Зна­е­те Ми­ха­и­ла Бар­те­не­ва? Ну, Ми­хал Ми­ха­лы­ча?! Он всег­да хо­дит в бо­ро­де. По­то­му что дет­ский дра­ма­тург. Ска­зоч­ник. А си­ла ска­зоч­ни­ков, все ёжи­ки зна­ют, — в бо­ро­де. По­че­му? Сказ­ки же от очень древ­ней древ­нос­ти.

Сказ­ка — это бо­ро­да­тый анек­дот для де­тей. Толь­ко вол­шеб­ный…

И вот вам сказ­ка про са­мо­го Бар­те­не­ва. То­же поч­ти вол­шеб­ная. По­то­му что, по про­шест­вии вре­ме­ни вся­кие ле­ген­ды и сказ­ки ка­жут­ся былью. А то, что бы­ло по прав­де, по­том об­рас­та­ет мно­жест­вом та­ко­го, че­го не бы­ло на са­мом де­ле. Но без че­го прав­ду-то не узна­ешь и не пой­мёшь!

Од­наж­ды ре­шил Ми­ха­ил Бар­те­нев: бу­ду те­перь ра­бо­тать с те­ат­ра­ми так, как это во­дит­ся с древ­нос­ти — вмес­те. Дра­ма­тург с ак­тёра­ми и ре­жис­сёра­ми со­чи­ня­ет пье­су, по ней тут же со­чи­ня­ет­ся спек­такль. И по хо­ду де­ла пе­ре­со­чи­ня­ет­ся пье­са, и вновь спек­такль, и опять… Сло­вом, всё так за­пу­та­но! Как в жиз­ни. При­чём вре­мя сце­ни­чес­кое — в сю­же­те — и вре­мя жи­тей­ское ни­как не мо­гут со­впасть!

И пос­ле это­го вы хо­ти­те, что­бы зри­те­ли… Я уже не го­во­рю о кри­ти­ках… Ну лад­но. Бар­те­нев по­нял: ли­бо сам увя­зы­ва­ешь об­рыв­ки рас­пав­ших­ся свя­зей вре­ме­ни, ли­бо… То есть ак­три­сы лю­бят, ког­да гор­дые дра­ма­тур­ги за­вя­зы­ва­ют им шнур­ки на бо­тин­ках. Бар­те­нев уме­ет ид­ти на­встре­чу ак­три­сам. И ак­тёрам. Но всё же на­пря­га­ет­ся, ког­да они пы­та­ют­ся ру­лить дра­ма­тур­гом. И ре­шил Бар­те­нев со­чи­нить пье­су на двух ак­тёров — он это уме­ет, зна­ет в этом толк. Для са­мар­ско­го те­ат­ра «Са­мАрт» он пе­ре­ска­зал ска­зоч­ную прит­чу «Счаст­ли­вый Ганс». По­лу­чи­лась ис­то­рия, как два азарт­ных че­ло­ве­ка иг­ра­ют в кар­ты. Один хо­чет вы­иг­ры­ша — всег­да на­це­лен толь­ко на ре­зуль­тат. Дру­го­го не кор­ми, прос­то дай по­играть: он всег­да ра­ду­ет­ся са­мо­му про­цес­су. И оба ни­как не мо­гут по­сту­пить­ся прин­ци­па­ми. А жить про­хо­дит… Труд­ное счастье.

От та­ко­го счастья иног­да пе­ре­хва­ты­ва­ет ды­ханье. И чтоб лег­че пе­ре­вес­ти дух, Бар­те­нев пред­ло­жил иг­рать этот спек­такль в осо­бом прост­ранст­ве. А ху­дож­ник и ре­жис­сёр ре­ши­ли: на ули­це! Но в па­лат­ке. Боль­шая та­кая па­лат­ка. Вход — а с дру­гой сто­ро­ны вы­ход. Как в жиз­ни. Меж­ду вхо­дом и вы­хо­дом — зри­те­ли и ак­тёры. А чтоб всю эту ра­дость не снес­ло жи­тей­ски­ми вет­ра­ми, па­лат­ку на­до при­вя­зы­вать к ко­лыш­кам. Те­перь вам яс­но, что это та­кое: со­вмест­ное твор­чест­во те­ат­ра и дра­ма­тур­га? Ре­жис­сёр, ак­тёры и да­же зав­пост, увле­чён­ные борь­бой кар­теж­ни­ков, за­бы­ли про па­лат­ку. Её при­вя­зы­вать к ко­лыш­кам при­шлось са­мо­му Бар­те­не­ву. Это де­ло дра­ма­тур­га — вя­зать ве­рёвоч­ки, что­бы не бы­ло вид­но, что сю­жет шит бе­лы­ми нит­ка­ми…

По­сре­ди дейст­вия в па­лат­ку на­би­лись опоз­дав­шие со­сед­ские де­ти. Па­лат­ку раз­ду­ло. Как в жиз­ни — веч­но раз­ду­ет то в од­ном мес­те, то в дру­гом.

Вы­шел Бар­те­нев из па­лат­ки про­ве­рить кре­пёж, ви­дит: ве­рёв­ки на двух уг­лах отвя­за­лись. И ле­тит от­ку­да ни возь­мись ту­ча вер­хом на мо­гу­чем вет­ре. А де­ло бы­ло на бе­ре­гу Вол­ги. И этот вот свист вет­ра, и шум волн за спи­ной… Му­ча­ют Бар­те­не­ва не­хо­ро­шие пред­чувст­вия. Гля­дит Ми­хал Ми­ха­лыч на вет­ре­ную ту­чу и ду­ма­ет: «На фи­га я пи­шу эти сказ­ки, где всё, как в жиз­ни? Мо­жет, это из-за мо­ей фа­ми­лии? Бар… бар­ба­ро… бар­ба­до… Бар­бу… до… Бар… ба… рай… Нет». Не вы­хо­дит про­из­вес­ти собст­вен­ную фа­ми­лию от ла­тин­ско­го сло­ва «бо­ро­да­тый».

По­ка он так по­пус­ту пе­ре­жи­вал, вслед за со­сед­ски­ми деть­ми по­смот­реть спек­такль при­шли со­сед­ские со­ба­ки. С друзь­я­ми. Це­лы­ми семь­я­ми. Щен­ки усе­лись в ряд, сле­дят блес­тя­щи­ми гла­за­ми, как кар­ты мель­ка­ют, а с ни­ми мель­ка­ет ту­да-сю­да вет­ре­ное счастье. По­учи­тель­ное удо­вольст­вие! У щен­ков уш­ки под­пры­ги­ва­ют, а хвос­ти­ки то и де­ло ба­ра­ба­нят по зем­ле от вос­тор­га. И тут туч­ный ве­тер при­ки­доч­но по­дер­гал отвя­зан­ную па­лат­ку. Щен­ко­вый па­па был ещё сна­ру­жи — и по­ка Бар­те­нев дер­жал за ве­рёв­ку один угол па­лат­ки, псо­вый отец на­ва­лил­ся пу­зом на дру­гую ве­рёв­ку, да ещё, для вер­нос­ти, вце­пил­ся в неё зу­ба­ми. Ве­тер по­дёр­гал силь­нее — па­лат­ка аж за­тре­пе­та­ла в пред­в­ку­ше­нии по­лёта. И про­че­го та­ко­го счастья. Но пёс и дра­ма­тург упёр­лись ла­па­ми и но­га­ми в зем­лю по­креп­че. А у вет­ра ещё и ту­ча на ру­ках. Он и плю­нул. Обо­шлось.

Про­нес­ло ту­чу. Тут и спек­такль кон­чил­ся. По­шли со­сед­ские де­ти и со­сед­ские со­ба­ки по до­мам. Со­бачьи де­ти ска­чут ту­да-сю­да. До­воль­ны уви­ден­ным. По­за­ди сте­пен­но идёт со­ба­кин па­па и раз­мыш­ля­ет: «Ну и ни­че­го, что я ни­че­го не уви­дел, и те­перь бо­лят зу­бы, на­тёр­ло язык, а в пас­ти за­му­со­лен­ны­ми ве­рёв­ка­ми так про­тив­но от­да­ёт… Глав­ное — де­ти ра­ды, по­смот­ре­ли че­го-то по­учи­тель­ное. Раз­ви­лись. Ра­ди это­го мож­но и по­стра­дать!..»

Тут и зав­пост вспом­нил о ра­бо­те — вы­бе­жал, за­по­ло­шен­ный и де­ло­ви­тый, из па­лат­ки и да­вай её креп­ко-на­креп­ко к ко­лыш­кам при­кру­чи­вать…