Про­се­кин ку­пил три вет­ки па­ху­чих ли­лий с боль­ши­ми тя­жёлы­ми кре­мо­вы­ми цвет­ка­ми, да ещё обо­га­щён­ные круп­ны­ми бу­то­на­ми. По­том за­шёл в кон­ди­тер­скую «У Па­лы­ча» и по­про­сил лю­би­мый торт сво­ей суп­ру­ги «Неж­ный». К уда­че, он был све­жай­ший, как уве­ри­ла про­дав­щи­ца, «толь­ко-толь­ко с пы­лу с жа­ру». Те­перь, ак­ку­рат­но при­мос­тив его на зад­нее си­денье сво­е­го рос­кош­но­го вне­до­рож­ни­ка, а сверху уло­жив пыш­ный бу­кет, Юрий Ки­рил­ло­вич по­ка­тил на Третью Твер­скую-Ям­скую.

Они пи­ли креп­кий чай с «Неж­ным». Юрий Ки­рил­ло­вич от­ме­тил, что, с тех пор как мно­го лет то­му на­зад в этой боль­шой ком­на­те он как ху­дож­ник филь­ма «За три­де­вять зе­мель» вмес­те с его ре­жис­сёром-по­ста­нов­щи­ком слу­ша­ли тро­га­тель­ные ме­ло­дии — на­брос­ки му­зы­каль­ных тем, из­вле­ка­е­мых из бе­ло­го ро­я­ля их дру­гом-ком­по­зи­то­ром, — с тех пор здесь осо­бо ни­че­го не из­ме­ни­лось. Раз­ве что ро­яль те­перь был гу­ще устав­лен фо­то­гра­фи­я­ми в зо­ло­чё­ных рам­ках, а над ни­ми к сте­не при­ва­ли­лась боль­шая ико­на Свя­той Тро­и­цы в рос­кош­ном рез­ном ки­о­те.

Вспо­ми­на­ли да­лёкое про­ш­лое, как друж­но ра­бо­та­ли над ки­но­кар­ти­ной. Хоть и спо­ри­ли до хри­по­ты, чуть ли не до дра­ки. Но та­ко­ва она и есть, твор­чес­кая друж­ба. Толь­ко так вдох­но­вен­ная ис­кра и вы­се­ка­ет­ся.
— Ведь всё так хо­ро­шо шло, — со­кру­ша­лась Ли­лия Пет­ров­на.
— Да как ска­зать, хо­ро­шо, — вздох­нул Юрий Ки­рил­ло­вич. — Они ведь с са­мо­го на­ча­ла его дол­бать ста­ли.
— Кто «они»?
— Ну, ге­не­раль­ный про­дю­сер То­по­ров­ский и его по­мощ­ни­ки-вы­ши­ба­лы Ко­ро­бов и Не­ме­тин. Зна­е­те, эти двое, по­след­ние-то, во­об­ще в ки­но слу­чай­ные пер­со­на­жи, но при­со­са­лись, как кло­пы-кро­во­со­сы. Как это у не­заб­вен­но­го Ан­то­на Па­лы­ча: «Если че­ло­век при­са­сы­ва­ет­ся к де­лу, ему чуж­до­му, на­при­мер, к ис­кус­ст­ву, то он, за не­воз­мож­ностью стать ху­дож­ни­ком, не­ми­ну­е­мо ста­но­вит­ся чи­нов­ни­ком». Так вот и эти два суб­чи­ка. Толь­ко по­то­му, что вро­де ро­ди­те­ли у них в ки­но слу­жи­ли. При­стро­и­ли по­сле­ды­шей. Пред­став­ля­е­те, они вдво­ём при­ез­жа­ли с ре­ви­зи­ей на сво­ём «лек­су­се» на съёмоч­ную пло­щад­ку в кон­це съёмоч­но­го дня. Пе­ред этим плот­но от­ужи­на­ют с воз­ли­я­ни­я­ми в рес­то­ра­не — и к нам на пло­щад­ку. Оста­нав­ли­ва­ют съём­ку, ре­жис­сёра уса­жи­ва­ют к се­бе в ма­ши­ну на зад­нее си­денье и да­вай учить его, как сни­мать ки­но. Да что­бы быст­ро, да эко­ном­но и ка­чест­вен­но. А на пло­щад­ке си­де­ли и жда­ли за­гри­ми­ро­ван­ные на­род­ные ар­тист­ки: Свет­ла­на Крюч­ко­ва, Ни­на Уса­то­ва, да ещё Ири­на Ми­рош­ни­чен­ко. А у по­след­ней ха­рак­те­рец будь здо­ров. Она бе­си­лась и на ре­жис­сёра всё вы­плёс­ки­ва­ла, ког­да тот воз­вра­щал­ся к ка­ме­ре.
— Что ж он не мог ку­ла­ком по сто­лу?
— Да как же тут ку­ла­ком-то? Эти два де­ло­ва­ра бы­ли вро­де как пред­ста­ви­те­ли глав­но­го — То­по­ров­ско­го, вро­де со­про­дю­се­ры. Глав­ное, ког­да наш ре­жис­сёр до­го­во­рил­ся с ко­ман­ду­ю­щим ВДВ Рос­сии и тот со­гла­сил­ся быть кон­суль­тан­том, все эти го­ре-на­чаль­ни­ки страш­но об­ра­до­ва­лись. Ведь бес­плат­но, по во­ен­ной ко­ман­де, сра­зу предо­став­ля­лась мас­сов­ка — не­сколь­ко рот сол­да­ти­ков, бро­не­ма­ши­ны, ав­то­ма­ты Ка­лаш­ни­ко­ва, об­мун­ди­ро­ва­ние и так да­лее и то­му по­доб­ное. А если учесть, что про­кат толь­ко од­но­го та­ко­го ав­то­ма­та из пи­ро­тех­ни­чес­ко­го це­ха Мос­филь­ма, как мне ре­жис­сёр го­во­рил, сто­ит двес­ти дол­ла­ров, то мо­же­те пред­ста­вить, ка­кую эко­но­мию они по­лу­чи­ли.
— Так эти гос­по­да долж­ны бы­ли ему быть страш­но бла­го­дар­ны.
— Они и ра­до­ва­лись по­на­ча­лу. Это же за­каз был ка­на­ла «Рос­сия». Го­су­дар­ст­вен­ные де­неж­ки. Они-то всё, что бы­ло за­пла­ни­ро­ва­но по сме­те и вдруг бла­го­да­ря во­ен­но­му кон­суль­тан­ту бес­плат­но сва­ли­лось, учли и не­ожи­дан­но вы­сво­бо­див­ши­е­ся де­неж­ки по кар­ма­нам раз­ло­жи­ли. Но ког­да у на­ше­го бес­среб­ре­ни­ка воз­ник­ли за­тяж­ки со съём­ка­ми: ну, доль­ше, чем пла­ни­ро­ва­лось, сни­мал ту или иную сце­ну, дол­го ре­пе­ти­ро­вал, во­зил­ся с ак­тёра­ми, до­би­ва­ясь ре­зуль­та­та, — они ис­пу­га­лись, что при­дёт­ся эти де­неж­ки — не­ма­лые, как вы до­га­ды­ва­е­тесь, — воз­вра­щать в бюд­жет кар­ти­ны. Вот и ста­ли его пи­лить. В ито­ге у не­го ин­фаркт. Ну, а по­том и кар­ти­ну за­кры­ли. Как уж они там пе­ред те­ле­ка­на­лом оправ­да­лись, од­но­му бо­гу из­вест­но. Ве­ро­ят­но, форс-ма­жо­ром всё объ­яс­ни­ли, то есть бо­лезнью глав­но­го ли­ца. Как-то всё спи­са­ли. Им ведь глав­ное — свой кар­ман. Та­кие сей­час про­хин­деи на­зы­ва­ют се­бя про­дю­се­ра­ми.
— А он, по­жа­луй, ода­рён­ный был, ре­жис­сёр-то, — по-ку­пе­чес­ки от­хлеб­нув из блюд­ца го­ря­чий чай, за­ме­ти­ла Ли­лия Пет­ров­на. — Не по слу­чаю в про­фес­сию вле­тел. А жив ли? Я уж и имя-то его под­за­бы­ла.
— Ду­бов­ской-то? — Юрий Ки­рил­ло­вич ко­выр­нул се­реб­ря­ной ло­жеч­кой свой ку­со­чек тор­та. — Се­рёжа Ду­бов­ской. Да, по­хо­же, жив. Он же нас-то по­мо­ло­же. Мы ведь с тех пор с ним так и не об­ща­лись. Как-то рез­ко разо­шлись пу­ти. Впро­чем, знаю, что он пос­ле выз­до­ров­ле­ния в ки­но вер­нул­ся. Что-то сни­мал, и да­же успеш­но, но я филь­мов его не ви­дел.
— А по­что же так, не ин­те­ре­со­вал­ся-то?
— Ох, Ли­лия Пет­ров­на, ну вы же зна­е­те, как жизнь ме­ня уда­ри­ла, с сы­ном-то…
— Ой, ми­лый, да как не знать! Цар­ст­вие Не­бес­ное ра­бу Божь­е­му Ки­рил­лу…
— Ну вот. А как я вы­ка­раб­ки­вал­ся пос­ле это­го, луч­ше не вспо­ми­нать. Ведь вы не зна­е­те, я бы­ло за­пил креп­ко…

— Ум-м-м, бе­да-а, — про­тя­ну­ла Ли­лия Пет­ров­на. — Мой-то ведь то­же по­пи­вал. Друж­ки во­круг му­ха­ми осен­ни­ми кру­ти­лись. Один мне всё пел: мы ста­ра­ем­ся под­дер­жать То­лю, всё-та­ки кол­ле­ги. А я-то не ду­роч­ка, знаю, что это за кол­ле­ги. Ка­ле­ки, а не кол­ле­ги! В ду­ше-то ра­ду­ют­ся, чуть что не так. Ох, уж луч­ше ме­ня этот мир ни­кто и не зна­ет. У со­се­да умер­ла ко­за — ка­за­лось бы, ка­кое мне де­ло, а всё-та­ки при­ят­но. Что, не пра­ва?

Юрий Ки­рил­ло­вич по­жал пле­ча­ми:
— На­вер­ное, пра­вы…
— Да не на­вер­но, а точ­но, — рез­ко низ­ким го­ло­сом бро­си­ла Ли­лия Пет­ров­на, вдруг раз­вер­нув пле­чи и вы­пря­мив­шись на сту­ле. — Они и на по­хо­ро­ны при­хо­дят, толь­ко чтоб вы­пить добря­че. Уж я за жизнь свою этих дру­жоч­ков по­ви­да­ла. И не спорь со мной! Я те­бя стар­ше боль­ше чем на де­ся­ток год­ков, так ведь?
— Да что вы?! — рас­сме­ял­ся Юрий Ки­рил­ло­вич. — Я и не спо­рю. Я ведь пом­ню, как с ва­ми спо­рить.
— Ну то-то же, — взя­ла со сто­ла блюд­це Ли­лия Пет­ров­на и чуть-чуть на­ли­ла в не­го чаю. — А че­го си­дишь та­кой уны­лый?
— Да я прос­то по­ду­мал, что, если бы с Се­рёжей Ду­бов­ским что-то слу­чи­лось, я бы узнал. Мне же как чле­ну Со­юза ки­не­ма­то­гра­фис­тов при­хо­дит га­зе­та «СК-Но­вос­ти». А там в кон­це каж­до­го но­ме­ра нек­ро­ло­ги пе­ча­та­ют. С порт­ре­та­ми. Це­лую стра­ни­цу.
— Ва-а-жная га­зе­тён­ка, нуж­ная, — с серь­ёз­ным ви­дом за­ме­ти­ла Ли­лия Пет­ров­на, от­хлёбы­вая чай и на­по­ма­жен­ны­ми гу­ба­ми ос­то­рож­но сни­мая с лож­ки ма­лень­кий ку­со­чек рас­сып­ча­то­го тор­та.
— Ну да, — со­гла­сил­ся Юрий Ки­рил­ло­вич. — Так вот его нек­ро­ло­га не бы­ло. Я всег­да их вни­ма­тель­но про­смат­ри­ваю. По­че­му-то.
— Ну, по­че­му-по­че­му, — стро­го объ­яс­ни­ла Ли­лия Пет­ров­на. — По­то­му что сам уже не вью­но­ша.
— Вот, Ли­лия Пет­ров­на, кста­ти, о юно­ше.

И тут Юрий Ки­рил­ло­вич вы­ло­жил всю тра­ги­чес­кую ис­то­рию сво­е­го про­те­же с До­нет­чи­ны.
— По­ни­ма­е­те, на­до по­мочь пар­ню, — за­вер­шил он свой рас­сказ. — Скор­рек­ти­ро­вать, так ска­зать, ему судь­бу.
— Да-а, жал­ко мо­ло­до­го че­ло­ве­ка, — со­гла­си­лась Ли­лия Пет­ров­на. — К то­му же ода­рён­ный, как ты го­во­ришь. А я уж те­бе ве­рю, ты раз­би­ра­ешь­ся, сколь­ким вон в боль­шую жи­во­пись пу­тёв­ку дал. Но, Юра, ми­лый, чем же я-то мо­гу по­мочь? Ему к эст­рад­ным про­дю­се­рам на­до, чтоб они, как это у них на­зы­ва­ет­ся, его рас­кру­чи­ва­ли.
— Да об­ра­щал­ся он, Ли­ля Пет­ров­на, об­ра­щал­ся.
— И что же?
— Од­но­му, ви­дишь ли, воз­раст не под­хо­дит, дру­го­му на­до, что­бы за то­бой уже сто­я­ло опре­де­лён­ное фи­нан­со­вое обес­пе­че­ние, тре­тий пред­по­чи­та­ет ра­бо­тать с де­вуш­ка­ми, а тут од­но­го как раз маль­чи­ки устра­ива­ют, так он во­об­ще на­ше­го пар­ня в што­пор во­гнал.
— Это как же? — Ли­лия Пет­ров­на от­кло­ни­лась на спин­ку сту­ла.
— Жить ему пред­ло­жил!
— В ка­ком смыс­ле? Жильё, квар­ти­ру сни­мать?
— Ах, Ли­лия Пет­ров­на, добрей­ший вы че­ло­век! Жить он Ки­рил­лу пред­ло­жил в сек­су­аль­ном пла­не. Со­жи­тельст­во­вать то есть. Тог­да он бу­дет им за­ни­мать­ся. Рас­кру­чи­вать, как вы го­во­ри­те.
— О гос­по­ди! — Ли­лия Пет­ров­на всплес­ну­ла ру­ка­ми. — Свят, свят, свят! С ума они все по­схо­ди­ли!
— Вот то-то и оно, — вздох­нул и мел­ко за­ки­вал Юрий Ки­рил­ло­вич.
— Вот это всё Ель­цин с Гор­ба­чё­вым, па­ра­зи­ты чёр­то­вы! — в серд­цах вы­ру­га­лась Ли­лия Пет­ров­на. — От­кры­ли шлю­зы для этой гря­зи. И столь­ко раз­ба­за­ри­ли, столь­ко по­те­ря­ли. А в ду­хов­ном-то пла­не ка­кая бе­да? Это ж ка­кой ма­май всё по­раз­ру­шил? Это де­ся­ти­ле­ти­я­ми те­перь не вос­ста­но­вить, по­ко­ле­ния по­те­ря­ны! Да и с кем вос­ста­нав­ли­вать-то? Вон их сколь­ко, ша­ри­ко­вых-то, в де­вя­но­с­тые в ма­ли­но­вые пид­жа­ки пе­ре­оде­лись, а по­том осе­ли в Ду­ме, да и по всей стра­не в на­чаль­ни­ки про­грыз­лись. Сей­час-то уж, ко­неч­но, мно­го на­ве­де­но глян­ца, да толь­ко он не спа­са­ет. Во­круг-то кор­руп­ция, ни­ще­та в ре­гио­нах, и тут же без­удер­ж­ное обо­га­ще­ние толс­то­су­мов. И эта!.. Уж си­де­ла бы ти­хонь­ко, так нет же, ле­зет вез­де. Смот­рю, сто­ит в пер­вых ря­дах на ина­у­гу­ра­ции пре­зи­ден­та.
— Вы, прос­ти­те, о ком?
— Да На­ина эта, жёнуш­ка его. Всё всем рас­ска­зы­ва­ет, ка­кой он хо­ро­ший, Бо­ря её, Ель­цин. А он, мер­за­вец, та­кую стра­ну раз­ру­шил. Сде­лал то, что Гит­ле­ру не уда­лось. Та­ко­го пре­да­те­ля ещё ис­то­рия на­ша не зна­ла.
— Так что же те­перь де­лать? — вста­вил Юрий Ки­рил­ло­вич.
— А что ж те­перь сде­ла­ешь? Сда­ли всё аме­ри­кан­цам, они те­перь на­ми и пра­вят. Бы­ла у нас но­вая общ­ность лю­дей — со­вет­ский на­род. Во вся­ком слу­чае, так нам объ­яви­ли. А те­перь со­слов­но-оли­гар­хи­чес­кое об­щест­во у нас. При­чём од­но со­сло­вие ра­бо­та­ет на Де­мо­кра­ти­чес­кую пар­тию Со­еди­нён­ных Шта­тов, дру­гое — на Рес­пуб­ли­кан­скую. Вон Ель­цин-цент­ры те­перь от­кры­ва­ют. В Ека­те­рин­бур­ге от­кры­ли, в Моск­ве со­би­ра­ют­ся. А зна­ешь для че­го? А что­бы по­ка­зать на­ро­ду, что он, на­род наш, — быд­ло, а они, толс­то­мор­дые, пра­вят на­шей жизнью, на­ши­ми прос­то­ра­ми от мо­ря до мо­ря. Они — куч­ка бо­га­те­ев. Пре­вра­ти­ли ве­ли­кую стра­ну в сырь­е­вой при­да­ток За­па­да и Аме­ри­ки.

— Ну что вы, — по­пы­тал­ся воз­ра­зить Юрий Ки­рил­ло­вич. — У нас та­кое ору­жие…
— Да что там ору­жие, — го­ря­чи­лась Ли­лия Пет­ров­на. — Они нас дав­но без вся­ко­го ору­жия ок­ку­пи­ро­ва­ли и по­ра­бо­ти­ли.
— Но всё же…
— Что всё же? Всё же ска­жу те­бе так! Из на­ро­да на­ше­го не вы­бить то, что впи­та­но де­ся­ти­ле­ти­я­ми. Ни­че­го у них не вый­дет. Не по­те­ря­ет на­род наш в лю­бых ис­пы­та­ни­ях ни добро­ты сво­ей, ни та­лан­та сво­е­го, ко­е­му рав­ных в ми­ре нет, ни ми­ло­сер­дия. Мне вот по­счаст­ли­ви­лось в жиз­ни: ме­ня всег­да окру­жа­ли и окру­жа­ют хо­ро­шие лю­ди. И кста­ти, мо­ло­дёжь…
— Кста­ти, о ми­ло­сер­дии, — вста­вил Юрий Ки­рил­ло­вич, чувст­вуя, что сей­час разо­вьёт­ся но­вый бес­ко­неч­ный мо­но­лог с ду­ше­ще­мя­щи­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми. — Всё же, как ему по­мочь?
— Ко­му?! — вы­та­ра­щи­ла на не­го гла­за Ли­лия Пет­ров­на. — Го­су­дар­ст­ву на­ше­му? Чем же я-то, ста­ру­ха, мо­гу ему по­мочь?
— Ли­лия Пет­ров­на, я го­во­рю о Ки­рил­ле.
— О ка­ком Ки­рил­ле?
— О юно­ше с Дон­бас­са.
— Вот ещё се­год­няш­няя тра­ге­дия — Дон­басс. То­же ведь на­сле­дие Ель­ци­на. А ещё вра­ли, сво­ло­чи, что они эту ре­во­лю­цию без граж­дан­ской вой­ны сде­ла­ли. Ага, как же! Да вой­на вон то тут по­лых­нёт, то там вспых­нет. И так прак­ти­чес­ки по всей тер­ри­то­рии быв­ше­го Со­юза на­ше­го. Она всё идёт и ни­как не за­кон­чит­ся. Они, бан­ди­ты, во гла­ве с Миш­кой по уму гор­ба­тым да Борь­кой-ал­ка­шом всё это за­те­я­ли, чтоб стра­ну раз­во­ро­вать, вот бан­дит­ские раз­бор­ки всё ни­как и не за­кон­чат­ся. И что обид­но, гиб­нут-то са­мые чи­с­тые и чест­ные, а по­дон­ки всё обо­га­ща­ют­ся. И всё им ма­ло! И кро­ви ма­ло, и кра­де­ным ни­как не на­сы­тят­ся! Ну лад­но, бу­дет! Что-то я рас­па­ли­лась. Так, — Ли­лия Пет­ров­на при­гла­ди­ла со­бран­ные на за­тыл­ке в ши­шеч­ку свои, по ста­рин­ке кра­ше­ные хной, во­ло­сы, вы­ну­ла из ши­шеч­ки боль­шую пласт­мас­со­вую за­кол­ку и сно­ва ре­ши­тель­но во­ткну­ла её, как по­ка­за­лось Юрию Ки­рил­ло­ви­чу, пря­мо в го­ло­ву. — У те­бя ка­кие пред­ло­же­ния?
— Я ду­маю, ему на­до учить­ся.
— Дык на­до по­сту­пать! Вон в Гне­син­ское учи­ли­ще или в Ип­по­ли­то­ва-Ива­но­ва ин­сти­тут. Там есть фа­куль­тет во­каль­но-хо­ро­вой и ди­ри­жёр­ской под­го­тов­ки.
— Он вро­де о Гне­син­ке меч­та­ет. Тут ещё про­бле­ма с граж­данст­вом.
— Вот, опять Ель­цин-пья­ни­ца! — вскри­ча­ла Ли­лия Пет­ров­на. — Ку­да ни сунь­ся, од­ни про­бле­мы нам эта тварь оста­ви­ла. Ну ни­че­го, ре­шим. Я по­ня­ла, нуж­но его го­то­вить. Го­во­ришь, хо­рош па­рень-то?
— Ру­ча­юсь, — при­пал гру­дью к краю сто­ла Юрий Ки­рил­ло­вич.
— Ну ко­ли так… У ме­ня ж внуч­ка, Ка­те­ри­на. Как в той дет­ской пе­сен­ке про куз­не­чи­ка, зна­ешь: «И встре­тил он по­дру­жень­ку, а дев­ка прос­то клад». Она как раз в Ип­по­ли­то­ва-Ива­но­ва на вто­ром кур­се.
— Ли­ля Пет­ров­на, зна­е­те, в этом во­про­се ос­то­рож­но на­до. Он па­рень с ха­рак­те­ром.
— Дык и она у ме­ня не ки­сель. Уж ты не вол­нуй­ся, я ку­да как опыт­ная сва­ха. Дай ему все мои те­ле­фо­ны, нач­нём за­ни­мать­ся, го­то­вить­ся…
— Я всё опла­чу.
— Фу-ты ну-ты, как же те­бе не стыд­но?! Да­вай это мы в па­мять о То­ле, о тво­ей с ним друж­бе, идёт?
— Спа­си­бо, Ли­лия Пет­ров­на! При­зна­те­лен вам от всей ду­ши! Кста­ти, я не ска­зал, он ведь в му­зы­кал­ке по клас­су скрип­ки за­ни­мал­ся.
— Ну и чуд­нень­ко! Чай остыл. Щас на кух­ню сле­таю, по­до­грею быст­рень­ко. А торт жуть ка­кой слад­кий. Мне ж не­льзя, диа­бет. А вишь си­жу с то­бой тут, жру, не­год­ни­ца.

Гла­ва III

Так Ки­рилл стал го­то­вить­ся к по­ступ­ле­нию в учи­ли­ще. Те­перь он спе­шил на за­ня­тия к Ли­лии Пет­ров­не и всё мень­ше да­вал до­пол­ни­тель­но­го вре­ме­ни уче­ни­кам Юрия Ки­рил­ло­ви­ча. А тот толь­ко ра­до­вал­ся за пар­ня. А сво­им по­до­печ­ным не ус­та­вал пов­то­рять:

— Це­ни­те, брат­цы. Дай бог, по­сту­пи­те в ин­сти­тут, а там вам та­кой на­ту­ры не предо­ста­вят. Сей­час мо­ло­дёжь боль­шие день­ги хо­чет за­ра­ба­ты­вать, а на­тур­щи­кам у нас ма­ло пла­тят. Так что бу­де­те до­вольст­во­вать­ся пен­си­о­не­ра­ми с об­вис­ши­ми би­цеп­са­ми-три­цеп­са­ми.

Он и в этот раз не пре­ми­нул под­дер­жать Ки­рил­ла, от­пус­кая в его ад­рес ободря­ю­щие по­хва­лы.

Глот­нув та­бач­но­го ды­ма от толс­тя­ка-со­се­да с ниж­не­го бал­ко­на и при­крыв ак­ку­рат­но но­вую бал­кон­ную дверь, он обо­шёл сво­их уче­ни­ков, скло­нив­ших­ся над за­да­ни­ем: ри­су­нок муж­ской об­на­жён­ной фи­гу­ры ан­фас.

— Смот­ри, как у не­го мощ­но, как кра­си­во торс по­са­жен, — оста­но­вил­ся Юрий Ки­рил­ло­вич над сгор­бив­шим­ся у моль­бер­та щуп­лень­ким па­рень­ком. — А у те­бя? Брат­цы, ведь что та­кое ри­су­нок? Это пе­ре­да­ча фор­мы, объ­ёма с по­мощью очень про­с­тых при­спо­соб­ле­ний: бу­ма­ги и ка­ран­да­ша. Но что очень важ­но: нуж­но не прос­то сри­со­вы­вать объ­ект, а как бы ощу­пы­вать его, ле­пить его.

Ки­рилл на по­ди­у­ме пред­ста­вил на ми­ну­ту, что его, ото­рвав­шись от сво­их ри­сун­ков, вдруг бро­си­лись ощу­пы­вать все эти двад­цать на­чи­на­ю­щих жи­во­пис­цев, по­чувст­во­вал на­пря­же­ние, сму­тил­ся и креп­че сжал длин­ную пал­ку, на ко­то­рую опи­рал­ся пра­вой ру­кой, буд­то со­брал­ся ею от­би­вать­ся. Тут же со­об­ра­зил, что нуж­но на­обо­рот рас­сла­бить­ся, да­бы, хоть и в плав­ках, не окон­фу­зить­ся окон­ча­тель­но. А Юрий Ки­рил­ло­вич, мед­лен­но пе­ре­дви­га­ясь по ком­на­те, про­дол­жал свои на­став­ле­ния, буд­то ли­ри­чес­кий ба­ри­тон пел лю­би­мую арию:
— На­до так се­бя на­стра­ивать, так се­бя при­учить мыс­лен­но ощу­пы­вать объ­ект и ле­пить, в ка­выч­ках го­во­рю, ле­пить его на бу­ма­ге.
— Это кто у нас, Во­ло­дя, там жи­вёт? — скло­нил­ся Юрий Ки­рил­ло­вич над моль­бер­том ко­ре­нас­то­го па­рень­ка, ста­ра­тель­но, с от­ча­ян­ным на­жи­мом штри­ху­ю­ще­го изо­бра­же­ние на сво­ём ват­ма­не.
— Где? — удив­лён­но от­стра­нил­ся от сво­е­го ри­сун­ка Во­ло­дя.
— Да вот, в жи­во­те.
— Это пуп, ну ти­па пу­пок.
— Вот имен­но, «ти­па», — усмех­нул­ся Юрий Ки­рил­ло­вич. — Это неф­тя­ная сква­жи­на, а не пу­пок. Да­вай-ка ис­прав­ляй, и не жми так, не ло­па­той ра­бо­та­ешь, ощу­щай ка­ран­даш буд­то смы­чок скрип­ки и ве­ди свою ме­ло­дию. С ра­достью тво­ри­те, друзья, а не с на­ту­гой. Вы счаст­ли­вые лю­ди: вы ре­ши­ли по­свя­тить се­бя твор­чест­ву, а твор­чест­во — единст­вен­ное ору­жие, с ко­им мож­но всту­пать в по­еди­нок с бе­гом вре­ме­ни, с заб­ве­ни­ем, со смертью, в кон­це кон­цов.

Чуть за­про­ки­нув го­ло­ву, Юрий Ки­рил­ло­вич ла­ви­ро­вал меж­ду моль­бер­та­ми и, слов­но глу­харь, ка­за­лось, сам при­хо­дил в вос­торг от собст­вен­но­го вдох­но­вен­но­го па­не­ги­ри­ка. И тут же вдруг, оста­но­вив­шись воз­ле оче­ред­но­го уче­ни­ка, за­ме­тил ему су­хим тре­бо­ва­тель­ным то­ном:
— Сла­вик, третью грудь уби­ра­ем.
— Где? — за­драв го­ло­ву, рас­те­рян­но взгля­нул на учи­те­ля Сла­вик.
— Вот здесь, «где», — Юрий Ки­рил­ло­вич изъ­ял из его ру­ки ка­ран­даш и ткнул им в ри­су­нок. — Что это та­кое? Ку­да мы так на­пря­га­ем фор­му? И по­том, об­ра­ти вни­ма­ние, ко­сые мыш­цы жи­во­та — это не сос­ки сви­но­мат­ки. За­чем ты их так то­ном вы­де­лил? Ис­прав­ляй!

Он вер­нул Сла­ви­ку ка­ран­даш и, шаг­нув чуть в сто­ро­ну, оста­но­вил­ся воз­ле дев­чуш­ки, а та, по­чувст­во­вав за спи­ной учи­те­ля, пре­кра­ти­ла те­реть свой ри­су­нок лас­ти­ком и чуть ли не со сле­за­ми про­шеп­та­ла:
— У ме­ня та­кое ужас­ное чувст­во, что ни­че­го во­об­ще у ме­ня не по­лу­чит­ся.
— А ты, Та­ню­ша, мень­ше ста­рай­ся, — ото­звал­ся учи­тель. — А то ты так ста­ра­ешь­ся, что у те­бя нос по­те­ет. Не ста­рай­ся, рас­слабь­ся, и всё по­лу­чит­ся. Есть ещё та­кой не­хит­рый спо­соб — зер­ка­ло к ри­сун­ку при­ло­жить. Ког­да глаз ус­та­ёт, то пе­ре­вёр­ну­тое изо­бра­же­ние в зер­ка­ле по­зво­ля­ет за­ме­чать ошиб­ки, — Юрий Ки­рил­ло­вич скло­нил­ся над ри­сун­ком, взял с моль­бер­та сво­бод­ный ка­ран­даш и стал во­дить им по при­креп­лён­но­му к доске лист­ку. — Вот, об­ра­ти вни­ма­ние на этот мо­мент. У те­бя тут це­лый ку­сок про­ва­лен. Если Стёпа на­ду­ва­ет фор­му, — он кив­нул в сто­ро­ну её со­се­да, — то у те­бя здесь, на­обо­рот, про­вал. Вы­тя­ги­вай этот ку­сок то­ном. Вот от­сю­да до­сю­да. Это всё на­до вы­тя­ги­вать.

Дав эти дель­ные со­ве­ты от­ча­яв­шей­ся уче­ни­це, Юрий Ки­рил­ло­вич шаг­нул к Стё­пе:

— Там дейст­ви­тель­но очень кра­си­вый рель­еф груд­ной мыш­цы, — на­чал он раз­бор ри­сун­ка, — но не­льзя за­бы­вать про об­щую плас­ти­ку. Она по то­ну у те­бя сей­час вы­ва­ли­ва­ет­ся, — мас­тер при­крыл один глаз и, вы­тя­нув впе­рёд ру­ку, ла­донью за­крыл пе­ред со­бой часть ри­сун­ка, при этом ото­шёл на­зад и чуть скло­нил на­бок го­ло­ву. — Встань вот со мной ря­дом и при­щурь один глаз. Те­перь ви­дишь? Ну вот, — и тут, воз­вы­сив го­лос, он об­ра­тил­ся ко всем: — Что вы, друзья мои, в свои ра­бо­ты, как сле­пые ко­тя­та, уткну­лись? Не ле­ни­тесь вре­мя от вре­ме­ни вста­вать, от­хо­дить и срав­ни­вать ри­су­нок с на­ту­рой. На­стя, ну-ка, встань и отой­ди от моль­бер­та! Ви­дишь, что на тво­ём ри­сун­ке у не­го хвост? При­чём объ­ём­ный. Да ещё раз­два­ива­ет­ся на кон­це.
— Это тень, — ти­хо прос­то­на­ла пух­лень­кая круг­ло­ли­цая На­стя.
— Что?! Тень?! Это не тень — это хвост ди­но­зав­ра! — при­твор­но воз­му­тил­ся Юрий Ки­рил­ло­вич. — При­щурь­ся, при­смот­рись… И при­ни­май­ся за ра­бо­ту.

На­прав­ля­ясь к сво­е­му ра­бо­че­му сто­лу, он оста­но­вил­ся ещё у од­но­го моль­бер­та. Маль­чиш­ка-оч­ка­рик ос­то­рож­но во­дил тон­ко от­то­чен­ным «ко­хи­ну­ром» по сво­е­му ри­сун­ку.

— Он у те­бя буд­то в по­ли­эти­ле­но­вую плён­ку за­вёр­нут. Всё как в ту­ма­не. Всё при­бли­зи­тель­но. Всё как с ис­пу­га. По­че­му? По­смот­ри, ка­кая у не­го пре­крас­ная фи­гу­ра. Вам всем по­вез­ло. Обыч­но на­тур­щи­ка по­ста­вишь, ну сто­ит чу­вак как чу­вак. Прос­то му­жик. А он — по­смот­ри­те. Это же ан­тич­ный ге­рой! Олим­пий­ский бог, ге­рой Эл­ла­ды! Или рим­ский во­ин с копь­ём. Так? По­смот­ри­те, ка­кая плас­ти­ка. Ка­кой об­раз, да­же без вся­ких ат­ри­бу­тов. Сколь­ко до­сто­инст­ва, си­лы, це­ле­уст­рем­лён­но­го дви­же­ния!..

Ки­рилл по­чувст­во­вал, как крас­ка при­ли­ва­ет к ли­цу, и он ре­шил съюмо­рить: скри­вил ро­жу, ско­сил гла­за. Уче­ни­ки за­хи­хи­ка­ли. Юрий Ки­рил­ло­вич об­ра­тил­ся к не­му очень серь­ёз­но:
— Это не ком­пли­мен­ты. Это про­фес­си­о­наль­ный раз­бор.
— Я по­ни­маю, — улыб­нул­ся Ки­рилл. — Возь­му в ап­те­ке бе­ру­ши. Бу­ду в сле­ду­ю­щий раз раз­де­вать­ся, а уши за­ты­кать.
— За­чем?
— Чтоб не за­знать­ся.
— Ну да, — рас­сме­ял­ся уже Юрий Ки­рил­ло­вич и вновь об­ра­тил­ся к сво­им по­до­печ­ным. — Так вот, не те­ряй­те этот об­раз. Ри­суй­те силь­ны­ми штри­ха­ми. Силь­но, опре­де­лён­но дол­жен дви­гать­ся ка­ран­даш. Тог­да и по­явит­ся плас­тич­ность, ди­на­ми­ка, — и, за­вер­шая эту свою ко­ро­тень­кую, но во­оду­шев­ля­ю­щую лек­цию, он по­вер­нул­ся и на­пра­вил­ся к сво­е­му пись­мен­но­му сто­лу. — Ищи­те этот об­раз, ста­рай­тесь уло­вить его, а не прос­то сри­со­вы­вай­те. Вот так. Ра­бо­тай­те, друзья, ра­бо­тай­те. Та­лант — это Божья длань на ма­куш­ке плюс уме­ние тру­дить­ся. А ка­ра­у­лит всё его ве­ли­чест­во слу­чай. И вы­би­ра­ет тех, кто не сда­ёт­ся.

Юрий Ки­рил­ло­вич усел­ся за свой ком­пью­тер. По­дви­гал мыш­кой. За­жёг­ся эк­ран. От­крыл но­вос­ти дня. Сра­зу про­пус­тил ин­фор­ма­цию о ко­шачь­их иг­рах ме­дий­ных пер­со­на­жей. И да­же то, как по­ху­де­ла и срав­ня­лась с Гал­ки­ным Ал­ла Бо­ри­сов­на, его не за­ин­те­ре­со­ва­ло. А вот что, в си­лу его не­увя­да­е­мо­го ро­ман­тиз­ма, при­влек­ло, что он от­крыл и про­чи­тал: «Ве­ли­кое про­ти­во­сто­я­ние — ре­корд­ное при­бли­же­ние Мар­са к Зем­ле, ко­то­рое в по­след­ний раз жи­те­ли пла­не­ты на­блю­да­ли в ав­гус­те 2003 го­да, про­изой­дёт в этом го­ду 27 июля. Для аст­ро­но­мов про­ти­во­сто­я­ние Мар­са — это ин­те­рес­ное со­бы­тие, ко­то­рое мо­жет при­нес­ти но­вые от­кры­тия. А вот аст­ро­ло­ги ви­дят в дан­ном яв­ле­нии по­тен­ци­аль­ные про­бле­мы для лю­дей. Так, по их мне­нию, в пе­ри­од при­бли­же­ния Крас­ной пла­не­ты на Зем­ле уси­лят­ся аг­рес­сив­ные и во­инст­вен­ные на­стро­е­ния, все кон­флик­ты мо­гут уси­лить­ся в не­сколь­ко раз, при­чём как на бы­то­вом, так и на гло­баль­ном уров­не. Аст­ро­ло­ги ре­ко­мен­ду­ют в этот пе­ри­од сдер­жи­вать свои эмо­ции, не всту­пать в ссо­ры и ста­рать­ся из­бе­гать кон­фликт­ных си­ту­а­ций».

И что­бы из­бе­жать кон­фликт­ной си­ту­а­ции с собст­вен­ной суп­ру­гой, Юрий Ки­рил­ло­вич по­спе­шил от­крыть поч­ту. Ле­на с до­чень­кой Да­шей, че­тыр­над­ца­ти­лет­ней школь­ни­цей, позд­ним и от­то­го до оду­ри лю­би­мым ре­бён­ком, на этот раз от­ды­ха­ла на Кри­те в пя­тиз­вёз­доч­ном оте­ле Aldemar Knossos Royal. Обе­щал им каж­дый день за­гля­ды­вать в поч­ту: ма­ло ли ка­кие у них там воз­ник­нут про­бле­мы.

От­крыл. От Лен­ки боль­шое пись­мо — а как ина­че:
«Юра­сик ми­лый, при­вет! Ве­чер. Си­дим на от­кры­той ве­ран­де рес­то­ра­на. На­слаж­да­ем­ся жи­вой му­зы­кой и чу­дес­ным ба­ри­то­ном. Не­пло­хо па­рень по­ёт и ак­ком­па­ни­ру­ет се­бе на элек­трок­ла­ви­шах: „Бес­са­ме, бес­са­ме му­чо…“ Ой, сей­час за­пел мою лю­би­мую: „Фи­лин­гс…“ По­до­жди! Сде­ла­ем па­у­зу. Спо­ёт — про­дол­жу пи­сать… Спел! Ах, ка­кая пре­лесть! Го­то­ва бы­ла бро­сить­ся его це­ло­вать. Ска­жи спа­си­бо: Да­шут­ка ря­дом, а то был бы у те­бя по­вод там, в Моск­ве, по­вол­но­вать­ся. Дочь твоя — не­по­слуш­ная, в те­бя. Вот упле­та­ет уже вто­рую ва­зоч­ку мо­ро­же­но­го. То за­бы­ла, по­ни­ма­ешь, жёл­тень­кий ша­рик по­ло­жить, то — ро­зо­вень­кий. А то, ви­дишь ли, фис­таш­ко­вое ока­за­лось са­мое вкус­ное. Вы­нуж­де­на пов­то­рить. Ну как те­бе это нра­вит­ся? Не дай бог, за­бо­ле­ет. Ум­ни­ца я, что до­тош­но рас­спра­ши­ва­ла те­бя про пу­тёв­ки. Ты злил­ся, за­то я те­перь спо­кой­на по по­во­ду стра­хов­ки. На­де­юсь, ты не ску­ча­ешь, ми­лый, и ра­ду­ешь­ся, что до­ста­вил сво­им лю­би­мым де­воч­кам столь­ко ра­дос­ти. Я сма­кую чу­дес­ное су­хое ви­но. Офи­ци­ант пред­ло­жил боль­шой вы­бор. Я сна­ча­ла хо­те­ла взять бе­лое — уж очень он на­хва­ли­вал, — но по­том всё-та­ки оста­но­ви­лась на крас­ном: оно по­лез­нее. При­нёс бо­кал „Бо­ба­ля“, во вся­ком слу­чае так он его на­звал. Цвет спе­лой виш­ни, с низ­ким уров­нем ал­ко­го­ля. Ви­но из Ва­лен­сии. Чу­до! Гу­бы са­ми тя­нут­ся к бо­ка­лу. Где-то шу­мит мо­ре… Му­зы­ка… По­ёт сим­па­тич­ный, мо­ло­дой, ат­ле­ти­чес­ко­го сло­же­ния и со вче­раш­не­го ве­че­ра не­бри­тый грек. Ис­тин­ный ма­чо. Гос­по­ди, как она быст­ро упле­та­ет пол­ную ва­зоч­ку. А я — опять гло­ток „Бо­ба­ля“… Ах… Ну хва­тит ли­ри­ки. Не­сколь­ко слов о кон­тин­ген­те. Здесь мно­го на­ших. А ещё, го­во­рят, пло­хо жи­вём. Всё не­до­воль­ны да не­до­воль­ны. Нет-нет, лю­бой здра­во­мыс­ля­щий че­ло­век ска­жет спа­си­бо Гор­ба­чёву, а за­тем Бо­ри­су Ни­ко­ла­е­ви­чу. Вот до­ка­за­тельст­во на­ших за­во­е­ва­ний. В од­ном из са­мых до­ро­гих оте­лей Ев­ро­пы то тут, то там слы­шишь рус­скую речь. Сла­ва бо­гу, без ма­та. Не при­вле­ка­ет по­ка с кем-ли­бо за­вя­зать плот­ное об­ще­ние…»

Тут Юрий Ки­рил­ло­вич при­о­ста­но­вил чте­ние: на­до­е­ла вся эта бе­ли­бер­да. Тем бо­лее, ему уже ста­ло по­нят­но, что раз за­кон­чи­лась ли­ри­ка, то те­перь нач­нёт­ся прак­ти­ка, то есть речь пой­дёт о до­пол­ни­тель­ных ин­вес­ти­ци­ях в «от­дых лю­би­мых де­во­чек».

Стал ша­рить по мей­лу. На­ткнул­ся на по­сла­ние ка­кой-то На­сти Куз­не­цо­вой. Да­же не стал его от­кры­вать: не зна­ет он ни­ка­кой На­сти Куз­не­цо­вой, и во­об­ще, ма­ло ли ка­кой спам мо­жет за­ле­теть. Од­на­ко боль­ше ни­че­го, на чём сле­до­ва­ло оста­но­вить вни­ма­ние, не бы­ло. При­шлось воз­вра­щать­ся к же­ни­но­му «по­то­ку со­зна­ния», в за­клю­че­ние ко­то­ро­го сле­до­ва­ло ожи­дать «де­ло­вое пред­ло­же­ние».

Итак: «…без ма­та. Не при­вле­ка­ет по­ка с кем-ли­бо за­вя­зать плот­ное об­ще­ние. На­ши, ко­неч­но, вы­де­ля­ют­ся. Од­на, пыш­ка, при­хо­дит на зав­трак в ве­чер­нем ма­ки­я­же с на­кле­ен­ны­ми рес­ни­ца­ми и в та­ких тру­си­ках, что её бу­лоч­ки при ходь­бе так и вы­ва­ли­ва­ют­ся. О гру­ди я уж и не го­во­рю: вся на­ру­жу. За­пад­ные му­жи­ки мле­ют и да­вят­ся. Дру­гая, то­же, ко­неч­но, на­ша, та­ких не­объ­ят­ных раз­ме­ров — слон на пле­нэ­ре. А, смот­рю, на­би­ра­ет столь­ко круас­са­нов, что ди­ву да­ёшь­ся. Ну хоть взгля­ну­ла бы на се­бя в зер­ка­ло. Не ви­де­ла её ещё на пля­же. Но ду­маю, ког­да вхо­дит в во­ду, вол­на под­ни­ма­ет­ся не­шу­точ­ная. Не слу­чай­но, как пра­ви­ло, пос­ле обе­да мо­ре штор­мит. Под­ру­га с ней, или родст­вен­ни­ца ка­кая, не знаю уж, — ху­дю­щая жердь. Идёт по рес­то­ра­ну вся в ле­тя­щих ро­зо­вых шел­ках. Это пень­ю­ар. Ну точ­но пень­ю­ар. Но она об этом не зна­ет. Бо­же мой, ка­кое от­сут­ст­вие эле­мен­тар­ной куль­ту­ры. Да­ром что бо­га­тые. Но Ев­ро­па то­же хо­ро­ша. Поч­ти все жен­щи­ны ку­рят. Од­на дер­жит в на­по­ма­жен­ных гу­бах си­га­ре­ту, а вил­ку — в пра­вой ру­ке. Пред­став­ля­ешь? Вил­ку — в пра­вой, а нож — в ле­вой. Две мо­ло­дые ку­муш­ки — стол ря­дом с на­шим — так мне на­до­е­ли. Нем­ки. Од­на толь­ко жрёт, дру­гая без умол­ку трын­дит ей о чём-то. Хоть бы за­ткну­лась да по­ела. Так нет, толь­ко бо­кал пи­ва и си­га­ре­та. Во­об­ще, нем­цы ме­ня удив­ля­ют. Они тут буд­то с це­пи со­рва­лись. Прош­лую ночь чуть ли не до ут­ра шу­ме­ли на ве­ран­де сво­их апар­та­мен­тов. Пес­ни гор­ла­ни­ли, ржа­ли, как ло­ша­ди, кар­ка­ли по-сво­е­му. Я ду­маю, не толь­ко мы с Да­шей — все во­круг не мог­ли уснуть. И так, по­ка один сме­лый муж­чи­на — из на­ших, ко­неч­но, — по­ка не вы­шел да как не за­орал в их сто­ро­ну: „Ах­тунг, ах­тунг! В воз­ду­хе По­крыш­кин!“ Тут же при­тих­ли!»

«Жи­ва ге­не­ти­чес­кая па­мять», — по­ду­мал Юрий Ки­рил­ло­вич и про­дол­жил изу­чать по­сла­ние сво­ей не­пов­то­ри­мой:

«Во­об­ще ев­ро­пей­цы без ком­плек­сов. Вче­ра ре­ши­ли с Да­шу­лей про­гу­лять­ся по вы­со­ко­му бе­ре­гу за тер­ри­то­рию оте­ля. Идём-идём и вдруг — гос­по­ди, что это?! Вни­зу в уют­ной бух­точ­ке за­го­ра­ют и пле­щут­ся аб­со­лют­но го­лые лю­ди. Муж­чи­ны, жен­щи­ны и да­же де­ти. Я по­пы­та­лась доч­ку сра­зу в сто­ро­ну от­та­щить, а она мне:
— Ну, ма­ма, что ты, в са­мом де­ле! Ещё ис­кус­ст­во­вед! Обык­но­вен­ный ну­дист­ский пляж. В этой бух­те мо­ре по­спо­кой­нее, и во­об­ще при­ят­но. Из на­ше­го оте­ля то­же мно­гие сю­да хо­дят.
Я ей:
— А ты от­ку­да зна­ешь?!
— Ну знаю, — го­во­рит.
Я ис­пу­га­лась, ко­неч­но:
— Мо­жет быть, и ты сю­да хо­дишь?
А она:
— Ой, ма, от­стань.

И по­шла. А я ей в спи­ну по­смот­ре­ла — ты зна­ешь, у неё уже та­кие фор­мы вы­ри­со­вы­ва­ют­ся! Глаз да глаз. Знаю, ты ска­жешь, ра­но бес­по­ко­ит­ся. А я счи­таю, что это со­всем не ме­ло­чи. Во вся­ком слу­чае, ста­ра­юсь её от се­бя не от­пус­кать.

Юра­сик, ну вот вро­де всё те­бе рас­ска­за­ла. Да, за­бы­ла! Хо­чу по­со­ве­то­вать­ся с то­бой об од­ной ерун­де».

Юрий Ки­рил­ло­вич по­нял, что сей­час бу­дет ска­за­но о той са­мой «ме­ло­чи», ра­ди ко­то­рой пи­са­лось та­кое прост­ран­ное пись­мо:
«Тут кру­гом ви­сят та­кие вот объ­яв­ле­ния:
— Ску­чаю по те­бе! Твоя шу­ба. Greek Furs.
— Хо­чу к те­бе! Твоя шу­ба в Greek Furs.
— Гре­чес­кие шу­бы. Фаб­ри­ка „Кас­то­рия“. Сеть ма­га­зи­нов на ост­ро­ве Крит! Скид­ки до 50 про­цен­тов. Ме­хо­вые из­де­лия всех ви­дов!!! Со­боль, blackglama, blacknafa, ка­ра­куль­ча, нор­ка, ли­са, ко­жа, дуб­лён­ки. На все из­де­лия га­ран­тия де­сять лет. Транс­фер бес­плат­ный. Зво­ни­те пря­мо сей­час.
И не­сколь­ко те­ле­фо­нов ука­за­но. Пред­став­ля­ешь?
Тут од­на на­ша ку­пи­ла, хвас­та­лась мне. За­зва­ла в свой но­мер по­смот­реть. При­зна­юсь чест­но, нам с Да­шей очень по­нра­ви­лась. Я да­же при­ме­ри­ла. Да­ша мне по­том ска­за­ла:
— На этой ста­рой ко­шёл­ке как на ко­ро­ве сед­ло. А вот на те­бе шу­ба смот­рит­ся.
В об­щем, мы с Да­шей ре­ши­ли вос­поль­зо­вать­ся бес­плат­ным транс­фе­ром в Ирак­ли­он. Я ей го­во­рю:
— Чё зря ез­дить? У нас и на до­ху са­мую дох­лую не хва­тит.
А она го­во­рит:
— На­пи­ши пап­ке, он вы­шлет.

Вот я и ре­ши­ла те­бе на вся­кий слу­чай на­пи­сать. А как в Моск­ве по­го­да? Ты, ми­лый, на­вер­ное, си­дишь со сво­и­ми бу­ду­щи­ми Пи­кас­со и Су­ри­ко­вы­ми до­позд­на. Не пе­ре­утом­ляй­ся, про­шу те­бя. Всё рав­но к то­му, что от бо­га да­но, не при­ба­вишь. Это я те­бе как всё-та­ки ка­кой ни на есть ис­кус­ст­во­вед го­во­рю. Да и бла­го­дар­нос­ти от них в бу­ду­щем не до­ждёшь­ся. Мо­жешь, как всег­да, пов­то­рить, что, в си­лу то­го что я мо­ло­же те­бя на це­лых один­над­цать лет, у ме­ня нет тво­е­го опы­та раз­би­рать­ся в лю­дях. Од­на­ко по­верь, уж на­смот­ре­лась я на на­ших изоб­ра­зи­тель­ных брать­ев всех мас­тей и ка­либ­ров. Се­год­ня за лю­бо­го, кто тол­чёт­ся в на­шем мир­ке — от мас­те­ра до под­мас­терья, — не сто­ит бро­сать­ся со ска­лы. Все, от ху­дож­ни­ка до на­тур­щи­ка, се­год­ня жи­вут не ис­кус­ст­вом, а длин­ным руб­лём. Так что луч­ше по­бе­ре­ги се­бя, па­поч­ка наш до­ро­гой. Не за­бы­вай при­ни­мать от дав­ле­ния, как про­пи­сал Вик­тор Бо­ри­со­вич: ут­ром — ко-ре­ни­тек, ве­че­ром — ам­ло­топ. Толь­ко по­ешь пе­ред при­ёмом ле­кар­ст­ва ов­ся­ноч­ки. Ни в ко­ем слу­чае не при­ни­май на­то­щак. Ну, це­лую, Юра­сик, мой до­ро­гой! Твоя, как ты лю­бишь ме­ня на­зы­вать — на­де­юсь, за изящ­ную фи­гу­ру и вы­ра­зи­тель­ный об­раз брю­нет­ки — твоя пан­те­роч­ка».

Сла­ва бо­гу, до­чи­тал. Мож­но бы­ло сра­зу на­чи­нать с то­го, что вы­шли, па­поч­ка, де­нег. Как в том анек­до­те: «Ма­ма, вы­шли­те са­ло. Здравст­вуй­те, ма­ма!»

Юрий Ки­рил­ло­вич от­крыл сайт сво­е­го бан­ка, на­брал свой ло­гин, за­тем па­роль и стал отыс­ки­вать в смарт­фо­не но­мер кар­ты сво­ей «пан­те­роч­ки».

Всё же опе­ра­цию про­вес­ти он не успел. В дверь по­сту­ча­ли, и в мас­тер­скую во­шёл Юр­ка Пи­во­ва­ров…

Семь лет на­зад он за­ни­мал­ся у Юрия Ки­рил­ло­ви­ча, го­то­вил­ся по­сту­пать. Уж очень пар­ню хо­те­лось в под­ра­жа­ние сво­е­му учи­те­лю стать скульп­то­ром. В ре­зуль­та­те по­сту­пил в Су­ри­ков­ский ин­сти­тут. С тех пор не за­бы­вал сво­е­го бла­го­де­те­ля. Обя­за­тель­но зи­мой с Но­вым го­дом поздра­вит, вес­ной — с Днём По­бе­ды. Ну, а уж с днём рож­де­ния-то — все­неп­ре­мен­но. Да что там, па­рень не­ред­ко да­же прос­то так ве­чер­ком в мас­тер­скую за­бе­жит. По­си­дит, по­смот­рит на «жел­то­ро­тых птен­цов», с удо­вольст­ви­ем по­слу­ша­ет, как мас­тер раз­би­ра­ет их ка­ра­ку­ли, а ког­да они разой­дут­ся, до­ста­нет бу­ты­лоч­ку конь­я­ка. У Юрия Ки­рил­ло­ви­ча всег­да в хо­ло­диль­ни­ке ба­ноч­ка икор­ки, сер­ве­лат или сы­ро­коп­чё­ная кол­бас­ка. И си­дят, по­ка ед­ва слы­ши­мая ра­дио­точ­ка, за­те­ряв­ша­я­ся на пол­ке сре­ди ко­ро­бок с ка­ран­да­ша­ми, упа­ко­вок плас­ти­ли­на, гип­со­вых фи­гур, ба­нок с тор­ча­щи­ми из них кис­тя­ми, тю­би­ков крас­ки и про­че­го, и про­че­го, — по­ка эта ра­дио­точ­ка не за­иг­ра­ет гимн, ти­хо-ти­хо:

— Рос­сия — свя­щен­ная на­ша дер­жа­ва,
Рос­сия — лю­би­мая на­ша стра­на.
Мо­гу­чая во­ля, ве­ли­кая сла­ва,
Твоё до­сто­янье на все вре­ме­на.
Славь­ся, Оте­чест­во, на­ше сво­бод­ное…

Тут Юрий Ки­рил­ло­вич вста­нет, до­жё­вы­вая бу­тер­брод, и ско­ман­ду­ет:

— Ну, тёз­ка, по­ра и честь знать, а то мне от мо­ей «пан­те­роч­ки» вле­тит. Она и так не ве­рит, что я до по­лу­но­чи с уче­ни­ка­ми тут ва­лан­да­юсь. Да­вай на­лей по ма­лень­кой на по­со­шок. Опять при­дёт­ся что-то врать про ка­кое-ни­будь сбо­ри­ще в Со­юзе ху­дых ож­ни­ков. Хо­ро­шо, что я ма­ши­ну здесь во дво­ре удач­но при­пар­ко­вал. На ночь остав­лю. На­до нам с то­бой толь­ко на мет­ро успеть.

— Кто такие «ожники»? — усмех­нёт­ся Юра, раз­ли­вая конь­як.
— Что за «ож­ни­ки»? — уди­вит­ся Юрий Ки­рил­ло­вич.
— Ну вы ска­за­ли, Со­юз ху­дых ож­ни­ков.
— Ну, я так… Вро­де юмо­рю.
— Тог­да луч­ше, Юрий Ки­рил­ло­вич, Со­юз ху­дых вож­ни­ков. «Вож­ни­ки» — вро­де на во­ди­те­лей по­хо­же. Сей­час же у всех ма­ши­ны, а во­ди­тель-то не из каж­до­го ху­дож­ни­ка клас­сный по­лу­ча­ет­ся.

— Ну, бу­дет те­бе. Глу­пос­ти всё. Хо­чу вы­пить за те­бя. Во-пер­вых, рад, что не за­бы­ва­ешь, во-вто­рых, гор­жусь, что вы­со­ко под­ни­ма­ешь­ся, взле­тев вот с этой взлёт­ной по­ло­сы, — Юрий Ки­рил­ло­вич об­во­дит ру­кой мас­тер­скую. — На­став­ни­ки твои всё мне те­бя на­хва­ли­ва­ют. Смот­ри толь­ко не за­знай­ся. Мед­ные тру­бы — са­мое тя­жёлое ис­пы­та­ние для твор­чес­ко­го че­ло­ве­ка. У не­ко­то­рых так по­лу­ча­ет­ся, что эти мед­ные тру­бы вро­де как встав­ле­ны в опре­де­лён­ное мес­то, и те, не­ко­то­рые, от это­го всё на­ду­ва­ют­ся, на­ду­ва­ют­ся, то­го и гля­ди, лоп­нут.
— Я не лоп­ну, Юрий Ки­рил­ло­вич, — с хит­рой улыб­кой, буд­то зна­ет ка­кой-то тай­ный за­го­вор, за­ве­ря­ет учи­те­ля Юр­ка.
— Ну и дай-то бог, — ки­ва­ет тот, со­гла­ша­ясь. — За­пом­ни толь­ко мой глав­ный со­вет. Не же­нись на пред­ста­ви­тель­ни­це на­ше­го кру­га. Пусть она бу­дет кем угод­но: учи­тель­ни­цей, по­ва­ри­хой, мед­сест­рой…
— По­че­му мед­сест­рой, а не док­то­ром, до­пус­тим?

За­хме­лев­ший Юрий Ки­рил­ло­вич с на­пря­же­ни­ем пы­та­ет­ся по­нять суть во­про­са и на­ко­нец из­ре­ка­ет:
— Мед­сест­ра те­бе уко­лы бу­дет де­лать от дав­ле­ния и ра­ди­ку­ли­та. Ну, по­еха­ли! И по до­мам.

…От две­рей Юр­ка Пи­во­ва­ров сра­зу на­шёл взгля­дом Юрия Ки­рил­ло­ви­ча и при­вет­ли­во по­ма­хал ему ру­кой. Про­би­ра­ясь сре­ди рас­став­лен­ных по все­му до­воль­но об­шир­но­му по­ме­ще­нию моль­бер­тов и на хо­ду не­воль­но за­гля­ды­вая, что там ца­ра­па­ют бу­ду­щие Ай­ва­зов­ские и Гон­ча­ро­вы, Ре­пи­ны и Удаль­цо­вы, он то и де­ло огля­ды­вал­ся на скульп­тур­но за­стыв­ше­го на по­ди­у­ме Ки­рил­ла и, ког­да по­до­шёл к встав­ше­му на­встре­чу мас­те­ру, под­нял вверх боль­шой па­лец, кив­нув в сто­ро­ну на­тур­щи­ка.
— Класс!
— Здо­ро­во, тёз­ка! — про­тя­нул ру­ку Юрий Ки­рил­ло­вич. — Вче­ра толь­ко о те­бе го­во­рил с ва­шим де­ка­ном. Хва­лит. Го­во­рит, что дип­лом ты за­ду­мал ин­те­рес­ный.
— Вот как раз, Юрий Ки­рил­ло­вич, хо­чу по­со­ве­то­вать­ся.
— Ну по­шли на бал­кон, по­ку­рим.
— Вы же вро­де дав­но уже бро­си­ли.
— Ну да, бро­сил, си­га­рет у ме­ня нет, по­это­му ты угос­тишь. Что там у те­бя? Вос­поль­зу­ем­ся, по­ка хо­лос­тя­кую.

Они отво­ри­ли си­я­ю­щую плас­ти­ко­вой бе­лиз­ной бал­кон­ную дверь и вы­шли на све­жий воз­дух, если так мож­но ска­зать о воз­ду­хе ве­чер­ней Моск­вы. Впро­чем, Юрий Ки­рил­ло­вич всег­да по­ла­гал, что вы­хло­пы ав­то­мо­би­лей рас­се­и­ва­ют­ся, по­ка под­ни­ма­ют­ся к это­му бал­ко­ну под са­мой кры­шей вы­сот­ки. И в этом ви­дел боль­шое пре­иму­щест­во сво­ей мас­тер­ской. Эх, если бы не «ку­рец» с ниж­не­го эта­жа.

Вни­зу сто­ли­ца, за­кон­чив тру­до­вой день, ус­та­ло рас­пол­за­лась по жи­лым окра­и­нам. Мет­ро за­гла­ты­ва­ло пёст­рый по­ток моск­ви­чей. По ши­ро­кой мос­то­вой от цент­ра к МКАД сла­бым пуль­сом про­тал­ки­ва­лись ве­ре­ни­цы раз­но­ка­ли­бер­ных ма­шин. Кры­ши до­мов ус­та­ло про­ща­лись с солн­цем. Уж так оно их уто­ми­ло сво­им жа­ром. А всё же не сто­ит де­мон­ст­ри­ро­вать ка­кую-то оби­ду: но­чи хва­тит, чтоб остыть, а с ут­ра пусть опять гре­ет. Всё же луч­ше, чем дожди. Осо­бен­но для тех крыш, что про­те­ка­ют. Вон они плос­ки­ми бес­тол­ко­во-се­ры­ми ру­бе­ро­ид­ны­ми за­пла­та­ми смот­рят в не­бо. Буд­то из свое­об­раз­ной ги­гант­ской мо­за­и­ки вы­па­ли кус­ки яр­кой смаль­ты, об­ра­зо­вав­ши­е­ся пус­то­ты за­ма­за­ли це­мен­том — и вся не­дол­га. Во­зить­ся ещё! А уни­каль­ное под­не­бес­ное пан­но, гор­дость ве­ли­ко­го го­ро­да, утра­ти­ло свою ху­до­жест­вен­ную цен­ность. Сво­е­му при­яте­лю — ар­хи­тек­то­ру Ко­ле Ко­ло­мий­чен­ко Юрий Ки­рил­ло­вич так и вы­дал од­наж­ды:

— Твой этот со­брат, что при­ду­мал эти эр­зац-кров­ли, пол­ный бол­ван. Или жлоб, что ско­рее все­го, ибо се­бе-то он был на уме. Хо­ро­шую, вид­но, пре­мию хва­та­нул за де­ше­виз­ну, но де­шёв­ка она и есть де­шёв­ка.

Юра Пи­во­ва­ров щёлк­нул за­жи­гал­кой. За­ку­ри­ли.

За­кат под­све­тил ред­кие боль­шие ку­че­вые об­ла­ка, и они на­вис­ли над кры­ша­ми ро­зо­вым зе­фи­ром. А в про­ре­хах меж­ду ни­ми не­бо за­жглось та­ким алым ог­нём, что, ка­за­лось, в пред­месть­ях Моск­вы за­нял­ся не­шу­точ­ный по­жар.
— Как ты ду­ма­ешь, это к дождю? — за­тя­нул­ся си­га­ре­той Юрий Ки­рил­ло­вич.
— Я ду­маю, к вет­ру, — со зна­чи­тель­ным ви­дом опыт­но­го ме­тео­ро­ло­га от­ве­тил Юр­ка.
— Кра­со­та! — при­чмок­нув, вздох­нул Юрий Ки­рил­ло­вич. — Ве­ли­кая у нас с то­бой про­фес­сия, Юра, кра­со­ту за­щи­щать.
— Как это, за­щи­щать? — уди­вил­ся Юра.
— А вот так! Ра­бо­той сво­ей, де­лом сво­им, всем сво­им твор­чест­вом ис­тин­ную кра­со­ту от­ста­ивать, утверж­дать, а зна­чит, за­щи­щать.
— Точ­но! — вос­тор­жен­но со­гла­сил­ся Юр­ка. — Как вы вер­но ска­за­ли, Юрий Ки­рил­ло­вич! Как вер­но!
— Спа­си­бо, до­ро­гой!
— За­ду­мал я, Юрий Ки­рил­ло­вич, на дип­лом фи­гу­ру в два че­ло­ве­чес­ких рос­та.
— Не со­мне­вал­ся, что ты по-круп­но­му за­мах­нёшь­ся. Ко­го же это ва­ять со­би­ра­ешь­ся?
— За­ра­туст­ру.
— Ниц­ше?
— Ну да. Он на охо­те. При­сел на од­но ко­ле­но. Об­на­жён­ная фи­гу­ра. Толь­ко в ру­ке сжи­ма­ет нож. На го­ло­ве шап­ка в ви­де хищ­ной пти­цы. На­ли­той каж­дый му­скул. Ге­рой-по­бе­ди­тель, Ве­нец при­ро­ды. Тор­жест­во си­лы.

В это вре­мя на ниж­ний бал­кон вы­ка­тил­ся со­сед-толс­тяк. За­ку­рил, и дым от его си­га­ре­ты, как всег­да, по­тя­нул­ся пря­мо в нос Юрию Ки­рил­ло­ви­чу.
— Ну это по­нят­но, по­нят­но. А в чём про­бле­ма. Что от ме­ня-то ты хо­чешь? За­дум­ку одоб­ряю, дейст­вуй.
— Мне ну­жен ваш на­тур­щик.
— Ну во­об­ще-то по­ка он толь­ко у ме­ня ра­бо­тал. Но, ду­маю, если за­пла­тить нор­маль­но…
— Он как к об­на­жён­ной-то на­ту­ре? Так, чтоб пол­ностью. Ну, как по­ло­же­но на скульп­ту­ре.
— Да па­рень уже у ме­ня эту про­фес­сию по­нял. Я же с не­го ле­пил. Он про­фес­си­о­нал, что там го­во­рить.
— Точ­но?
— Да в чём про­бле­ма? По­шли. Чёрт бы по­брал это­го бе­ге­мо­та!
— Ка­ко­го?
— Да вни­зу вон, ви­дишь, сто­ит, ку­рит. А вды­ха­е­мый дым от ку­риль­щи­ка, да бу­дет те­бе из­вест­но, го­раз­до вред­нее, чем дым собст­вен­ной си­га­ре­ты.
— Юрий Ки­рил­ло­вич, не пе­ре­стаю у вас учить­ся.
— Це­ни!

Ког­да они во­шли в ком­на­ту, при­тво­рив за со­бой бал­кон­ную дверь, Юрий Ки­рил­ло­вич при­хлоп­нул в ла­до­ши и ско­ман­до­вал:
— Так, сей­час ра­бо­та­ем со спи­ной. Возь­ми­те но­вые ли­с­ты. Се­год­ня нач­нём, на сле­ду­ю­щих за­ня­ти­ях про­дол­жим…
— А это до­бьём? — по­вер­нул­ся к мас­те­ру Стёпа, ука­зы­вая ка­ран­да­шом на свой ри­су­нок.
— Ес­тест­вен­но, — кив­нул Юрий Ки­рил­ло­вич. — Впо­следст­вии. Но сей­час вот что мне от вас нуж­но. Вы по­ка не зна­е­те, от­ку­да рас­тут но­ги…
— Зна­ем, — вос­клик­нул не­тер­пе­ли­вый Сте­пан. — Но бо­им­ся ска­зать.

Кто-то хи­хик­нул.
— Так, шут­ки в сто­ро­ну, — ещё раз по­хло­пал в ла­до­ши Юрий Ки­рил­ло­вич. — На­ша за­да­ча с ва­ми — про­сле­дить за боль­шим вер­те­лом. Уви­деть, как он со­от­но­сит­ся с кры­лом под­вздош­ной кос­ти. Про­с­ты­ми сло­ва­ми, как но­ги кре­пят­ся к яго­ди­цам. По­это­му, Ки­рилл, под­го­товь­ся, нам нуж­на пол­ностью об­на­жён­ная фи­гу­ра.
— Что? Плав­ки сни­мать? — рас­те­рял­ся от не­ожи­дан­нос­ти Ки­рилл.
— Да, ко­неч­но. Плав­ки до­лой! — ко­ман­дир­ским то­ном под­твер­дил Про­се­кин.
— Дык ведь… — Ки­рилл рас­те­рян­но ука­зал на дев­чо­нок.
— А мы отвер­нём­ся, — съехид­ни­ча­ла На­стя. — И бу­дем ри­со­вать че­рез зер­каль­це. Юрий Ки­рил­ло­вич, вы же со­ве­то­ва­ли при­бе­гать к его по­мо­щи.
— На­стя, пре­кра­ти, не ду­рачь­ся, — по­ве­ли­тель­ным жес­том оста­но­вил де­вуш­ку Юрий Ки­рил­ло­вич и твёр­до, но спо­кой­но при­ка­зал на­тур­щи­ку:

— Да­вай, не тя­ни. Вре­ме­ни на се­год­ня ма­ло оста­лось. По­во­ра­чи­вай­ся к нам спи­ной. Юрий для те­бя че­ло­век но­вый, но его стес­нят­ся не­че­го: он мой уче­ник и то­же скульп­тор.

Ки­рилл отвер­нул­ся к сте­не и стя­нул плав­ки. Устре­ми­лись взгля­ды юных ху­дож­ни­ков к на­ту­ре. В ти­ши­не скрип­ну­ло лез­вие, от­та­чи­ва­ю­щее гри­фель, и вот уже за­шур­ша­ли, за­шар­ка­ли по бу­ма­ге ка­ран­да­ши.

— Ты по­дой­ди к не­му, — шеп­нул Юрию учи­тель, — встань пе­ред по­ди­у­мом со сто­ро­ны и ти­хонь­ко объ­яс­ни за­да­чу. Так ска­зать, в бое­вой об­ста­нов­ке. Ку­да уж тут де­нешь­ся, — Юрий Ки­рил­ло­вич ле­гонь­ко по­хло­пал сво­е­го по­до­печ­но­го по пле­чу. — Да­вай, куй же­ле­зо, по­ка го… го­ля­ком.

Юр­ка на­пра­вил­ся к Ки­рил­лу, а Юрий Ки­рил­ло­вич к сво­е­му ком­пью­те­ру. По­ше­ве­лил мыш­кой, от­кры­лась его поч­та, и опять бро­си­лось в гла­за по­сла­ние ка­кой-то На­сти Куз­не­цо­вой с её порт­ре­том. «Очень, кста­ти, сим­па­тич­ная де­вуш­ка. Ну лад­но, от­кро­ем», — ре­шил Юрий Ки­рил­ло­вич.

«Добрый день, Юрий Ки­рил­ло­вич! В вось­ми­де­ся­тых го­дах у Вас был друг дет­ст­ва и юнос­ти в Ки­е­ве Сер­гей Куз­не­цов. Он же­нил­ся на тен­ни­сист­ке Ок­са­не. Вы бы­ли сви­де­те­лем у них на свадьбе. Я их дочь:) «.

Ну ко­неч­но, он пом­нил! Как он мог не пом­нить:
«Добрый день, На­стя! Рад, что на­ко­нец об­на­ру­жил и про­чи­тал Ва­ше пись­мо. Ваш па­па не прос­то друг, он, как по Пуш­ки­ну, „мой пер­вый друг, мой друг бес­цен­ный“. Он хоть и не­мно­го млад­ше ме­ня, но мы с ним бы­ли не раз­лей во­да с пер­во­го зна­ком­ст­ва в пи­о­нер­ла­ге­ре. Мы вмес­те по­сту­па­ли в ху­до­жест­вен­ный ин­сти­тут. Вмес­те го­то­ви­лись. День и ночь си­де­ли над ри­сун­ка­ми. По­зи­ро­ва­ли друг дру­гу: то он мне, то я ему. Это бы­ло вдох­но­вен­ное вре­мя. Ме­ня при­ня­ли, а его, к со­жа­ле­нию, нет. Но мы про­дол­жа­ли ра­бо­тать, он го­то­вил­ся на сле­ду­ю­щий год пов­то­рить по­пыт­ку. Но тут вес­ной у не­го свадьба. Я, кста­ти, был уже тог­да же­нат пер­вый раз. И с же­ной мы бы­ли на свадьбе Ва­ших ро­ди­те­лей. Пос­ле это­го ка­кое-то вре­мя мы под­дер­жи­ва­ли друж­бу. Пом­ню, как Ва­ша ма­ма пы­та­лась увлечь нас тен­ни­сом. Ве­че­ра­ми вчет­ве­ром встре­ча­лись на тен­нис­ных кор­тах. Но по­том… По­том… Вы зна­е­те, се­мей­ная жизнь та­кая слож­ная шту­ка. Она дик­ту­ет свои пра­ви­ла иг­ры, то есть свои пра­ви­ла друж­бы, во­об­ще, свои пра­ви­ла жиз­ни. Мою суп­ру­гу тен­нис не за­ин­те­ре­со­вал. По­ни­май­те это ши­ро­ко. Если счи­тать, что жизнь — иг­ра, то её ин­те­ре­со­ва­ла иг­ра со­всем дру­гая. И это по­нят­но. По­шли де­ти. Сна­ча­ла ро­дил­ся сын, че­рез три го­да — дочь. Но­вые за­бо­ты. Да и у Ва­ших ро­ди­те­лей, как я по­ни­маю, то­же. Мы по­те­ря­ли друг дру­га. Сей­час Се­рёж­ка пе­ред гла­за­ми. Я пом­ню хо­ро­шо его ма­му, Ва­шу ба­буш­ку. Добрей­шая, ин­тел­ли­гент­ней­шая жен­щи­на. Очень рад, что у мо­их дру­зей та­кая кра­си­вая дочь. Вы во­бра­ли луч­шие чер­ты обо­их ро­ди­те­лей. Это я вам как ху­дож­ник го­во­рю, не­ма­ло за­ни­мав­ший­ся порт­ре­том. А как ро­ди­те­ли-то по­жи­ва­ют? По­че­му Сер­гей сам не пы­та­ет­ся вос­ста­но­вить на­шу связь? Я был бы очень рад».
Юрий Ки­рил­ло­вич не стал пе­ре­чи­ты­вать своё пись­мо. На­жал «от­пра­вить».
Ну на­до же, Се­рёж­ка объ­явил­ся! Ура, ура, ура! Мо­ло­дость воз­вра­ща­ет­ся.

Он встал из-за сто­ла и, обер­нув­шись к ауди­то­рии, про­воз­гла­сил:
— Так, друзья, су­ши­те вёс­ла. На се­год­ня хва­тит. Зав­тра за­кон­чим пре­ды­ду­щий ри­су­нок и про­дол­жим тот, что вот сей­час на­ча­ли.

Уче­ни­ки ста­ли со­би­рать­ся. Кто-то впол­не про­фес­си­о­наль­но скла­ды­вал свои ри­сун­ки в план­шет, кто-то сво­ра­чи­вал в ту­бус, Юра про­дол­жал увле­чён­но бор­мо­тать про свой за­мы­сел Ки­рил­лу.
— Мож­но я пой­ду оде­нусь? — впол­го­ло­са спро­сил тот.
— Ну, да, да. Да­вай, ко­неч­но, — со­гла­сил­ся Юра, оки­ды­вая взгля­дом ком­на­ту, точ­но воз­вра­ща­ясь из сво­их твор­чес­ких фан­та­зий к дейст­ви­тель­нос­ти.

Ки­рилл под­хва­тил с по­ди­у­ма плав­ки и юрк­нул за шир­му. В это вре­мя ко­рот­ко при­звяк­нул но­ут­бук Юрия Ки­рил­ло­ви­ча, и он обер­нул­ся к эк­ра­ну. Дви­нул мыш­кой, за­жглась пе­ре­пис­ка с На­стей. При­ле­тел от неё от­вет:

«До­ро­гой Юрий Ки­рил­ло­вич! Очень ра­да, что вы на­ко­нец от­клик­ну­лись, что Вам не из­ме­ни­ла па­мять. Мы с ма­мой и млад­шей сест­рён­кой жи­вём в Ки­е­ве. В 2014 го­ду мы по­те­ря­ли на­ше­го лю­би­мо­го па­поч­ку… Вы, ко­неч­но, зна­е­те и пом­ни­те, что тво­ри­лось в Ки­е­ве в тот год — май­дан­ная ре­во­лю­ция. И как во все вре­ме­на, ког­да вер­шат­ся та­кие ди­кие со­бы­тия, жизнь че­ло­ве­чес­кая ни­че­го не сто­и­ла. Впро­чем, она и сей­час у нас не сто­ит и грив­ны, да что там грив­ны — ко­пей­ки! Но па­па не тор­чал на май­да­не. Он ра­бо­тал, он всег­да ду­мал о нас. Где-то, ско­рее все­го на ра­бо­те, за­ра­зил­ся грип­пом. Под­ня­лась вы­со­чен­ная тем­пе­ра­ту­ра, не мог­ли сбить. При­еха­ла ско­рая, уко­ло­ли жа­ро­по­ни­жа­ю­щим, ска­за­ли, что это по­мо­жет, и уеха­ли. Па­па уснул, да так и не про­снул­ся. Че­рез год не ста­ло ба­буш­ки. Она не пе­ре­жи­ла по­те­ри сы­на…»

Текст вдруг стал рас­плы­вать­ся пе­ред гла­за­ми Юрия Ки­рил­ло­ви­ча. На кла­ви­а­ту­ру но­ут­бу­ка упа­ла кап­ля и, про­со­чив­шись в щель меж­ду кла­ви­ша­ми, ис­чез­ла. Толь­ко тут Юрий Ки­рил­ло­вич со­об­ра­зил, что это слёзы, ко­то­рые он уж за­был, ког­да про­ли­вал. Мо­жет быть, толь­ко дав­ным-дав­но, ког­да хо­ро­нил мать. Он за­жал гла­за ла­до­ня­ми и си­дел, упе­рев лок­ти в чёр­ную ла­ки­ро­ван­ную сто­леш­ни­цу, по­ка не услы­шал за спи­ной го­лос Стёпы:
— Юрий Ки­рил­ло­вич, зав­тра в ка­кое вре­мя?
— Что?
— Я го­во­рю, зав­тра-то ког­да нам при­хо­дить, как всег­да в один­над­цать?
— Нет, зав­тра не ра­бо­та­ем, — от­ве­тил мас­тер, ещё креп­че при­жи­мая ла­до­ни к гла­зам. — Зав­тра вы­ход­ной.
— По­че­му? — на­ста­ивал Сте­пан. — Зав­тра же пят­ни­ца!
— Зна­чит, у нас бу­дет в этот раз три вы­ход­ных, — су­хо ска­зал Юрий Ки­рил­ло­вич, с си­лой рас­ти­рая гла­за по­ду­шеч­ка­ми ла­до­ней. — До по­не­дель­ни­ка.
— До сви­да­ния, — от­ве­ти­ли оза­да­чен­ные уче­ни­ки и по­тя­ну­лись на вы­ход.

К сто­лу мас­те­ра про­бра­лись Юр­ка и Ки­рилл.
— Юрий Ки­рил­ло­вич, ну, в об­щем, в прин­ци­пе… — на­чал Юра.
Про­се­кин ото­рвал ла­до­ни от на­тёр­тых век и взгля­нул на пар­ней, чуть при­щу­рив­шись:
— Что, до­го­во­ри­лись?
— Что с ва­ми? — спро­сил Ки­рилл.
— Ни­че­го, — отвер­нул­ся к эк­ра­ну ком­пью­те­ра Про­се­кин. — Не об­ра­щай вни­ма­ния. Ну, ты го­тов с Юри­ем ра­бо­тать?
— Ну во­об­ще-то, там ко­пей­ки пла­тят, у них в Су­ри­ков­ском-то. Но вы же зна­е­те, Юрий Ки­рил­ло­вич, как вы ска­же­те, так и бу­дет.
— Ну, пе­ре­стань! Что я те­бе, на­чаль­ник, что ли? Со­гла­шай­ся. Он па­рень та­лант­ли­вый. По­том, ин­сти­тут всё-та­ки, но­вый круг об­ще­ния — те­бе бу­дет ин­те­рес­но и по­лез­но. Рас­цен­ки за об­на­жён­ку у них, прав­да, фи­го­вые, но я те­бе бу­ду при­пла­чи­вать. Всё бу­дет нор­маль­но. Всё. Да­вай­те. С Бо­гом! Мне на­до по­быть од­но­му.
— Что-то слу­чи­лось? — ос­то­рож­но спро­сил Ки­рилл.
— По­том, — ко­рот­ко от­ве­тил Про­се­кин, не под­ни­мая на не­го глаз.
— Юрий Ки­рил­ло­вич, а у ме­ня «Ара­рат», семь звёз­до­чек, — пред­ло­жил Юр­ка. — Да­вай­те? Мы же дав­но не ви­де­лись. Щас ор­га­ни­зу­ем. На тро­их-то как хо­ро­шо.
— Нет, Юра, нет, — упря­мо воз­ра­зил мас­тер и ещё боль­ше уткнул­ся в кла­ви­ши ком­пью­те­ра. — Оставь­те, ре­бя­та, ме­ня, по­жа­луй­ста. Мне сей­час ни­что не по­мо­жет. Всё по­том. По­ка. Иди­те с Бо­гом.
Не­сколь­ко рас­те­рян­ные, Ки­рилл и Юра по­вер­ну­лись к вы­хо­ду. Дви­ну­лись не­ре­ши­тель­но, но всё же ти­хо-ти­хо уда­ли­лись.

Гла­ва IV

Юрий Ки­рил­ло­вич си­дел не­по­движ­но, уста­вив­шись в эк­ран сво­е­го но­ут­бу­ка. Про­ш­лое, та­кое свет­лое дет­ст­во и юность ве­сёлая, про­ва­ли­лись ку­да-то в чёр­ную яму. Вот та­кое стран­ное и страш­ное чувст­во, буд­то у те­бя до се­го дня ни­че­го не бы­ло, буд­то к сво­им пя­ти­де­ся­ти трём го­дам ты ни­че­го не ви­дел, ни­че­го не узнал, ни­че­го не ис­пы­тал, не на­ко­пил. Нет, не ма­те­ри­аль­но­го не на­ко­пил че­го-то. Что всё это, ма­те­ри­аль­ное-то, сто­ит, если по­ду­мать, что от рож­де­ния мы дви­жем­ся к этой чёр­ной безд­не. «Но что ду­ша на­ко­пи­ла? Что?» — по­ду­мал он. И страх спи­ну за­хо­ло­дил. Вот Се­рёж­ка-то ему жизнь спас. И вдруг из той та­кой да­лёкой тем­но­ты ста­ли про­яв­лять­ся та­кие яс­ные, с та­ки­ми жи­вы­ми де­та­ля­ми, кар­ти­ны.

При­вёз как-то из ко­ман­ди­ров­ки в Моск­ву па­па лю­би­мо­му сы­ноч­ку Юроч­ке Про­се­ки­ну филь­мо­скоп. Для се­год­няш­них-то план­шет­ных де­ти­шек это столь же до­по­топ­ное изо­бре­те­ние, сколь пер­вый трак­тор по срав­не­нию с лу­но­хо­дом. Но для Юры и его дру­га Се­рёж­ки Куз­не­цо­ва это бы­ло чу­дом ки­но­ме­ха­ни­ки. И ве­че­ра­ми на бе­лой стен­ке спаль­ни Про­се­ки­ных, по­ка ро­ди­те­ли не ско­ман­ду­ют от­бой, они кру­ти­ли диа­филь­мы. Бла­го, отец их мно­го при­вёз: лю­би­мую сказ­ку «Ди­кие ле­бе­ди», сти­хотво­ре­ние Лер­мон­то­ва «Бо­ро­ди­но», пе­ре­ве­дён­ный в фор­мат диа­филь­ма пол­но­мет­раж­ный ху­до­жест­вен­ный фильм «Сын пол­ка» — все­го не упом­нить. «Сын пол­ка» кру­ти­ли как-то под­ряд не­сколь­ко раз. Лам­па пе­ре­гре­лась. А Се­рё­га вдруг го­во­рит:
— А да­вай с кон­ца кру­тить.
— Как это?
— Ну, на­обо­рот, от кон­ца до на­ча­ла…

И стал он кру­тить ру­ко­ят­ку про­тив ча­со­вой стрел­ки. И по­тя­ну­лась плён­ка на­обо­рот: вот Ва­ня Солн­цев в во­ен­ной фор­ме, в сол­дат­ской ши­не­ли с по­го­на­ми — всё по раз­ме­ру по­до­гна­ли на маль­ца, а вот он ещё бе­ло­бры­сый маль­чон­ка толь­ко бре­дёт в лох­моть­ях, рас­ти­рая го­рю­чие слёзы по гряз­ным пух­лым щёч­кам сво­им, бре­дёт он, оси­ро­тев­ший, без до­ро­ги по вы­жжен­ной, из­ра­нен­ной, ис­ка­ле­чен­ной страш­ной вой­ной род­ной зем­ле… Пол­зёт плён­ка к на­ча­лу, к пер­вым тит­рам, к на­зва­нию «Сын пол­ка»…

…Вот так сей­час пе­ред гла­за­ми Юрия Ки­рил­ло­ви­ча по­тя­ну­лась плён­ка жиз­ни к её на­ча­лу. И ка­кой-то си­лой во­об­ра­же­ния он оста­нав­ли­вал кад­ры па­мя­ти, что­бы успеть их рас­смот­реть.

С Се­рёж­кой он по­зна­ко­мил­ся в пи­о­нер­ском ла­ге­ре. По сколь­ку же им бы­ло?.. Если ему, Юр­ке Про­се­ки­ну, бы­ло пят­над­цать, то Се­рёж­ке Куз­не­цо­ву, вы­хо­дит, толь­ко ис­пол­ни­лось три­над­цать. Вы­бра­ли их ба­ра­бан­щи­ка­ми. Под их ба­ра­ба­ны и то­па­ли каж­дое ут­ро на ли­ней­ку. Под их ба­ра­ба­ны флаг под­ни­ма­ли. Алый, со­вет­ский, с зо­ло­ты­ми сер­пом и мо­ло­том. Ба­ра­бан­щи­ки-то они бы­ли не ах­ти ка­кие, толь­ко тут в ла­ге­ре и взя­ли в ру­ки па­лоч­ки. С рит­ма сби­ва­лись, по­ка во­жа­тый Коль­ка Шуль­га не на­до­умил их про се­бя твер­дить:
— Ста­рый ба-ра-бан­щик,
ста­рый ба-ра-бан­щик
креп-ко,
креп-ко,
креп-ко спал.

Он прос-нул­ся,
пе-ре-вер-нул­ся
и у-да­рил в ба-ра-бан.

Бей, ба-ра-бан!
Бей, ба-ра-бан!
Бей, ба-ра-бан!

Ста­ло по­лу­чать­ся. Их хва­ли­ли. И они уже чувст­во­ва­ли се­бя мощ­ным ба­ра­бан­ным кол­лек­ти­вом, по­доб­ным ба­ра­бан­щи­кам-су­во­ров­цам, что по­ко­ря­ли всю стра­ну в День По­бе­ды на Крас­ной пло­ща­ди. Их вдруг ста­ли все счи­тать опыт­ны­ми му­зы­кан­та­ми. И са­ми они в это уве­ро­ва­ли. И от­ча­ян­но со­ли­ро­ва­ли у вы­со­чен­ных, вы­ше со­сен, кост­ров, гор­ла­ня пи­о­нер­ские пес­ни. И бы­ла у них од­на лю­би­мая. Са­мая дра­ма­тич­ная, да что там, да­же тра­гич­ная. Как же это? А-а, вот:

В жар­кой пу­с­ты­не Юга,
Там, где не сви­щет вью­га,
Жил-был ис­па­нец,
Джон Грин — кра­са­вец.
Был он боль­шо­го ве­са,
Рос­том был с Гер­ку­ле­са,
Храб­рый, как Дон-Ки­хот.

Мэ­ри и крош­ка Не­л­ли
Пле­нить его су­ме­ли,
Час­то он клял­ся
В люб­ви обе­им,
Час­то по­рой ве­чер­ней
Он тан­це­вал в та­вер­не
Тан­го и вальс-бос­тон.

А даль­ше как? Что же там даль­ше слу­чи­лось? Как же это? Так: «Тан­го и вальс-бос­тон»… Даль­ше он ушёл в да­лёкое пла­ванье. На­ко­нец вер­нул­ся, и крош­ка Не­л­ли с оче­вид­ной за­ин­те­ре­со­ван­ностью со­об­щи­ла ему, что за вре­мя его дол­го­го от­сут­ст­вия кра­са­ви­ца Мэ­ри ве­ро­лом­но из­ме­ни­ла ему с не­ким Гар­ри. По­нят­но, Джон Грин очень рас­стро­ил­ся. Но как же это в пес­не-то пе­лось? Да ёл­ки-зе­лё­ные! Нет, не вспом­нить. За­то фи­нал не­за­бы­ва­ем. Пи­о­не­ры пе­ли его с осо­бым вос­тор­гом:

Сталь про­мельк­ну­ла
Ти­хо, без зво­на,
Мэ­ри упа­ла
Ти­хо, без сто­на,
Гар­ри вско­чил в тре­во­ге:
«Дай­те мне, Джон, до­ро­ги!»
Джон ему нож вон­зил!

И даль­ше под­хва­ты­вал весь от­ряд:
— Пей­те, ви­на всем хва­тит,
Джон Грин за всё за­пла­тит,
А за из­ме­ну — нож!

И зо­ло­тые ис­кры кост­ра фей­ер­вер­ком устрем­ля­лись к са­мо­му не­бу. И всем бы­ло ве­се­ло. И ни­кто не дик­то­вал, что петь, ни­кто ни­че­го не на­вя­зы­вал. И без­за­бот­но и лег­ко бы­ло на ду­ше, и бу­ду­щее ви­де­лось за­ли­той солн­цем по­ля­ной, укра­шен­ной кру­жев­ным узо­ром ро­ма­шек и ва­силь­ков. А ещё… Как пах­ла ле­бе­да! Разо­трёшь паль­ца­ми её лис­тик — что за тре­вож­ный за­пах! За­пах Ро­ди­ны. И если хо­ро­шо раз­бе­жать­ся по этой лес­ной по­ля­не, то обя­за­тель­но взле­тишь.

Од­наж­ды они с Се­рёж­кой и ещё пя­те­ро па­ца­нов во вре­мя «аб­со­лю­та», ти­хо­го ча­са то есть, лов­ко про­ско­чив ми­мо ком­на­ты во­жа­тых, сбе­жа­ли на реч­ку. По­бро­са­ли на тра­ву свои шор­ти­ки и ма­еч­ки и ну плес­кать­ся от ду­ши. Ни­кто те­бе не ко­ман­ду­ет: «Пер­вый от­ряд на бе­рег!» Сво­бо­да! А если про­ныр­нуть под во­дой кто даль­ше? По те­че­нию, ко­неч­но. Раз… Два… Три! Под тол­щей зе­ле­но­ва­той во­ды Юр­ка Про­се­кин сбил­ся с кур­са, чуть к се­ре­ди­не ре­ки ушёл. Ну всё, по­ра на по­верх­ность, грудь да­вит, си­лы на ис­хо­де. На­верх! Вы­ныр­нул и хо­тел сра­зу по при­выч­ке осла­бев­ши­ми но­га­ми в дно упе­реть­ся, а дна-то нет. Воз­дух хва­та­нул, а плыть-то уж не­ту ни­ка­кой мо­чуш­ки. Всё! Как так! За­ба­ра­ба­нил по во­де, за­ба­рах­тал­ся. Хо­тел крик­нуть — вы­рвал­ся ка­кой-то мёрт­вый хрип, и во­да за­глот­ну­лась. Толь­ко тём­ная её грань за­пры­га­ла пе­ред гла­за­ми: вверх — вниз, вверх — вниз… И ушла на­верх.

Се­рё­га креп­ко ухва­тил его за ед­ва мельк­нув­шую под во­дой кисть ру­ки и по­та­щил на бе­рег. По­том от­ка­чи­ва­ли всей ком­па­ни­ей. Се­рёж­ка на за­го­ре­лое своё ко­ле­но его по­ло­жил, пе­ре­гнул вниз го­ло­вой — во­да и вы­шла…

Юрий Ки­рил­ло­вич под­нял­ся из-за сто­ла, огля­нул­ся по сто­ро­нам, уви­дел ку­лер в уг­лу ком­на­ты, тя­же­ло вздох­нул и на­пра­вил­ся к не­му. Под­ста­вил тём­но-си­нюю круж­ку, укра­шен­ную его име­нем, на­пи­сан­ным зо­ло­том, — по­да­рок ко­го-то из уче­ни­ков, — и стал мед­лен­но пить так на­зы­ва­е­мую офис­ную во­ду. По­ка­за­лась она ему горь­кой. «Стран­но, — по­ду­мал он. — На­до бу­дет сме­нить по­став­щи­ка. До­пьём вот эти три бу­ты­ли. О бо­же мой, ког­да ж мы их до­пьём, де­вят­над­ца­ти­лит­ро­вые-то? Го­речь ка­кая!» И тут он спо­хва­тил­ся: «На­до же На­сте от­ве­тить! Что? Что пи­сать?»

Он бро­сил­ся к сто­лу и стал не­лов­ко ты­кать в кла­ви­ши но­ут­бу­ка:

«Гос­по­ди! На­стя! Как тя­же­ло! До слёз! Ведь Се­рёж­ка был млад­ше ме­ня… Та­кой спор­тив­ный, креп­кий… Мне труд­но сей­час пи­сать… Пред­став­ляю, ка­ко­во вам с ма­мой и сест­рён­кой. Что при­шлось пе­ре­жить ба­буш­ке. Что для ма­те­ри мо­жет быть тя­же­лее по­те­ри сы­на? Та­кое го­ре све­ло её в мо­ги­лу. Мне труд­но под­би­рать сло­ва, мыс­ли раз­бе­га­ют­ся. Ви­ди­мо, нас с па­пой Ва­шим свя­зы­ва­ли очень чи­с­тые и добрые че­ло­ве­чес­кие ни­ти. Не­слу­чай­но, ког­да я про­чи­тал Ва­ше са­мое пер­вое пись­мо и стал Вам отве­чать, ка­кая-то горь­кая тре­во­га за­ше­ве­ли­лась в ду­ше. Но ис­крен­не об­ра­до­вав­шись Ва­ше­му пись­му, я про­гнал эту не­по­нят­ную тре­во­гу. Вот, ду­маю, уви­жу, услы­шу Се­рёгу… Тя­жёлый удар. На­стя, я ма­ме на­пи­шу. Чуть поз­же. Прос­ти­те! Труд­но сей­час».
 

Про­дол­же­ние сле­ду­ет