III
Но богатство следовало не только умножать, но ещё и беречь. И каким бы ни был влиятельным и опытным оперативником полковник, он не мог обезопасить свои запасы от опытных домушников и взломщиков, профессиональное мастерство которых неизбежно росло. И здесь следовало действовать двояко. Во-первых, постоянно педалировать легенду среди ближнего окружения, что у него ничего нет или есть, но мало чего. Во-вторых, создавать систему охраны квартиры, которую сложно или невозможно было вскрыть. Однако создание охранной системы путало его близких — жену, сына-юнца и дочь-школьницу, которые, будучи в неведении относительно домашних сокровищ, роптали на всё усложнявшуюся систему охраны. Александр Иванович объяснял это своим домочадцам усложнявшейся оперативной обстановкой в стране и в столице в частности. И в квартире, и в загородном доме, и в машине были вмонтированы разные устройства и потайные камеры, денно и нощно отслеживавшие ситуацию и при необходимости готовые передать сигналы sos хозяину.
Как и всё в мире, электроника бывает несовершенной, в ней происходят сбои или разного рода зависания. И помнится, когда произошёл сбой в квартирной системе охраны и наблюдения, полковника Норейко охватил тихий ужас. Подумалось: вот оно, свершилось худшее, и в его кладовую забрались вооружённые расхитители. К счастью, всё обошлось, но тогда ему пришлось обратиться к врачу и даже несколько дней провести дома, чтобы прийти в себя.
Далее Александр Иванович всегда помнил одну незыблемую истину: известный всем им прожжённый до мозга костей, хладнокровный до высшей степени (что позволяло ему обманывать полиграфическую машину) сотрудник ЦРУ США Олдрич Эймс спалился на том, что его расходы явно не соответствовали его официальным и задекларированным доходам. Такого рода ошибку Норейко стремился если не исключить, то свести к минимуму, и поэтому ввёл себе за правило принцип постепенности наращивания богатства. При этом он вдруг живо заинтересовался проблемой провала разведчиков (себя он считал разведчиком в стане врагов своей страны) и конкретно тем, кто, как и на чём провалился. И это оказалось тоже наукой, тем более что вокруг «сгорали» разного рода чиновники-мздоимцы, многие из них попадались на грошовых взятках и разной дури, их неудачный опыт он также серьёзно анализировал.
Вот недавно сообщили, что министр социальных коммуникаций и народных связей с какой-то пугающей фамилией Ужасов выписал себе премию в 101,2 миллиона рублей — случай, по которому генеральная счётно-прозекьюторская служба решила возбудить уголовное дело. Министерство господина Ужасова занималось одним нехорошим делом, а точнее, рассылкой гражданам разного рода налоговых и фискальных документов, штрафов, пени, предписаний, повесток в суды и военкоматы, уведомлений и навязчивых предложений пожертвовать в фонды социального страхования этих же самых граждан. И эти самые граждане привыкли вскрывать свои почтовые ящики если не с ужасом, то по крайней мере с затаённым трепетом в душе: что миг грядущий нам готовит? В министерстве социальных коммуникаций и народных связей работало и работает десятки тысяч в основном пожилых женщин, которые получают совсем смешную зарплату в 7–10 тысяч рублей, а тут такие премиальные их начальнику!
Министр прилюдно изо всех сил стал оправдываться, что премию выписал себе на законных основаниях, чем несказанно удивил Норейко. «Откуда такая фамилия только взялась — У-жа-сов! И эта тварь ворует открыто, внаглую. У него всё его ведомство заработало за год немногим больше 500 миллионов, а он пятую часть положил себе в карман, — рассуждал полковник. — Правда, сообщалось, что он выхлопотал для министерства какую-то госдотацию, видно, за это на радостях и забабахал всю её в премии. Единственное, что он хитро сделал, так это обозначил некруглую сумму, типа были какие-то расчёты, нормативы, чтобы запутать разбирательство. Интересно, а сколько бабла получили его заместители? У него их, наверное, штук пятнадцать? Ну уж не по миллиону они, наверное, получили, иначе они бы с ходу возненавидели своего начальника! А среди этих его замов наверняка тёлки какие-то длинноногие. А люди, которые ишачат на него всюду, по всей стране, они живут впроголодь. Вот сучара!»
Одно время Норейко был особо напуган — так что даже перестал хорошо спать по ночам. Это когда в 2008 году объявили о развёртывании широкомасштабной борьбы с коррупцией по всей стране, во всех звеньях её капиталистического хозяйства. Он предпринимал дополнительные меры, чтобы не спалиться, раз пошла такая пьянка. Но по мере развития процесса Норейко начал успокаиваться, видя, как кампания разворачивается в сторону сначала разработки концепций этой борьбы, потом определения её параметров, изучения вовлечённых ресурсов, а далее принятия малозначащих профилактических мер. Оказалось, что не так страшен чёрт, как его малюют. На заключительном этапе этой тяжёлой борьбы выяснилось, как это часто бывало, что шла вовсе не борьба с коррупцией (кто же её захочет побеждать!), а борьба за передел сфер влияния. Поэтому министр социальных коммуникаций явно кому-то показался вредным и даже опасным, вот почему его и решили слегка прихлопнуть, отбросить от корыта, но не так далеко, а чтобы он усвоил урок, на (непродолжительное!) время отдали на съедение жадным до жаркого и продажным, как самая последняя бульварная девка, журналюгам.
«Поскромнее надо быть, Саша, — приговаривал себе в такие минуты Норейко, затевая очередное дело и испытывая позыв шикануть. — Не надо особо мозолить достатком глаза начальству, а то оно может само понять, сколь жирный кусок ему доверило и попытается отнять».
Чтобы замаскироваться, он регулярно ходил в кассу получать в ведомстве причитающуюся ему зарплату, шутил с сослуживцами по поводу возможного её повышения, которое так и не состоялось или состоялось, но не в размере обещанного. Сетовал, что мало платят при таких трудозатратах и рисках. Потом зарплату перевели на банковские карточки, и тему зарплат как-то сразу перестали обсуждать.
Полковник прекрасно понимал, что банковские счета проверяются, он и сам их, пользуясь своим положением, не раз проверял, чтобы выяснить суть того или иного человека, оценить его потенциал как дойной коровы, поэтому старался на счетах деньги особо не хранить. Вернее, хранил свои официальные доходы в виде зарплаты, премий и что-то вокруг этого. Сначала он приносил домой пачки долларов, евро, рублей, складывал их в особо прочный сейф с несколькими сложными замками. Потом стал бояться, что забудет где-то все эти шифры, которые в нормальной голове уже просто не умещались, или по дури потеряет ключи. Стал всё больше денег отвозить в загородный дом, где устроил тайник в пылевлаговоздухонепроницаемом ящике, который всё больше и больше пополнялся мздою. Затем появился второй ящик, третий…
Как настоящий оперативник Норейко создал легенду для жены, от которой невозможно было скрыть нарастающее богатство. Легенда состояла в следующем: он помогает банкам и фирмам устанавливать выгодные контракты с зарубежными партнёрами и следит за тем, чтобы эти контракты были юридически чистыми. За это ему платят вполне законные немалые комиссионные. Жену эта басня устроила, тем более что она ни в чём практически не нуждалась. Иногда спонсировал её искусствоведческие мероприятия. В деньгах она особых стеснений не знала. Детям своим — Игорьку и Наташеньке — он говорил, что выполняет особо важную государственную миссию, санкционированную самим президентом республики.
Норейко считал себя если не образцовым, то отличным семьянином, но это отнюдь не означало, что у него не появлялось женщин на стороне. С его-то деньгами он мог позволить себе многое, но и здесь ограничивал себя, поскольку дисциплина — превыше всего. Излишнее увлечение прекрасным полом может привести к провалу всей его деятельности, к скандалам и развалу семьи, что опять же было нежелательным, поскольку его тесть, будучи человеком, близким к министру, мог изрядно ему напакостить — так, что и деньги могли особо не помочь. Но, выстраивая отношения с женщинами, Норейко изучал их слабости, вычленял ненадёжные звенья, которые можно было использовать, если дамочка вдруг взбрыкнёт — окажется чересчур нахальной, навязчивой и корыстной.
Иногда его охватывало желание найти применение своим капиталам. Например, как это повелось среди богатых людей, приобрести футбольную команду. Но спорт и футбол в частности он последнее время разлюбил, поскольку весь он был перепрофилирован в монетаристскую сущность, а качество и успехи того или иного клуба целиком зависели от его способности покупать игроков на стороне. Лучше африканских негров — они гибкие, ловкие, быстрые, как пантеры, а если немного отличатся в нашем футболе, незамедлительно бегут в лучшие европейские клубы. Нет, приобретение футбольного клуба выглядело делом не прибыльным, а скорее убыточным, к тому же требующим постоянной заботы. А у своих, местных футболистов в глазах не обозначалось ни патриотизма, ни любви к Отечеству, ни здорового честолюбия, а лишь одни зелёные баксы.
Одно время Норейко хотел купить магазин или антикварный салон — жене, но потом, по здравом размышлении, передумал. Жена туповата, ну нет в ней коммерческой жилки, поэтому проект будет заранее убыточным, а если так, то зачем он нужен. Правда по её наводке приобрёл несколько картин мастеров XIX века, в том числе Айвазовского, Куинджи, Ге, Нестерова и даже самого Иванова.
Уже давно они не ходили с женой в театры. Никакой любви не вызывала эта богема. Опера ему не нравилась по причине того, что в ней идёт одна фоновая мелодия через всё действие, а остальные все напевы — вторичны, маргинальны. Балет — потому, что в принципе все танцоры делают одни и те же движения. Театр отпал в последнюю очередь, поскольку артисты стали работать чисто на деньги и за деньги. А современные деятели киноискусства не лучше, всё у американцев несчастных пытаются слизать, словно своего, родного ничего нет. Ну ни одного фильма не сделают без стрельбы, без голой бабы, без полового акта! А знают ли они, сраные киношники, как часто оперативному работнику высшего уровня, каковым он считал себя, приходится доставать своё оружие из кобуры? А знают ли они, как часто ему приходится участвовать в погонях с перестрелками? За некоторым редким исключением всё это — далёкая от действительности чушь.
И артисты им под стать. Заплати деньги — и киношный красавец пойдёт рекламировать женские гигиенические прокладки, хот-доги или вклады в пирамиду МММ, потеряв всякое достоинство. Вот Коля Фотченко поёт с экрана одни песни, а бабок дай — совсем другие начнёт петь. Зачем ты, Гена Хворов, зубной кабинет рекламируешь, ты что, зубы там ремонтировал и после этого десять лет их относил? Да ты через четыре года удалишь всю эту германскую металлокерамику, выкинешь хвалёные импланты и вставишь обычную вставную челюсть. Так зачем ты людям мозги полощешь? Ну ладно, люди хавают, но только не он, Норейко, его на мякине не проведёшь. А лекарства, которые эти богемные люди назойливо рекламируют? Они не лечат, а переводят болезнь в хроническую стадию и тем самым только бабки из кармана клиентов выкачивают. Нет, такой публике помогать тоже не следовало, пусть артисты сами кувыркаются как могут. Словом, никакой альтернативы хранению денег в кубышке не вырисовывалось.
Впрочем, накануне своего сорокалетия Александр Иванович порылся в списках платных ведущих, среди которых на первом месте стоял Максим Галкин и просил за вечер 80 тысяч евро. Может его пригласить, тот покривляется, спляшет что-нибудь перед серьёзными людьми? И не то, что ему стало жалко этих денег — куда их девать? А просто у товарищей по работе, которых следовало непременно пригласить на торжество, могли возникнуть недоумённые вопросы: а на какие шиши ты Макса пригласил? Они-то тоже, наверное, в курсе богемных расценок. Потом подумал, не пригласить ли Ксению Собчак, но её не очень-то любили в ведомстве. Ну не феминизированного же Сергея Зверева приглашать! И Александр Иванович решил вовсе обойтись без гламура.
Позже он размышлял над покупкой заводика, но экономическая ситуация оказывалась нестабильной и организованное на нём производство могло таким же простым способом лопнуть. А это опять убытки. Есть, конечно, прирождённые бизнесмены, которые крутят деньгами туда и сюда, но тратят на них такие огромные ресурсы, жизненные силы и, наконец, здоровье, что это несравнимо с тем, что тратит он, — так что им не позавидуешь. Более того, чтобы запустить заводик, нужно обеспечить его грамотным персоналом, а на это требуются ещё большие усилия. Но кого нанять управлять всем этим? Народ такой, что за ним только и следи. Разворуют! Самому заняться — он слабо разбирался в производственных отношениях и производительных силах — не потянет.
Возникло также у Александра Ивановича желание помочь церкви. Но выяснилось, что там много помогающих. Странные, выбившиеся в большие начальники люди, в советское время клеймившие эту самую церковь, вдруг одемократились, прозрели, начали раскошеливаться, чтобы замолить совершённые ими грехи и на всех углах кричать: «Я верю в Бога!» Но он-то, Норейко, знал, что всё это — ханжество, чистое лицемерие, что они после литургии пойдут, так же как и раньше, блудить и воровать. Таких «праведников» он глубоко презирал и не желал быть с ними в одной обойме. Кто истинно верует, тот не кричит об этом на каждом шагу.
Лицемерие пронизывало общество сверху до низу. Как-то у столичного вокзала, с которого Норейко выезжал в ближнюю командировку, стал у него на дороге человек, явно моложе его возрастом.
— Товарищ, — как-то странно обратился он к щеголеватому полковнику, — помогите, пожалуйста, деньгами на билет. У меня кошелёк, документы украли.
Норейко остановился.
— В какой город тебе нужно?
Видно, парню редко или вовсе не задавали такого рода вопросы, потому как он замешкался, выискивая в голове незатасканное название. Полковник увидел, как напряжённо заработали его мозговые извилины.
— Черкассы! — выпалил тот, видимо, наугад, а может, специально подобрал название малознакомого для столицы города.
— Значит, так, — сказал Норейко, — я сам практически оттуда. Пошли к кассе, я куплю тебе билет до Черкасс.
— Да не стоит вам беспокоиться, — замямлил парень, явно не намереваясь идти ни в какую кассу.
— Ничего я тебе не дам, без паспорта тебе никакой билет не продадут. Врать научись! — как-то сухо сказал Норейко и пошёл дальше.
А потом почему-то корил себя за то, что, умея разоблачать хитрых и изворотливых врагов, на этот раз изобличил парня, у которого изначально на роже было написано, что он врёт.
— Сам виноват, что не к тому человеку обратился, — заключил он.
IV
Иногда его охватывало сильное желание отыскать Инессу, и тогда его воображение рисовало трогательную картину их встречи: солидный и вальяжный Саша — эдакий хозяин жизни и потухшая и неудовлетворенная Инесса, сожалеющая о том, что потеряла такого успешного жениха. А всё из-за того, что они с родителями опростоволосились, что его работа оказалась на редкость востребованной, в то время как занятие её родителей и её самой малонужным для большинства людей.
И Норейко отыскал-таки Инессу Арно. Впрочем, она стала замужней дамой, была уже не Арно, а носила русскую фамилию — Веселовская. И давала концерт в малом зале филармонии для виолончели и фортепиано на тему опер русских и европейских композиторов. Александр Иванович купил красивый букет цветов, пристроился в одном из задних рядов, откуда и наблюдал свою бывшую пассию. Время тронуло её: Инесса выглядела не столь грациозной, не такой изящной, как ранее, её пышные каштановые волосы ужались проступающей сединой, которую она старательно маскировала краской. И хотя она пользовалась кремами, трудно было скрыть собирающиеся вокруг глаз морщинки. Казалось, во время концерта Инесса вся ушла в музыку, Норейко наблюдал за её игрой и ловил себя на мысли, что музыка его не особо интересует, как, впрочем, и ранее, тогда как сама исполнительница представляет для него несомненный интерес. Узнала она его или не узнала, заметила ли его присутствие в зале среди собравшихся музыковедов или нет — такими вопросами он не раз задавался, вслушиваясь в звуки с юности знакомых ему мелодий. А не для него ли она играет на сей раз?
По окончании основного мероприятия люди стали подходить к выступавшим, говорить хвалебные слова и вручать цветы. Особым вниманием пользовалась сама Инесса, в то время как её напарник, мужчина-пианист, стоял сбоку и делано улыбался. Настала очередь вручать свой букет Норейко. Его букет оказался самым увесистым и роскошным — настолько большим, что он выглядел до неприличия вычурно на фоне всех иных подношений. Полковник и сам понял, что смущает всю остальную публику. Но деваться было уже некуда: сразу уходить — бессмысленно. Когда он оказался перед Инессой, она как-то сощурила глаза, всматриваясь, кто это явился с таким нескромным подношением, как вдруг сверкнула ясной, широкой улыбкой и проговорила:
— Саша, ты? Какими судьбами, как ты здесь оказался?
Норейко ретировался, немного покрутился среди публики, а перед уходом пригласил Инессу пообедать в ресторан, вспомнить молодость, былое. Она согласилась, и на следующий день он повёл её в «Метрополь». Хотел заказать нечто сногсшибательное из меню, но Инесса явно заскромничала, ограничившись салатиком и куском рыбы. Пришлось и ему умерить свои аппетиты. В результате бутылку дорогого бургундского вина они так и не допили. Инесса рассказывала, что она преподаёт в консерватории по классу виолончели, что у неё есть дочка, которая заканчивает школу, что родители её ушли в мир иной, отец умер в прошлом году, и теперь им с мужем приходится решать, что делать с пустующей родительской квартирой. Инесса также сообщила, что, давая концерты, тем самым подрабатывает, но последнее время людям не до искусства и билеты продаются не очень хорошо.
— А муж что, не помогает тебе? — спросил Норейко.
Он не отрывал от неё глаз, но чем больше смотрел на Инессу, тем больше жалел её: как-то не очень гладко сложилась её жизнь, как-то не очень презентабельно эта профессорша выглядела в стенах того заведения, куда он её пригласил, и среди той публики, которая там наблюдалась.
— Ну почему? Он тоже трудится, преподаёт, даёт концерты, он тоже музыкант.
До дома Норейко повёз Инессу на своём роскошном автомобиле, но она, похоже, не очень-то впечатлилась от этой роскоши, даже не похвалила его транспортное средство, а продолжала твердить о своём. В довершение решила показать Саше родительскую квартиру. Эта квартира, когда-то впечатлившая молодого приезжего провинциала своей солидностью и даже роскошеством, теперь показалась Норейко серой, затхлой — с протёртым паркетом, зашарканными стенами, понурой и устаревшей мебелью на выброс. Все познаётся в сравнении. Ну и на кого ты, Инесса, променяла молодого и блестящего офицера, чтобы прозябать в этом убожестве?
Полковник простился с Инессой, а накануне следующего её концерта явился в филармонию и выкупил все оставшиеся билеты. Сам на концерт не пошёл, но буквально на следующий день она позвонила ему и в сердцах заговорила:
— Ты зачем это сделал? Только не говори, что это не ты! Ты выкупил все билеты. У меня приходило людей три четверти зала, иногда зал был полон. А вчера — одна треть! А мне сказали, что все билеты распроданы. Зачем ты так делаешь?.. Каким же ты стал, Саша!
— Человек становится таким, каким его делает жизнь, — ответил Норейко и изумился: не предполагая, он изрёк практически мудрость.
— Мне это не нужно. Не делай так больше, ни к чему эти рисовки!
Под конец она уже буквально кричала в трубку, думая, что тот не поймёт.
«Я всё пойму, — про себя отметил Саша, — я не то, что не выкуплю билеты, я вообще больше никогда не приду на твои концертики!»
— Как скажешь, — только и сказал он.
Вот, собственно, и вся благодарность. Нет, люди, которые не понимают значение денег, никогда этого и не поймут. И бессмысленно для них что-то в этом плане делать! Так, собственно, и завершился роман Александра Норейко и Инессы Арно, уж слишком разными людьми они оказались по жизни — так, что может и правы были её родители, торпедируя их отношения. А ещё прояснилось, что никаких тёплых чувств он больше в отношении своей бывшей пассии не питает.
А вот чувство лёгкой досады и неудовлетворённости осталось, поскольку задуманное им не удалось. Он ведь хотел её урыть своим достатком, но ни на миг не скользнул по её челу даже намёк на сожаление о прошлом или чувство зависти, с которым пялились на него многие женщины гораздо моложе её возрастом. Более того, Инесса подчас сама смотрела на Норейку с сожалением, будто он так и остался несмышлёнышем, не понимающим, в чём состоят истинное человеческое достоинство и человеческие ценности. И эта досада, то уходя, то возвращаясь вновь, не давала ему покоя ещё долгое время.
V
В один из дней Норейко заметил, что никаких новых дел у него не появляется, а всё его рабочее время съедают дела текущие или прошлые, что он уже ничего не делает помимо осуществления контроля за своим предприятием, достигшим, очевидно, критической точки роста. Но и это не всё. Александр Иванович вдруг обнаружил, что по мере накопления капитала делать подсчёты становилось всё неинтереснее. Память начинала провисать, а математические способности выглядели не столь уж востребованными. Постепенно ум Норейко деградировал, он всё менее утруждал себя подсчётами, но и память одновременно с этим слабела.
Именно в этот момент полковник столкнулся с одним из самых страшных своих врагов — рутиной. Он так ввязался в свою работу, так погряз в махинациях, что уже не мог из неё выбраться. Она засасывала, он не мог бросить изрядно надоевшие дела, уехать на курорт, на месяц в деревню, ничего не делать и ни о чём не думать.
Но это только одна опасность рутины, вторая её опасность состояла в том, что она вела к потере бдительности, к беспечности, самоуспокоенности, а далее — шапкозакидательству и в конечном итоге к провалу. Так когда-то энергичный, честолюбивый и блестящий офицер, закончивший высшую школу с красным дипломом, всё больше и больше осознавал, что тупеет от работы. Мозг работал вхолостую, плавился, распрямлялись некогда замысловатые извилины, а память зашлаковывалась настолько, что фильтровала свободные или попросту новые мысли.
Проснувшись в очередной раз утром, почувствовал, как холодным потом его прошибла порочная мысль. Норейко вдруг понял, что не знает, не помнит, сколько у него денег. Знает, что их много, что их хватит на бюджет небольшого или среднего российского города, но сколько именно — не знает. В тот день, сославшись начальству на необходимость выполнения оперативного задания, Норейко уединился в загородном доме, достал ящик и стал считать деньги. К вечеру, весь в мыле, он пересчитал первый ящик. Но там был второй и третий ящики. От осознания безысходности у Александра Ивановича заломило в висках, он в сердцах захлопнул крышку ящика. «По ходу я начинаю сходить с ума, — пронеслась у него в голове нелепая мысль, — но разве можно сходить с ума, покуда столько недоделанного! А куда и кому это всё пойдет?» Он прошёл к бару, достал бутылку коллекционного коньяка «Луи XIII Реми Мартин» стоимостью семь с половиной тысяч долларов, открыл её, налил полный стакан, выпил и закусил бабаевской конфеткой, которую любил в детстве открыто, а сейчас — тайно. Ну лучше она всех заморских шоколадов! От непонимания того, что делать дальше, голову продолжало ломить, пока несчастный полковник не заснул на диване, обтянутом тонкой кожей африканской антилопы.
Приходила и другая реальность: с расширением денежного хозяйства у Норейко стали пропадать друзья — люди близкие, доверенные, с которыми можно обсудить ту или иную животрепещущую проблему, бескорыстно помочь им или попросить помощи у них, даже не материальной, а просто моральной. Нет, они не умирали, не гибли в страшной капиталистической битве, они просто исчезали с горизонта. Подобно осенним сброшенным листьям улетели друзья Саши-студента, Саши-курсанта, Саши -молодого опера. Никто из его окружения по службе не попадал, и по определению не попадал, в круг норейкинских друзей. Начальство он считал хищниками, своих сотрудников — людьми мелкими и недостойными его дружбы, а только покровительства. Так полковник остался один на один со своей реальностью, со своим богатством, которое не могло с ним поговорить и ничего не могло ему посоветовать. Партнёры по бизнесу не могли заменить этих старых друзей, они, как и он сам, все акулы, заряженные на самовыживание и поглощение окружающих.
VI
Сунув телефон в портфель, Норейко задумался, а начальником какого отдела является этот майор Остапенко? В этом-то вся фишка! Именно в этом ключе необходимо выстраивать канву предстоящего разговора. А когда через полчаса ему сообщили, какую структуру возглавляет означенный майор, то мурашки пробежали по коже. Он, оказывается, начальник отдела по борьбе с незаконным оборотом одурманивающих средств. Ай-я-яй! А разве вообще бывают законные обороты одурманивающих средств? Неужели его Игорёк подсел на какую-то дрянь? И как он только это пропустил, не уследил за собственным сыном?!
Дежуривший у входа в районное отделение полиции прапорщик при виде решительно идущего, хорошо одетого и солидного человека попробовал было стать на пути, неизвестно зачем — то ли помочь, то ли выспросить о намерениях.
— Мне к майору Остапенко! — отчеканил Норейко, сразу вспомнив фамилию наглого майора.
— Второй этаж, комната двадцать один! — отчеканил прапорщик, не желая связываться с таким гостем.
Норейко будто ветер ворвался в комнату, а точнее в кабинет, где восседал майор Остапенко. Навстречу ему поднялся крепкий на вид человек лет сорока — сорока пяти в гражданском костюме, ещё не обтянутый жиром с подвижным взглядом. Видать, не заработал ещё себе на обеспеченную старость.
— Майор Остапенко?
— Он самый.
— Что за дела? Где Игорь? — зашумел Норейко.
— Значит, так. Не знаю, как у вас там, а у нас принято здороваться, — очень сухо и жёстко заговорил майор.
— Да я тебя сейчас! — замахнулся было полковник, но поперхнулся.
— Сядь! — уж совсем злобно рявкнул майор. — И слушай сюда. Сына твоего взяли с наркотой. Взяли с дозой не на одного, что на много лет потянет. Сам понимаешь, что ему грозит!
На этих словах Норейко смягчился, осёкся, а то он готов был едва ли не башку размозжить майору. В общем, по его практике общения с полицией, следовало решать дело незамедлительно, сразу и на месте. Пока ещё никто опомниться не успел и дело не завели.
— Лады, — согласился полковник, присаживаясь, а точнее, опускаясь на стул.
— Вот так-то лучше. Воды выпьешь? — сбавил обороты майор. — А может, тебе лучше водки налить? Короче, опера взяли твоего сына по наводке. Сожалею, но, наверное, не первый день работали по нему.
Испарина второй раз за день начала покрывать лоб полковника: что-то разладилось у него в доме, пошло всё сикось-накось. А ведь сынок странным стал последнее время — отлучки, ночные зависания за компьютером. Блин, да, деньги пропадали, он всё списывал на свою забывчивость, а дело-то, вероятно, крылось в ином!
— Насколько всё серьёзно? — проговорил он наконец.
— Да очень серьёзно.
— Вы знаете, где я работаю?
— Да всё знаю, наслышан, потому и позвонил. Впрочем, могу сейчас набрать номер моего начальника. Но в таком случае путь будет раза в два, а то и в три длиннее.
— Ну, майор, ну…
Вот хохол, ну и сволочь! Нет бы со своим собратом по-хорошему поговорить, так он сразу удавку стремится накинуть!
— Я для тебя дело хорошее делаю, — как-то буднично заговорил Остапенко. — Лучше предупреждать преступления, Александр Иванович, а если не получается — обрубать их на раннем этапе. Дальше — поздно будет. Согласны со мной?
Да ты ещё и поучать меня вознамерился, морда твоя поганая!
— Всё, пошли на улицу говорить. Где мой сын?
— Не беспокойтесь, товарищ полковник, — перешёл на вы майор Остапенко, — он у нас в обезьяннике. Если сильно захотите, получите его в целости и сохранности.
Они вышли из здания полиции, прошли на улицу в ближайший дворик, где было тихо и практически безлюдно. В отдалении на скамейке сидела бабушка с коляской, видимо, качала внука или внучку.
— Что вы от меня хотите? — с места спросил Норейко.
Майор достал свой мобильник. Включил на нём калькулятор и набрал цифру: 60 000.
— Это что? Баксы?
— Слушай, полковник, я в Европе живу. Это Европа.
— А не слипнется?
— У меня — нет. Ты что, не понимаешь, что твоего сына от десятки отмазываем? Его не на марихуане взяли, а конкретно на герыче! Тридцать секунд даю на размышление, а дальше встаю и ухожу. Обращайся к моему начальству, я буду обязан так или иначе ему доложить. У него последнее время какие-то мысли дочке квартиру купить на Таганке. Думаю, тогда в сотню-полторы не вложишься.
Застрелить бы этого гада, но тот вооружён. И для вящей убедительности Остапенко похлопал себя по боку, за которым на кожаном ремне явно висела кобура. Норейко в знак согласия качнул головой.
— Ну вот и прекрасно. Как у нас говорится? Утром — деньги, а вечером — стулья. Только надо это всё побыстрее сделать, я не могу его долго в обезьяннике держать, вопросы могут нехорошие возникнуть.
— Да, вот ещё что, если согласишься с моим предложением, — продолжил наглый майор, — ситуация была такая. Проводилась операция ФСБ по разработке наркокурьера. Полиция не была поставлена в известность. Поэтому произошёл сбой в работе, и мы, переговорив, тихо-мирно разошлись.
Через полтора часа возбуждённый Норейко вёз своего лоботряса домой. Тот сидел на заднем сиденье, сжавшись в комок, будто замерзающий зверек. Александр Иванович сначала готов был избить своё чадо, но потом почувствовал, что на это у него уже не хватает сил. Оба упорно молчали. Но, оказавшись дома в гостиной, полковник всё же собрался с силами и как следует заехал Игорьку — так, чтобы тот полетел аккурат на диван и не разбил себе голову о стену. Всё-таки отец, всё-таки навыки рукопашного боя сохранились. И должен же чувствовать этот щенок отцовскую силу!
— Ты что творишь, придурок, ты что творишь?! — дал волю голосу и чувствам Норейко старший.
Игорёк повернулся к нему лицом и как-то неловко стал загораживаться руками от обозлённого отца.
— Ты хоть знаешь, сколько бабла я отвалил, чтобы сдёрнуть тебя с тюремных нар?
— Я тебя об этом не просил, — прокрякал тот в ответ.
— Это ты сейчас так, гадёныш, говоришь. Тебе десятка минимум светила. Десятка строгача! Ты понимаешь это или нет?
Но тут и Норейко сник, снизил обороты и уселся на стул, выточенный из полинезийского красного дерева.
— Игорь, ну чего тебе ещё не хватает?
— Чего не хватает? — сын приподнялся на диване. — Свободы! Свободы! Вот что мне не хватает, па-па!
— Да нет нигде твоей свободы!
— Есть! Тебе это просто не понять! У тебя одно бабло в голове! Ты и со мной-то не разговариваешь, придёшь домой и всё трындишь о своих бабурах. Ты во что свою хату превратил?
Вот оказывается как! Он о делах государства говорил, а тот читал в его словах только денежные эквиваленты! Резко и жёстко Норейко схватил сына за руку, обнажил рубашку по локоть. Так и есть — следы от уколов.
— В общем так, сын, давай я тебя определю в самую лучшую клинику, чтобы ты избавился от этого зелья. Да, я виноват, наверное, мало общаемся. Работа заедает, но я ж за Родину, я о стране пекусь!
И, странно, он в этот момент как-то устыдился своего наигранного патриотического пафоса.
На следующий день после нехорошего разговора с женой полковник совершил очередную тайную операцию: вывез сына в наркологическую клинику. Вышел на специалиста, которого знал по службе и которому доверял. Он был не из огромной государственной клиники с известным названием, где из клиентов больше выкачивают деньги, нежели избавляют от пагубного пристрастия, а из мелкой, частной, существующей на пожертвования, но делающей реальное дело.
— Как зовут парня? — спросил приехавший на спецмашине человек средних лет с бородкой, внимательным взглядом и крепкими руками.
— Игорь.
— Прекрасно, меня — Игорь Сергеевич, значит, тёзка. Не волнуйтесь, Александр Иванович, сделаем всё как надо: и на ноги поставим, и мозги вправим. У нас, кстати, работает немало людей, сумевших преодолеть это пагубное пристрастие, они знают, как подойти к клиентам.
— Что я вам должен? — спросил полковник, машинально потянувшись к кошельку.
— Ничего. Мы будем вас информировать, как пойдёт лечение, а позже, когда минует критическая стадия, разрешим свидание.
— Как так ничего, такого не может быть!
— Может, собирайте необходимые вещи.
Приезжий нарколог Игорь Сергеевич оставил Норейко в недоумении: разве возможно такое в мире, где все покупается и продаётся? Разве такие бессребреники бывают? Или это шутка, которой он никогда не поверил бы, если бы не рекомендация надёжного человека, твёрдо сказавшего: если хочешь сына спасти — то только туда!
Игоря увезли, а Александр Иванович ещё долго ломал голову над тем, зачем сыну столь обеспеченного отца толкать на сторону какую-то дрянь, чтобы заработать гроши, ведь у него дома всего навалом — попроси, не откажут.
Но на фоне происходящего с Игорем вырисовывалась новая опасность. Эти подбирающиеся к ним нарики и торчки, люди ушлые, наверняка, пользуясь слабостью его сына, способные втереться в доверие, проникнуть к нему в квартиру и начать там шарить (если уже там не побывали!). Подобного развития событий никак нельзя было допустить, и цепочку следовало обрубить незамедлительно.
Александр Иванович бесповоротно решил нанести ответный удар отмщения по наркомафии, втянувшей его мальчика в свои сети. Майор Остапенко в ходе разговора назвал имя одного из барыг, с которым был связан его Игорёк. От него, очевидно, и поступало ему это зелье.
«Вот я какой дрянью занимаюсь вместо того, чтобы выполнять свои служебные обязанности! — в сердцах думал Норейко. — Копаюсь в самом настоящем человеческом дерьме».
В тот же день Норейко связался с Сухим и предложил встретиться в ресторане, который, чтобы исключить прослушку, контролировал он сам. Сухой согласился, но, как всегда, был осторожен. Поэтому разговор принял иносказательные формы.
— В общем так, Валерий Георгиевич, — обратился он к авторитету по имени-отчеству, как к уважаемому человеку. — Есть тут одна тема. Мастерские, вокруг которых у нас спор был, помнишь?
— Да у нас не только вокруг мастерских спор был.
— В данном случае речь идёт о них.
— И что?
— Я тебе готов их отдать.
Сухой молчал, курил, стряхивая пепел от сигареты не в пепельницу, а в скрученную кулёчком бумажку — привычка, которую, скорее всего, обрел давно, в те старые, ещё советские времена.
— За что такая честь? — скорчил он типа улыбки.
— Не всё я могу тянуть, что-то нужно и людям отцепить.
— Не бескорыстно же. В чём вопрос?
— Тут вот барыга один есть, — Норейко протянул ему написанный на бумажке адрес. Сухой скривился в улыбке. — Как-то поговорить бы с ним, чтобы молодёжь не втравливал в нехорошие дела. По-людски, по-человечески.
«По-человечески» было кодовым словом в их разговоре.
— Как знаешь, начальник. Его-то я совсем не знаю, но людей поспрошаю. Если как говоришь, попробую провести с ним воспитательную беседу.
С этими словами Сухой, опять выдавив из себя подобие улыбки, скомкал бумажку, сунул её в карман, встал и направился к выходу. Звонок от него не заставил долго ждать. Через два дня он позвонил Норейко и сообщил:
— Не вышло у нас, начальник, побеседовать с твоим корешем, вообще не вышло. Сказали, откинул он копыта от передозы.
— Жалко. Жалко парня, — ответил Норейко. — Ну да ладно, что поделаешь, такая у них судьба.
И был бы полковник не самим собой, если бы тут же не задумал встречную операцию, дабы отбить деньги у майора, дав негласное поручение своему сотруднику порыться в жизни и служебной деятельности Остапенко, чтобы понять, можно ли, если сложится, раскрутить его на предмет наличия коррупционных связей, компрометирующих его обстоятельств.
Но так вышло, что именно в данный момент треволнения ударили по здоровью Александра Ивановича. Как-то жабой защемило в груди, стиснуло, подскочило давление, чего отродясь с ним не бывало. Ну и родственнички: сын — наркоша, не уследила за пацаном, жена закатила истерику, хотя сама и виновата в этом. А от того, что он обрубил преступную цепочку, связывавшую Игорька с наркотой, не полегчало. Да и обрубил ли? У этой гидры много щупалец.
С работы вместо дома полковник направился к врачу в ведомственную поликлинику, где его незамедлительно отправили на обследование. Доктор Вениамин Аркадьевич — человек лет пятидесяти опытный терапевт-кардиолог, — щурясь, изучал анализы и результаты исследований. Норейко взглянул в глаза доктору.
— Доктор, что там?
— Что? — доктор уткнулся в экран компьютера, прежде чем что-то изречь. — Госпитализируем вас, Александр Иванович. Предынфарктное состояние. Не было бы хуже, ну да вы человек, судя по всему, мужественный.
— Слушайте, доктор! — буквально вцепился ему в рукав Норейко. — Как вас там?
— Вениамин Аркадьевич.
— Так вот, Вениамин Аркадьевич, сделай так, чтобы у меня его не было! Хорошо отблагодарю! У меня дел нерешённых по горло!
— Слушай ты, полковник! — посуровел доктор, освобождая рукав от Норейкиного захвата. — Здесь я командую. Или будешь делать так, как я тебе говорю, или пойдёшь отсюда делать свои дела, а завтра выедешь на катафалке. И дела твои никому не нужны будут!
Такая грубость со стороны доктора на секунду обожгла полковника, а потом ему стало страшно за себя, за всё то, что он создавал своими руками и своей головой. А ещё через какое-то время горько и обидно. Вот и доктор тоже — второй человек почему-то обращается к нему, властному и богатому, на ты и не питает никакого уважения.
— Воды можно? — как-то невразумительно пролепетал полковник.
— Да не вопрос! — отчеканил доктор, наливая ему в стакан и смягчаясь. — В общем так, Александр Иванович, на неделю как минимум. Идёте в приёмный покой, просите родных, чтобы привезли вам необходимые вещи. Родные у вас, надеюсь, есть? — как-то издевательски прозвучал вопрос доктора.
Словно у таких, как он, людей и родных быть не должно.
Когда за Норейко закрылась дверь врачебного кабинета, доктор Вениамин Аркадьевич вздохнул, глядя на свою медсестру.
— Вот такие у нас, Леночка, клиенты попадаются… Думает, если денег много, то ему море по колено. Всё можно. Нет, так не бывает, есть вещи, которые не покупаются ни за какие деньги.
Какими-то флюидами души док прочитал Норейкину сущность, понял его химеру, его богатство, жадность и оскоттгтвшуюся душу.
— Вы его… таких, как он, ненавидите?
— Нет, я его, таких, как он, жалею. Они — лишенцы, прошагали мимо чего-то важного в жизни и сами не заметили.
В красивой и светлой палате Александру Ивановичу было тесно и неуютно. Он в основном лежал и смотрел — в белый гладкий потолок, телевизор его не интересовал — там показывали всякую дрянь, книги читать не хотелось. Старые произведения русской классики он прочитал ещё в молодости, запрещённые книги — по долгу своей службы, а новые, сочинённые в основном многочисленными женщинами-самолитераторами, ему читать не хотелось по причине их внутренней пустоты, надуманности сюжетов. Ему хотелось с кем-то поговорить, но соседи по палатам или не могли говорить с ним по состоянию здоровья и нетраспортабельности, или же сторонились его как постояльца VIP-палаты.
На следующий день к нему пришла жена. Она принесла свежих фруктов — гранат, крупный виноград, мандарины, которые он любил с детства, орехи.
— Слушай, Алина, не носи мне ничего, у меня всё есть.
— Да я на машине, мне всё равно.
Они посидели, разговор явно не клеился. Норейко напряжённо думал, о чём бы спросить жену, но подходящие вопросы не приходили ему в голову.
— Что, Наташка не приехала? — наконец выдавил он из себя насчёт дочки.
— А у них там курсы моделирования.
— А-а.
Блин, вот дочь, не могла бросить свои сраные курсы и приехать к отцу, который почти что при смерти, в больницу. О сыне он не думал: тот сам в лечебнице, точно не придёт проведать отца. Вот, вырастил детишек себе на голову! «А если я отсюда больше не выйду?» — тревожно пронеслось у него в воспалённом мозгу.
Через две недели Александр Иванович ехал в своё загородное имение морально опустошённым. Ехал он нарочито медленно и безрадостно, в его членах чувствовалась слабость и рыхлость. По дороге его обгоняли простенькие иномарки и даже советские «жигули». Когда выруливал на дорогу к дачному посёлку, ещё одна крамольная мысль посетила его чело. Ему вдруг захотелось, чтобы хоть какой-то злоумышленник взял да и забрался к нему в дом и забрал эти чёртовы деньги. Ему и без них хватит на всю оставшуюся жизнь!
Но буквально тут же в голову пришла мысль противоположного свойства. А если бы такой злоумышленник нашёлся, забрался, очистил его закрома, то нужно было бы заявить о пропаже, наверняка его спросили бы, что украли, а дальше — откуда такое богатство. Стали бы выяснять, а ему следовало бы давать какие-то объяснения, подобно бедолаге экс-министру Ужасову, который и прикарманил-то с гулькин нос. И мысли Александра Ивановича тут же сконцентрировались на том, какую правдоподобную версию можно было бы предложить своим товарищам и прочим спрашивающим в случае кражи.
Между тем наступила осень, времена года менялись, что полковник давно перестал замечать, листья на деревьях пожелтели и осыпались. Скоро ему, Норейко, исполняется сорок шесть лет, а он дряхлеет.
Вот и конечная цель маршрута. И большой дом, и сад вокруг выглядели нетронутыми, те хитрые закладки, которые он применял на предмет несанкционированного проникновения, на месте, а значит, в его имение никто из злоумышленников не забирался. Даже ворам было до лампочки его богатство. Все системы наблюдения и сигнализации, камеры остались в полном порядке, коды и шифры действовали как надо. Александр Иванович открыл ворота, заехал в гараж.
Нехорошие мысли опять поползли чередой. Выйдя из машины, Александр Иванович замер. Вот эти все его так называемые бизнес-партнёры, они же, по сути, его враги, недоброжелатели. Подверженные лести как принципу своего существования, они в душе желают ему только зла. Если перевести на нормальный человеческий язык, говорят про себя: что б ты сдох, мразь человеческая! Да, примерно так они и говорят или что-то в этом роде. А вдруг некоторые ходят ещё и в церковь и ставят ему свечи за упокой? Скверные пожелания при накоплении некой критической массы начинают материализовываться. И не явилась ли его болезнь следствием того зла, которое у людей накопилось на него внешне здорового, в расцвете сил мужика? А что, если это только начало процесса, а со следующим ударом он просто вздрогнет параличом и обездвижится, а то и просто испустит дух свой — так что его лёгкая субстанция устремится на небеса? И вновь холодный пот прошиб Александра Ивановича.
Норейко немного постоял перед домом, прежде чем зайти внутрь — и там всё вроде бы также в порядке. Вскрыл свои залежи: они оказались в том состоянии, в каком оставил. Никто о них не пронюхал, никто не тронул. Полковник облегчённо вздохнул, и тут неожиданно заломила нога, чего раньше с ним не бывало. А ещё противно и не к месту зазвонил мобильник. На проводе оказался Палыч.
— Александр Иванович, как твоё самочувствие?
— Ничто нас в жизни, Виктор Павлович, не может вышибить из седла.
— Ну и хорошо, крепись. Новость не очень-то для тебя приятная. Ты фирму «Нога» помнишь?
— Что-то такое припоминаю, а в чём дело?
— Ты с ними работал? Так вот, они обратились к генеральному прозекьютору возбудить против тебя уголовное дело якобы в незаконном присвоении, а по сути, в вымогательстве пятнадцати тысяч долларов.
— Что им глотку заткнуть надо? Из-за такой чепухи…
— Да нет, думаю. Я почву зондировал, похоже, тут ты возвратом пятнашки не отделаешься. Что они хотят — не знаю, под тебя похоже, копают. Вспомни, не навредил ли ты кому.
Норейко сплюнул. Вот гады! Его не столько страшила сама небольшая сумма, которую он как-то положил в карман и даже не заметил, как возбуждение дела. А это уже хуже, а если к нему нагрянут с обыском? Иными словами, бабло нужно куда-то перебазировать. И как он это будет делать, он, человек по сути если не больной, то, во всяком случае, нездоровый. Никакому Егорке такое дело нельзя поручить. Он взял спортивную сумку с деньгами, попробовал её поднять и подержать на весу. Сумка оказалась такой увесисто тяжёлой, что у него заболела грудь. Бумага много весит и много значит в жизни. Ему одному такие грузы не переносить. Усиленно Норейко перебирал в голове всех более-менее надёжных людей, на кого можно положиться. Люди не подбирались — полная пустота! Что делать, как быть?
И тут в голову пришла простая, но верная мысль. Зачем прятать горы бумаги, если можно спрятать всего-навсего пару десятков документов, лежащих у него в рабочем сейфе. Но таких, которые ему в последующем, если он всё же лишится своей нынешней должности, дадут хорошую и денежную работу. Их и вынести, и спрятать не представит никакой сложности.
VII
Спустя месяц бойкий журналист Кирилл Подпевалов взахлёб рассказывал по новостному каналу: «Сегодня в Хамовническом суде города Москвы начались слушания по самому громкому за последние годы делу экс-полковника Норейко. В результате проведённых следственных действий на квартире и в его загородном доме было изъято огромное количество денежных средств, предметов роскоши и антиквариата. В частности, шестьдесят один и два десятых миллиона американских долларов, двадцать с половиной миллионов евро, четырнадцать миллионов швейцарских франков, двести девяносто семь миллионов рублей, другой наличности, драгоценностей и часов на сумму одиннадцать миллионов долларов, произведений искусства (картин) ещё на семнадцать миллионов долларов, оружия — на девять миллионов рублей. А также выяснилось, что Норейко владеет двадцатью четырьмя земельными участками рыночной стоимостью сорок один и четыре десятых миллиона рублей. То есть он, похоже, бьёт рекорд коррумпированности в стране. Сам экс-полковник объяснить происхождение такого богатства не смог, сообщив, что частью выиграл его в интернет-казино. Сегодня предполагается заслушать важных свидетелей по делу Норейко».
Хозяин люксовой камеры Лефортовского следственного изолятора Александр Иванович Норейко нехорошо выругался.
«Сволочуга, — подумал он про журналиста, — спишь и видишь эти несметные богатства. Продажная проститутка! Что дозволено Юпитеру, не дано быку. Но не видать тебе их как своих ушей!»
«Государственная счётно-прозекьюторная служба возбудила дело против экс-полковника, обвинив его в получении взятки в размере пятнадцати тысяч долларов от коммерческой фирмы „Нога“, — развивал тему уже диктор телеканала, — суммы, кажущейся незначительной в сравнении с обнаруженными средствами. Подобное несоответствие, как полагают сотрудники её главного следственного комитета, может свидетельствовать о том, что или полковник всегда получал взятки, или же он является хранителей чьих-то сокровищ — общака, как говорят в известной среде. Какого именно — пока не ясно. На сегодня новых обвинений в получении взяток в адрес полковника Норейко выдвинуто не было. Руководитель фирмы „Альбатрос“ Юрий Нечитайло, который значился последним в списке контактов полковника, сообщил, что мало знаком с ним, хотя когда-то они договаривались о встрече, тот однажды даже побывал у них в офисе, проверял документацию, но никакого криминала не обнаружил. Никаких денег полковнику они, естественно, не давали, а он ничего и не требовал. Известный в своих кругах предприниматель Валерий Сухорученков сообщил нашему каналу, что также, возможно, когда-то встречался с полковником, что его посещали сотрудники службы. Но они получили всю интересующую их информацию, произвели проверку, никакого нарушения законодательства не выявили».
— А вот это уже хорошо, — потёр руки Норейко, — нормальные люди, они не сдают. Да и сам я чисто работал. И вообще телевизионщики всё меньше меня называют экс-полковником, а всё больше просто полковником — хороший знак.
Он встал, потянулся и выключил надоевший ему телеящик, по которому смотрел передачи исключительно про себя самого. А пресса и особенно телевизионщики буквально вцепились в него, взахлёб передавая за репортажем репортаж про полковника. И кто только их спустил с цепи? А впрочем, они могли действовать и по своей инициативе, если им рассказывать больше не о чем. Им бы побольше жареных фатов, ведь нужно же народу чем-то затуманивать мозги!
Здесь, в лефортовской камере, ум Александра Ивановича неожиданно пробудился, просветлел. Он стал лучше себя чувствовать. Возможно, оттого, что ему уже не нужно было в режиме потогонной системы решать свои дела, а может, голова тоже требовала отдыха от кипучей деятельности. Да и следователи общались с ним подчёркнуто вежливо, не нервируя подследственного. Полковник опять легко переумножал трёхзначные и четырёхзначные цифры, расшифровывал игры судоку повышенной сложности, вспомнил стихи и поэмы ещё из школы. Словом, не давал себе скучать.
В ближайшее время у задержанного экс-полковника Норейко побывали два важных посетителя. Первым пришёл генерал. Виктор Павлович уселся на стуле, посмотрел в глаза бывшему подчинённому.
— Жадный ты стал, Саша.
«Делиться не хотел», — расшифровал его слова собеседник.
Генерал раскрыл было рот, но Норейко опередил его.
— Я на страну работал, препятствовал незаконному уводу денежных средств за рубеж.
— Меня из-за тебя с работы сдвигают. На пенсию.
— И это хорошо, Палыч. Уходи на пенсию, бросай ты эту канитель. Мы с тобой фонд откроем. Фонд помощи работникам правоохранительных органов, пострадавших в результате боевых действий, террористических атак, массовых беспорядков и стихийных бедствий. Льготы себе выбьем.
Виктор Павлович смолчал, что-то прикидывая в уме, а по пониманию Александра Ивановича, молчаливо соглашаясь с последовательностью его мыслей.
— Ты только посодействуй, чтобы меня надолго не сажали, а поскорее выпустили по УДО. А лучше в зале суда освободили. А ещё лучше и вовсе без суда. Я попросил своего адвоката подать встречный иск к фирме «Нога» по обвинению её руководства в административно-правовых нарушениях и в поставленном на широкую ногу взяткодательстве в целях воровства денег клиентов. Мало не покажется. У нас ведь даже во взяткодательстве двое виноваты — и кто даёт, и кто берет.
— Ой, и неугомонный ты.
— Всё, Палыч, давай будем фонд делать. И не говори больше ничего.
— Ну ладно, Саша, бывай, посмотрим, как оно сложится. Будем надеяться, что новых эпизодов в деле твоём не появится.
— Да, и деньги надо сохранить, фонд-то на какие шиши будем открывать?
Помимо этого, Норейко разрешили свидание с женой.
— Как ты тут? — поинтересовалась она, выражая готовность разрыдаться.
— А вот этого не нужно, — сказал он ей, — я здесь неплохо устроен. Территория, конечно, маловата, но ничего — выживаем. Алинка, я тебя люблю, — продолжал Норейко, — ты уж меня прости, что так вышло. Верь мне, меня оклеветали нехорошие люди. Наше дело правое, но уж очень неблагодарное. Сама знаешь, с каким типажом людей приходится иметь дело. Если б ты знала, сколько денег я сберёг для государства нашего, сколько со стороны кровососов пресёк попыток разворовать национальное достояние! И вот награда за всё. Мы, русские люди, патриоты, не можем не страдать за идею, за верность долгу. Многие её лучшие люди проходят через тюремные застенки.
Норейко опять погрузился в пафос, а под конец обнял свою жену, прижал её, и в результате нахлынувших волнений почувствовал, как скупая мужская слеза готова скатиться по его небритой щеке.
— Ты дождись меня, потерпи трошки, всё образуется, — прошептал на ухо жене Норейко, — я скоро выйду на свободу. Я буду чист как стерильное полотно. Уедем с тобой в Испанию, купим там красивый дом и будем жить чисто в своё удовольствие.
Один из норейкинских схронов остался нетронутым, хотя следаки и проявили высокий профессионализм. Он так упрятал свой НЗ, что они просто не смогли обнаружить. Правда есть один минус: случись что — никто из родственников его тоже не найдёт. И останется этот клад нетронутым, как сокровища Цезаря Спада. Да и бóльшую часть обнаруженных денег, верилось, он сумеет отстоять.
— Саша, — зашептала ему в ответ жена, — квартиру и дом я буду отстаивать, а вот с земельными участками придётся уступить.
— Да и чёрт с ними, нам хватит на всю оставшуюся жизнь. Вот награды мои не отдавай им.
— И картины я не отдам! Они всё равно в искусстве ничего не понимают.
— Не отдавай, моя дорогая! И поговори по душам с Игорем. Я виноват, я его упустил, не уделял должного внимания. Всё исправим!
Но тут Норейко задумался. Что-то он ещё не сделал важного. Ах да! Не всё же для себя, надо начать делиться, как-то поддержать хороших людей, помочь достойным.
— Алинка, я верю, что наш парень попал к добрым людям, они ему помогут, нам помогут. Сходи в клинику, поосмотрись, узнай, что им нужно. Я решил выделить им деньги на ремонт помещений, на оборудование, на транспорт. Десять… нет, двадцать пять миллионов рублей.
— Ого!
Москва, ноябрь 2019