Ара­нов Ми­ха­ил. Вер­нут­ся ли го­лу­би в ков­чег? / Но­вый Бе­рег (Ка­на­да). № 70, 2020. 232 с.

Хо­ро­шая кни­га долж­на быть по­пу­ляр­ной. Утверж­де­ние сколь спра­вед­ли­вое, столь и не­оче­вид­ное. Как зна­ме­ни­тое «вор дол­жен си­деть в тюрь­ме». И всё же, бу­ду­чи по­бор­ни­ком спра­вед­ли­вос­ти, возь­му на се­бя сме­лость утверж­дать, что кни­га, о ко­то­рой пи­шу сей­час, долж­на быть по­пу­ляр­ной. По­то­му что, на мой взгляд, в ней есть те ка­чест­ва, ко­то­рые де­ла­ют ли­те­ра­тур­ное про­из­ве­де­ние до­стой­ным то­го, что­бы его про­чи­та­ли мно­гие. Оно на­пи­са­но увле­ка­тель­но и стиль­но, не­сёт на се­бе пе­чать та­лан­та ав­то­ра и, кро­ме то­го, уме­ло (да и по­учи­тель­но) объ­еди­ня­ет лич­ную ис­то­рию ге­ро­ев с со­бы­ти­я­ми, про­ис­хо­див­ши­ми в об­щест­ве, слов­но под­тверж­дая, что част­ное — это всег­да эле­мент це­ло­го с об­щи­ми пра­ви­ла­ми и за­ко­но­мер­нос­тя­ми. Кни­га на­зы­ва­ет­ся «Вер­нут­ся ли го­лу­би в ков­чег», и её ав­тор, пи­тер­ский пи­са­тель Ми­ха­ил Ара­нов, рас­ска­зы­ва­ет о судь­бе со­вет­ско­го нем­ца Бла­у­бар­та. В опре­де­лён­ной сте­пе­ни ро­ман про­дол­жа­ет те­му пре­ды­ду­щей кни­ги — «Бар­жа смер­ти», со­бы­тия ко­то­рой за­вер­ша­ют­ся в пер­вые пос­ле­во­ен­ные го­ды про­ш­ло­го ве­ка. Ге­рой но­во­го ро­ма­на рож­дён на­ка­ну­не вой­ны и в се­ре­ди­не пя­ти­де­ся­тых го­дов на­чи­на­ет свою взрос­лую жизнь. В ней от­ра­зи­лись не толь­ко лю­бов­но-бы­то­вые и про­из­водст­вен­но-карь­ер­ные кол­ли­зии, но и судь­ба стра­ны от ве­ли­кой по­бе­ды до бес­слав­но­го по­ра­же­ния в борь­бе с из­веч­ны­ми жад­ностью, за­вистью, кор­руп­ци­ей и ли­це­ме­ри­ем, за­вер­шив­шим­ся раз­ва­лом и му­чи­тель­ным по­ис­ком но­вых пу­тей раз­ви­тия. Это бы­ло вре­мя, ког­да каж­дый сто­ял пе­ред вы­бо­ром, опре­де­ляв­шим всю даль­ней­шую жизнь. Она ока­за­лась тра­ди­ци­он­но труд­ной, для боль­шинст­ва — бед­ной и не­у­ст­ро­ен­ной, и вы­ход для се­бя каж­дый ис­кал в оди­ноч­ку или со сво­и­ми са­мы­ми близ­ки­ми людь­ми. Всё как всег­да. Вре­мя не ме­ня­ет­ся, ме­ня­ем­ся мы и об­сто­я­тельст­ва. Собст­вен­но, об этом и рас­ска­зы­ва­ет ав­тор, вспо­ми­ная, ана­ли­зи­руя, на­хо­дя в от­ра­же­нии эпо­хи и свою тень. Вот кар­тин­ка из кон­ца пя­ти­де­ся­тых го­дов про­ш­ло­го ве­ка. Если по­ме­нять фа­ми­лии и об­сто­я­тельст­ва, то очень по­хо­же на се­год­няш­ний, то­же не­спо­кой­ный день:

«Ри­ти­но­го му­жа на­прав­ля­ли в Кон­го. Там бы­ло не­спо­кой­но. Пол­ков­ник Мо­бу­ту стро­ил коз­ни про­тив дру­га Со­вет­ско­го Со­юза, премь­ер-ми­нист­ра Лу­мум­бы. За всем этим сто­ял, ко­неч­но, Ва­шинг­тон. Пре­зи­дент США в при­ват­ной бе­се­де с бри­тан­ским ми­нист­ром ино­стран­ных дел вы­ра­зил же­ла­ние, что­бы Лу­мум­ба сва­лил­ся в ре­ку, пол­ную кро­ко­ди­лов. Хру­щёв не раз­де­лял это­го мне­ния и сер­ди­то сту­чал бо­тин­ком по три­бу­не ООН. Всё в этом ми­ре бы­ло слож­но. Впро­чем, бо­ти­нок на три­бу­не ООН был не­сколь­ко поз­же».

С не­мец­ки­ми точ­ностью, пе­дан­тич­ностью и ста­ра­ни­ем ге­рой ро­ма­на пос­ле окон­ча­ния ин­сти­ту­та на­чи­на­ет свою тру­до­вую био­гра­фию с долж­нос­ти мас­те­ра в за­вод­ском це­хе. Но, как вы­яс­ни­лось, это не со­всем то, что ждёт от не­го ра­бо­чий кол­лек­тив.

«„Ис­кус­ст­во управ­ле­ния ге­ге­мо­ном“ я осва­ивал с тру­дом. Моя не­мец­кая сущ­ность воз­му­ща­лась столь не­спра­вед­ли­вым рас­хо­до­ва­ни­ем го­су­дар­ст­вен­ных средств.

— Ра­бо­тай­те луч­ше — бу­де­те за­ра­ба­ты­вать боль­ше, — на­ив­но про­па­ган­ди­ро­вал я сре­ди ра­бо­чих со­ци­а­лизм с че­ло­ве­чес­ким ли­цом.

— Он что, со­всем иди­от? — го­во­ри­ли ра­бо­чие обо мне на­чаль­ни­ку це­ха. — Се­год­ня мы эту де­таль сде­ла­ем на двад­цать ми­нут быст­рее, а зав­тра нам за неё рас­цен­ки сре­жут. И нам же на­ши ра­бо­тя­ги за это мор­ду бу­дут бить.

— Ну не на­до так рез­ко, — за­щи­щал ме­ня Ва­си­лий Ва­силь­е­вич, — Вик­тор — гра­мот­ный ин­же­нер.

— А на чер­та нам эти гра­мот­ные „ин­же­не­ра“, если из-за них жрать не­че­го, — ре­зон­но отве­ча­ли ра­бо­чие».

И всё же, осво­ить­ся в за­вод­ском кол­лек­ти­ве ге­рою уда­лось без про­блем. Ведь у не­го бы­ло глав­ное — ум­ная го­ло­ва и уме­лые ру­ки. Шаг за ша­гом под­ни­ма­ясь по сту­пе­ням карь­ер­ной лест­ни­цы, он по­зна­вал хит­ро­спле­те­ния по­всед­нев­ных ре­а­лий, в ко­то­рых ря­дом с на­ив­ным прос­то­ду­ши­ем про­цве­та­ли, как уже бы­ло ска­за­но, бес­смерт­ные ко­рысть, за­висть, ли­це­ме­рие вку­пе с пло­хо скры­ва­е­мым ан­ти­се­ми­тиз­мом.

Он ведь и в эпо­ху раз­ви­то­го со­ци­а­лиз­ма, по­доб­но ве­ли­ко­му вож­дю, был жи­вее всех жи­вых. Впро­чем, и в эпо­ху ди­ко­го ка­пи­та­лиз­ма ма­ло что из­ме­ни­лось.

«Мы жи­ли в бла­гост­ное бреж­нев­ское вре­мя. А де­ло про­ис­хо­ди­ло обыч­но так: сна­ча­ла вы­пус­ка­ли чи­нов­ни­ков из пар­т­хоз­кон­тро­ля — ис­ка­ли хо­зяйст­вен­ные и фи­нан­со­вые прос­чёты. И тут же об­на­ру­жи­ва­ет­ся, что во­круг ди­рек­то­ра, ис­тин­но рус­ско­го че­ло­ве­ка, не в ме­ру рас­пло­ди­лись ко­га­ны, аб­ра­мо­ви­чи, даш­ко­ви­чи и про­чие бла­у­бер­ги-бла­у­бар­ты. Вот он ко­рень зла! Вот по­че­му за­вод не вы­пол­нил план в про­ш­лом квар­та­ле!

И не­важ­но, что по­том вы­яс­ня­ет­ся: Даш­ко­вич во­об­ще — бе­ло­рус. А Бла­у­барт — не­мец. Хо­тя не­мец — это то­же не луч­ший слу­чай… Ког­да ком­про­мат со­бран, в де­ло всту­па­ют вол­ко­да­вы из ми­нис­тер­ст­ва. Го­то­вит­ся об­шир­ный, но весь­ма кор­рект­ный при­каз, в ко­то­ром пред­ла­га­ет­ся в це­лях эко­но­мии фон­да за­ра­бот­ной пла­ты про­вес­ти со­кра­щенье шта­тов. Уволь­ня­ли ев­ре­ев из выс­ше­го и сред­не­го ру­ко­во­дя­ще­го зве­на. Под го­ря­чую ру­ку по­па­да­ла па­ра рус­ских. Про­во­ро­вав­ший­ся кла­дов­щик и пья­ни­ца-пен­си­о­нер, на­чаль­ник тар­но­го це­ха… Я всту­пил в КПСС. Это бы­ло не­пре­мен­ным усло­ви­ем для долж­нос­ти на­чаль­ни­ка це­ха. Сре­ди на­чальст­ва я стал сво­им че­ло­ве­ком».

Ни­что не веч­но. Ухо­дят в не­бы­тие не толь­ко лю­ди, по­че­му-то ду­ма­ю­щие, что бу­дут жить бес­ко­неч­но дол­го и на ос­но­ва­нии это­го убеж­де­ния стре­мя­щи­е­ся во­ро­вать бес­ко­неч­но мно­го. А не во­ро­вать, то от­ни­мать, об­ма­ны­вать, жуль­ни­чать… Но всё за­кан­чи­ва­ет­ся в один миг, за ко­то­рым всё ока­зы­ва­ет­ся не­нуж­ным, смеш­ным и по­стыд­ным. Ду­мать об этом не хо­чет­ся, осо­бен­но ког­да вро­де и не пах­ну­щая де­неж­ная струя на­пол­ня­ет сче­та, кар­ма­ны, ко­шель­ки, дур­ма­ня го­ло­ву, и под сла­дост­ное жур­ча­ние этой струи ка­жет­ся, что жизнь бу­дет веч­ной. Увы… То же про­ис­хо­дит и с це­лы­ми стра­на­ми, ре­жи­ма­ми и по­ли­ти­чес­ки­ми укла­да­ми. Всё ме­ня­ет­ся, и всё ос­та­ёт­ся не­из­мен­ным. Вот, как об этом ска­за­но в ро­ма­не:

«Ушёл в не­бы­тие ор­де­но­но­сец Лео­нид Иль­ич Бреж­нев, обес­це­нив все но­си­мые им со­вет­ские ор­де­на. Оста­вил за со­бой длин­ный шлейф анек­до­тов. За­вер­ша­ю­щий ак­корд в се­мей­ном скан­да­ле Бреж­не­вых по­ста­вил пре­ем­ник Лео­ни­да Иль­и­ча на пос­ту Ген­се­ка, „че­кист с хо­лод­ным серд­цем и чи­с­ты­ми ру­ка­ми“, — Юрий Ан­дро­пов. Зять Бреж­не­ва, зам. ми­нист­ра внут­рен­них дел Чур­ба­нов по­лу­чил де­сять лет тюрь­мы. Сам Ан­дро­пов на пос­ту гла­вы го­су­дар­ст­ва и пар­тии из­вес­тен был как вдох­но­ви­тель кам­па­нии по от­ло­ву лю­би­те­лей по­се­щать ки­но­те­ат­ры в днев­ное вре­мя. Кам­па­ния дли­лась до тех пор, по­ка „на­вер­ху“ не ста­ло „из­вест­но“, что в Со­вет­ском Со­юзе лю­ди всё ещё ра­бо­та­ют в три сме­ны. И не­ко­то­рые из них по­се­ща­ют днём ки­но­те­ат­ры. Мельк­ну­ла на пос­ту Ген­се­ка вя­лая тень К. У. Чер­нен­ко, ко­то­рый не оста­вил пос­ле се­бя да­же анек­до­тов. И вот на три­бу­не съез­да Вер­хов­но­го Со­ве­та, как и преж­де, под бур­ные и про­дол­жи­тель­ные ап­ло­дис­мен­ты по­явил­ся Ми­ха­ил Сер­ге­е­вич Гор­ба­чёв. И мы на­чи­на­ем но­вую жизнь. Но­вым был тот са­мый „со­ци­а­лизм с че­ло­ве­чес­ким ли­цом“, вско­ре пе­ре­шед­ший в ста­дию ка­пи­та­лиз­ма со сво­им „зве­ри­ным оска­лом“… А по­ка мы да­ви­лись в оче­ре­дях за вод­кой: в Рос­сии про­хо­ди­ла оче­ред­ная кам­па­ния по очи­ще­нию на­ро­да от из­веч­ной рос­сий­ской сквер­ны — пьянст­ва. На юге ви­но­град­ни­ки вы­ру­би­ли. На се­ве­ре спир­то­вые и вин­ные за­во­ды за­кры­ва­ли. А на­род как пил, так и пьёт».

Чи­тая эти стро­ки, кто-то мо­жет по­ду­мать, что «Вер­нут­ся ли го­лу­би в ков­чег» — та­кое се­бе про­из­водст­вен­но-по­ли­ти­чес­кое со­чи­не­ние, пред­став­ля­ю­щее ин­те­рес лишь для нос­таль­ги­ру­ю­щих пат­ри­о­тов или, на­обо­рот, — ра­ди­каль­но на­стро­ен­ных ли­бе­ра­лов. И очень силь­но оши­бёт­ся. Это ро­ман в пер­вую оче­редь о люб­ви, о се­мей­ных цен­нос­тях, из­ме­на ко­то­рым чре­ва­та в судь­бе не мень­ши­ми ка­та­клиз­ма­ми, чем сме­на го­су­дар­ст­вен­но­го строя. И фа­ми­лия ге­роя Бла­у­барт (Си­няя бо­ро­да) от­нюдь не та­ит в се­бе сим­во­ли­чес­кий на­мёк на про­ти­во­ес­тест­вен­ную тя­гу к пе­ре­ме­не жён, лю­бов­ниц, мест и об­ста­нов­ки. Это ро­ман, в ко­то­ром ин­тим­ные от­но­ше­ния вы­рас­та­ют из жи­тей­ских кол­ли­зий, врас­тая в них, про­дол­жая их, до­пол­няя и укра­шая. В нём нет ни хан­жест­ва, ни пош­лос­ти. Есть жизнь со сво­и­ми пе­ре­жи­ва­ни­я­ми, ра­дос­тя­ми и стра­да­ни­ем.

«Ночью Ан­тон Алек­се­е­вич бу­дет дол­го тру­дить­ся над же­ной. Но её те­ло не бу­дет отве­чать на его го­ря­чие при­зы­вы. Он бу­дет очень ста­рать­ся, ис­поль­зуя те­о­рию и прак­ти­ку за­гра­нич­ной жиз­ни. А же­на бу­дет смот­реть в по­то­лок ши­ро­ко от­кры­ты­ми гла­за­ми. В го­ло­ве Ан­то­на Алек­се­е­ви­ча нач­нёт вер­теть­ся не­от­вяз­ная мысль: „О ком она сей­час ду­ма­ет?“ По­том, тя­же­ло отва­лив­шись от же­ны, Ан­тон Алек­се­е­вич услы­шит её го­лос: „На­ко­нец-то“. И злой её сме­шок. А мысль, ко­то­рая гвоз­дём свер­ли­ла мозг, на­ко­нец, вы­рвет­ся на­ру­жу рев­ни­вым во­про­сом: „О ком ты всё вре­мя ду­ма­ешь?“ И услы­шит в от­вет: „Успо­кой­ся, не о те­бе“… А я в ту ночь про­снул­ся от про­тяж­но­го зву­ка, ко­то­рый раз­да­вал­ся из со­сед­ней ком­на­ты. Над­рыв­ный вой тя­же­ло ра­не­но­го зве­ря. Я с тру­дом по­ни­маю, что это Ва­лен­ти­на: „Ви­тя, Ви­тя. Мне боль­но, боль­но. Я рев­ную, рев­ну-у-у-ю!“ Я встаю со сво­е­го ди­ва­на. Под­хо­жу к ок­ну. Свет улич­ных фо­на­рей от­ра­жа­ет­ся в под­мёрз­ших лу­жах. Ме­ня пе­ре­пол­ня­ет хо­лод­ное раз­дра­же­ние. Я оде­ва­юсь, вы­хо­жу на ули­цу. Ве­тер рас­ка­чи­ва­ет фо­на­ри. Их тус­клые от­блес­ки ме­чут­ся вдоль тро­туа­ра, рож­дая урод­ли­вые те­ни. Вре­ме­на­ми вы­хва­ты­ва­ют тя­жёлые гро­ма­ды до­мов. И мне то­же хо­чет­ся выть».

Хож­де­ние по му­кам пост­пе­рест­ро­еч­ной жиз­ни с её дву­мя по­лю­са­ми — ни­ще­ты для аб­со­лют­но­го боль­шинст­ва и ска­зоч­но­го бо­гат­ст­ва для не­ска­зоч­ных зло­де­ев — за­вер­ши­лись для Бла­у­бар­та и его семьи впол­не пред­ска­зу­е­мым отъ­ез­дом на ис­то­ри­чес­кую ро­ди­ну. В его слу­чае это бы­ла Гер­ма­ния. Но да­же цве­ток, пе­ре­са­жен­ный в дру­гую поч­ву, при­жи­ва­ет­ся с тру­дом. Че­ло­ве­ку не про­ще. Не да­ёт по­коя па­мять, в ко­то­рой про­шед­шие го­ды вдруг при­о­бре­та­ют ро­зо­ва­то-свет­лый от­те­нок, а но­вая окру­жа­ю­щая дейст­ви­тель­ность на­обо­рот ка­жет­ся удру­ча­ю­ще се­рой.

«Го­род N на­хо­дит­ся на се­ве­ре Гер­ма­нии. Пред­став­ля­ет со­бой до­воль­но груст­ное зре­ли­ще: ряд од­но­об­раз­ных трёх­э­таж­ных до­мов из крас­но-се­ро­го кам­ня. Ве­сёлень­кие ге­рань и аню­ти­ны глаз­ки на под­окон­ни­ках, не де­лав­шие ра­дост­ней го­род­ской пей­заж. И ро­зы, ро­зы вдоль стен до­мов. Но эти ро­зы мне ка­жут­ся блёк­лы­ми и не­све­жи­ми. То ли мест­ный под­зол не­до­ста­точ­но пи­та­ет их, то ли мест­ная го­род­ская ат­мо­сфе­ра их угне­та­ет, как и ме­ня. Я вспо­ми­наю яр­кие и соч­ные крас­ки мо­их роз, остав­лен­ных на пе­тер­бург­ской зем­ле, и мне ста­но­вит­ся груст­но».

Но глав­ные до­сто­инст­ва ге­роя ро­ма­на — его ум­ная го­ло­ва и уме­лые ру­ки по­мог­ли от­но­си­тель­но удач­но адап­ти­ро­вать­ся и в но­вых усло­ви­ях. Очень ин­те­рес­но рас­ска­за­но о са­мом про­цес­се ин­тег­ри­ро­ва­ния в не­зна­ко­мую, в том чис­ле про­из­водст­вен­ную, жизнь, об осо­бен­нос­тях вза­и­мо­от­но­ше­ний на гер­ман­ских пред­при­я­ти­ях, об от­но­ше­нии к пе­ре­се­лен­цам. О том, что узнать мож­но толь­ко из собст­вен­но­го опы­та и лишь за­тем по­де­лить­ся им, из­бе­гая со­ве­тов и под­ска­зок, ибо, как ска­за­но, «каж­дый вы­би­ра­ет для се­бя»…

«За­ра­бо­ток каж­до­го ра­бот­ни­ка на не­мец­ком пред­при­я­тии — тай­на за семью пе­ча­тя­ми… Счи­та­лось не­при­лич­ным ин­те­ре­со­вать­ся чу­жим за­ра­бот­ком. Но я «за­све­тил­ся». И это слу­чи­лось бла­го­да­ря на­ив­нос­ти Ан­дрю­ши Грап­па. Он слиш­ком ис­крен­не по­ра­до­вал­ся за ме­ня. И как ре­зуль­тат: обыч­ная хо­лод­ность ра­бо­чих це­ха ко мне сме­ни­лась от­кро­вен­ной не­на­вистью. Мне да­же од­наж­ды по­ка­за­лось, что кто-то из ра­бо­чих на­звал ме­ня: Jude. «Не бе­ри в го­ло­ву, — лег­ко­мыс­лен­но го­во­рил Ан­дрей Грапп. — Они дру­гие. Мы ‘ру­са­ки’. Их раз­дра­жа­ет наш ак­цент, не­вер­ное про­из­но­ше­ние не­ко­то­рых не­мец­ких фраз, да­же то, что мы го­во­рим по-рус­ски. За­меть: не­мец одет не­бреж­но — это эле­гант­но. Я оде­нусь не­бреж­но — это вы­гля­дит убо­го. Ско­рей­шая ин­тег­ра­ция — вот на­ше спа­се­ние. Те­бя же раз­дра­жа­ют не­ко­то­рые ма­не­ры так на­зы­ва­е­мых ‘лиц кав­каз­ской на­цио­наль­нос­ти’?" С по­след­ним ар­гу­мен­том Ан­дрея я вы­нуж­ден был со­гла­сить­ся. Но „ли­цом кав­каз­ской на­цио­наль­нос­ти“ здесь, в Гер­ма­нии, я не хо­тел бы быть…»

Пра­виль­ность сде­лан­но­го жиз­нен­но­го вы­бо­ра — ед­ва ли не глав­ный во­прос, тре­во­жа­щий каж­до­го из нас, если не еже­днев­но, то ре­гу­ляр­но. Об этом за­ду­мы­ва­ют­ся и ге­рои кни­ги Ми­ха­и­ла Ара­но­ва, ста­ра­ясь с до­сто­инст­вом про­хо­дить сквозь че­ре­ду жи­тей­ских ис­пы­та­ний. Об этом, ве­ро­ят­но, ду­ма­ет и чи­та­тель, со­пе­ре­жи­вая и со­чувст­вуя.

И это, на­вер­ное, на­ря­ду с же­ла­ни­ем ав­то­ра са­мо­ре­а­ли­зо­вать­ся в твор­чест­ве, од­на из его глав­ных це­лей — увлечь, за­ин­те­ре­со­вать и по­мочь разо­брать­ся в веч­ном про­цес­се по­зна­ния, по­терь и при­о­бре­те­ний, в ко­то­ром мож­но по­пы­тать­ся из­бе­жать оши­бок в бу­ду­щем. Но в про­ш­лом уже ни­че­го из­ме­нить не­льзя. Не со­гла­сить­ся с ав­то­ром не­воз­мож­но.

«Я пи­шу мой гер­ман­ский сю­жет не­ров­ны­ми им­прес­си­о­нис­ти­чес­ки­ми маз­ка­ми, на­де­ясь, что на рас­сто­я­нии, то есть по про­шест­вии дол­го­го вре­ме­ни, кар­ти­на опре­де­лит­ся бо­лее чёт­ко. Я не­пре­мен­но огля­нусь. О мно­гом по­жа­лею. И ма­ло на­деж­ды, что я смо­гу ис­пра­вить преж­ний ри­су­нок или смяг­чить слиш­ком жёст­кие крас­ки. Но при­дёт позд­нее по­ни­ма­ние то­го, что ни­че­го из­ме­нить не­льзя».