­то­фон и по­вер­те­лась воз­ле сто­ла, на­кры­то­го для на­чальст­ва.

«Ш-шш, сам го­во­рит!» — схва­тил ме­ня за ру­ку кто-то из охра­ны. Ста­рень­кая ак­три­са веж­ли­во ки­ва­ла в от­вет дол­го­му нуд­но­му тос­ту и смот­ре­ла на свой бо­кал с ви­ном. Ря­дом с ней сгор­бил­ся ак­тёр, то­же в пре­клон­ных го­дах, толь­ко-толь­ко он снял­ся в филь­ме, о ко­то­ром мно­го пи­са­ли и го­во­ри­ли, по­хо­ро­нил же­ну, и те­перь сто­ял с рюм­кой в дро­жа­щей и по­че­му-то по­ца­ра­пан­ной ру­ке.

Я вы­бе­жа­ла в гус­тую чер­ниль­ную ночь, бы­ла ко­ро­тень­кая ули­ца с мно­го­э­таж­ны­ми но­во­ст­рой­ка­ми, ди­ко­ва­ты­ми для это­го ни­зень­ко­го го­род­ка, по­том длин­ная ули­ца с част­ны­ми до­ма­ми, уже без фо­на­рей, её осве­ща­ли толь­ко ок­на, све­та от ко­то­рых хва­та­ло на не­боль­шие от­блес­ки-квад­ра­ты на до­ро­ге. Так я и бе­жа­ла, от квад­ра­ти­ка к квад­ра­ти­ку, под лай со­бак.

И опоз­да­ла на ав­то­бус в 18–20. Сле­ду­ю­щий по рас­пи­са­нию — без де­ся­ти семь. Но он не при­шёл — сло­мал­ся.

Тут-то в ав­то­вок­за­ле на со­сед­нем со мной сту­ле и на­ри­со­вал­ся ле­ту­чий че­ло­век по име­ни Про­хор: са­ма за­бо­та и об­хо­ди­тель­ность.

От­со­ве­то­вал ехать с бом­би­лой:
— Са­ма зна­ешь, как сей­час с до­ро­га­ми из-за тре­щин и про­ва­лов. Едешь в элек­трич­ке — бац! Вдруг нет ни те­бя, ни элек­трич­ки, уго­ди­ли в про­вал. Шос­се — та­кая же ис­то­рия. Каж­дый день до­ро­ги за­сы­па­ют, тре­щи­ны ас­фаль­ти­ру­ют, пу­ти чи­нят…
— А как же ав­то­бус? — воз­ра­зи­ла я. — И он — бац?
— Ав­то­бус — это ком­форт, сел в мяг­кое крес­ло, и пусть ве­зёт те­бя… И сколь­ко ко­лёс у ав­то­бу­са, зна­ешь? Он все тре­щи­ны и про­ва­лы на сво­их ко­лё­сах про­едет!
— Лад­но, уго­во­рил, не по­еду с бом­би­лой, бу­ду ждать мяг­кое крес­ло…

От­ка­за­лась от чая с пи­рож­ком. Про­хор пред­ло­жил ку­пить раз­лив­ное пи­во.
— Луч­ше сде­лай так, что­бы ав­то­бус по­быст­рей при­ехал, и в нём бы­ло пол­ным-пол­но мест!

Ав­то­бус при­ехал, да не тот, в ближ­нюю де­рев­ню. На­ро­ду ста­ло мень­ше. Про­пал и Про­хор. Про­пал, так про­пал. Я устро­и­лась по­удоб­нее и за­дре­ма­ла.

И при­сни­лась мне ста­рая ак­три­са, с ко­то­рой я раз­го­ва­ри­ва­ла днём: её ли­цо, гла­за, ру­ки в коль­цах с боль­ши­ми за­тей­ли­вы­ми кам­ня­ми. Ру­ка­ми она иг­ра­ла — то воз­де­ва­ла их, обо­зна­ча­ла в воз­ду­хе кон­ту­ры то­го, о чём рас­ска­зы­ва­ла, то, уто­мив­шись, скла­ды­ва­ла ру­ки пе­ред со­бой, как при­мер­ная школь­ни­ца.

— Я бы­ла оча­ро­ва­на этим мес­том, — услы­ша­ла я ти­хий го­лос ак­три­сы. — Всег­да счи­та­ла се­бя го­ро­жан­кой. А тут по­чувст­во­ва­ла се­бя на­сто­я­щей оча­ро­ван­ной стран­ни­цей. Бе­рез­няк, по­том лес, де­ре­вуш­ка… Сам род­ник пря­чет­ся в кам­не…
— А ещё у них уклей­ка есть. Ты по­про­буй! Да и раз­лив­ное не­дур­ст­вен­ное.

В сон вкли­нил­ся го­лос Про­хо­ра. При­шлось про­снуть­ся.
— Ка­кая ещё уклей­ка?

— Рыб­ка та­кая, дед мой её в реч­ке ло­вит. А по­том су­шит, каж­дую бель­е­вой при­щеп­кой на ве­рёв­ке — щёлк, щёлк! Та­кое бельё у не­го на ве­рёв­ке! — за­сме­ял­ся Про­хор, рас­ска­зы­вая про стар­ше­го Ле­ту­на. — А ря­дом с до­мом сад. Дед Ар­хип со­би­ра­ет яб­ло­ки и сли­вы, ви­но до­маш­нее ста­вит, бро­ди­лов­кой на­зы­ва­ет. И уго­ща­ет — и бро­ди­лов­кой, и уклей­кой этой. Прав­да, зи­мой его ещё до­бу­дись, спит он зи­мой. А ты че­го скуч­ная та­кая?
— До­мой хо­чу.
— Бу­дет те­бе и дом. А то­ро­пить­ся не на­до. Сде­лай гло­ток-дру­гой, уклей­ку по­про­буй. Хо­чешь ку­со­чек?

Убол­тал на ку­со­чек, уклей­ка и впрямь бы­ла хо­ро­ша. По­том уго­во­рил раз­лив­но­го по­про­бо­вать.

О про­хо­дя­щем ав­то­бу­се по-преж­не­му ни слу­ху ни ду­ху.

Про­хор во­оду­ше­вил­ся и схо­дил ещё за раз­лив­ным. Уви­дел моё уны­лое ли­цо, и ска­зал:
— Уже ушли от нас иг­ра­ния и сме­хи…

Пре­дай ми­нув­шие заб­ве­нию уте­хи!

Пусть бу­ду толь­ко я кру­шить­ся в сей люб­ви,

А ты в спо­койст­вии и в ра­дос­тях жи­ви!
— Твой лю­би­мый Су­ма­ро­ков?
— Мой лю­би­мый Су­ма­ро­ков.

При­шли и ушли в ле­дя­ную ночь ещё два мест­ных ав­то­бу­са. Уехал в го­род бом­би­ла-так­сист вмес­те с пар­нем в зе­лё­ной курт­ке, тёт­кой в нут­ри­е­вой шу­бе и де­вуш­кой в лись­ей шап­ке. Боль­ше ни­ко­го не уго­во­рил, но и то за­ра­бо­ток.

— Не хо­чешь раз­лив­но­го, на те­бе мо­ро­же­ное!

Мо­ро­же­ное в фев­ра­ле! От не­го за­ныл за­плом­би­ро­ван­ный зуб, раз­бо­ле­лась го­ло­ва, и я уже бы­ла го­то­ва лезть на стен­ку, сде­лать ка­кую-ни­будь га­дость сво­е­му ле­ту­че­му при­яте­лю, ко­то­ро­му нра­вил­ся и этот ав­то­вок­зал, и зал ожи­да­ния, и плас­ти­ко­вые стулья, и му­сор на по­лу, и му­жи­чок с по­друж­кой (бе­ло­гла­зая за­кон­чи­лась, по­друж­ка за­ску­ча­ла), и дядь­ка в уг­лу, ко­то­рый гром­ко хра­пел…

— И че­го ты стра­да­ешь?

По­че­му я на­ча­ла рас­ска­зы­вать, из-за че­го пе­ре­жи­ваю, то­ро­пясь, пе­ре­ска­ки­вая с од­но­го на дру­гое, буд­то вре­мя мо­е­го рас­ска­за бы­ло огра­ни­че­но?

О мо­ей воль­ной жиз­ни и ко­ман­ди­ров­ках. О том, что иног­да при­хо­дит­ся пи­сать на ко­лен­ке, чёр­ти о чём, и если нуж­но — круг­ло­су­точ­но. А ког­да ус­таю, у ме­ня бо­лят го­ло­ва, спи­на, шея. Я пи­шу тек­с­ты и бо­юсь го­ро­да. По­то­му что ме­ня два ра­за гра­би­ли, поч­ти воз­ле до­ма. А од­наж­ды я упа­ла в го­ло­лёд на ули­це, сло­ма­ла ру­ку и дол­го не мог­ла встать. И ни­кто из про­хо­жих и не по­ду­мал по­мочь, все шли ми­мо ме­ня так, буд­то они сле­пые и глу­хие, а я — че­ло­век-не­ви­дим­ка…

Тог­да-то я и при­ду­ма­ла се­бе Про­хо­ра Ле­ту­на, в пид­жа­ке ржа­но­го цве­та и джин­сах, ко­то­рый ме­ня из до­рож­ных бед вы­ру­ча­ет, да ещё вся­кие бай­ки про де­да сво­е­го рас­ска­зы­ва­ет и Су­ма­ро­ко­ва дек­ла­ми­ру­ет.

Про­хор си­дел ря­дом и слу­шал ме­ня. А по­том спро­сил:
— Те­бе хо­чет­ся че­го-то дру­го­го?
— Ну, хо­чет­ся… Ма­ло ли че­го хо­чет­ся, ты же по­ни­ма­ешь — что за­ви­сит от ме­ня са­мой?
— За­ви­сит, — пов­то­рил или от­ве­тил он
— Я хо­чу уехать из плас­ти­ко­во­го ми­ра, слу­шать, как шу­мят де­ревья в ле­су, пить род­ни­ко­вую во­ду, не мчать­ся всё вре­мя ку­да-то и не пи­сать на ко­лен­ке… Но без де­нег сей­час во всех ми­рах труд­но!

Я за­сме­я­лась, Про­хор то­же за­хи­хи­кал, то­нень­ко и пис­кля­во. По­том одоб­рил:
— Хо­ро­шие же­ла­ния.

Про­хо­дя­щий ав­то­бус подъ­ехал пос­ле по­лу­но­чи — двух­э­таж­ный, си­ний, с ка­ки­ми-то не­ле­пы­ми оран­же­вы­ми зиг­за­га­ми по бо­кам. Всю эту кар­тин­ку слег­ка штри­хо­вал на­ис­ко­сок не­боль­шой сне­го­пад.

Поч­ти тут же по­яви­лась де­ва­ха-кон­тро­лёр, ко­то­рая разо­рва­ла мой би­лет, бурк­ну­ла: «Ку­да же ещё? В Моск­ву!». Ав­то­бус весь­ма ощу­ти­мо дёр­нул­ся, буд­то отря­хи­вал­ся от сне­га, и по­ехал.

На­до ли го­во­рить о том, что мо­е­го при­яте­ля Про­хо­ра и след про­с­тыл? Я за­кры­ла гла­за и про­ва­ли­лась в мяг­кое и тёп­лое крес­ло.

Про­сну­лась, ког­да услы­ша­ла ав­то­бус. Он за­виз­жал и за­скри­пел ко­лё­са­ми: рез­ко тор­мо­зил. Бы­ло тем­но и в са­ло­не и на до­ро­ге. По­том об­на­ру­жи­лись тус­клый по­лу­свет у во­ди­те­ля, оран­же­вое пят­но ука­за­те­ля за­прав­ки впе­ре­ди на до­ро­ге, ми­гал­ка «Ско­рой». Снег уже не шёл.

— Ава­рия, вот бед­ные! — ох­нул по­за­ди жен­ский го­лос. Но я не успе­ла что-то раз­гля­деть из-за вы­со­ких кре­сел, ав­то­бус тро­нул­ся и по­ехал даль­ше.

Мы подъ­ез­жа­ли к Моск­ве. Са­мым глав­ным сей­час бы­ло, что­бы во­ди­тель оста­но­вил­ся там, где мне нуж­но. Ав­то­бус­ная оста­нов­ка от мо­е­го до­ма да­ле­ко, да она и не для меж­ду­го­род­них ав­то­бу­сов. А вот если оста­но­вить­ся на уг­лу, воз­ле ма­га­зи­на, тог­да до до­ма бук­валь­но три ми­ну­ты. По­это­му я пре­вра­ти­лась в япон­ку — чуть ли не кла­ня­ясь, вдох­но­вен­но удоб­ряя свою речь «по­жа­луй­ста, бу­ду бла­го­дар­на, будь­те добры», по­про­си­ла оста­но­вить воз­ле пе­ре­хо­да-«стек­ляш­ки».

Во­ди­тель мол­чал. Стек­лян­ный пе­ре­ход уже был ви­ден в ло­бо­вое стек­ло.
— Та­кой мо­роз… Оста­но­ви­те, по­жа­луй­ста, — без на­деж­ды ска­за­ла я.
— Я знаю. Оста­нов­лю.

Это бы­ло чу­до. Что он зна­ет? Мне бы­ло не­важ­но. Са­мое глав­ное — до­маш­нее теп­ло, го­ря­чий чай, и пусть не­льзя ныр­нуть под оде­я­ло, сна­ча­ла нуж­но на­пи­сать текст о фес­ти­ва­ле, его жда­ли в жур­на­ле — всё рав­но, хо­чу до­мой и по­ско­рей!

На сле­ду­ю­щий день, бли­же к ве­че­ру, я до­пи­са­ла текст и по­шла на кух­ню за чаем. За­од­но по­смот­ре­ла но­вос­ти и уви­де­ла кад­ры страш­ной ава­рии, ми­мо ко­то­рой про­еха­ла ми­нув­шей ночью на двух­э­таж­ном си­нем ав­то­бу­се с оран­же­вы­ми зиг­за­га­ми по бо­кам: джип, уа­зик и ма­ши­на бом­би­лы с ав­то­вок­за­ла, вы­жил толь­ко во­ди­тель джи­па.

Вот тут-то я бы хо­те­ла уви­деть Про­хо­ра и рас­спро­сить его как сле­ду­ет.

На­вер­ное, он бы мне что-то от­ве­тил. Или нет. Но его не бы­ло ря­дом.

Ле­ту­чий че­ло­век Про­хор, ско­рее все­го, до­ле­тел до ста­ро­го де­ре­вен­ско­го до­ма, раз­бу­дил де­да Ар­хи­па, тот рас­то­пил печь, до­стал из по­гре­ба бро­ди­лов­ку и уклей­ку.

И си­дят они за сто­лом, по­тя­ги­ва­ют из кру­жек бро­ди­лов­ку, за­еда­ют уклей­кой, Про­хор чи­та­ет про иг­ра­ния и сме­хи, а дед ему вни­ма­ет:

— Мне ка­жет­ся, как мы с то­бою раз­лу­чи­лись,
Что все про­тив­нос­ти на мя во­опол­чи­лись
И ото всех сто­рон, стес­нен­ный дух то­мя,
Слу­чаи лю­тые стре­мят­ся здесь на мя
И мно­жат серд­ца боль во не­ис­цель­ной ра­не.
Так вет­ры шум­ные на гор­дом оке­а­не
Ре­ву­щею вол­ной пре­силь­но в суд­но бьют
И во­ду с пе­ною в не­го из безд­ны льют.