Фе­о­до­сия. Вый­ти на оста­нов­ке ав­то­бу­са «Ки­но­те­атр „Укра­и­на“», под­нять­ся вверх по ули­це Бое­вой к до­му но­мер один, вой­ти в про­хлад­ный подъ­езд, по­зво­нить в квар­ти­ру на пер­вом эта­же… Сколь­ко раз я про­де­лы­вал этот путь, что­бы услы­шать гос­теп­ри­им­ный, бо­га­тый ин­то­на­ци­я­ми го­лос ху­до­ща­во­го, улы­ба­ю­ще­го­ся че­ло­ве­ка… Се­мён Ми­хай­ло­вич Пи­во­ва­ров.

Он ро­вес­ник мо­ей ма­мы, и бы­ло бы про­ще все­го ска­зать, что Се­мён Ми­хай­ло­вич от­но­сил­ся ко мне оте­чес­ки. Но ни­че­го по­доб­но­го не на­блю­да­лось, он сра­зу же, ещё дав­но, обо­зна­чил ха­рак­тер на­ших вза­и­мо­от­но­ше­ний: мы друзья, кол­ле­ги, мы рав­ны друг дру­гу. И в этом не бы­ло ни­ка­кой на­тяж­ки или на­ро­чи­тос­ти, дру­гих от­но­ше­ний он прос­то не при­зна­вал, при этом о фа­миль­яр­нос­ти не мог­ло ид­ти и ре­чи. Он вни­ма­тель­но слу­шал то, что я го­во­рил, а го­во­рил я обыч­но мно­го, во­оду­шев­лён­ный его вни­ма­ни­ем, до­ждав­шись, по­ка я за­кон­чу, и вы­дер­жав па­у­зу, что­бы убе­дить­ся, что я боль­ше ни­че­го не со­би­ра­юсь до­ба­вить, он отве­чал. Не всту­пал в спор, не пе­ре­убеж­дал, прос­то го­во­рил своё мне­ние и чувст­во­вал, что его рас­су­ди­тель­ная муд­рость одо­ле­ва­ет мой юный за­дор.

Сколь­ко раз об­суж­да­ли мы с ним со­бы­тия 90-х го­дов! Вздох­нув, он мяг­ко брал ме­ня за пле­чо, охлаж­дая моё ост­рое воз­му­ще­ние бес­пре­де­лом при­шед­ших к влас­ти «де­мо­кра­тов».

— Юрий, вы ду­ма­е­те, мне лег­ко от­речь­ся от про­ш­ло­го? Ведь я ве­рил в идею, я ком­му­нист, и в пар­тию всту­пал не ра­ди карь­е­ры и че­го-то там та­ко­го. Вы же ви­ди­те, со­вет­ский строй в преж­нем ви­де оста­вать­ся не мог, нуж­ны бы­ли прин­ци­пи­аль­ные пе­ре­ме­ны, и вот лю­ди пы­та­ют­ся что-то ме­нять, по­лу­ча­ет­ся не очень хо­ро­шо, да­же со­всем не­хо­ро­шо, так, мо­жет быть, не те лю­ди за всё это взя­лись, не знаю, но со­всем ни­че­го не де­лать бы­ло уже не­воз­мож­но. Вы со­глас­ны со мной?

Он не учил, не по­учал, он на­тал­ки­вал на мыс­ли, ко­то­рые поз­же при­хо­ди­ли мне в го­ло­ву, как свои собст­вен­ные.

— Каж­дый по­ли­тик, если, ко­неч­но, он не яв­ный под­лец и пре­да­тель, стре­мит­ся сде­лать что-то хо­ро­шее для стра­ны, по­это­му им нуж­но на­учить­ся друг дру­га слу­шать, что­бы из­влечь из ре­чей друг дру­га ка­кое-то зер­но ис­ти­ны, не­льзя сра­зу же счи­тать вра­гом то­го, чьи пред­ло­же­ния те­бе не по­нра­ви­лись.

И вот те­перь, че­рез мно­го лет вспо­ми­ная сло­ва Се­мё­на Ми­хай­ло­ви­ча, я ду­маю о том, как не хва­та­ет мно­гим ру­ко­во­ди­те­лям, да и обыч­ным граж­да­нам, этой спо­кой­ной муд­рос­ти; про­цесс, ког­да лю­ди не хо­тят слу­шать и слы­шать друг дру­га, усу­губ­ля­ет­ся, став по­ли­ти­чес­ки и со­ци­аль­но опас­ным. Пре­зре­ние к «быд­лу» с од­ной сто­ро­ны и по­иск вра­гов с дру­гой при­о­бре­та­ет угро­жа­ю­ще урод­ли­вые фор­мы.

А вот как ска­зал Се­мён Ми­хай­ло­вич, ког­да речь в од­ной из на­ших длин­ных бе­сед за­шла о том, что та­кое счастье:

— По­ни­ма­е­те, для всех — счастье раз­ное. Что та­кое счастье для ме­ня? Во-пер­вых, что я до­жил до этих дней, ког­да мно­гие ро­вес­ни­ки уже ушли из жиз­ни. Во-вто­рых, сей­час сво­бо­да мыс­ли, я мо­гу пи­сать, кри­ти­ко­вать, как хо­чу и ко­го хо­чу. В-треть­их, у ме­ня есть семья — де­ти, вну­ки, да­же прав­ну­ки, раз­ве это не счастье? Счастье во мно­гом. Иног­да мы по­ни­ма­ем его зад­ним чис­лом. Мно­гие боль­ные лю­ди не мо­гут хо­дить: для та­ко­го че­ло­ве­ка счастье — прос­то по­гу­лять по ули­це. Я остал­ся жи­вой в вой­ну — это ог­ром­ное счастье. А для дру­го­го че­ло­ве­ка счастье — украсть день­ги, по­стро­ить хо­ро­мы. Счастье — по­ня­тие рас­тя­жи­мое, слож­ное.

Од­наж­ды я уди­вил­ся:
— Все при­вык­ли к то­му, что вы пи­ше­те толь­ко са­ти­ру. Но ведь вы вое­ва­ли, не­уже­ли у вас нет сти­хов о вой­не?
И Се­мён Ми­хай­ло­вич про­чи­тал мне своё сти­хотво­ре­ние о пер­вом дне вой­ны, по-юно­шес­ки не­при­тя­за­тель­ное, но очень ис­крен­нее:

И сно­ва стру­ны па­мя­ти за­де­ты,
И вновь к бу­ма­ге тя­нет­ся пе­ро…

В тот день при­шли 

                        цент­раль­ные га­зе­ты
Ещё без свод­ки Со­вин­фор­м­бю­ро.
И сны ещё нам мир­ные при­сни­лись,
И пе­сен мы не зна­ли фрон­то­вых,
И ма­те­ри ещё не по­де­ли­ли
Сво­их де­тей на мёрт­вых и жи­вых.
А смерть уже но­си­лась по до­ро­гам,
Кру­жи­ла в на­шем не­бе го­лу­бом…
Бе­дою, рас­ста­ва­ни­ем, тре­во­гой
Вой­на уже вхо­ди­ла в каж­дый дом.
Она при­шла, но мы ещё не зна­ли,
Где враг при­шёл, 

                        где встре­тил он за­слон,
Как на­ши пар­ни стой­ко уми­ра­ли,
По­след­ний из­рас­хо­до­вав пат­рон.
Не зна­ли мы, ка­кие ждут нас бе­ды,
Не зна­ли, что че­ты­ре ждать вес­ны.
Но в пер­вый день 

                        мы ве­ри­ли в По­бе­ду
Не мень­ше, чем 

                        в по­след­ний день вой­ны.

***
Большой войны ровесник,
С годами стал я стар.
Звучат другие песни,
Другой репертуар.

Другим стал мир спасённый,
Но навсегда со мной
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.

Я прожил жизнь за многих
Моих друзей войны.
За них прошёл дороги
С наградами страны.

Но годы, как патроны.
А встреча за чертой
С Серёжкой с Малой Бронной
И Витькой с Моховой.

…Те­перь, вспо­ми­ная на­ши мно­го­чис­лен­ные встре­чи в его уют­ной квар­ти­ре, я ду­маю о том, что мы ни­ког­да с ним ни­че­го не пи­ли — ни чая, ни че­го-то по­креп­че. И по­ни­маю, что не пи­ли мы не по­то­му, что Се­мён Ми­хай­ло­вич был не­ра­душ­ным хо­зя­и­ном, а по­то­му что мы бы­ли слиш­ком увле­че­ны бе­се­да­ми, нам прос­то не хо­те­лось от­ры­вать­ся и тра­тить вре­мя на что-то ещё, те­мы, ко­то­рые мы об­суж­да­ли, слиш­ком вол­но­ва­ли нас обо­их. Иног­да мы, к мо­е­му удив­ле­нию, слов­но ме­ня­лись мес­та­ми, Се­мён Ми­хай­ло­вич вы­гля­дел де­мо­кра­тич­нее, све­жее в оцен­ках ны­неш­них со­бы­тий, в ка­ком-то смыс­ле мо­ло­же ме­ня, я ока­зы­вал­ся кон­сер­ва­тив­нее со­бе­сед­ни­ка, ко­то­рый стар­ше ме­ня на трид­цать один год.

Не­за­дол­го до то­го, как Се­мёну Ми­хай­ло­ви­чу ми­но­ва­ло де­вя­нос­то, я был у не­го в по­след­ний раз. Зна­чи­тель­ная циф­ра не слиш­ком угне­та­ла его, шут­ли­вая фра­за «мне все­го де­вя­нос­то» не зву­ча­ла бра­ва­дой, бы­ла лишь оцен­кой че­ло­ве­ком сво­е­го ду­хов­но­го со­сто­я­ния. Он был серь­ёз­но, без­на­дёж­но бо­лен, но я не ви­дел в его гла­зах ни по­дав­лен­нос­ти, ни стра­ха. Че­ло­век, ко­то­ро­го семь­де­сят лет на­зад, под Ме­ли­то­по­лем, вб­ли­зи ре­ки Мо­лоч­ной, спас от снай­пер­ской не­мец­кой пу­ли ар­тил­ле­рий­ский би­нокль на гру­ди, знал це­ну жиз­ни и не бо­ял­ся смер­ти.

Мне и не ве­ри­лось, что он бо­лен: он чи­тал на па­мять свои сти­хи и сти­хи лю­би­мых им по­этов, ве­се­ло сме­ял­ся, рас­ска­зы­вая за­бав­ные слу­чаи из сво­ей жиз­ни. Уми­ра­ю­щим от тя­жёлой бо­лез­ни Се­мён Ми­хай­ло­вич не вы­гля­дел, и уми­рать не со­би­рал­ся. Не­ис­ся­ка­е­мая, не­ис­то­вая жиз­нен­ная энер­гия бы­ла у это­го че­ло­ве­ка!

Стремлюсь от старших не отстать,
Хоть это и не просто.
Артисту Н. девяносто пять,
А мне всего девяносто.

Столетний старец — мой земляк,
Он бодр и после тоста,
А я ж бакинец как-никак
И мне всего девяносто.

Берут столетних на учёт
И славят их с помоста.
Столетним гражданам почёт,
А мне всего девяносто.

Влюбляюсь и стихи пишу,
Хотя не без упорства.
И уходить я не спешу,
Ведь мне всего девяносто.

…Фе­о­до­сия. Вы­хо­жу на оста­нов­ке ав­то­бу­са «Ки­но­те­атр „Укра­и­на“», под­ни­ма­юсь вверх по ули­це Бое­вой к до­му но­мер один, вхо­жу в про­хлад­ный подъ­езд, зво­ню в квар­ти­ру на пер­вом эта­же… Но уже не Се­мён Ми­хай­ло­вич, а его дочь Ан­на Се­мёнов­на от­кры­ва­ет мне дверь. Мы са­дим­ся в опус­тев­шем ка­би­не­те по­эта и дол­го бе­се­ду­ем, вспо­ми­ная его.