За­ру­бин Вла­ди­мир Фи­лип­по­вич (1941–2001)

Пи­са­тель, по­эт, пуб­ли­цист. В ран­нем дет­ст­ве пе­ре­ехал в Крым. Окон­чил тех­ни­чес­кое учи­ли­ще в Кер­чи. Слу­жил в Со­вет­ской Ар­мии. Ра­бо­тал бри­га­ди­ром су­до­сбор­щи­ков на за­во­де «Мо­ре» в по­сёл­ке При­мор­ском (Фе­о­до­сия). Сти­хи, про­за, пуб­ли­цис­ти­ка Вла­ди­ми­ра За­ру­би­на пе­ча­та­лись в «Учи­тель­ской га­зе­те», в жур­на­лах «Мо­ло­дая гвар­дия», «Юность», в кол­лек­тив­ных сбор­ни­ках. В 1989 го­ду в се­рии «Во­ен­ные при­клю­че­ния» вы­шла по­весть «Убить скор­пи­о­на», эк­ра­ни­зи­ро­ван­ная ки­но­сту­ди­ей «Мос­фильм».

Ав­тор книг: «Вес­на без мая» («Тав­рия», 1990), «Ре­ак­ция со­вес­ти» («Мо­ло­дая гвар­дия», 1990).

Блудный сын

Дымы из труб поддерживают небо
над кровлями медвежьего угла,
где вырос я и где так долго не был,
что даже мать меня узнать с трудом смогла.
И боль в душе, что корочкой подсохла,
вдруг отвалилась, всё свежо болит.
Лежал забор, как пьяный инвалид,
и голову склонял над ним подсолнух...
Картошка недоеденная стынет.
В стакане недопитом горечь слёз.
А мать всё хвалит городской гостинец,
что блудный сын, любимый сын, привёз.
— Ну, как ты там?..
И правда, в самом деле:
Ну, как я там...Она же чует всё!
Ни славы нет, ни крупной суммы денег,
одни мечты... и вера в чудный сон.
— Наверно, пишешь всё стишки свои ночами?..
Пишу. Никто ж не может запретить.
Печатать только это запрещали.
За Слово надо жизнью заплатить...

Прощание с детством

Спешил, казалось — не успею!
Теперь бы дни не торопил,
когда, впервые мыло вспенив,
отцову бритву притупил.
Я уходил от безотцовства.
А оглянусь теперь назад:
мать — в предзакатном свете солнца
как на церковных образах...
Стоит она в деревне Горлинке.
А это ведь и есть душа.
И память, нежная и горькая,
приходит сон мой нарушать.
Или в цементном переулочке
волной ударит хлебный дух:
неужто я на запах «Булочных»
с полей покинутых бреду?..
Неужто я расстался с детством,
чтоб стать жестоким и безжалостным...
Лишь в сновиденьях Благовеста
мне снится: мама месит тесто,
а я леплю красивых жаворонков.

Старомодное

             отыщите в сирени
счастливую звёздочку мая
             утешитель надежды
цветок о семи лепестках
             улыбнётся кондуктор
счастливый билет отрывая
             рядом будут места
совпадут отпуска
             на окраине города
на пустой остановке конечной
             где в запущенном парке
растёт старомодно трава
             надо выйти вдвоём
говоря сумасбродные речи
             и ответно внимать
удивительно добрым словам
             украдите хоть миг
из полезной своей повседневности
             для прогулки среди
предзакатных сиреневых чар
             пусть цветной кинескоп
почернеет от злости и ревности
             вы закат предпочли
электронно-магнитным лучам
             и успели уйти
унося по отломленной веточке
             и волнуя угадкой
украдкой друг друга зовя
             позабыли о том
что давно вы не мальчик и девочка
             а в закате сирень
и в сирени заката заря
             отыщите на небе
счастливую звёздочку — символ
             не вините судьбу
если ваша мечта не сбылась
             значит слишком она
велика высока и красива
             что не властна над ней
человеку земному доступная власть

* * *

Известно всем, что можно обмануться
движеньем век, прикосновеньем губ...
Но ложь в словах — последней марки гнусность,
Особенно в любви, где лгут и лгут...

* * *

Для вас это — милая шалость.
Вы клеили письма в альбом,
читали друзьям, потешались.
Я жив, вы убили любовь.
Конечно, мне больно и стыдно,
за то, что наивен и глуп.
Не сплюнуть, как семечки тыквы,
мне вашего имени с губ.
И я не виню вас, ЛЖЕАННА!
Моих ископаемых чувств
не выжечь одним лжероманом.
Но вас я слегка огорчу:
Что буду писать вам, покуда
Вы будете письма читать.
Считайте, что шутку такую
В отместку придумал чудак.
Но это не шутка, а — вызов,
Война не на жизнь, а на смерть,
За тех, кто был жалок и низок
и пил ваш язвительный смех.

В степи

Багровый шар за горизонт скатился,
А следом по разорванным спиралям
Снижались померанцевые птицы,
В костре закатном медленно сгорая.
Луна возникла в затенённой сини,
Контрастно затушёвывая дали;
А звёзды что-то у земли просили,
Чем на земле ещё не обладали.
Лежала степь, как древний список книги,
В которой много тёмных мест и белых.
Шурша травой, ползли могилы скифов,
Как панцири огромных скарабеев.
И Млечный Путь, поскрипывая цепью,
Баюкал в колыбели нашу Землю.
К груди Вселенной прилегая степью,
Дитя её, посапывая, дремлет.

И кажется? Куда ещё стремиться? —
Всё гармонично в мирном мире, мудро.
Но день откроет чистую страницу,
Где первой строчкой будет наше утро.

Ночная купальщица

В державном мраке, сонно и незряче,
Лежал хребет прибрежных валунов.
На Кара-Даг, как на волшебный ящик,
Наброшен плащ великих колдунов.
Вот засветилась лунная лампада —
Как будто маг с горы завесу снял!
К подножью скал полночный бархат падал.
И встала Киммерия ото сна.
Из тьмы пещеры, мрак отодвигая,
Отбрасывая тень на стены скал,
К воде ступила женщина нагая
и замерла упруго на носках.
Когда она печатным силуэтом
загородила лунный диск,
Вокруг неё протуберанцы света
Горели, излучая веер брызг.
Она взяла алмазными руками
Густых волос блистающий чертог.
И тень её текла ручьём, и камни
Взывали к ней немым беззвучьем ртов.
От голоса прекрасной киммерийки
умолкло всё на диких берегах.
А Кара-Даг в ответ стоэхим криком
вдруг зарыдал, как каменный орган.
А киммерийка на спине дельфина,
Держась за плавниковую стрелу,
Уже летит в кипящей дельте линий
по лунно-серебристому стеклу.
Вулкан во гневе огненные рыки
выплёскивал ревниво из глубин,
Но не вернуть прекрасной киммерийки,
Как не вернуть нам тех, кто разлюбил...

Ноктюрны
(Цветные сны)

В светлой улыбке наитье печальное.
Что-то надмирное в этих очах.
Перевиваются нити молчания,
словно в таинственном перстне печать.
Люди всегда ожидают хорошего,
веруя в счастье, что будет с утра,
не отрицая сгоревшего прошлого
в дыме уснувшего утром костра.
Сумрак ночной, словно сказочный занавес.
Робкое пламя колеблет свеча.
Что-то мне чудилось, что-то казалось мне:
что-то случается в жизни сейчас.

* * *

Всю эту ночь сны изо сна сновали.
Отныне никогда наедине
я не осмелюсь оставаться с Вами.
Не думайте плохого обо мне! —
Я не осмелюсь Вам сказать банально:
«Я Вас люблю...» — Мне тяжко бремя слов...
Я не люблю. Поверьте. Ибо нам ли
не знать, что это — тоже ремесло.
Мы пробуем любить, но — не умеем.
И говорим, скрывая тайну глаз,
«Люблю тебя!» А говорим, не веря.
Я не люблю. Но думаю о Вас.
И, может быть, я жертвую любовью,
Но жду решенья Вашего суда
и перед Вами, словно перед Богом,
безропотен, безмолвен навсегда.

* * *

От точки встречи линию отсчёта
чертить до новых не хватило сил.
Я вас тогда хотел спросить о чём-то,
но почему-то всё же не спросил.
Имеют ли конкретные значенья
В моей любви ответы «нет» и «да»?
И боль, и стыд, и жадный жар смущенья
переступаем раз — и навсегда.
А дальше — лжём, друг к другу холодея,
На сцене чувств разыгрывая страсть.
Не мы ли овцы древнего халдея,
Которых раб его в Двуречье пас?..

* * *

Вы снитесь мне. И, может, вовсе нет
таких, как Вы, среди живых и смертных.
Не знаю, право, что во мне сильней:
Расчёт ума или просчёты сердца...
Я вижу сны. Но это — миражи,
которые являются в пустыне,
когда сильнее правды — вера в жизнь.
И жить без веры скучно и постыло.

Я верю в сны. Они мои, во мне! —
так почему я должен в них не верить?!
Себе не верить, значит, всем — вдвойне.
За веру вера и за меру мера.

Памяти Владимира Павлова

Мы не нашли, но мы искали
Пути, чтоб вечно жить на свете,
И станем просто лепестками
В короне творческих соцветий.
И вновь потянемся друг к другу,
Растворены в поэмах, в одах.
Мы строчками пойдём по кругу
С презреньем к славе,
             к деньгам,
                           к модам.
И, может, станем облаками.
Сольёмся в каплях в летнем ливне
И в океан безбрежный канем
Косыми чёрточками линий.
Как знать, почувствуем ли эту
Слепую будущую встречу...
И в прошлом нечем жить поэту,
И в настоящем тоже нечем.
Мы — в будущем. Придут другие —
Все в первый раз и все — в последний.
И, может, не сольём круги мы
И пропадём с тобой бесследно.
Но даже если нам случайно
Удастся где-то повстречаться
И под небесными лучами
Цвести недолгим всплеском счастья,
Как васильки при летних грозах,
Которые в стихах воспеты...
А в жизни много грустной прозы,
Что убивает нас, поэтов.