Предлагаемый вниманию читателей отрывок из романа «Другой Холмс, или Великий сыщик глазами очевидцев» основан на сюжетах рассказов А. К. Дойла о легендарном Шерлоке Холмсе «Скандал в Богемии» и «Установление личности».
Журнал «Вторник» благодарит «Литературное бюро Натальи Рубановой» за помощь в подготовке материала. Текст публикуется в авторской редакции.
Вместо предисловия
Несколько слов об альтернативном детективе Евгения Бочковского
«Начало» является первой частью цикла «Другой Холмс, или Великий сыщик глазами очевидцев». В настоящее время автор работает над второй частью, основанной на повести Конан Дойла «Знак четырёх». В проекте — серия из четырёх книг.
Кому это интересно
Во-первых, любителям творчества Конан Дойла, точнее, тем из них, кому эксперименты с «каноном», в частности с образом главного героя, не покажутся «кощунством».
Во-вторых, любителям детективов. При всём том, что автор попытался придать своему труду подобие многогранности и глубины, уделив внимание характерам и терзающим их коллизиям, все же детективный жанр следует признать центральным для данного произведения. Это его основа, сюжетная ось, благодаря которой проявляются психологические и прочие аспекты.
В-третьих, самой разномастной и трудноопределимой категории читателей. Автор позволил себе написать довольно противоречивое произведение, смешав серьёзное и нелепое, смешное и печальное, и если в результате все же получилось то, что можно назвать «довольно неплохой книгой», будет логичным назвать третью группу «любители хорошей литературы».
Особенности цикла
В повествовании имеется как общий сквозной сюжет, развивающийся и переходящий из части в часть, так и цепочка сменяющих друг друга локальных сюжетов, то есть собственно трактовок классических рассказов о Холмсе. Особенностью локальных сюжетов является то, что по сути это новые решения любимых всеми нами головоломок, основанные на тех же исходных данных, что были введены ещё Конан Дойлом. Для автора являлось принципиально важным, решая эту задачу, соблюсти первоначальные условия, заданные прародителем Шерлока Холмса более века назад. Чтобы с честью выйти из непростого положения, автору порой приходилось цепляться за самые незначительные детали, использовать малейшие упоминания, мимоходом брошенные классиком, поэтому читателю рекомендуется освежить в памяти классические сюжеты первоисточника или же иметь их под рукой, отчего прочтение данной книги может уподобиться увлекательной игре. Особенность цикла — совмещение в одной реальности писателя, то есть А. К. Дойла, и его персонажей (Холмса, доктора Уотсона, инспектора Лестрейда и др.) и их взаимодействие.
Содержание общего «сквозного» сюжета
Введение. Наше время. Журналист провинциальной газеты, посетив захолустный музейчик Шерлока Холмса, натыкается на бумаги, которые хозяин музея, энтузиаст-собиратель, выдаёт за дневники доктора Уотсона и инспектора Лестрейда, настаивая тем самым не только на подлинности бумаг, но и на самом факте реального существования лиц, воспринимаемых всем миром исключительно в качестве литературных героев. Очарованный сказочно-дурманящей атмосферой музея до состояния, когда обаяние лжи притупляет потребность в истине, журналист, не задаваясь особенно вопросом «подделка или нет», добивается публикации дневников. На этом введение, а с ним и присутствие читателя в нашем времени заканчивается. Его цель — поместить в одну временную плоскость Холмса и прочих героев вместе с их автором. Конан Дойл становится современником и биографом реального человека. Кроме того, введение позволяет осуществить логичный переход в прошлое, создавая для читателя ситуацию, при которой представившаяся ему возможность ознакомиться с воспоминаниями сразу двух лиц, тем более антагонистов, будет иметь более-менее правдоподобное объяснение.
Дальнейшее повествование построено на выдержках из дневников доктора Уотсона и инспектора Лестрейда. Из них мы узнаем о текущем состоянии дел Шерлока Холмса и его верного друга в начале их пути. Оно незавидно. Холмс — один из многих частных сыщиков, безуспешно пытающихся составить конкуренцию полиции. Доктор очарован Холмсом и верит в его талант, но даже он вынужден признать, что его другу никак не удаётся «поймать удачу за хвост». У него не очень-то получается раскрывать дела, с которыми к нему обращаются клиенты, финансовое состояние плачевно, и долг за квартиру перед миссис Хадсон растёт. Неожиданно в 1891 году в одном из номеров ежемесячника «Стрэнд Мэгэзин» появляется первый рассказ о Холмсе: «Скандал в Богемии» (что соответствует действительности, поскольку первые рассказы выходили ежемесячно именно в этом журнале в период 1891—1893 гг.). Автор — некий А. К. Дойл.
Рассказ именно таков, каким его знают все. В нём описан блестящий метод Холмса и поразительные результаты его применения. За первым рассказом следуют остальные. Все они построены по одному принципу. В их основе реальные дела, которые начинались точно так, как описывал Дойл, но в действительности закончились совершенно иначе, то есть катастрофически (или не слишком успешно) для Холмса. Однако Дойл упорно расхваливает своего героя, выдумывая для него триумфальные развязки, и попутно высмеивает полицию, в том числе инспектора Лестрейда.
Реакция на это безобразие у героев романа различна. Самая простая — у Лестрейда. Он в бешенстве от наглой лжи и мечтает добраться до автора, пишущего, как многие считают, под псевдонимом. Он уверен, что Дойл заключил взаимовыгодное соглашение с Холмсом и рекламирует его работу, привлекая клиентов и получая за это свой процент. Несмотря на то, что рассказы написаны от лица «друга Холмса», Лестрейд, имеющий критический взгляд на способности доктора Уотсона, не сомневается, что ему такая работа не по плечу. А значит, Дойла следует достать хоть из-под земли и призвать к ответу. Ярость тщеславного инспектора подкрепляется ещё и растущей на глазах славой Холмса у публики. Рассказы заменили реальность. Никто и не пытается разобраться, как же всё было в действительности. Дойл превратился в хроникёра, ему безоговорочно верят. Ему и Холмсу, к которому потянулись клиенты. И даже оставшееся на прежнем уровне качество его работы ничего не изменило. Общество охвачено гипнозом. Инспектор пытается взывать к разуму общественности, но всё тщетно.
Холмс, напротив, убеждён, что рассказы пишет его друг доктор, который из скромности не хочет ему в этом признаться. Впасть в такое заблуждение ему помогают следующие обстоятельства. Во-первых, автор создал чрезвычайно положительный образ Холмса. Во-вторых, автор выказывает удивительную осведомлённость о деятельности Холмса. Он извращает реальность в выгодную сторону, но первоначальные данные (то есть суть проблемы, с которой клиент появляется на Бейкер-стрит) приводит исключительно точно вплоть до малейших подробностей. Холмс уверен, что подобным образом может писать только доктор Уотсон, тем более что тексты рассказов и выглядят именно так. Поэтому Холмс в восторге от происходящего и подбадривает друга, побуждая писать чаще и требовать с издателя гонорары «пожирнее».
Доктор Уотсон пребывает в самом ужасном положении. Он твёрдо знает, что не написал ни слова! Он ведёт дневник, и с него достаточно! Но кто тогда этот Дойл? Зачем он так неуёмно восхваляет Холмса? Что потребует взамен и когда? Почему он не хочет выйти из тени? Доктор, не понимая целей загадочного автора, боится неизвестности, стесняется незаслуженной славы и, вдобавок, злится на Дойла за то, что по его милости вынужден теперь против желания подыгрывать Холмсу, изображать в меру своего понимания успешного писателя, стараясь скрыть стыд и растерянность за многозначительным помалкиванием. Не посмев признаться Холмсу сразу в том, что не имеет к происходящему ни малейшего отношения, он загнал себя в положение, когда по прошествии времени сделать такое признание стало тем более невозможно.
Главная интрига сюжета — кто автор рассказов и каковы его цели — захватит героев цикла надолго и продержится не одну часть.
Главные герои цикла Евгения Бочковского «Другой Холмс»
Шерлок Холмс — деятельный материалист. Обладает некоторыми способностями своего литературного образа. Умеет менять внешность, выслеживать, ловок в обращении с отмычками и прочим инструментом. Вот только с дедуктивным методом незадача! Прагматичен, отчасти циничен, абсолютно лишён сентиментальности и склонен подтрунивать над этим свойством доктора.
Доктор Уотсон — наивен, склонен увлекаться, остывать и обижаться, но более всего — сомневаться. В себе, в других, в том, что правильно, а что нет. И потому в нём вечная путаница, придающая нелепость всем его действиям и даже побуждениям. Находясь рядом с человеком, которого боготворит, он в сущности остаётся одиноким, так как сентиментальность не встречает ответного тепла. Страстное желание помогать Холмсу вызвано в нём не только привлекательностью работы сыщика, которую он, как и многое другое, романтизирует, но и естественной человеческой потребностью быть нужным, приносить пользу. А это, как назло, отнюдь не всегда обходится без «медвежьих услуг». Самым его ярким качеством можно назвать удивительную способность попадать впросак. Холмсу часто не удаётся сдержать раздражения, так что доктор, снедаемый собственными неудачами, ещё и по этой причине не посмел признаться, что не является Дойлом. Пусть хоть в этом вопросе Холмс будет им доволен! И пусть ценит его хотя бы за то, чего он не сделал!
Инспектор Лестрейд — успешен как профессионал и пользуется заслуженным авторитетом у коллег, хотя желчность и апломб мешают ему завести близких друзей. Самомнение Лестрейда таково, что он считает позволительным для себя иногда выйти за рамки, определённые ему законом, оправдывая это необходимостью добиться результата, который является единственным критерием правоты. Отдавая под суд преступников, он только выглядит безупречным служителем закона, так как желание раскрыть преступление диктуется не стремлением бороться с преступностью во благо общества, а жаждой личного успеха. С обострённой ревностью он стремится превзойти не только преступника, но и коллег, что раскрепощает его в вопросе выбора средств.
* *
Отрывки из романа
«Начало». Книга первая
Глава 2, в которой доктору Уотсону открывают глаза на его талант
(Из дневника доктора Уотсона, 4 июля 1891 г.)
Сегодня произошло невероятное событие. Холмс после утренней прогулки оживлённо вбежал в гостиную и как-то игриво стал посматривать на меня. Будучи застигнутым за завтраком, я насторожённо подобрался, потому что давно уже не видел такого выражения на лице своего друга. Наконец-то! Новое дело! Последнее, когда зеленщик потерял свои ключи, было уже более месяца назад. Однако я не угадал.
— Ватсон, вы ничего не хотите мне поведать? Признаться, например?
Он, подшучивая, называл меня Ватсоном, и я давно уже свыкся с тем, что фамилия Уотсон не устраивает его слишком уж обыденной распространённостью. Я застыл в изумлении, ощущая всё неудобство, причиняемое застрявшими в усах крошками жареного хлеба.
— А вы умеете притворяться, дружище! — продолжал изумлять меня Холмс. — Соглашусь, ваша идея прекрасна, хоть и весьма рискованна. Но в нашем положении ничего, кроме риска, не остаётся.
— Вы о чём, Холмс?! — впервые мне показалось, что он сошёл с ума.
Я слышал, что с гениями такое случается нередко, и испугался за него.
— Бросьте делать вид, что ничего не знаете, — настаивал он на своём, склонив голову набок. — Я вас недооценивал, признаю. Но когда вам пришла в голову эта блестящая задумка? И почему вы не предупредили меня о своих планах? Право, я бы только поддержал вас.
Я продолжал молчать, так как от растерянности не находил нужных слов. В моих планах на ближайшие дни присутствовало лишь посещение парикмахера, но я не думал, что это нуждается в предупреждении, тем более что Холмс и сам был в курсе моих решительных намерений привести себя в порядок и даже подтолкнул к этому ехидным замечанием, что длина моих висков приближается к критической величине, после достижения которой меня начнут причислять к богемной публике.
— Всё ещё отмалчиваетесь? Ладно, — он бросил на стол свежий номер «Стрэнд Мэгэзин» с таким видом, будто это всё объясняет. — Вас напечатали, Ватсон. Откройте на шестнадцатой странице.
Я лихорадочно пролистал до нужного места и прочёл: «Артур Конан Дойл. Скандал в Богемии».
— И что? Какое отношение это имеет ко мне?
— Вы меня восхищаете! Такая выдержка! И не скажешь, хитрец вы этакий, что вам прекрасно известно, о чём я говорю. Бросьте скромничать! Вы пишете о нас, и хорошо пишете. Даже адрес не забыли указать. А то, что взяли псевдоним, ещё лучше. Создаётся впечатление, будто этот Дойл, или как вас там, рассказывает о нас со стороны. Мы успешно решаем дело с этим вашим скандалом в этой вашей Богемии, и, поверьте, скоро так и будет на самом деле. После такой рекламы клиенты со всего Лондона побегут к нам.
Я уже не слушал эти дикости и впился глазами в текст. Действительно, там были наши имена, и выходило, что я веду рассказ! Строчки прыгали у меня перед глазами (прошу прощения за эту избитую пошлость), в ушах шумело (ещё раз прошу прощения)… Что за мистификация?! Кто нас разыграл и зачем?! В рассказе упоминалась какая-то Ирен Адлер… Хотя имя вроде бы знакомое. И тут я вспомнил.
Два месяца назад нам действительно был сделан заказ выкрасть письмо из дома некой Ирен Адлер. Заказ поступил, конечно, ни от какого не короля Богемии, а от обычного лондонца, светского шалопая, желающего замести следы своей интрижки перед предстоящей свадьбой. Любой другой посредственный исполнитель просто залез бы в дом в отсутствие хозяйки и перерыл бы его. Но Холмс, артистичная натура, задумал провернуть это дело красиво, и я, заинтригованный, поддержал его. Решено было соблазнить мисс Адлер, влюбить её в Холмса до беспамятства, чтобы, получив легальный доступ в дом и полное доверие, он мог без спешки и угрозы быть схваченным спокойно обнаружить и изъять письмо. Холмс — мужчина видный, с моей точки зрения, — и так имел превосходные шансы впечатлить мисс Адлер. Его коронный способ знакомства на улице, неизменно начинавшийся учтивым вопросом о том, который сейчас час, никогда не давал сбоя, по крайней мере, у женщин, извлекающих скромную пользу из своей общительности в Ист-Энде. Но для гарантии успеха мы придумали два подвига, которые мой друг должен был совершить на глазах у интересующей нас молодой леди. Оба поступка представляли собой решительное спасение жизни мисс Адлер средь бела дня и не оставляли ей шансов избежать зарождения в ней горячей признательности и бурного увлечения фигурой и без того блистательного Холмса.
Во-первых, с помощью нанятых людей устраивалась безобразная драка с перенесением неудовлетворённых претензий дерущихся в направлении выходящей из кареты леди прямо перед крыльцом её дома. Выложив перед ногами мисс Адлер груду изувеченных тел обидчиков в качестве подарка, ну или вступительного взноса, Холмс брал её на руки и, распахнув дверь пинком ноги, вносил в дом, где завязывалось первое поверхностное знакомство. Чтобы побыстрее углубить его, а также на случай, если первое спасение пройдёт не совсем гладко и убедительно, мы приготовили про запас второе проявление героизма. Для этого Холмс, уже находясь в доме, должен был, улучив минуту, в разгар радушного приёма открыть окно. Мне же, караулившему этот момент возле дома, следовало бросить в распахнутое окно дымовую шашку, не забыв сначала поджечь её, и сразу же после этого несколько раз как можно выразительнее выкрикнуть: «Пожар!» В поднявшейся панике, когда все думали бы только о собственном благополучии, Холмсу, единственному сохранившему невозмутимость, по тому же маршруту и так же на руках предстояло вынести мисс Адлер обратно на улицу. Круг как бы замыкался, подобно этому сознание девушки окончательно и бесповоротно замыкалось на личности Холмса.
Но с самого начала наш строго выверенный до мельчайших деталей сценарий ощутил на себе катастрофическое воздействие перемен из-за склонности некоторых участников к импровизации. Такое случается в театре, когда актёры напьются. Как только карета с мисс Адлер подъехала к её дому, нанятые нами громилы вместо того, чтобы изображать драку, увлеклись правдоподобием и перешли тонкую грань, отделяющую изобразительное искусство от одержимости. В общем, они принялись взаправду бить друг друга прямо кулачищами и прямо по физиономиям. Один из них совершенно забыл, что от лёгкого соприкосновения с Холмсом должен отлететь далеко на клумбу и переломать там все розы. Вместо этого он переломал нос Холмсу в четырёх местах, как впоследствии установил хирург, одним ударом. Мой несчастный друг, истекая кровью, упал навзничь. Головорезы перепугались и предпочли удрать, тем более что за спектакль им было уплачено заранее. Я пришёл в ужас. Но мисс Адлер, добрая душа, не растерялась и распорядилась, чтобы слуги занесли раненого в дом.
Я остался снаружи, гадая, в сознании ли Холмс и позволят ли ему его повреждения продолжать участие в избавлении мисс Адлер от запланированных для неё неприятностей. Наступал черёд второго этапа нашего плана, но я колебался. В случае пожара позволит ли мисс Адлер спасать себя избитому до полусмерти человеку? Может быть, сейчас она больше поглощена спасением его самого? И вообще, стоит ли Холмсу брать девушку на руки только для того, чтобы залить её собственной кровью с ног до головы и рухнуть вместе с нею там же? Откроют ли мне окно, если я попрошу об этом перед тем, как брошу шашку? И если я всё-таки её брошу, сможет ли Холмс, хотя бы без мисс Адлер, самостоятельно выбраться из дома или задохнётся в дыму? Способна ли родиться пылкая страсть, если мисс Адлер вынесет Холмса на руках? Обилие неразрешимых вопросов парализовало меня. Я пытался заглянуть в окно, но видел только мечущихся вокруг софы хозяйку и слуг, а кто лежал на софе и чья нога всё время конвульсивно подёргивалась, было не разобрать.
Прошло около двух часов, когда я наконец решился. Мой друг никогда не отменял задуманного и приучил меня к этому. Решено — значит, решено. Я решил бросать шашку прямо в закрытое окно. Звон стекла, рассуждал я, создаст ещё большую неразбериху, и на этом тревожном фоне поступок моего друга при удачном стечении обстоятельств будет смотреться только выгоднее. Я вдруг страшно занервничал, потому что, будучи образцом законопослушности, никогда не совершал даже мелких правонарушений. Рука с шашкой отказывалась начинать замах, я бесконечно озирался, хотя уже почти стемнело и никого поблизости не было. Продолжая оглядываться и почти не целясь в сторону окна, я кое-как заставил себя сделать бросок. Удивительно, что я не промахнулся. Еще удивительнее то, что шашка так и не влетела внутрь.
Оказывается, решительный Холмс и не думал сдаваться. Дождавшись, когда ноги у него окрепли и перестали дрожать, он, вопреки восклицаниям встревоженной мисс Адлер, что, мол, надо бы ещё полежать, осторожно доковылял до окна, чтобы подышать немного свежим воздухом и прийти в себя. Когда он отворил створку, шашка ударила его в лоб и отскочила наружу, шлёпнувшись в клумбу с нетронутыми розами. Я не дождался, чтобы посмотреть, дымится ли она, и «Пожар!» уже кричать не стал. В этот вечер всё как-то не очень хорошо и в точности получалось, и я предпочёл больше не рисковать. Резвым бегом переполненного надеждами любителя приключений я направился в нашу квартиру на Бейкер-стрит и стал там дожидаться известий.
Холмс появился через два дня и рассказал, что всё это время пролежал в этом замечательном доме, полном добрых людей. И пробыл бы ещё дольше, если б душевная мисс Адлер не застала его случайно за перетряхиванием содержимого её бюро. Девушка очень опечалилась и призналась Холмсу, что, ухаживая за ним, успела привязаться и проникнуться к нему глубокой сердечной симпатией. Её особенно восхитило, по её словам, то, как ловко мой друг точным движением головой отразил летящий снаряд и спас её дом от пожара. Но всё же, заявила она, рыться в её личных вещах она не позволит даже ему и потому ждёт объяснений. Холмс просто и с достоинством заявил ей в ответ, что он не грязный вор, а уважаемый частный детектив, честно выполняющий свою работу. Напомнив девушке о её чувствах к нему, он попросил её не марать и не растаптывать их, то есть обойтись без вызова полиции, и тотчас покинул дом.
Когда через неделю хирург снял с головы Холмса повязку, ничто больше не напоминало нам об этих событиях. Единственное, пришлось вернуть заказчику задаток за невыполненное поручение. Но кто-то прознал об этой истории и почему-то подал её в совершенно изменённом виде, ещё и выставив меня рассказчиком выгодной для нас небылицы. Я не знал, что и подумать, и в растерянности механически перечитывал «Скандал в Богемии».
Холмс тем временем набросился на свой завтрак с жадностью, в которой голод состязался с возбуждением от свалившейся на нас удачи.
— Лестрейд лопнет от злости! Уже ради одного этого стоило ввязаться в вашу авантюру. Славный день. Я верю, Ватсон, что это хорошее предзнаменование. Вы разбудили во мне Холмса, какого ещё не знали. Увидите, нас ждут великие дела!
Пребывая в смятении и так и не придумав, как убедительнее поприветствовать это пробуждение, я сослался на головную боль и, кое-как переставляя ватные ноги, поднялся к себе.
Глава 20, в которой серьёзных мужчин втягивают в женские дрязги
(Из дневника доктора Уотсона, 15 августа 1891 г.)
После злополучного воскресенья, когда к нам в самой вызывающей форме нагрянул инспектор Лестрейд, и ещё более прискорбного понедельника, когда сей возмутительный жест повторил и как бы закрепил не менее вопиющей бестактностью инспектор Грегсон, мы старались как можно меньше упоминать меж собой дело Уилсона. В газетах, вопреки угрозам Лестрейда, насчёт ограбления банка так ничего и не появилось. Оставалось только гадать, что же случилось на самом деле и не попытался ли инспектор в своём хамском обращении с нами применить откровенно бесстыдный блеф.
Джабеза Уилсона дома мы не застали. Соседи рассказали, что его увезли в больницу ещё десятого числа. Касса оказалась закрыта. Про его помощника тоже ничего не было слышно. Наши расспросы ничего не дали. Обыватели неохотно отвечали, что полиция уже душу вынула из них бесконечными вопросами, и подробнее говорить отказывались.
Слава богу, подоспело новое дело. Случилось это замечательное происшествие сегодня утром. Наша гостья, миссис Уиндибенк, совсем недурна собой и, хоть вступила в пору наметившегося увядания, всё ещё выглядит привлекательно. И это притом, что частично благоприятное впечатление смазывалось не то чтобы унынием, но каким-то укоренившимся огорчением. Видимо, она уже довольно долго пребывает в расстройстве. Когда она назвала причину, мы с Холмсом были сильно удивлены.
Ревность — явление нередкое, но ревность к собственной дочери — такое мне за всю жизнь встретилось впервые. Всё дело в необычном браке. Миссис Уиндибенк посчастливилось отхватить себе весьма молодого мужа. Он старше её дочери всего на пять лет. Вот и вышло так, что у представителей одного поколения нашлось много чего общего: мысли, взгляды на жизнь, а главное, жена стала не на шутку опасаться, что естественное сближение душ приведёт к такому же натуральному взаимному влечению плоти. Более всего она не уверена в муже.
— Значит, инициатива к такому движению исходит от него? — поинтересовался Холмс.
— Что вы?! — искренне изумилась миссис Уиндибенк, будто из её слов никак нельзя было сделать подобного вывода. — Мой муж — порядочный человек, и он искренне любит меня. Но Мэр…
— Ваша дочь?
— Да, — лицо гостьи отражало те эмоции, что невольно выдаёт беззащитная душа, когда её разбередят, поковыряв в ней, словно в пальце скальпелем, без обезболивания. — Признаться, мне не ясны до конца мотивы её столь странного поведения, если не сказать хуже…
— Она флиртует с ним?
— Можно назвать это и так, — она чуть замешкалась, словно решала, говорить или нет. — А можно сказать, что она так своеобразно мстит мне. О да! Я понимаю, это звучит ужасно и неправдоподобно. Но поймите, я вышла замуж очень скоро после смерти её отца. Она гораздо сильнее меня переживала эту утрату. И мне кажется, её оскорбил мой такой поспешный, на её взгляд, брак. Не удивлюсь, если ей таким образом хочется… ну, что ли, поквитаться со мной, показать, что мой муж ничтожество, а я со своим выбором смешна.
— То есть, иными словами, она совращает вашего мужа, чтобы доказать вам, что вы совершили ошибку?
— Именно так! Вы отыскали те наиточнейшие слова, что я никак не могла подобрать! — воскликнула миссис Уиндибенк и даже неожиданно улыбнулась, а я подумал: сколько же надо настрадаться, чтобы даже не сочувствие, а лишь догадка, указавшая, что твоя боль может быть кем-то понята, принесла радость.
Наблюдать женское страдание тяжело. Да не сочтут меня эстетическим шовинистом за такое признание, но наблюдать страдание красивой женщины тем более болезненно. Это кажется противоестественным, такого быть не должно. Однако она честно изложила факты, из которых становилась также понятна и по-своему справедлива позиция её дочери.
— Ну, а что же ваш муж? — спросил Холмс после продолжительной паузы.
Чувствовалось, что и он порядком смущён и не представляет себе, как тут быть. В ситуации не наблюдалось ничего даже и близкого к криминальному, однако нас посвятили в драму, тяжёлую, по-своему запутанную, и как знать, в будущем она, обостряясь всё более, вполне могла привести к трагедии. Наш долг — служить добру. Зло не всегда караулит в тёмном переулке с ножом. Иногда зло спрятано где-то между близких людей, в воздухе, под кровом, что они делят. Имели ли мы право чураться этой сугубо бытовой и потому кажущейся слишком мелкой для нас истории?
Миссис Уиндибенк вновь взялась нахваливать мужа и даже призналась, как понятны ей слабости сильного пола, из чего было ясно: она достаточно изучила мужчин и не сомневалась, что долгой осады со стороны прелестницы Мэри мистер Уиндибенк не выдержит.
— Вы поведали очень печальную историю, — вздохнул Холмс, — однако я решительно не знаю, что с этим можно сделать.
Но оказалось, что нашей миловидной гостье тоже не откажешь в решительности. Она пришла не столько за советом, сколько за содействием. У неё уже был готов план, нам же предлагалось участвовать в его исполнении.
— Видите ли, Мэри… Я ведь её понимаю, — немного сбивчиво от волнения заговорила она. — О, как я её на самом деле понимаю! Бедняжка всё время одна. В чём-то она так действует от скуки. Кавалеров у неё нет, она стеснительна. На балы не выезжает, откуда ж взяться знакомствам? Мы ещё с её отцом, покойным Сазерлэндом, втолковывали ей, но куда там! И слушать даже не желает. Вот я думаю, мистер Холмс, если вы с вашим необыкновенным обаянием…
— Сударыня, вы мне льстите.
— О нет!
Миссис Уиндибенк оживилась, и это сразу же самым целебным образом отразилось на ней. Карандашный набросок натуры с внешностью приятной, но не более, обернулся портретом настоящей красавицы, как только черты её лица окрасились дивной нежностью акварели. Я смотрел на это преображение и думал о том, как часто люди себя недооценивают. Если мистер Уиндибенк так глуп, что от него следовало ожидать неверности такой женщине, стоило ли этой женщине держаться за него? Я едва сдерживался, чтобы не посоветовать ей послать благоверного к черту.
Миссис Уиндибенк, не замечая, в какое восхищение повергает меня её пробудившаяся чувственность, продолжала адресовать её Холмсу.
— Всем известен ваш необычайный ум. О, не отрицайте это, мистер Холмс! Интеллект не спрятать. При всём желании вам не удалось бы оставить Мэри равнодушной к себе после первой же встречи.
— Благодарю вас, — ответил Холмс, в свою очередь тоже немного порозовев. — Так вы хотите, чтобы я очаровал вашу дочь? Но что это даст? В самом деле, не желаете же вы, чтобы я стал её женихом!
— Что вы, это совсем необязательно! Понимаете, своим примером вы покажете ей, как это замечательно просто и естественно — интересоваться людьми, знакомиться. Ну и, наконец, присматриваться, подыскивать себе пару. Она выбросит всю эту бессмыслицу из головы.
— Вы про своего мужа?
— Скорее про её увлечение им. Она поймёт, что это неправильно. Дурно. Нездорово, в конце концов. Начнёт выезжать, мы ей поможем. Надо сломать этот нелепый лёд, и всё наладится.
— То есть после нескольких встреч мне следует исчезнуть, так? Не боитесь ли вы, что я со своим обаянием непревзойдённого интеллектуала нанесу ей слишком тяжёлую рану? Вдруг она не на шутку влюбится?
— О, мистер Холмс! Потому я и заговорила об этих ваших качествах, забыв, правда, присовокупить и благородство, что с ними вы, не сомневаюсь, найдёте тот верный тон и стиль, что не доведёт до дурного, убережёт от беды. Ваш бесценный ум подскажет вам, где следует остановиться. Вы вселите в неё любопытство, желание жить и познавать. Вы окрылите её, а не подрежете крылья. Я не сомневаюсь в успехе.
— А ваш муж?
— Мистер Уиндибенк успокоится, придёт в себя и… останется со мною. Он вполне милый, если его не теребить как… — она запнулась, не подобрав слова, которое одновременно можно было бы теребить и применить для сравнения с супругом. — Ну, а я… Мистер Холмс, я стану полностью довольна жизнью — и как мать, и как жена. Прошу вас, не лишайте меня этой надежды!
Что и говорить, за минуту миссис Уиндибенк доказала, что имеет и энергию, и дар убеждения. Но всё ж таки задание выходило столь странным, что мы с Холмсом не могли отделаться от смущения и продолжали молчать. Конечно, Холмс мог заявить, что дело это ему не по рангу, но как джентльмену ему представлялось немыслимым отказать в помощи даме, тем более что его участие в разрешении конфликта избавило бы от греха обиды и ревности сразу обеих женщин.
— Ну что ж, миссис Уиндибенк, — прервал задумчивую тишину Холмс. — Поскольку дело вырисовывается довольно необычным и лично для меня остаётся пока неясным объём моей работы, я со своей стороны нахожу разумным предложить вам следующий вариант наших отношений. Вместо единого гонорара вы обязуетесь оплачивать каждое свидание по фиксированной ставке, которую мы с вами здесь же установим. В зависимости от ваших средств или от того, как будет складываться ситуация, вы сами решите, сколькими встречами стоит ограничиться, чтобы это пошло исключительно на пользу Мэри и вашим отношениям, и когда мне будет целесообразно исчезнуть из поля зрения вашей дочери. Как вы на это смотрите?
— Превосходно, — улыбнулась наша новоиспечённая клиентка. — Вы предельно точно сформулировали мои самые потаённые надежды.
После недолгого обсуждения упомянутой Холмсом платы за счастье повидаться с Мэри Сазерлэнд миссис Уиндибенк перешла к последнему на сегодня — условиям, в которых предстояло случиться романтическому знакомству.
— В кой-то веки я уговорила Мэри побывать на балу газопроводчиков. Вы даже не можете себе представить, как это было нелегко!
— Будьте спокойны, сударыня, ваши усилия не пропадут зря. Когда же бал?
— Завтра. Вот вам пригласительный билет, там указаны время и адрес. Моя дочь будет в красном бархатном платье. Впрочем, и меня вы там увидите, так что, если возникнет необходимость, без подсказки не останетесь.
С заметно улучшившимся настроением наша гостья нас покинула, и мы, по обыкновению, принялись рассуждать о новом заказе. Холмс сразу же задал неожиданное для меня направление беседы:
— Радуйтесь, Ватсон, вот вам и подвернулась настоящая работа, — и с этими словами вручил мне пригласительный билет на бал газопроводчиков.
— Мне?! — опешил я. — Вы хотите сказать, что приучать Мэри к раскованному жизнелюбию придётся мне?
— Посудите сами, не могу же я каждый день разгуливать в её обществе. Заказы прибывают один за другим. Чтобы охватить всё и не упустить доходы, я как руководитель обязан адекватно распределить между нами нагрузку, перепоручая вам то, с чем вы вполне можете справиться. Но вы, я вижу, не слишком-то счастливы представившейся возможностью проявить себя, тогда как на словах всё время рвётесь мне помочь и страшно обижаетесь, если я обхожусь без вас.
— Я не отказываюсь от своих слов, — замялся я, не зная, какими словами попросить Холмса о какой-нибудь другой возможности проявить себя. — Но изображать жениха — это как-то…
— Что? — усмехнулся мой друг довольно колюче. — Не по вкусу вашей гордости? А что вы считаете достойным для себя? Идти по следу, распутывать сложнейшие загадки? Неужели это вы, а не я, можете отличить шрифт «Таймс» от шрифта «Джеральд Трибьюн»? Или пепел гаванской сигары от пепла папиросы? Думаю, не ошибусь, если предположу, что вы не отличите пепла папиросы от шрифта «Таймс». Я вас прошу помочь в важном деле. Ценность его оттого, что вы окажете любезность девушке и приятно проведёте с ней вечер, не уменьшится ни на йоту. Вам же дополнительно откроются пути к совершенству. Вы будете свободны в анализе ситуации и соответствующем выборе стратегии, отточите наблюдательность, приглядывая за Мэри. Проявите хитроумие и фантазию, дабы повернуть к себе её внимание и благосклонность. Разве не к этому вы всё время стремились?
— Ну… — после такой пышной тирады мне стало ещё труднее объяснить, к чему на самом деле я стремился всё время.
— Разуйте глаза и уши, Ватсон! И вам откроется, какое невозделанное поле для творчества скрыто за этой лишь на первый взгляд обыденной историей. Допустим, если вы решите каждый раз изображать нового ухажёра и для этого возьмётесь освоить азы маскировки, изменения внешности и голоса, я только приду в восторг от такой целеустремлённости.
— Холмс! — взмолился я. — Только не это! Моих скромных ресурсов не хватит на целую толпу воздыхателей. Давайте уж я буду кем-нибудь одним.
— Ну, это я так, к слову. Между прочим, есть и другая причина, почему вам, а не мне предстоит блистать на балу в обществе юной красавицы на зависть остальным газопроводчикам. Не хотел вас огорчать, но придётся. Полюбуйтесь, это извлекла сегодня из ящика наша славная хозяйка.
С этими словами он передал мне письмо. На конверте стоял штемпель «Набережная Виктории» с номером, который был нам хорошо известен. Я прочёл короткий текст. Холмса вызывали в Скотланд-Ярд для дачи показаний. Суть дела не была указана, но он не сомневался, что этот вызов касался наших сношений с бедным Джабезом Уилсоном, который, как нам стало известно, всё ещё находился на лечении.
Глава 22, в которой работа вынуждает сыщика погрузиться в мир развлечений
(Из дневника доктора Уотсона, 16 августа 1891 г.)
Думаю, нет нужды объяснять читателю, что бал газопроводчиков не принадлежит к числу мероприятий, которое стремятся почтить своим присутствием великосветские особы. Да, по всем меркам это весьма скромное событие. Однако с каждым приближающим к нему днём я ощущал, как стремительно растёт во мне волнение, будто мне предстояло пережить самое значительное, быть может, даже роковое событие в своей жизни. Напрасно я говорил себе, что это лишь своеобразная тренировка по отработке техники сыщика младшего ранга, практические занятия с целью повысить квалификацию. Сердце моё стучало не только от боязни, что я не справлюсь. Страх рисовал самые разнообразные картины того, как именно я не справлюсь. Одним из таких провалов представала нежданная романтическая история. А вдруг я попадусь в любовные сети? Страсть, трепет, изнеможение от ожидания ответа, бессонные ночи под луной и первые нескладные стихи — вдруг всё это поджидает меня? И чьё сердце разобьётся в итоге — моё или Мэри? Или нас обоих ждет ужасная судьба Ромео и Джульетты?
Однако было бы слишком просто объяснить моё сложное, противоречивое состояние одними только негативными эмоциями. Рок пугал и манил, к ужасу предчувствия бездны примешивалось сладостное томление, когда я пытался представить себе Мэри. Мысленно рисуя себе её лицо, я предвкушал встречу, догадываясь, что девушка, сумевшая затмить миссис Уиндибенк, должна обладать редкой красотой. Затем я спохватывался, вспоминая, как недостойно повела она себя в отношении собственной матери, и прегрешение её тем тяжелее, что вдобавок усугублено стремлением развратить невинного, возможно неопытного и прочно занятого мужчину, коим, несомненно, был мистер Уиндибенк. Алчная вакханка! Не изберёт ли в жертвы её чёрный дух мою неокрепшую душу?
Из этих строк, читатель, ты поймёшь, в каком смятении я встретил наступление означенного часа, когда вступал в не очень просторную залу, переделанную из склада обувной фирмы, снятого на вечер устроителями праздника.
Но едва я только увидел Мэри Сазерлэнд, волнение моё как рукой сняло. Она действительно была в красном бархатном платье, но дело не в этом. Все страхи и предвкушения насчёт исчезновения в омуте страсти и забытья во грехе мигом испарились, и я облегчённо рассмеялся. Мэри оказалась жизнерадостной толстухой с добрым широким лицом и простодушными глазами, круглыми, как пуговицы, и такими же блестящими.
Однако вначале не обошлось без недоразумения. Миссис Уиндибенк увидела, как я приближаюсь к её дочери, и отреагировала очень странно. Из её поведения я понял, что ей не только неизвестно о нашей рокировке с Холмсом. От меня не укрылось, что она нашла оскорбительным для себя факт, что её делом занялся не Холмс, а всего лишь его помощник. Но даже не это задело меня больше всего, потому что это выяснилось уже позже, когда я объяснил ей, кто я такой. Да, именно так! Самым унизительным оказалось то, что она сначала вовсе не узнала меня. Не запомнила с нашей первой встречи, а точнее говоря, ещё тогда не обратила на меня ни малейшего внимания. Её интересовал только знаменитый Шерлок Холмс, зачем-то пославший вместо себя на бал пустое место.
Но и меня злость раззадорила не на шутку. Почувствовав на себе всю силу выталкивающего вон взгляда прекрасных глаз миссис Уиндибенк, я проникся чем-то вроде вдохновения и азарта. Нет уж, коль я здесь, отработаю свой номер так блистательно, как не снилось даже Холмсу. Если бы мой друг возник сейчас рядом и заявил мне, что он освободился и готов лично заняться Мэри, я бы, клянусь, не уступил её даже ему. Никому!
Холодное недоумение миссис Уиндибенк взывало к ответу, но я уже набирался нахальства, чтобы его проигнорировать, когда неприятное положение исправила сама Мэри, чем заслужила моё признание и благодарность. Она выступила вперёд и перехватила меня из-под немого протеста матери. Без приличествующих балу процедур, таких как приглашение к танцу и согласие, мы непонятным образом, словно дети в Рождество, сами собой образовали танцующую пару. Девушка сразу же восторженно отнеслась к моему ухаживанию, в чём я не мог не заметить своей заслуги.
Держа в уме отраслевую принадлежность праздника, я счёл нужным подготовиться заранее, чтобы блеснуть и с этой стороны. Мне очень хотелось, чтобы у Мэри не создалось видимости, будто пригласительные билеты попадают не в те руки. Поэтому я всесторонне изучил вопрос газового освещения, вспомнив впечатления миссис Хадсон от газового рожка, чем вызвал первое приятное удивление. Затем плавно перешёл к теме воздухоплавания, между делом подчеркнув, что летательные шары путешественников, кажется, тоже наполняют каким-то газом. Наконец, вспомнил свои детские впечатления от посещения деревни, где имел удовольствие общаться с коровами, но, слава богу, не проговорился об этом. Впрочем, этого уже не требовалось. Я видел, что Мэри Сазерлэнд, вздымаясь всем своим атласом, не отрывает от меня восхищённого взгляда. Я бы даже рискнул назвать это потрясением. Во всяком случае, уже через полчаса девушка попросила сменить тему беседы. Позже она призналась, что я, наверное, единственный здесь представляю газовую компанию, потому что такие билеты раздаются по весьма хаотичному закону.
Мы протанцевали весь вечер, и я с изумлением обнаружил, что долгие часы, случается, пролетают как минуты. Секрет обаяния трудно объяснить, зато легко проследить его последствия. Одно из них состоит в том, что Мэри, ничуть не изменившись внешне, на моих глазах превратилась из чересчур пышной особы в женщину приятной полноты, с сияющими особым теплым искренним светом глазами, располагающей душевной улыбкой и такими трогательными ямочками на щеках. Я уже не замечал, как плохо она танцует, но ненавидел себя за собственные аналогичные пробелы в танцевальном образовании, сокрушаясь, что такая девушка достойна лучшего кавалера, даже тогда, когда она в очередной раз всей массой наступала мне на ногу.
К концу дня, проводив Мэри до дома, я остался один на один со странным состоянием несоответствия ожидаемого увиденному и пережитому. Два обстоятельства порядком смущали меня, и если первому по размышлении нашлось объяснение, то второе оставалось в моем сознании всё таким же загадочным. Первое касалось внешности Мэри, второе — её поведения. И то и другое никак не вязалось с заявлением её матери об опасности семейному счастью последней и вызове её благополучию. Но миссис Уиндибенк казалась неподдельно встревоженной и расстроенной, и я не мог не признать, что лучше, чем ей, никому не дано знать Мэри. Тем более мне, чей опыт равнялся одной пока ещё даже не оплаченной встрече. Первое впечатление близоруко, что бы ни говорили. Ведь поначалу я и сам недооценил Мэри. Девушка показалась мне смешной и неуклюжей. Не то чтобы в течение вечера ей удалось нащупать пути к изяществу. Дело в том, что она и не пыталась измениться, не старалась понравиться, оставалась такой, какая есть. Может, это меня в ней и пленило. Первая мысль, что Мэри не конкурент матери в претензиях на внимание мистера Уиндибенка, уже не казалась мне такой уж незыблемой. Он мог поддаться воздействию тех же чар. Таким образом, размышления над первым привели меня к выводу, что Мэри Сазерлэнд могла попытаться соблазнить своего отчима в том смысле, что располагала необходимыми ресурсами. Могла, но хотела ли? Этот вопрос напрямую был связан со вторым обстоятельством. Её поведение никак не походило на повадки хищной охотницы до чужого. О матери она тоже отзывалась с теплотой. Действительно, новый брак миссис Уиндибенк не вызвал у неё восторга, но в то же время чувствовалось, что дочь понимала трудности матери и её страх перед одиночеством. Мэри не пыталась притворяться и показать их отношения идеальными. В её суждениях находилось место и критике, но уж точно не угадывалось ожесточение, стремление мстить и наказывать, да ещё и столь циничным способом.
Могло ли так получиться, что женщина старшая и обладающая, несомненно, гораздо большим жизненным опытом, настолько обманулась в представлении о собственной дочери?
Я ломал голову и не находил ответа. Посоветоваться с Холмсом? Вернувшись домой и увидев его, я сразу понял, что из этой затеи ничего не выйдет. Как только он узнал, что всё прошло замечательно и мы с Мэри удачно поладили, его интерес к делу, которое теперь выглядело совершенно тривиально, мгновенно угас. Нашей миссии предстояло завершиться предсказуемым успехом. Мир в семье налаживался, и как гуманист Холмс был счастлив, что мисс Сазерлэнд перестанет донимать мистера Уиндибенка, но его интеллект жаждал великих тайн, запутанных загадок или хотя бы просто средней руки головоломок.
К тому же появились неожиданные заботы. Холмс вернулся из Скотланд-Ярда в прескверном настроении и поведал, о чём ему сообщили на допросе. Оказывается, из дома Уилсона был вырыт лаз прямо в банковский подвал, и оттуда умыкнули кучу иностранного золота.
— И на основании этого негодяй Лестрейд обвиняет нас в попустительстве! Каково! — в сердцах восклицал мой друг, гневно сверкая глазами. — Смотрите, как он ловко подменяет смысл произошедшего своей инсинуацией! Уилсон заказал мне удостовериться, что там, куда он устроился работать, всё чисто, верно?
— Конечно.
— И мы в этом убедились. Так?
— Досконально, я бы сказал.
— И он ни словом не заикнулся о том, что-то не так, по его мнению, с подвалом!
— Он вообще про подвал ничего не говорил, — подтвердил я. — Ни про то, что-то не так, ни, наоборот, что всё отлично у него с подвалом.
— Мы и не знали, что у него есть подвал, не так ли?
— Даже мыслей таких не было. Я хорошо помню, что ни разу не подумал: а вот что, если в подвале вдруг дело?..
— Но Лестрейд, этот демагог… Нет, вы только полюбуйтесь, как он всё выворачивает! — продолжал негодовать Холмс. — Угораздило же нас связаться с этим болваном Уилсоном! И ведь я же предупреждал его, что лучше бы уехать взаправду. Ан нет же! И теперь пожалуйста! Оттого, что один олух получил по голове за своё упрямство, а другие, из нашей славной полиции, проворонили у себя под носом ограбление, всех собак теперь повесят на нас. Кстати, Ватсон, вас тоже хотят видеть.
— Меня? — легонько вскрикнул я от неожиданности. — Зачем?
— Ну как же, вы принимали самое непосредственное участие в деле, а ваш вклад в начинания почтенного сообщества даже более весом, чем мой. Когда ваша следующая встреча с мисс Сазерлэнд?
— Завтра вечером, в семь. Об этом, Холмс, я и хотел поговорить с вами.
— Время совпадает. Значит, обойдутся. Бросать дело Уиндибенков нельзя. Мамаша хорошо платит, а нам, как знать, возможно, в ближайшем будущем понадобятся адвокаты. Я объясню Лестрейду, что вы прихворнули и не смогли прийти.
В дальнейшем мой друг был так рассеян со мной, думая о злосчастном допросе и тщательно выстраивая дальнейшую линию защиты, что я оставил свои попытки рассказать ему о своём приключении и поделиться упомянутыми сомнениями.
Глава 24. Чувствительная душа в водовороте соблазнов
(Из дневника доктора Уотсона, 22 августа 1891 г.)
Следующие три встречи с Мэри прошли в похожем ключе. У мистера Уиндибенка обнаружилось удивительное свойство притягивать к себе пригласительные билеты самых разнообразных организаций и сообществ. Мы посетили бал крупного производителя скобяных изделий в Суррее, благотворительный вечер по сбору средств для пострадавших от пожара в Кройдоне и раут железнодорожной компании в честь открытия новой станции на линии Паддингтон — Рединг.
И хотя танцевальные возможности невозможно существенно улучшить за такое короткое время, я не сомневался, что мисс Сазерлэнд не приглашают танцевать по одной-единственной причине. А именно потому, что её сердце прочно занято единственным кавалером. И она непременно откажет всякому, кто только посмотрит в её сторону. Всякому, кроме меня, так что не стоит даже и пытаться. Я с удовольствием заполнял собой все незанятые танцевальные номера Мэри, и её лицо, лишённое и тени какой бы то ни было загадочности, ясно и открыто говорило мне, как она рада такому однообразию.
С миссис Уиндибенк у нас состоялось небольшое объяснение. Она извинилась, что не запомнила мою фамилию, и выразила благодарность за несомненный успех прошлого вечера, признав, что недооценила мои способности.
— Вы действительно доктор, — обворожительно улыбнулась она. — Ваше воздействие поистине целебно. Мэри словно подменили после вчерашнего!
— В этом нет ничего удивительного, — с достоинством ответил я. — Мой друг Холмс весьма ответственно подошёл к вашему делу и прислал вместо себя не абы кого, а свою правую руку.
— Вот как? Ну что ж, если мистер Холмс сумеет ухаживать за моей дочерью одной рукой, я ничего не буду иметь против такой ловкости. Тем более что после танцев с Мэри присутствует, к сожалению, риск остаться и с одной ногой. Так что берегите себя, милый доктор Уотсон. Мне остается только пожелать вам успехов.
И я не подвёл её надежд. Наши отношения с Мэри развивались, что называется, полным ходом, что, конечно, не укрылось от её проницательных глаз. Так что, начиная со второй встречи с мисс Сазерлэнд, её мама неизменно удостаивала меня самым благосклонным отношением.
В обществе Мэри мне было удивительно легко. Так дышится у моря. С той секунды, как я увидел её в первый раз, скованность навсегда покинула меня, потому что эта девушка обладала не только особой естественностью, но и странным умением научить этому качеству, заразить способностью держаться свободно, не стесняясь обыкновенной и, казалось бы, беспричинной радости, той самой пресловутой радости бытия. День за днём мне ненавязчиво и доступно подавался пример того, что даже трудно было назвать манерой или стилем, настолько лишено было её поведение каких-либо приёмов. Бесхитростный призыв просто быть — его хотелось подхватить с удовольствием, словно это меня, заждавшегося и тоскующего в скользящих сквозь и мимо равнодушных взглядах, вдруг пригласили наконец танцевать.
Но когда я расставался с нею и голова моя, только что свободная от каких-либо мыслей, принималась, как водится у сыщиков, за вдумчивую кропотливую аналитическую работу, результатом такого качественного, казалось бы, труда становился полнейший переполох. Я не мог поверить, что такая девушка совсем недавно вела себя абсолютно иначе, что её нелюдимую невозможно было никуда вывезти, что стеснение напрочь мешало ей знакомиться с мужчинами. Я видел, как запросто с её помощью решалась любая неловкость, и понимал, что это исходит из её натуры. Кроме того, я начинал уже подумывать, к чему всё это приведёт. Несомненно, миссис Уиндибенк должна быть вполне удовлетворена тем, как восстанавливается душевное благополучие в её семье. Возможно, до такой степени, что в ближайшем будущем необходимость оплачивать это удовлетворение отпадёт сама собой. Быть может, уже завтра она объявит Холмсу, что вопрос следует считать закрытым. И что тогда? Как мне быть? Исчезнуть, просто не явиться или всё же найти в себе мужество объясниться перед Мэри, попытаться как-то сгладить её огорчение? Или решать предоставят не мне, и всё должно будет произойти так, как скажет заказчица?
И что насчёт самой Мэри? Что творится у неё в душе? Я видел, что ей приятно моё общество, но по такому признаку не мог судить о столь серьёзных вещах, как планы молодой женщины на будущее. Рассматривает ли она меня в качестве жениха? А сам я что? Выполняю ответственное поручение Холмса или стремлюсь в объятия, из которых вырваться мне уже будет не суждено? Безусловно, Мэри приятная особа, но можно ли по такому признаку судить о столь серьёзных вещах, как предстоящая женитьба? Готов ли я связать себя узами брака? Ведь тогда нам с Холмсом, пожалуй, придётся расстаться. При всём желании я не мог представить себе нас втроём в гостиной за обсуждением какой-нибудь, по обыкновению, необычайно запутанной криминальной задачи. Картина не складывалась именно из-за Мэри, ей не находилось места в этом дружеском состязании интеллектуалов. Кроме того, боюсь, миссис Хадсон не обрадовало бы присутствие в доме ещё одной женщины. Нам пришлось бы съехать и искать себе жильё.
Я вспомнил, что мисс Сазерлэнд говорила что-то о своём неплохом финансовом положении, которое станет ещё лучше, если она выйдет замуж. Что-то насчет капитала её дяди из Новой Зеландии. Но эта ободряющая новость только ещё больше всё запутала. Мне стало ещё сложнее разобраться в себе. Безусловно, замечательно, что невеста обеспечена. А с нею и тот, кто разделит её счастье. Я уже не понимал, за кого так радуюсь. За Мэри, что её не позабыл в своём завещании покойный дядя, или за того, кто свяжет с ней свою жизнь, догадываясь, что знаю счастливца. И то, что я столь искренне и горячо рад за этого не постороннего мне человека, доставляло мне ещё больший стыд. Кто тогда я такой, коль меня посещают такие мысли? Счастливый влюблённый или охотник за приданым? Имею ли я право предложить свою руку Мэри, в то время как рука эта, держа карандаш, производит беглые расчёты ожидаемого от всевозможных вложений её денег? Господи, ну зачем эта славная болтушка рассказала мне о своих четырёх с половиной процентах годовых?!
Тем временем жизнь моя состояла не из одних только развлечений. Между благотворительным вечером и раутом железнодорожников уместилось только одно событие, но зато какое! Оно не имело отношения к нынешним делам и никак не сказалось на моих чувствах к мисс Сазерлэнд, однако порядком взволновало и тем самым на время отвлекло меня от амурной темы, потому что напрямую касалось недавней истории, так обострившей взаимную неприязнь меж нами и полицией. «Стрэнд» напечатал второй рассказ мистера Дойла, под названием «Союз рыжих», и он оказался ещё удивительнее. Мы теперь не только успешно разрешали все трудности, но и преподносили определённый урок должной работы Скотланд-Ярду, отчего трудностей должно было только прибавиться. В первую очередь — в наших отношениях с департаментом криминальных расследований. Прочитав рассказ, я с ужасом пришёл к единственно возможному выводу. Такой текст вызовет уже не зависть, а самую настоящую ярость, и все представители сего ведомства, вплоть до последнего констебля, сделаются нашими врагами. Не этого ли добивается наш загадочный благодетель?
Самое нелепое в этой истории то, что мне теперь приходится делать вид, что я помалкиваю из скромности и какой-то дьявольской иронии. А ещё потому, что слишком много знаю. Холмс уже благоговейно смотрит на меня и вчера, встав пораньше и опередив нашу добрую хозяйку, сам приготовил мне завтрак, надо признать, настолько отвратительный, что я бы, пожалуй, рискнул назвать его несъедобным. Он перечитывает оба рассказа раз за разом и восхищённо бурчит под нос:
— Ай да Ватсон! Кто бы мог подумать?! Такая голова! Я начинаю бояться вас. Что ещё скрывается за вашей обыденной, если не сказать посредственной внешностью? А главное, как вы снова лягнули Лестрейда! Вы сделали героем инспектора Джонса, а Лестрейд его на дух не переносит.
Я с загадочным видом покуриваю, иногда многозначительно прищуриваюсь и киваю, но сам сгораю от стыда за себя и злости на этого чёртова Дойла. Из-за него я как на иголках. Непостижимо, но ему известно о наших делах буквально всё. Я схожу с ума от обилия загадок, а тем временем Холмс продолжает мучить меня:
— Ватсон, зачем вы скромничаете? Почему вы не примените свой… этот… метод на практике? Вы так здорово его здесь описали, дружище, хватит стоять в стороне, когда я работаю. Отныне будете показывать мне, как вы пользуетесь своими приёмчиками. Как там у вас написано… Наблюдательность и так далее. Смотрите, значит, по сторонам, туда-сюда и мотаете себе на ус? Так, что ли?
— Что-то вроде того, — вынужден я промямлить нечто неопределенное.
Эта фраза даётся мне хуже всех прежних, ведь ею я практически отмахиваюсь от Холмса, давая понять, что подробных объяснений он всё равно не поймёт. Боже мой, как же стыдно!
— И ещё этот… как его… анализ! — Холмс ухмыляется, но сквозь нарочитый скепсис задетого за живое компаньона, привыкшего к лидерской позиции, всё же явственно проглядывает его уважительное любопытство. — Точно, аналитический ум! Неужели эта штуковина помогает? Работа мысли и всё такое, а?
Я в ужасе не знаю, что ответить. Холмс вглядывается в меня, ища, видимо, подтверждение своим словам, и я вынужден хотя бы попытаться соответствовать, для чего старательно переношу на лицо ту самую работу мысли, но что-то подсказывает мне, что вытаращенные глаза и отвисшая челюсть в немалой степени препятствуют отобразить сей процесс убедительно. Господи, что же нам теперь со всем этим делать?! Что же мне делать?!
— Каюсь, Ватсон, я считал вас лежебокой, — продолжает тем временем терзать меня похвалою Холмс. — А вы, оказывается, потому и просыпаетесь только к полудню, что всю ночь корпите над своими рассказами. Почему бы вам не творить в светлое время суток? Или ночная тишь — непременная спутница вдохновения? Клянусь, вы больше не услышите от меня ни единого ворчливого слова насчёт вашей привычки понежиться в кровати. Думаю, мне ничего не будет стоить подать вам утренний кофе прямо в постель. Без этого ваш вклад в наше дело будет выглядеть недооценённым.
Я был так тронут этим проявлением теплоты, что отказался даже пытаться разубеждать его. Всё складывается таким образом, что убедительно подтверждает моё авторство. На допросе в Скотланд-Ярде Холмса по просьбе управляющего банка обязали хранить в тайне всё, о чём ему там стало известно. Факт ограбления тщательно скрывался из опасений, что он вызовет панику среди вкладчиков. И уж тем более никто, кроме полиции и нас, не знал о таких деталях, как подкоп и выигранная Уилсоном вакансия на место с хорошей оплатой и удивительными должностными обязанностями. Даже фамилии Сполдинга и Росса, предъявленных Холмсу для опознания, а также Морриса, которого я пытался отыскать в субботу после закрытия офиса, номер этого офиса и его адрес — всё это было указано в точности. Сам Джабез Уилсон был описан так и с тем отношением, будто автор знал его лично. Он каким-то образом проведал, что владелец ссудной кассы обратился к нам, поэтому начало рассказа отклонилось от реальных событий лишь в одном месте. А именно, согласно А. К. Дойлу, к моменту своего появления у нас Уилсон уже лишился работы, а потому и мы в его повествовании так и не поучаствовали в непростой судьбе «Британской энциклопедии». Тем самым повторился тот же принцип, по которому было написано предшествующее произведение, а именно: соответствующая реальности завязка сюжета, благодаря развитому воображению литератора, плавно перетекла в кульминацию, где содержание уже несколько разнилось с действительностью, а затем грянул уже свободный от каких-либо обязательств перед документальными свидетельствами финал. И хоть ни наши заслуги в переписывании энциклопедии, ни моя находчивость с париком, ни круглосуточные бдения Холмса у калитки миссис Эллиот не были никак освещены, я не испытывал претензий к автору. Если бы он взялся описывать и это, его небольшая новелла превратилась бы в длиннющий роман, который просто не уместился бы в пределах скромных возможностей журнала. Взамен, по его версии, видимо оттого, что у нас высвободилось время, мы предотвратили преступление века. Что ж, тоже неплохо.
Глава 26, в которой доктору Уотсону грозит личное счастье
(Из дневника доктора Уотсона, 5 сентября 1891 г.)
Вышло, однако, так, что цепь моих бесконечных раздумий прервала сама Мэри. В характерном для себя ключе, то есть точно так же, как ей удавалось устранять любые заминки меж нами. В двадцатых числах августа, после очередного нашего совместного вечера, она перед самым прощанием с непринуждённой улыбкой назначила мне ждать её на следующий день в полдень на Трафальгар-сквер в самом лучшем своём костюме.
Стоял погожий денёк, такой редкий для нынешнего лета. Тепло и улыбчивый свет солнца выманили на улицу толпы гуляк. Я поджидал в условленное время, высматривая её в потоке прохожих, как вдруг возле меня остановился кабриолет. И тут же дрогнул, и едва заметно накренился вбок от энергичного перемещения чего-то грузного внутри. Моя милая высунулась и, смеясь, велела мне присоединиться к ней. Я успел заметить, что на голове у неё венок новобрачной и небрежно отброшенная со лба фата. Внутри я рассмотрел мисс Сазерлэнд лучше и с растерянностью убедился, что Мэри готова немедленно выйти замуж и по такому случаю наряжена невестой. Открытым оставался лишь вопрос за кого. Но Мэри не стала дожидаться его от меня, посчитав, что лучше будет, не откладывая, поведать мне о моём счастье.
— Милый, мы едем венчаться. Не правда ли, я здорово придумала?!
— Господи! — вырвалось у меня.
До тех пор, пока такой расклад маячил где-то вдали неясной перспективой и я мог с безопасного расстояния приглядываться к воображаемой семейной жизни, мне казалось, что совсем не так уж плохо было бы жениться на Мэри. Но как только перспектива вынырнула из засады и по-разбойничьи представилась в лоб почти свершившимся фактом, я поймал себя на отчаянном желании вырваться из захлопывающейся мышеловки, не притрагиваясь к сыру. Поэтому мои руки, вместо того чтобы заключить в объятия невесту, сжали тисками мою собственную голову.
— Только не говори, дорогой, что ты не рад!
— Нет, конечно же, рад, — промычал я. — Но это так неожиданно.
— Так было задумано, — с широкой улыбкой раскрыла свой секрет Мэри. — Это мой сюрприз тебе. Хотя после вчерашнего ты мог бы догадаться.
— Догадаться о чем?
— Что нам давно пора пожениться, вот о чём! Посуди сам, Джон, мы встречаемся уже целую вечность!
— В четверг будет две недели, — уточнил я.
— Вот и я о том же.
— Мэри, это чрезвычайно ответственный шаг, — заговорил я, стараясь взять твёрдый, убеждающий тон, хотя голос мой тоскливо подвывал. — Прикиньте хорошенько, пока ещё есть время, не слишком ли вы торопите события?
— Тороплю?! — изумилась она. — Да я сдерживалась лишних три дня, иначе ты бы получил свой подарок на свадьбу ещё в прошлую субботу. К чему тянуть кота за хвост, Джон? Что мы такого узнаем друг о друге, чего ещё не знали? Милый, да мне кажется, будто я знакома с тобой с детства! Такой ты мне сделался родной.
Я хотел возразить, что за такой срок невозможно узнать друг друга, что человек слишком глубок, многогранен и противоречив и возможны всяческие нелицеприятные открытия. Но тут же поймал себя на том, что за несколько свиданий рассказал о себе абсолютно всё, да ещё и ухитрился успеть присочинить не так уж мало. Всё то немногое, что имело место в моей жизни и составляло мою сущность, уместилось в неполный час нашей первой беседы, и в последующих разговорах только повторялось, приукрашивалось и затёрлось до того, что я и сам уже избегал этой темы. Глубок? Противоречив? Чего уж лгать себе, это-то точно не обо мне! Мало кому удалось бы вместить собственную характеристику в одну-две фразы, но я бы вошёл в скромное число тех, кто справился бы с поставленной задачей. Что ж, значит, это судьба — так, что ли?
— А ваши родители, мисс Сазерлэнд? — предпринял я последнюю слабую попытку, вспомнив о миссис Уиндибенк.
Я не имел сил отказать Мэри, но и огорчать её мать мне не хотелось.
— Мама в полном восторге от тебя, милый! Только и говорит, как мне повезло встретить такого человека. Разве ты этого не заметил сам?
Вспомнив, в какую благосклонную мину обратилось в последние дни миловидное лицо миссис Уиндибенк, я осознал, что мои доводы закончились и, значит, следует стоически принять всё как есть, а там будь что будет. Но каков Дойл! Угадал, предвосхитил или накликал? А ведь ещё совсем недавно вопрос миссис Хадсон на сей счёт показался мне таким нелепым. И надо ж тебе, вот оно — женитьба!
Тем временем мы подъехали. При виде возвышенно-сурового церковного профиля, столь близкого и как бы нависшего на фоне неба, я ощутил слабость в ногах. Мой нетвёрдый выход из экипажа, едва не закончившийся падением в пыль, не укрылся от глаз невесты. Поэтому она оставила меня набираться сил в маленьком скверике, а сама отправилась под величественные своды обсудить всё необходимое со священником.
«Интересно, когда появятся мистер и миссис Уиндибенк? — размышлял я в одиночестве. — Не мешало бы посмотреть на отчима».
Я уже собирался подойти осторожно к церкви, чтобы начать привыкать к вызывающей дрожь холостяка обстановке, как вдруг к скверу подъехал кэб. Остановившись неподалёку, он высадил пассажирку, которая торопливо направилась ко мне. Я с удивлением узнал в подошедшей будущую тёщу. Миссис Уиндибенк запыхалась, будто пробежала как минимум сотню ярдов пути, и ко мне подступила, ещё не совсем совладав с собой. Грудь её почти унялась, однако в глазах блестело что-то от отчаяния, и я осознал, что она, всегда сдержанная, непривычно взволнованна.
— Что вы тут делаете, доктор?
— Как что? — ее вступление огорошило меня не меньше, чем сюрприз её дочери. — Мэри хочет, чтобы я устроил её счастье.
— А вы? — воскликнула она порывисто, схватив меня за руку. — Чего хотите вы?
— Я не знаю, — честно признался я.
— Великолепно! Узнаю ответ настоящего мужчины! — саркастически усмехнулась она. — Вам нельзя жениться! Вы понимаете?
— Но вы же сами желали, чтобы у вашей дочери кто-нибудь появился.
— Кто-нибудь, но не вы!
— Чем же я хуже? — обиделся я. — Ещё недавно вы были довольны, как я справляюсь с ролью ухажёра.
— Вот именно с ролью. Не вздумайте даже поверить в то, что этот спектакль имеет хоть какое-то отношение к жизни.
— Потрудитесь объяснить ваши слова, миссис Уиндибенк!
Если ещё пять минут назад я не имел решения, то теперь, глядя на безапелляционное поведение этой женщины, я ощутил, как злость разжигает во мне желание стать её зятем.
— Послушайте, доктор Уотсон! Я прошу вас, — тон её стал вынужденно увещевающим, когда она увидела, что напором мою непреклонность не поколебать. Она снова взяла меня за руку, только теперь уже мягко, и удерживала её, сжимая пальцы. — У меня нет возможности всё вам рассказать. Поверьте, ваша свадьба невозможна. Если вам нужны разъяснения, вы получите их у мистера Холмса, а сейчас немедленно уходите!
— У Холмса? — растерялся я.
— Клянусь вам, я не обманываю. Я только что была у него. Он в курсе всего случившегося и полностью согласен со мною.
Что мне оставалось делать?! Её следующие слова попали точно в цель, совпав с моими мыслями.
— В конце концов, не забывайте, я ваша клиентка, и вы не имеете права предать мои надежды. Если б я не обратилась к вам, вы бы и не знали о существовании Мэри.
Я молча кивнул и быстро пошёл вон из сквера, думая про себя, что так и быть, разберусь, и если она меня провела, то мне не составит труда договориться с Мэри о новой свадьбе. Она девушка без затей.
Всю дорогу назад я избегал смотреть на предметы, составляющие мой праздничный вид. Перчатки, трость с набалдашником из слоновой кости, украшенная лентой шляпа — всё казалось до смешного нелепым и неуместным, как и я сам. Что это было? Две сцены — одна абсурднее другой. Эти женщины растормошили меня, растягивая в разные стороны, словно тайбернские лошади, и я вытянулся как верёвка; вытянулось в немом недоумении моё лицо, и с ним я вошёл в нашу квартиру, где застал Холмса за чёрт-те знает каким уже по счёту перечитыванием потрёпанного номера «Стрэнда». Журнал был открыт на иллюстрации, изображавшей Холмса за поимкой злодеев в подвале «Си-Эс банка». Двумя пальцами правой руки он за шиворот приподнял над дырой в полу Джона Клея, а левой ухватил за пятку сиганувшего в лаз Данкана Росса. За этим процессом смиренно наблюдала группа людей, в числе которых, по замыслу художника, если он читал рассказ, должен был находиться и я. Но ни один из них, по моему мнению, не имел со мной ни малейшего сходства.
— Холмс! — срывающимся голосом заговорил я. — Со мной только что случилась дичайшая, немыслимая история!
— Догадываюсь, — отозвался он, с неохотой отрываясь от картинки. — Кто из них выиграл забег?
— Вы о чём? — опешил я.
— Всё о том же. О наших дамах.
— Извольте. Расскажу, как всё было. Сначала мисс Сазерлэнд уговорила меня…
— Так я и думал, — проворчал мой друг. — Но надеюсь, её мать…
— Да, Холмс! Потом она тоже уговорила меня… Но я ничего не пойму! Откуда вы знаете? Миссис Уиндибенк говорит, что…
— Да. Она была здесь полтора часа назад. Ей пришлось сильно поторопиться, чтобы поспеть к вашему мероприятию. Она была чрезвычайно встревожена, так как не знала планов…
— Дочери?
— Если бы! — усмехнулся Холмс. — У мисс Сазерлэнд на лбу написаны все её мечты, тем более что их число крайне мало, а вот о ваших планах, Ватсон, неизвестно даже мне.
— Поверьте, Холмс, я не раз хотел поделиться и спросить совета, но вы так углубились в дело Уилсона, что не желали слушать.
— Возможно, вы и правы. Я действительно немного упустил вас из виду. А потому в какой-то момент начал сомневаться, что вы устоите.
— Признаться, я тоже, Холмс.
— Так я ей и сказал, чем довёл до нешуточного испуга.
— Но я ничего не пойму! — воскликнул я с чувством, потому как ужасно устал быть постоянно сбитым с толку. — Она же сама хотела… Вы бы видели, какую она закатила мне сцену! Почему бы ей не порадоваться счастью дочери?
— Такое ли уж это счастье, Ватсон?
— Ну уж, Холмс, от вас-то я этого не ожидал!
— Рассудите сами. Живёте на съёмной квартире. За вами ни капитала, ни перспектив. Мэри, может, и влюблена, но её мать весьма практичный человек, как, впрочем, все зрелые женщины. Она смотрит в будущее.
— Но я, возможно, вскоре разбогатею на своих рассказах! — в запальчивости я впервые осмелился воспользоваться незаслуженной славой. — И потом, разве не лестно выдать дочь за знаменитого писателя?
— Но им-то неизвестно, что это вы так увлекательно пишете о нас. Для всех автор — Артур Конан Дойл. Где вы только отыскали себе такое вычурное имя?!
— Ладно, допустим, я — мелкая сошка. Но кто они такие, чтобы мечтать о выгодной пассии?! За кого они надеются выдать Мэри? За лорда?
— О, это самое интересное! — рассмеялся Холмс. — Вы будете удивлены, но в их планы вообще не входит замужество мисс Сазерлэнд.
— Их?
— Миссис и мистера Уиндибенков, естественно. Мать Мэри только сегодня открылась мне.
— Да, она мне сказала, что вы в курсе и что вы одобряете её позицию.
— Одобряю. Хотя бы из тех соображений, чтобы вы не связали себя узами с этой семейкой. Единственный нормальный человек в ней — ваша невеста, но, если вы женитесь, будущая тёща проглотит вас и не подавится. Нет, серьёзно, Ватсон, оставайтесь лучше холостым. Нам будет чем заняться на досуге. Серьёзные дела только начинаются. Кстати, вот вам и ещё один сюжет. Переделаете его на свой лад.
— Я ещё не понял, что мне переделывать.
— Почти всё. Чтобы подать эту историю привлекательно для нас, придётся перевернуть всё вверх тормашками. Я сам оторопел, когда узнал, что на уме у этой паучихи. Впрочем, её муж не лучше. С самого начала они ввели нас в заблуждение. И водили бы за нос и дальше, если б дочь не закусила удила…
— Холмс, это всё-таки моя невеста!
— Простите, я имел в виду, что ваша возлюбленная заспешила со свадьбой, и это привело их в панику. Видели бы вы миссис Уиндибенк, когда она два часа назад влетела в эту комнату! В отчаянии она была готова на всё, когда я сказал ей, что, возможно, вы увлеклись Мэри. Предложила даже усыновить вас.
— Усыновить?!
— Там очень хитрая юридическая подоплёка с наследством. Мэри завещан капитал, оставшийся от дяди.
— Из Новой Зеландии, — подтвердил я. — Это мне известно.
— Именно. И будь вы, Ватсон, хоть немного более приспособленным к жизни, вы бы непременно обратили внимание не только на ваши взаимные чувства с мисс Сазерлэнд, но и на содержание завещания. Пока она живёт с родителями, доход с процентов остаётся в семье. Но если дочь выйдет замуж, деньги уплывут вместе с нею. Их замысел чрезвычайно прост: любыми ухищрениями удерживать её рядом с собой, не давая устроить личную жизнь. Для этого они выдумали историю: мол, Мэри посягает на личное счастье матери…
— С самого начала я с сомнением относился к этому! — с жаром откликнулся я. — А когда узнал Мэри поближе, то тем более…
— Им нужно было, чтобы вы поухаживали за девушкой, а потом перед самым бракосочетанием испарились, исчезли в никуда. Они надеялись, что дочь получит неблагоприятный опыт общения с мужчинами и станет воспринимать с недоверием даже самых галантных ухажёров. А вы были вполне галантны.
— Ужас! — простонал я. — А усыновление? Зачем оно?
— Мамаша испугалась, что вы охотник за наследством. Поверив, что у вас свои расчёты, она решила, что вас можно купить. Понимаете, они прикинули, что так потеряют меньше. Условия завещания подразумевают раздел капитала покойного дяди между детьми миссис Уиндибенк. Став её ребенком, вы бы, Ватсон, получили половину от упомянутого дохода, отобрав её у несостоявшейся невесты. Естественно, мать подстраховалась бы договором с вами, что вы никогда не выйдете замуж… Тьфу! Я хотел сказать — не женитесь, чтобы ваша половина наследства осталась при них. Зато в будущем, если б Мэри всё же решилась на брак, ей бы причиталась сумма уже вдвое меньшая, так как закон защитил бы интересы любимого сына миссис Уиндибенк. Вам за сговорчивость полагалась единовременная выплата. Её размер мать абсолютно серьёзно собиралась обсудить со мною. Как видите, она замечательный пример делового человека.
— И что вы ей ответили? — спросил я упавшим голосом. — Надеюсь, Холмс, вы не дали согласие на моё усыновление?
— Я не имею на то права. Решать вам, Ватсон.
— Что вы хотите сказать этим?
— У вас есть три варианта как поступить. Первый: согласиться на усыновление. Тогда можно будет приступить к обсуждению с Уиндибенками размера вашей компенсации за сомнительное счастье приобрести в матери эту мегеру. Но запомните: вы никогда больше не сможете жениться.
— Но вам-то это должно понравиться, Холмс. Я всегда буду при вас, и мы вдобавок получим неплохие деньги.
— В сравнении с тем, сколь опасного родственника заполучит наш тандем, эта подачка представляется мне слишком незначительным выигрышем. Не удивлюсь, если у вашей новоиспечённой матушки хватит норова в будущем не только ободрать нас до липки, но и отсудить каким-нибудь образом квартиру у миссис Хадсон, так что мы втроём окажемся на улице.
— Ладно. А второй?
— Вы, презрев уговоры, отдаётесь во власть чувства и женитесь-таки на Мэри. Доход с капитала дяди, точнее четыре с половиной процента годовых, вместе с супругой составят вашу семейную идиллию. Но подумайте, действительно ли вы хотите этого? Не выдумали ли вы себе своё увлечение?
— А третий, — горько усмехнулся я, — означает уйти в сторону? Как хотят эти чёртовы Уиндибенки?
— Могу только повторить, Ватсон, — пожал плечами Холмс, — решение принимать вам.
— Но Мэри! — воскликнул я. — Она же так ждала этой свадьбы!
— Да, целых два дня. Примерно за это время у неё родилась такая идея. Не переживайте за Мэри, Ватсон. Если вы думаете, что разлука с вами разобьёт её сердце, я вас успокою… Ну, или огорчу, в зависимости от вашего самомнения. Вся её влюблённость в вас — не более чем отражение отчаянного желания вырваться. И однажды она это сделает. Без вашей помощи, когда у неё откроются глаза на это безобразие. Кстати, в будущем, когда страсти улягутся, можно будет посодействовать в том, чтобы она узнала правду. Но сейчас ситуация слишком пикантная. Миссис Уиндибенк — наша клиентка…
— Об этом она не преминула мне напомнить.
— И она права. Большую часть гонорара она уже внесла. Завтра окончательный расчёт. Если вы желаете однозначно принять сторону мисс Сазерлэнд, придётся возвращать всё назад, а мы, доложу я вам, уже кое-что успели потратить. Банкет по поводу выхода вашего второго рассказа о деле Уилсона обошёлся совсем недёшево. Кроме того, эта ушлая дама наверняка потребует неустойку за недолжное исполнение обязательств перед клиентом. А если эта история ещё и попадёт в газеты… Не удивлюсь, если мамаша пойдёт и на такое.
— Не называйте её мамашей, — процедил я, вздрогнув от отвращения. — Она не мать! Так поступить с родной дочерью!
— Вообразите, как тогда она поступит с родным сыном или зятем, если вдруг он у неё объявится. Ручаюсь, вам несдобровать. Эта женщина своего не упустит. И вы, с вашей наивностью и без моего присмотра, позволите ей сделать с собой что угодно. Вот почему я настоятельно прошу вас держаться подальше от этой компании. Невест на ваш век ещё хватит.
Раздираемый самыми разными чувствами — от гнева до отчаяния, от жалости к Мэри Сазерлэнд до жалости к себе, — я покинул Холмса и уединился наверху. К утру мне предстояло принять самое непростое решение в своей жизни.
Глава 28, в которой Шерлок Холмс подтверждает свой высочайший профессионализм
(Из дневника доктора Уотсона, окончание записи от 5 сентября 1891 г.)
Разбитый бессонной ночью и удручённый своей неспособностью остановиться на чём-то определённом, я проспал дольше обычного и заставил себя подняться только после того, как миссис Хадсон постучала в мою дверь с предложением подать чай ко мне в комнату.
— Холмс у себя? — спросил я.
— Нет, он спустился в гостиную по срочному делу, — ответила она. — Вам теперь придётся привыкнуть к такой занятости, доктор.
— Что, снова заказ?
— Да.
— Давно?
— С четверть часа. Вы ещё успеете послушать, если пожелаете присоединиться.
«Вот что отвлечёт меня», — подумал я с благодарностью. Новое дело, новые обстоятельства — всё новое и, что важнее, чужое, а значит, в нём не найдётся места печали. Главное, не принимать слишком близко к сердцу чьи-то трудности. Например, одиночество девушки, которой никак не удаётся выйти замуж. Слава богу, мои заботы уже в прошлом. Так к чему мне думать о них? Я так устал, извёлся за эти дни, не пора ли оставить себя в покое?
Лёгкой походкой я сбежал по ступенькам в гостиную. В самом деле, семнадцать. И как я раньше не обращал внимания на это! Точнее, как мы с Холмсом, тогда как чёртов Дойл каким-то удивительным образом прознал даже об этом… Мысль ещё следовала к своему концу, тогда как сам я достиг гостиной и занял последнее свободное место, бросив приветствие присутствующим на ходу и подумав с сожалением, что так нельзя — настоящий наблюдательный взор рассмотрел бы всё до мельчайших подробностей ещё на подходе, а я уже плюхнулся в кресло и потянулся за сигарой, а всё так толком и не поглядел в сторону клиента.
Точнее, клиентки. Когда мы встретились глазами, я понял, что передо мною Мэри Сазерлэнд. Лицо Холмса своими поджавшимися чертами подсказывало мне, к каким неудобствам привело моё появление без предупреждения. Если б я предупредил его, что намерен составить им компанию, он бы в ответ предупредил меня, что ни в коем случае этого не стоит делать. Кто мог ожидать, что Мэри так серьёзно отнесется к моему исчезновению? Она не послушала мать, которая после моего ухода пыталась убедить её, что я — тот ещё субъект, потому что сбежал и выставил её, Мэри, посмешищем, и что мужчины в большинстве своём прохвосты. Её вера в меня была такова, что она не сомневалась. Что-то случилось со мной, что-то ужасное. В самую последнюю очередь её розыски можно было бы оправдать личной заинтересованностью. Её ночь была не лучше моей, только я терзался за себя и не знал, как поступить, а она мучительно искала способ, как найти меня, помочь и вызволить из постигшей беды, и к утру придумала решение.
О Шерлоке Холмсе после выхода «Союза рыжих» не услышать в Лондоне было невозможно. Самый лучший сыщик. Естественно, она устремилась к нему, а не в полицию. Лестрейд может сколько угодно зеленеть от злости, что всякий нуждающийся в помощи между ними и нами выбирает второе, но сегодня я бы предпочёл, чтобы кое-что перепало и на долю этого высокомерного завистника. И это самое кое-что — моя невеста, которая сейчас смотрела на меня так, будто грянувшее чудо превзошло своим невероятием самую слепую веру в сверхъестественное. Но её шок длился считанные секунды. Она вскочила, готовая броситься сразу в обе стороны, мою и Холмса, — радоваться и благодарить.
— О, Джон, ты жив! Какое счастье! Вы нашли его, мистер Холмс! Ещё раньше, чем я успела к вам обратиться!
Мгновений бурного выражения радости Холмсу вполне хватило, чтобы освоиться и стряхнуть с себя оцепенение.
— Мой… м-м-м… метод помогает мне, мисс Сазерлэнд, приступить к решению проблемы в момент её появления, то есть задолго до того, как мне сообщат о ней.
— Теперь я вижу, недаром вас называют гением! — с необычайной теплотой и почтительностью перед масштабом его ума и благородства произнесла Мэри, тогда как глаза её продолжали смотреть на меня с весьма красноречивым выражением.
«Придётся, видимо, жениться», — подумал я без радости или досады. Спокойно и равнодушно прослушал собственный вывод, что так поступить нужно, ибо так правильно. Иначе как с таким стыдом жить дальше?
Из прихожей донёсся серебристый голос звонка, и миссис Хадсон вошла сообщить, что пришла наша клиентка. Да не одна, а с мужем. Никто не успел отреагировать. Миссис и мистер Уиндибенк вошли вместе в гостиную и, увидев свою дочь, остановились как вкопанные. Я вспомнил, что миссис Уиндибенк собиралась сегодня посетить нас, чтобы официально закрыть договор и внести причитающееся.
Я смотрел на неё. Она — на Холмса. Мгновенно поняв, зачем здесь Мэри, она уже больше не глядела на дочь, буквально впившись глазами в моего друга. Её взгляд молил, требовал, угрожал и был исполнен ужаса — что угодно готова она была пообещать взамен молчания. Рядом с этой женщиной, холодной, но обуреваемой особенной страстью, той, что разгорается, когда что-нибудь посмеет оказаться вопреки, мистер Уиндибенк смотрелся абсолютно бесцветным существом. Я так и не запомнил его лица, и точно так же не могу вспомнить, произнёс ли он тогда хоть слово.
— Мама! Папа! Поглядите! — радостно закричала Мэри. — Он уже нашёлся! Мистер Холмс его нашёл! Я говорила вам…
Следующим по счёту нашёлся Холмс.
— Доброе утро, сударыня, и вы, мистер Уиндибенк. Так и есть, по просьбе вашей дочери я отыскал её жениха, — он указал в мою сторону каким-то странно пренебрежительным жестом. — Но не спешите радоваться. Я не уверен, что этот субъект способен принести счастье как ей, так и кому бы то ни было ещё. Скорее, наоборот, доставить массу самых разнообразных неприятностей. Да-да!
Он перевёл взгляд на Мэри, и та растерянная шлёпнулась в кресло с таким треском, что я с ненавистью к себе за то, что в такие звенящие моменты способен думать о мелком, всё ж таки непроизвольно отметил, что размеры моей невесты отличаются определённой избыточностью.
— Дело в том, что, занимаясь пропажей этого прощелыги, — продолжил Холмс, — я разузнал о нём немало отталкивающих подробностей. Если совсем без обиняков, то перед нами отъявленный мерзавец. Беспринципный и жестокий. Человек без сердца и без совести, но с долгами. Все, кто имел несчастье знать его или просто оказаться случайным попутчиком в дороге или соседом за карточным столом, в той или иной степени пострадали от его цинично-изобретательных проделок.
Перед тем как опустить глаза в пол, я успел незаметно отложить дорогую сигару, прикинув, что после гневного монолога Холмса факт радушного обращения с заявленным негодяем в этом доме выглядел бы слишком необычно. Хотя Мэри было не до этого. Как и миссис Хадсон, которая, к моему ужасу, уходя, успела застать начало разоблачительной речи и теперь, застыв в холле, недоумённо вытягивала оттуда шею, пытаясь разглядеть того, кто подвергся бичеванию, а перед тем ухитрился проскользнуть в гостиную без её ведома.
— Этого не может быть! — наконец пришла в себя Мэри. — Я хорошо знаю его.
— Насколько хорошо? — сдержанно поинтересовалась её мать.
Её лицо успело заметно потеплеть от благодарности к Холмсу. Она осознавала, что главное сделано и Холмс не поступился своими обязательствами. Шок от показавшегося края пропасти отчасти лишил её сил, а ликование, что угроза краха осталась позади, избавило на некоторое время от властности. Утратив броню, миссис Уиндибенк с человеческим участием смотрела на Мэри, стараясь сильно на неё не давить.
— Почти две недели, мама! — воскликнула дочь. — Ты же знаешь сама!
— Какой же это срок, мисс Сазерлэнд?! — вмешался Холмс, восстанавливая контроль над ситуацией. — Он подделывал векселя, вбрасывал сонную траву в корм фаворитам на скачках, опорожнял сборные коробочки для подаяний под ногами у нищих, протыкал булавкой забавы ради надувные матрасы несчастным, заплывшим далеко от берега в Брайтоне, даже не стеснялся обрывать цветы под носом у пчёл. Всего и не перечислить.
— А я вам говорю, не может этого быть! — не сдавалась Мэри. — И беру свои слова назад. Вы не самый гениальный сыщик не только в Лондоне, но и на земле. Хоть вы и отыскали Джона, но нашли его каким-то другим. Он совсем не такой. Он смешной и глупенький, мой малыш, и ему такое ни в жизнь не придумать. Он не способен на зло, как и на многое другое. А ещё он самый лучший, добрый, нежный, любящий мужчина!
— К сожалению, не только с вами, мисс Сазерлэнд. Он — многоженец. У него по всей Англии детей на средний работный дом наберётся.
Мэри замолкла на полуслове и с испугом, вытесняющим остатки надежды, уставилась мне в глаза.
— Это неправда. Джон. Почему же ты молчишь? Скажи, что это неправда! Слышишь?
Но я продолжал молчать. Легко отвергать ложь, когда она не во славу и тебя поносят почём зря. Я бы с радостью отмёл эти чудовищные нагромождения лжи и абсурда, а Мэри Сазерлэнд так же весело бы мне поверила. Но не напрасно Холмс провёл со мной вчера беседу на ночь. Он так безжалостно обстоятельно изложил все наши непростые обстоятельства. Чёрт возьми, хотел бы я хоть раз услышать о простых! Тем более что одного только отвержения напраслины оказалось бы мало. Нельзя было остановиться посреди дороги. Дороги к церкви. Невесту, только что восстановившую из пепла реноме жениха, как понесшую лань, остановило бы уже только падение на всём скаку с откоса в реку. А я не хотел, чтобы с нею случилось падение. «Я не таков, Мэри, всё это глупости… Но я не женюсь на тебе». Так, что ли? Страх утраты свободы тоже не дремал, и за ночь я дошёл до такого состояния, что в выборе между церковью и Нью-Гейтом почти не видел разницы. Да, это больно и безумно стыдно. Но этот позор необходимо пережить. Вытерпеть. Так нужно. Ведь я мужчина и должен, обязан быть стойким и терпеливым. Иногда это означает сносить подобное молча.
Я не видел её лица, потому что едва ли не с начала отповеди хмуро смотрел себе под ноги. И потому мне немного легче рассказывать. Но в её голосе угадывались сдерживаемые рыдания, и я, как и все, наверное, больше всего боялся, что она горько расплачется прямо здесь. И всё же ей хватило сил оставить своё горе при себе и не смущать присутствующих. Один горестный всхлип, быстрый, но отнюдь не лёгкий топот ног — и Мэри Сазерлэнд, не попрощавшись, покинула нас.
Несколько секунд стояла абсолютная тишина.
— Бедная девочка… — миссис Уиндибенк, сама тактичность, мудро разрядила обстановку. — Ну ничего. Пройдёт. Она ещё слишком молода, чтобы переживать по-настоящему глубоко. Ну-с, мистер Холмс, приступим?
— Прошу поверить, сударыня, — заявил Холмс, — в том, что всё вышло так неловко, нет моей вины. Ваши появления совпали по ужасной и глупой случайности. Или не совпали?
— Нет. Я действительно не знала, что Мэри угораздит прийти именно сюда. Она только сообщила, что собирается обратиться к частному сыщику. Ужасно неприятно получилось, что она нашла тут вашего помощника.
— Вот именно. Элементарно… м-м-м… неудобно.
Моя роль сыграна до конца, и миссис Уиндибенк опять не обращает на меня ни малейшего внимания, впрочем, как и на собственного мужа. Осталось последнее — расчёты, и её лицо обращено к тому, с кем у неё подходят к завершению деловые отношения.
— Благодарю вас, мистер Холмс. Скажу вам откровенно, я полностью удовлетворена тем, как прошло наше сотрудничество. Качество услуг и цена, на мой взгляд, абсолютно соответствуют вашей репутации.
— Пора бы завести, наверное, книгу отзывов, — шутливо заметил в ответ Холмс.
— Во всяком случае, на мой можете вполне рассчитывать. Обещаю рекомендовать вас всем своим знакомым.
Они ушли, и мы остались одни. Мне не хотелось ни о чём говорить. Миссис Хадсон по просьбе Холмса занялась чаем.
— Я предупреждал вас, Ватсон, что будет непросто.
— Да уж. Изобразили вы меня с душой. После такой характеристики хочется повеситься.
— Повесьте-ка лучше свой сюртук. Вы вчера в сердцах позабыли его на спинке кресла. Миссис Хадсон хотела сама прибрать за вами, но я урезонил её тем, что урок дисциплины вам не повредит. Не время раскисать, мой друг. Усвойте уже, наконец, что за славу придётся заплатить ещё не раз.
С тех пор прошло больше недели. Мне так хотелось побыстрее забыть об этой истории, что я не мог заставить себя дописать её окончание в дневнике. Однако я ошибся, ибо то ещё был не финал. Подлинное завершение случилось в первых числах сентября, с выходом очередного номера всё того же треклятого журнала. Явившись одновременно и укоризненным напоминанием, и, как ни странно, до некоторой степени утешением, оно придало мне сил быть честным с собою и собственной памятью и довести дело, по крайней мере на бумаге, до конца, поведав обо всех участниках этого печального случая без прикрас.
Как уже, наверное, догадался читатель, упомянутое напоминание не замедлило явиться из тех же уст. Но на сей раз я был полностью, без оговорок на стороне Дойла. И хоть негодяйские функции оказались переложены на невзрачного мистера Уиндибенка, которому автор даже не посчитал нужным изменить фамилию, я не смог сдержать злорадства, когда читал рассказ. Супружеская чета получила по заслугам. Несомненно, и миссис Уиндибенк кусала губы от ярости, ибо не могла не узнать в поведении книжного мужа собственное бесстыдство. Ну, а для Мэри, если заблуждение все ещё удерживало её в своих липких пальцах, это откровение обязано было послужить последним толчком к обретению свободы, с той только разницей, что, в отличие от моей свободы, её освобождение от рабских пут церберов родителей подразумевало заключение брачного союза. Но ещё прежде радости от пришедшего возмездия я испытал трепет, когда перед прочтением увидел название и с упавшим сердцем решил, что Дойл открыл своё истинное лицо и теперь-то во всех красках опишет моё унизительное падение. «Усыновление личности». Но пригляделся и увидел, что, слава богу, рассказ назывался чуточку иначе — «Установление личности». То-то же. Так-то лучше.