По­эт и тан­цов­щи­ца

Пе­ред отъ­ез­дом из Лон­до­на в Рос­сию она по­шла к га­дал­ке. Та на­га­да­ла ей дол­гую до­ро­гу, мно­го ра­дос­тей и пе­ча­лей, но­вую лю­бовь и за­му­жест­во. Что ещё мо­жет на­га­дать га­дал­ка? Ког­да она услы­ша­ла, что вый­дет в да­лёкой снеж­ной Рос­сии за­муж — рас­сме­я­лась. Она, Ай­се­до­ра, ко­то­рая всег­да вы­сту­па­ла за сво­бод­ные от­но­ше­ния меж­ду жен­щи­ной и муж­чи­ной — и за­муж? Это­го ни­ког­да не бу­дет, по­то­му что не мо­жет быть ни­ког­да. Опыт­ная пред­ска­за­тель­ни­ца рас­тя­ну­ла рот в улыб­ке, от­ве­ти­ла: «По­жи­вём — уви­дим». На том и рас­ста­лись. Она за­бы­ла сло­ва га­дал­ки и вспом­ни­ла о них толь­ко пос­ле встре­чи с Есе­ни­ным…

Це­на сво­бо­ды

В 1921 го­ду жизнь за­хлест­ну­ла её мёрт­вой пет­лей — по­за­ди оста­лись встре­чи и раз­лу­ки, тра­ги­чес­кая ги­бель де­тей, Пат­ри­ка и Дер­д­ри, взлёты и па­де­ния в ис­кус­ст­ве. Впе­ре­ди её ожи­да­ли ста­рость, не­из­беж­ный уход со сце­ны, заб­ве­ние.

Мир по­вер­нул­ся к ней спи­ной — в од­но­часье ис­чез­ли зна­ме­ни­тые лю­бов­ни­ки, вер­ные друзья про­па­ли, вос­тор­жен­ные по­клон­ни­ки отвер­ну­лись. Она по­па­ла в ту­пик, схо­ди­ла с ума от жен­ско­го оди­но­чест­ва и на­хо­ди­лась на гра­ни са­мо­убийст­ва. Сил и средств на­чать но­вую жизнь не бы­ло.

Она счи­та­ла, что всё, что с ней про­ис­хо­дит, это рас­пла­та за её слиш­ком са­мос­то­я­тель­ную и не­за­ви­си­мую жизнь в об­щест­ве, со­здан­ном ис­клю­чи­тель­но для сво­бод­ных муж­чин. Она до­би­лась в этом не­спра­вед­ли­вом об­щест­ве — сво­бо­ды, но це­на, ко­то­рой она за неё рас­пла­чи­ва­лась, бы­ла слиш­ком вы­со­ка.

Как всег­да бы­ва­ет в жиз­ни, спа­се­ние при­шло не­ждан­но-не­га­дан­но, от­ту­да, от­ку­да она его не ожи­да­ла. Со­вет­ское пра­ви­тельст­во при­сла­ло ей при­гла­ше­ние при­ехать в но­вую Рос­сию и от­крыть в Моск­ве шко­лу тан­ца для ода­рён­ных де­тей.

Она всег­да лю­би­ла эту стран­ную, за­га­доч­ную, снеж­ную стра­ну, бы­ва­ла в ней до Ок­тябрьс­ко­го пе­ре­во­ро­та, а пос­ле не­го с сим­па­ти­ей от­но­си­лась к боль­ше­ви­кам, ре­шив­шим пе­ре­уст­ро­ить не толь­ко Рос­сию — весь мир.

Ста­ре­ю­щая Ай­се­до­ра ра­достью при­ня­ла при­гла­ше­ние и ри­ну­лась в Моск­ву, как ба­боч­ка на огонь. Разо­ча­ро­ван­ная в одрях­лев­шей бур­жу­аз­ной Ев­ро­пе, она ве­ри­ла, что боль­ше­ви­кам уда­лось со­здать рай на зем­ле. Но рая на зем­ле, как всег­да, по­стро­ить не по­лу­чи­лось, од­на­ко «рай­ский ост­ро­вок» — шко­лу тан­цев, ку­да ро­ди­те­ли при­во­ди­ли под­кор­мить по­лу­го­лод­ных де­тей, устро­ить ей уда­лось.

«Solotaja golova…»

Влас­ти предо­ста­ви­ли ба­ле­ри­не и её и при­ём­ной до­че­ри Ир­ме ог­ром­ный особ­няк на Пре­чис­тен­ке.

Треть­е­го де­каб­ря 1921 го­да она от­кры­ла шко­лу, де­ти тан­це­ва­ли со­чи­нён­ный ею та­нец «Ин­тер­на­ци­о­нал». Та­нец имел успех на са­мом вер­ху, ей ста­ли вся­чес­ки по­мо­гать.

Она об­ща­лась не толь­ко с вид­ны­ми боль­ше­ви­ка­ми, но и с пи­са­те­ля­ми, му­зы­кан­та­ми, ар­тис­та­ми. В тот ве­чер её с не­тер­пе­ни­ем жда­ли у Ге­ор­гия Яку­ло­ва. Ху­дож­ник дер­жал бо­гем­ный са­лон, в нём со­би­ра­лись все зна­ме­ни­тос­ти Моск­вы.

Ког­да она по­яви­лась, ей под­нес­ли пол­ный ста­кан вод­ки и за­ста­ви­ли вы­пить по рус­ско­му обы­чаю до дна. Она вы­пи­ла и в из­не­мо­же­нии при­лег­ла на ку­шет­ку. В этот мо­мент в гос­ти­ную вле­тел Сер­гей Есе­нин…

Пья­ная, она тан­це­ва­ла всю ночь. Он, еле дер­жав­ший­ся на но­гах, вза­хлёб чи­тал свои сти­хи:

По-осен­не­му кы­чет со­ва
Над раз­доль­ем до­рож­ной ра­ни.
Об­ле­та­ет моя го­ло­ва,
Куст во­лос зо­ло­ти­с­тый вя­нет…

По­эт был по­хож на её сы­на Пат­ри­ка, она не вы­дер­жа­ла и вдруг при­жа­ла его к се­бе, по­гру­зи­ла ру­ки в свет­лые во­ло­сы и вы­дох­ну­ла: «Solotaja golova…»

Они ни­ко­го не за­ме­ча­ли во­круг. Он про­дол­жал чи­тать сти­хи, од­но за дру­гим, она ни­че­го не по­ни­ма­ла, но серд­цем чувст­во­ва­ла му­зы­ку чу­жих слов и го­то­ва бы­ла пой­ти за ним ку­да угод­но, если он по­зо­вёт. Он по­звал. На рас­све­те они вы­шли от Яку­ло­ва, Сер­гей клик­нул из­воз­чи­ка, дре­мав­ший вань­ка оч­нул­ся, взмах­нул кну­том и оса­дил ло­ша­дей пря­мо пе­ред ни­ми. Они усе­лись в про­лёт­ку и по­еха­ли к ней на Пре­чис­тен­ку…

На­ру­ше­ние обе­та

Озяб­ши­ми ду­ша­ми они по­тя­ну­лись друг к дру­гу. Ей бы­ло уже со­рок че­ты­ре го­да, ему ещё двад­цать семь. Она нуж­да­лась в му­же-ре­бён­ке, он — в же­не-ма­те­ри. Он на­зы­вал её Иза­до­ра, она его — Серь­о­жей.

С рус­ским по­этом Ай­се­до­ра на­ру­ши­ла обет, ко­то­рый да­ла се­бе в ран­ней юнос­ти, — ни­ког­да не всту­пать в брак, по­сколь­ку счи­та­ла, что он уни­жа­ет жен­щи­ну. Ах, как она бы­ла пра­ва! Их брак ока­зал­ся имен­но та­ким, про­дол­жал­ся не­дол­го и за­кон­чил­ся пол­ным про­ва­лом.

Со­вмест­ная жизнь не за­ла­ди­лась с са­мо­го на­ча­ла. Ре­бёнок-муж ме­нял­ся на гла­зах. Быть же­ной и ма­терью од­нов­ре­мен­но по­лу­ча­лось пло­хо, ей хо­те­лось фи­зи­чес­кой люб­ви, а он вре­ме­на­ми ис­пы­ты­вал к ней на­сто­я­щее отвра­ще­ние. И ни­че­го не мог с со­бой по­де­лать, страсть про­шла. Ког­да лю­бил, был как сле­пой, ни­че­го не ви­дел и не за­ме­чал. Ког­да про­зрел, уви­дел ста­рую жен­щи­ну с по­мя­тым ли­цом и под­ве­дён­ны­ми гла­за­ми.

«Есе­нин пле­нил­ся не Ай­се­до­рой Дун­кан, а её ми­ро­вой сла­вой. Он и же­нил­ся на её сла­ве, а не на ней — по­жи­лой, отя­же­лев­шей, но ещё кра­си­вой жен­щи­не с ис­кус­но окра­шен­ны­ми во­ло­са­ми — в тём­но-тём­но-крас­ный цвет».

(Из вос­по­ми­на­ний Ана­то­лия Ма­ри­ен­го­фа.)

По Моск­ве по­полз­ли сплет­ни, что Есе­нин взял в же­ны «бо­га­тую ста­ру­ху». Сплет­ни боль­но ра­ни­ли, он тер­пел, но, ког­да тер­петь ста­но­ви­лось не­вмо­го­ту, шлял­ся с друзь­я­ми по ка­ба­кам, на­пи­вал­ся, взры­вал­ся по ма­лей­ше­му по­во­ду, устра­ивал дра­ки. Друзья-со­бу­тыль­ни­ки под­ли­ва­ли мас­ла в огонь, для них Ай­се­до­ра бы­ла «Ду­ней с Пре­чис­тен­ки».

А в мос­ков­ских ка­ба­ре в уго­ра­ю­щем нэ­пе на­ча­ли рас­пе­вать:

Не су­ди­те слиш­ком стро­го,
Наш Есе­нин не та­ков.
Ай­се­дур в Ев­ро­пе мно­го —
Ма­ло Ай­се­ду­ра­ков!

Он злил­ся, ру­гал­ся и опять на­дол­го ис­че­зал из до­ма. Но всег­да воз­вра­щал­ся — де­вать­ся бы­ло не­ку­да. Близ­ким зна­ко­мым го­во­рил: «Лю­бит она ме­ня… Толь­ко чуд­ная ка­кая-то… Добрая… Да всё у неё не по-рус­ски…»

Она про­дол­жа­ла да­рить ему за­бо­ту и неж­ность, он кап­риз­ни­чал, дер­зил, устра­ивал гру­бые вы­ход­ки, по­мы­кал ею как со­ба­кой, пья­ный за­став­лял тан­це­вать пе­ред сво­ей ком­па­ни­ей, и она, уни­жен­ная, не смея ему пе­ре­чить, за­во­ра­жи­ва­ю­ще кру­жи­лась в сво­ём крас­ном хи­то­не, рит­мич­но по­ка­чи­вая бёд­ра­ми, при­жи­мая к гру­ди ожи­ва­ю­щий шарф. За­тем в из­не­мо­же­нии па­да­ла к его но­гам, а он не мог ото­рвать­ся взгля­дом от её ещё не утра­тив­ше­го гиб­кос­ти те­ла. Ло­вил се­бя на том, что ему хо­те­лось при­чи­нить ей боль. Он бо­рол­ся с этим чувст­вом, пы­тал­ся его по­да­вить, но у не­го ни­че­го не по­лу­ча­лось.

«Его обыч­ная фра­за: „Пей со мною, пар­ши­вая су­ка!“ — так и во­шла не­из­мен­ной в зна­ме­ни­тое сти­хотво­ре­ние. Пла­тон рез­ко от­де­лял лю­би­мо­го от лю­бя­ще­го. Есе­нин был лю­би­мым. Иза­до­ра лю­бя­щей. Есе­нин, как ак­тёр, под­став­лял щёку, а она це­ло­ва­ла. У жиз­ни тя­жёлые ку­ла­ки. Это на­до знать и твёр­до пом­нить. А мы, как прос­та­ки-ду­рач­ки, не толь­ко от­ча­ян­но во­ем, но и удив­ля­ем­ся, ког­да она сво­ра­чи­ва­ет нам че­люсть».

(Из вос­по­ми­на­ний Ана­то­лия Ма­ри­ен­го­фа.)

Жизнь за гра­ни­цей

Брак по­сте­пен­но схо­дил на нет, она по­пы­та­лась его спас­ти — ду­ма­ла, что, если вы­рвет Сер­гея из при­выч­но­го бо­ло­та и по­ка­жет ему мир, жизнь на­ла­дит­ся. На­де­я­лась, что он об­ра­зу­мит­ся, сно­ва пре­вра­тит­ся в его ми­ло­го «Серь­о­жу», и опять жес­то­ко ошиб­лась.

Они по­бы­ва­ли в Па­ри­же, Ри­ме, Нью-Йор­ке. Но вез­де пов­то­ря­лось од­но и то­же. Она час­то впа­да­ла в ис­те­ри­ку — ска­зы­ва­лись ха­рак­тер и воз­раст — и не от­пус­ка­ла его ни на шаг. А он не мог си­деть на це­пи, скан­да­лил, го­во­рил, как в Рос­сии, га­дос­ти, час­то под­ни­мал на неё ру­ку и при каж­дом удоб­ном слу­чае сбе­гал — ему уже дав­но на­до­е­ла Ай­се­до­ра. Она стра­да­ла, му­чи­лась и без­ум­но рев­но­ва­ла. Од­наж­ды в Бер­ли­не он скрыл­ся от неё в ка­ком-то окра­ин­ном пан­си­о­не. Она ис­ка­ла его три дня и три но­чи, а ког­да на­шла, устро­и­ла скан­дал. Не пом­ня се­бя от ярос­ти, она раз­би­ва­ла всё, что по­па­да­лось под ру­ку, — сер­ви­зы, ча­сы, бу­тыл­ки с пи­вом. В гне­ве обо­зва­ла ти­хий се­мей­ный пан­си­он пуб­лич­ным до­мом, чем на­пу­га­ла хо­зя­ев — мир­ную семью бюр­ге­ров. За­тем из разъ­ярён­ной фу­рии пре­вра­тив­шись в добро­го ан­ге­ла, по­бед­но уда­ли­лась, за­брав «Серь­о­жу» с со­бой.

В кон­це кон­цов, оба ус­та­ли от та­кой жиз­ни, и оба по­ни­ма­ли, что длить от­но­ше­ния не име­ло боль­ше ни­ка­ко­го смыс­ла. Вдруг ста­ло яс­но, что лю­бовь за­кон­чи­лась, брак се­бя ис­чер­пал и не­льзя скле­ить то, что раз­би­лось. Но всё рав­но про­дол­жа­ли дер­жать­ся друг за друж­ку, что-то дер­жа­ло, ме­ша­ло раз­бе­жать­ся в раз­ные сто­ро­ны.

Жизнь шла ку­выр­ком, де­нег бы­ло ма­ло, в Аме­ри­ке ста­ре­ю­щей тан­цов­щи­це пла­ти­ли пло­хо, кни­ги Есе­ни­на за гра­ни­цей пе­ре­ве­ли, но из­да­ва­ли не­боль­ши­ми ти­ра­жа­ми, они поч­ти не рас­ку­па­лись. Для неё весь мир был до­мом, стра­ны ме­ня­ла, как на­ря­ды. Он, ото­рван­ный от род­ной поч­вы, за гра­ни­цей чувст­во­вал се­бя чу­жим и ни­ко­му не нуж­ным, кро­ме Ай­се­до­ры. Но она уже бы­ла ему не нуж­на.

Пос­ле то­го, как вер­ну­лись в Рос­сию, её «Серь­о­жа» вновь ку­да-то на­дол­го ис­чез. А вско­ре она узна­ла, что у не­го по­яви­лась дру­гая жен­щи­на…

Над все­ми её лю­бов­ны­ми ро­ма­на­ми ви­сел ка­кой-то рок. Все за­кан­чи­ва­лись ка­та­стро­фой.

Но и он, про­дол­жая ме­нять лю­бов­ниц и жён, так ни с кем и не об­рёл счастья.