По волне моей памяти

Вячеслав Килеса

​

Невиновные

Чувства и мысли

Сын

На этот раз я вос­тор­жест­вую. Я знаю, он счи­та­ет ме­ня слиз­ня­ком, не спо­соб­ным на по­ступ­ки. Что он ду­ма­ет те­перь? Чест­ное сло­во, мне на­пле­вать. По­то­му что пом­ню сле­зы сво­ей ма­те­ри, ког­да он ушёл, пом­ню тот день, ког­да од­нок­лас­сни­ки пи­са­ли со­чи­не­ние на те­му «Мой отец», а я пла­кал, уткнув­шись го­ло­вой в пар­ту, — се­ми­лет­ний маль­чик из не­пол­ной семьи. «Это — твой враг!» — учи­ла ме­ня мать. И ког­да он при­во­зил нам про­дук­ты, ре­мон­ти­ро­вал квар­ти­ру, да­вал день­ги или де­лал по­дар­ки на празд­ни­ки, она ни­ког­да не го­во­ри­ла «спа­си­бо». «Он ком­пен­си­ру­ет свою ви­ну», — объ­яс­ня­ла мать. И я не ис­пы­ты­вал бла­го­дар­нос­ти за маг­ни­то­фо­ны, ве­ло­си­пед и ги­та­ру, куп­лен­ные мне в де­вя­том клас­се, во­ди­тель­ские пра­ва, по­явив­ши­е­ся у ме­ня че­рез год, за школь­ную зо­ло­тую ме­даль и по­ступ­ле­ние в уни­вер­си­тет. И ког­да ма­ми­на под­ру­га Аня го­во­ри­ла, что ни­че­го из при­о­бре­тён­но­го для ме­ня нет у Ва­ле­ры, мо­е­го свод­но­го бра­та, я отве­чал: «У не­го есть отец!» И про­пус­кал ми­мо ушей Ани­ны сло­ва о том, что ма­мин ха­рак­тер не смог вы­дер­жать ни один из жив­ших у нас пос­ле от­ца муж­чин. Я до­га­ды­вал­ся, что ма­ми­на не­на­висть вы­зва­на страст­ной лю­бовью к от­цу, ко­то­рую про­нес­ла она че­рез свою ко­рот­кую жизнь, и что на фо­не от­ца осталь­ные муж­чи­ны ка­за­лись ей ни­что­жест­ва­ми.

Отец… Го­во­ри­ли, что я на не­го по­хож. И я не за­ме­тил, как стал этим гор­дить­ся. Мне нра­ви­лось слы­шать, с ка­ким ува­же­ни­ем го­во­рят об от­це в го­ро­де, нра­ви­лась его лёг­кая по­ход­ка и оба­я­тель­ная улыб­ка, нра­ви­лось по­кло­не­ние, ко­то­рым окру­жа­ли его жен­щи­ны. И ког­да пос­ле смер­ти ма­те­ри я, бро­сив­ший уни­вер­си­тет не­до­уч­ка, был устро­ен на фир­му «Ко­ме­та», где он ра­бо­тал ком­мер­чес­ким ди­рек­то­ром, я на­чал вос­хи­щать­ся его ин­тел­лек­том, вы­ру­чав­шим фир­му из без­на­дёж­ных хо­зяйст­вен­ных по­ло­же­ний.

Я был его сы­ном и жил в те­ни, от­бра­сы­ва­е­мой его име­нем. Я пом­нил об этом, ког­да ме­ня не на­ка­зы­ва­ли за ошиб­ки в ра­бо­те, ког­да один из не­мно­гих по­лу­чал пу­тёв­ки в при­над­ле­жа­щий фир­ме Дом от­ды­ха, ког­да, услы­шав мою фа­ми­лию, лю­ди на­чи­на­ли улы­бать­ся и спра­ши­вать, как де­ла у от­ца.

Я знал, что он ме­ня лю­бит. В труд­ных си­ту­а­ци­ях он по­яв­лял­ся ря­дом: ула­жи­вал, уго­ва­ри­вал, пла­тил, — и я по­лу­чал осво­бож­де­ние от ар­мии, но­вый пас­порт вза­мен уте­рян­но­го, древ­нюю, но ещё бодрую ма­ши­ну «Моск­вич». При ма­лей­шей прось­бе он вы­ни­мал ко­ше­лек и да­вал день­ги — иног­да по­след­ние. Я брал и пом­нил: «Это — твой враг!»

Осо­бен­но я за­ви­до­вал его успе­ху у жен­щин: чем он их при­вле­кал?! Лы­се­ю­щий оч­ка­рик с прос­ту­па­ю­щим жи­во­том — как мог­ла по­лю­бить та­ко­го Кла­ва, строй­ная, ка­ре­гла­зая кра­са­ви­ца, ра­бо­тав­шая глав­ным бух­гал­те­ром фир­мы «Се­ле­на»?! Их ро­ман, длив­ший­ся че­ты­ре го­да, изум­лял ог­нём чувств: ка­за­лось, он спо­со­бен рас­то­пить лед­ни­ки.

А вот с жёна­ми ему не вез­ло. Вна­ча­ле моя мать — да, её ис­те­рич­ный ха­рак­тер не вы­но­сил ни­кто! — по­том Га­ли­на, оба­я­тель­ная сам­ка, лег­ко от­кли­кав­ша­я­ся на при­зыв лю­бо­го, кто но­сит брю­ки. Ду­рак! Я слы­шал, как мать с на­смеш­кой рас­ска­зы­ва­ла Ане, что Га­ли­на из­ме­ня­ла мо­е­му от­цу да­же во вре­мя празд­но­ва­ния его дня рож­де­ния, по оче­ре­ди за­кры­ва­ясь с гос­тя­ми муж­ско­го по­ла в ван­ной ком­на­те. А он ни­че­го не знал, или де­лал вид, что не зна­ет. Аня го­во­ри­ла ма­ме, что от­ца удер­жи­ва­ет от раз­во­да мой свод­ный брат Ва­лер­ка, за­бо­там о ко­то­ром отец по­свя­щал всё сво­бод­ное вре­мя. Ин­те­рес­но, по­че­му не удер­жал его от раз­во­да я?!

Кла­ва те­перь моя. Кра­си­вая со­ро­ка­лет­няя жен­щи­на, ко­то­рой я вла­дею. Пом­ню его по­блед­нев­шее ли­цо, ког­да он за­стал ме­ня и Кла­ву в сво­ей по­сте­ли, и как, отвер­нув­шись, он мол­ча ухо­дил из квар­ти­ры. В его фи­гу­ре бы­ло что-то жал­кое, его ру­ки, всег­да та­кие силь­ные, тряс­лись, и я по­нял, что мой отец — поч­ти ста­рик, и по­чувст­во­вал тор­жест­во. Мо­ло­дость по­беж­да­ет всег­да! Толь­ко со­весть… Ни­че­го, это прой­дет.

Она

Я уви­де­ла его на встре­че ру­ко­во­дя­щих ра­бот­ни­ков на­ших фирм, услы­ша­ла вы­ступ­ле­ние и по­ра­зи­лась мас­тер­ст­ву из­ло­же­ния и ло­ги­ке ар­гу­мен­тов. В нём бы­ла не­по­нят­ная си­ла, то, что на­зы­ва­ют ха­риз­мой; к та­ким лю­дям не­льзя от­но­сит­ся рав­но­душ­но, их мож­но или лю­бить, или не­на­ви­деть. Его за­ин­те­ре­со­ван­ность мною по­ня­ла сра­зу, но пер­вые ме­ся­цы отве­ча­ла «нет» на пред­ло­же­ния о встре­че: у ме­ня хва­та­ло хло­пот с без­дель­ни­ком му­жем, счи­тав­шим сво­им ра­бо­чим мес­том крес­ло пе­ред те­ле­ви­зо­ром, и се­мик­лас­сни­цей доч­кой, обо­жав­шей па­поч­ку и раз­де­ляв­шей его мне­ние, что ма­ма, за­ня­тая на трёх ра­бо­тах, слиш­ком ред­ко бы­ва­ет до­ма. А по­том, в один ве­сен­ний день, я под­да­лась Во­ло­ди­ным уха­жи­ва­ни­ям, и на­чал­ся ро­ман, ко­то­рый и ро­ма­ном на­звать не­льзя: это на­по­ми­на­ло по­ток во­ды, хлы­нув­шей из-под под­ня­тых ство­рок пло­ти­ны! У ме­ня, как у каж­дой жен­щи­ны, мно­го не­до­стат­ков, в том чис­ле — со­бачья пре­дан­ность, и Во­ло­дя по­сте­пен­но стал для ме­ня единст­вен­ным в ми­ре, опо­рой и на­деж­дой. Оста­вив Га­ли­не двух­ком­нат­ную квар­ти­ру, Во­ло­дя на­нял ма­лень­кий до­мик в пе­ре­ул­ке Ло­ман­ный, став­ший его жиль­ём, а мо­им угол­ком счастья, и поч­ти че­ты­ре го­да мы плы­ли в этой лод­ке сквозь пе­ри­пе­тии бы­та к не­яс­ной, но пре­крас­ной це­ли. Де­нег не хва­та­ло — поч­ти всю зар­пла­ту Во­ло­дя от­да­вал Оль­ге и Га­ли­не, да и по­треб­нос­ти мо­ей Алё­ны быст­ро взрос­ле­ли, и мы на­ча­ли под­ра­ба­ты­вать в сво­бод­ное вре­мя, убе­див­шись — ког­да нас не­сколь­ко раз об­ма­ну­ли при рас­чёте, — что уме­ем ра­бо­тать, а не за­ра­ба­ты­вать. Во­ло­дя сме­ял­ся: «Не­льзя од­нов­ре­мен­но иметь счастье и день­ги», но для ме­ня день­ги зна­чи­ли мно­гое, я рас­стра­ива­лась и не­воль­но об­ви­ня­ла его, хо­тя и не вы­ска­зы­ва­ла вслух, по­ни­мая, что уме­ние мол­чать для жен­щи­ны важ­нее уме­ния го­во­рить. Во­ло­дя жил слиш­ком лег­ко и из всех со­сла­га­е­мых ми­ра при­ни­мал всерь­ёз толь­ко сво­их де­тей и мать, ста­ре­ю­щую в уют­ном до­ми­ке на окра­и­не Джан­коя. Я рас­по­ла­га­лась у Во­ло­ди на треть­ем мес­те: это под­чёр­ки­ва­лось и под­тверж­да­лось дейст­ви­я­ми. Вна­ча­ле это воз­му­ща­ло, по­том ста­ло без­раз­лич­ным. Во­ло­дя так и не по­нял, что жен­щи­на мо­жет прос­тить муж­чи­не всё, кро­ме не­вни­ма­тель­нос­ти.

«Боль­шая меч­та». Я на­зва­ла её так в дет­ст­ве, ког­да в те­ле­ви­зи­он­ном «Клу­бе ки­но­пу­те­шест­вен­ни­ков» уви­де­ла фильм, по­свя­щён­ный Гре­ции, — и по­яви­лось ощу­ще­ние, что ви­жу свою на­сто­я­щую ро­ди­ну. До­став са­мо­учи­тель, по­зна­ко­ми­лась с язы­ком, рас­прост­ра­нён­ном в Древ­нем ми­ре столь же об­шир­но, как сей­час ан­глий­ский. Эл­ла­да: ко­лы­бель ци­ви­ли­за­ции! Я уго­ва­ри­ва­ла Во­ло­дю уехать ту­да, за­ра­бо­тать де­нег на квар­ти­ру для нас и де­тей, но он хму­рил­ся и го­во­рил, что уез­жать на­до бы­ло рань­ше, в ста­ту­се по­ли­ти­чес­ких бе­жен­цев, а как ра­бо­чая си­ла сла­вя­не це­нят­ся де­шёво, да и от­но­ше­ние к ним плёвое. Глу­пый че­ло­век! Раз­ве на­ши пра­ви­те­ли, бес­со­вест­но об­ма­ны­ва­ю­щие и об­во­ро­вы­ва­ю­щие сво­их граж­дан, счи­та­ют нас людь­ми?!

Во­ло­дя был че­ло­ве­ком ре­ши­тель­ным и жёст­ким, а я обык­но­вен­ной жен­щи­ной, бо­я­щей­ся оди­но­чест­ва и всег­да зна­ю­щей, ку­да от­сту­пать в слу­чае не­уда­чи. Не­взи­рая на Во­ло­ди­ны прось­бы, я ни ра­зу не оста­лась но­че­вать в его квар­ти­ре, в ка­кое бы позд­нее вре­мя он ни про­во­жал ме­ня на трол­лей­бус, оста­нав­ли­вав­ший­ся воз­ле мо­е­го до­ма. Муж, да­же если о чём-то до­га­ды­вал­ся, вни­ма­ния на моё еже­ве­чер­нее от­сут­ст­вие не об­ра­щал, за­то дочь… Ка­кие скан­да­лы она мне за­ка­ты­ва­ла, по­ка не при­вык­ла — и эта при­выч­ка поз­же на­ча­ла ме­ня стра­шить.

Я зна­ла, что ког­да-ни­будь ста­ну Во­ло­ди­ной же­ной — и ве­ла се­бя со­от­вет­ст­вен­но. В гос­тях, на ка­ких-то ве­че­рин­ках и да­же ког­да он шёл в свою быв­шую квар­ти­ру на­ве­щать сы­на — я бы­ла ря­дом: тень, об­ре­чён­ная сле­до­вать за хо­зя­и­ном. Га­ли­на, пы­тав­ша­я­ся вна­ча­ле по­фыр­кать, пос­ле жёст­ких Во­ло­ди­ных фраз на­ча­ла при­ни­мать ме­ня по-родст­вен­но­му: мы при­но­си­ли день­ги, на ко­то­рые су­щест­во­ва­ла не толь­ко Га­ли­на с Ва­лер­кой, но и, по­до­зре­ваю, её по­клон­ни­ки. Вот толь­ко боль­но бы­ло смот­реть, как хму­рит­ся Во­ло­дя, гля­дя на оде­то­го в гряз­ную одеж­ду Ва­лер­ку и на вы­стро­ив­ши­е­ся на кух­не шта­бе­ля пу­с­тых конь­яч­ных бу­ты­лок.

Моё убеж­де­ние в том, что Во­ло­дя ба­лу­ет де­тей и быв­ших жён, я не вы­ска­зы­ва­ла: пусть учить­ся на сво­их ошиб­ках. И ког­да на день­ги, от­ло­жен­ные на по­куп­ку дуб­лён­ки, он по­ку­пал зим­нюю одеж­ду для Ва­лер­ки и Алёши, я толь­ко по­жи­ма­ла пле­ча­ми и под­шу­чи­ва­ла над ним, ког­да он в осен­ней курт­ке бе­жал по мо­ро­зу. Де­тям нуж­но да­вать не ры­бу, а удоч­ку, и учить ею поль­зо­вать­ся — толь­ко тог­да пе­ре­ста­ёшь быть ра­бом их по­треб­нос­тей.

Тот день, ког­да Во­ло­дя ска­зал, что воз­вра­ща­ет­ся в семью, к Ва­лер­ке, я си­де­ла, слу­шая его пра­виль­ные сло­ва о том, что он не мо­жет жить, зная, что ря­дом по­ги­ба­ет его сын, и нуж­но за­щи­тить его от вли­я­ния гу­ля­щей и спи­ва­ю­щей­ся ма­те­ри, смот­ре­ла на не­го и ду­ма­ла: ка­кой нуж­но быть ду­рой, что­бы по­ве­рить муж­чи­не, и как пра­ва бы­ла под­ру­га Лю­да, объ­яс­няв­шая, что жен­щи­на долж­на быть как кош­ка: при­вя­зы­вать­ся не к че­ло­ве­ку, а к до­му! «Ты сбра­сы­ва­ешь ме­ня, слов­но из­но­шен­ную одеж­ду?» — спро­си­ла, ста­ра­ясь не рас­пла­кать­ся. Он бор­мо­тал о том, что нуж­но по­до­ждать, ког­да под­рас­тет Ва­лер­ка, что я долж­на по­нять и прос­тить. Что ж, я по­ня­ла — но не прос­ти­ла!

А по­том на­ча­лись без­ум­ные дни, ког­да при­вы­ка­ла быть без не­го. Во­ло­дя за­нял в мо­ей жиз­ни та­кое об­шир­ное мес­то, что на­ча­ла бо­ять­ся, что не смо­гу пе­ре­плыть воз­ник­шее мо­ре пус­то­ты — и толь­ко на­ли­чие доч­ки спас­ло ме­ня от са­мо­убийст­ва. Уме­реть иног­да про­ще, чем жить.

Доч­ка и Гре­ция. Я об­ра­ти­лась мыс­ля­ми в да­лёкую стра­ну, по­звав­шую ме­ня, как ког­да-то по­звал из ми­ра по­всед­нев­нос­ти к ска­зоч­но­му ост­ро­ву бе­гу­щую по вол­нам Фре­зи Грант. За­няв де­нег, я вмес­те с ра­бо­тав­шей ран­нее в Гре­ции Ве­рой Ми­лю­ти­ной от­пра­ви­лась по не­ле­галь­но­му марш­ру­ту на крас­ном двух­э­таж­ном ав­то­бу­се в «обе­то­ван­ную зем­лю». И по­ня­ла, что под­ра­зу­ме­вал Дан­те, опи­сы­вая кру­ги ада.

Отец

Из дет­ско­го са­ди­ка его за­би­ра­ли в опре­де­лён­ный час, и я, от­кла­ды­вая де­ла, то­ро­пил­ся к «сво­е­му уг­лу» воз­ле пя­ти­э­таж­ки и смот­рел, как Оль­га или её мать ве­дут до­мой Алёшу, мо­е­го пер­вен­ца. Иног­да он что-то рас­ска­зы­вал, смеш­но раз­ма­хи­вая ру­чон­ка­ми, иног­да шёл на­су­пясь, чем-то не­до­воль­ный, и я рас­стра­ивал­ся и жа­лел, что не мо­гу ока­зать­ся ря­дом и по­мочь, по­то­му что все по­пыт­ки встреч с сы­ном пре­се­ка­лись Оль­гой злоб­ны­ми скан­да­ла­ми, сви­де­те­ля­ми и жерт­ва­ми ко­то­рых ока­зы­ва­лись не толь­ко за­ве­ду­ю­щая дет­са­дом, а поз­же и ди­рек­тор шко­лы, но и окру­жа­ю­щие. Ра­бо­та ин­спек­то­ром рай­о­но по­зво­ля­ла мо­ей быв­шей же­не от­го­ро­дить ме­ня от сы­на не­про­ни­ца­е­мым коль­цом, и раз­ре­ше­ние на сви­да­ния с сы­ном, вы­дан­ное гор­ис­пол­ко­мом, так и оста­лось не­ис­поль­зо­ван­ным.

Моя ви­на… Её груз да­вил на ме­ня, уве­ли­чи­ва­ясь с каж­дым про­жи­тым днём. Два маль­чи­ка, рас­ту­щие без от­ца. Две жен­щи­ны, по­ве­рив­шие мне на­столь­ко, что ро­ди­ли от ме­ня де­тей, и ещё од­на, по­шед­шая за мной, как за све­том ве­чер­ней звез­ды, и по­том ре­шив­шая, что спе­ши­ла на бо­лот­ный ого­нёк…

День раз­во­да с Оль­гой — са­мый счаст­ли­вый день в мо­ей жиз­ни. На­ша се­мей­ная жизнь на­по­ми­на­ла пы­точ­ный за­сте­нок, где Оль­га иг­ра­ла роль па­ла­ча, до­пра­ши­вая ме­ня, по­че­му я улыб­нул­ся этой жен­щи­не и о чём раз­го­ва­ри­вал с той. Она бы­ла уве­ре­на, что брач­ное сви­де­тельст­во пе­ре­да­ло ме­ня в пол­ную её собст­вен­ность и толь­ко ей долж­но быть ад­ре­со­ва­но моё круг­ло­су­точ­ное вни­ма­ние. И если пер­вые ме­ся­цы пос­ле свадьбы я ещё ста­рал­ся по­та­кать Оль­ги­ным при­хо­тям, то по­том, ока­зав­шись без дру­зей и прав на лич­ную тай­ну, по­нял, что нуж­но или бе­жать, или вя­зать пет­лю на ве­рёв­ке. Лю­бовь, пе­рех­лё­с­ты­ва­ю­щая че­рез край, как шам­пан­ское, остав­ля­ет в ито­ге пус­то­ту.

Га­ли­на… Я же­нил­ся на ней в ми­ну­ту безыс­ход­нос­ти и тос­ки, ког­да всё оди­на­ко­во без­раз­лич­но и жизнь ни­чем не от­ли­ча­ет­ся от смер­ти. Тог­да по­ка­за­лось, что лас­ки кра­си­вой жен­щи­ны спо­соб­ны вы­вес­ти из ту­пи­ка, и ка­кое-то вре­мя так и бы­ло, по­ка не вы­яс­ни­лось, что вмес­то од­но­го уров­ня ин­фер­но пе­ре­шел на но­вый. Не­по­средст­вен­ная и люб­ве­обиль­ная Га­ли­на от­но­си­лась к муж­чи­нам как к ла­ком­ст­вам, ко­то­рые не­об­хо­ди­мо пе­реп­ро­бо­вать, а се­мей­ная жизнь бы­ла для неё чем-то вро­де дет­ской иг­ры в кук­лы: не по­лу­чи­лось — нач­нём с на­ча­ла или по­про­бу­ем ина­че! Ре­бёнок, по­се­лив­ший­ся в трид­ца­ти­лет­нем те­ле и не по­ни­ма­ю­щий, чем не­до­воль­ны взрос­лые.

Вы­хо­дя­щее за рам­ки обыч­но­го ка­жет­ся лю­дям уродст­вом, и я не удив­лял­ся, слу­шая гнев­ные фи­лип­пи­ки зна­ко­мых в ад­рес мо­их суп­руг, ста­ра­ясь та­кие раз­го­во­ры не под­дер­жи­вать. Я по­ни­мал, как без­за­щит­ны пе­ред об­сто­я­тельст­ва­ми жи­ву­щие на экстри­ме, и ког­да од­наж­ды ночью мне по­зво­ни­ли из ми­ли­ции и со­об­щи­ли, что най­де­но те­ло уби­той Оль­ги, я вмес­те с ужа­сом по­чувст­во­вал, что ждал по­доб­но­го из­вес­тия. Кто, кро­ме Оль­ги, мог ре­шить­ся воз­вра­щать­ся до­мой пос­ле за­ня­тий в ве­чер­ней шко­лы, где Оль­га под­ра­ба­ты­ва­ла, не марш­рут­ным так­си, а пеш­ком глу­хи­ми пе­ре­ул­ка­ми?!

По­хо­ро­ны Оль­ги, ста­ра­ю­щий­ся не пла­кать де­вят­над­ца­ти­лет­ний Алёша, бро­са­ю­щая, слов­но кам­ни, не­на­ви­дя­щие взгля­ды Ве­ра Сер­ге­ев­на, Оль­ги­на мать… Сла­ва бо­гу, у Ве­ры Сер­ге­ев­ны хва­ти­ло ума не толь­ко по­се­лить­ся вмес­те с Алёшей, что­бы го­то­вить ему еду и об­сти­ры­вать, но и не про­ти­вить­ся мо­ей за­бо­те о сы­не.

Моя ви­на… Воз­мож­но, если бы я да­вал Оль­ге боль­ше де­нег, она не за­ня­лась под­ра­бот­кой и оста­лась жи­ва?! Мысль об этом му­чи­ла и угне­та­ла: ка­за­лось, я дол­жен что-то сде­лать, хо­тя бы для спи­ва­ю­щей­ся Га­ли­ны, этой глу­пой и раз­ба­ло­ван­ной де­воч­ки, стре­мя­щей­ся за­крыть­ся ал­ко­го­лем и вни­ма­ни­ем ка­ва­ле­ров от жес­то­ких ре­а­лий ми­ра. «Ты по­ни­ма­ешь, что я гиб­ну? — твер­ди­ла она. — Ты дол­жен вер­нуть­ся, ина­че я и Ва­лер­ка бу­дем на тво­ей со­вес­ти». Как это лег­ко: от­дать свою судь­бу мне, осы­пая за это упрёка­ми! Раз­ва­лить­ся на ру­ках мо­их дейст­вий, за­став­ляя нес­ти се­бя по чуж­дой мне до­ро­ге. Но Ва­лер­ка…

Кла­ва — моя лю­бовь, моя по­ло­ви­на. Я бла­го­да­рил судь­бу за то, что встре­тил по­хо­жую на ме­ня жен­щи­ну: ду­ма­ю­щую и по­ни­ма­ю­щую. «По­до­жди, по­ка под­рас­тёт Ва­лер­ка», — про­сил я. Три-че­ты­ре го­да — не­уже­ли это так мно­го, ког­да впе­ре­ди це­лая жизнь? Ведь жда­ли ког­да-то тех, кто ушёл на вой­ну.

Ког­да Кла­ва на­ча­ла ме­ня из­бе­гать, ре­шил, что это — оскор­блён­ное са­мо­лю­бие, осо­бен­но ког­да узнал о Гре­ции. Она едет ту­да, что­бы за­ра­бо­тать на квар­ти­ру се­бе и доч­ке — что мо­жет быть без­ум­нее?! «Если хо­чешь рас­сме­шить Бо­га, рас­ска­жи ему о сво­их пла­нах», — го­во­рил я Кла­ве, слы­ша в от­вет: «Пов­то­ри эту фра­зу се­бе». Спо­рить с жен­щи­ной — всё рав­но, что об­щать­ся с зер­ка­лом: твои ар­гу­мен­ты, от­ра­зив­шись, уда­рят по те­бе же.

Я был уве­рен в Кла­ве, как в са­мом се­бе. На­ив­ный че­ло­век, во­зо­мнив­ший, что на­ри­со­ван­ное изо­бра­же­ние не от­ли­ча­ет­ся от на­сто­я­ще­го, и те­перь усми­ря­ю­щий боль сло­ва­ми Се­не­ки: «Луч­шее средст­во от оби­ды — про­ще­ние».

Мыс­ли и чувст­ва

Сын

Ма­ма, ма­моч­ка, как те­бя не хва­та­ет! Иног­да снит­ся, как уми­ра­ешь ты под уда­ра­ми ног и ку­ла­ков хмель­ных от вод­ки и без­на­ка­зан­нос­ти под­рост­ков, как кри­чишь, ста­ра­ясь убе­жать, а те­бя сно­ва швы­ря­ют на тро­туар и бьют, бьют, — я про­сы­па­юсь, и то­же кри­чу и пла­чу… Мо­жет быть, сре­ди этой тол­пы бы­ли и те, ко­го ты учи­ла? Мои сверст­ни­ки, моё по­ко­ле­ние…

Твоя смерть оста­лась не ото­мщён­ной: уго­лов­ное де­ло бы­ло по­ти­хонь­ку за­кры­то, по­то­му что жи­те­ли со­сед­них до­мов, где про­хо­ди­ло из­би­е­ние, ни­ко­го не опо­зна­ли. Я по­ни­маю: им то­же слу­ча­ет­ся воз­вра­щать­ся до­мой ночью. А пра­во­ох­ра­ни­тель­ные ор­га­ны, не пра­во охра­ня­ю­щие… Отец со вздо­хом ска­зал: «При со­вет­ской влас­ти бы­ла ми­ли­ция, их сме­ни­ли мен­ты, по­том по­яви­лись му­со­ра».

Не да­ёт по­коя мысль: по­че­му, ког­да уби­ва­ли ма­му, ни­кто не вме­шал­ся, бро­сив­шись из квар­тир на её кри­ки? А вы­шел бы я, зная, что мо­гут убить? На­вер­но, нет. По­то­му что ма­мы уже нет, Кла­ва — в Гре­ции, осталь­ные мне без­раз­лич­ны.

Се­год­ня опять пе­ре­да­вал по мо­биль­но­му те­ле­фо­ну со­об­ще­ние Кла­ве, ждал от­вет, ра­до­вал­ся, его чи­тая. Обе­ща­ет, что при­едет в сле­ду­ю­щем го­ду, вес­ной. Пол­то­ра ме­ся­ца, как она вер­ну­лась в Гре­цию, а ка­жет­ся, что про­шла веч­ность.

Стран­ная лю­бовь, на­чав­ша­я­ся с под­смат­ри­ва­ния за про­гул­ка­ми Кла­вы и от­ца, их по­це­лу­я­ми, бе­реж­ны­ми ка­са­ния рук. Я ощу­щал се­бя ры­ца­рем из сред­не­ве­ко­во­го Про­ван­са, влюб­лён­ным в Да­му серд­ца. Ког­да чи­тал о та­кой люб­ви в кни­гах, она ка­за­лась смеш­ной и на­ив­ной: как у Дон-Ки­хо­та к Дуль­ци­нее То­бос­ской. Как мож­но лю­бить жен­щи­ну, зная, что ни­ког­да не кос­нёшь­ся её одежд и она на­всег­да бу­дет чьей-то же­ной?! А сей­час… Бро­дя по ули­цам, поч­ти еже­ми­нут­но вспо­ми­нал Кла­ви­ны сло­ва, её по­ход­ку, гла­за, си­яв­шие так, слов­но в них по­се­ли­лось солн­це…

Пом­ню свою ра­дость, ког­да узнал о рас­ста­ва­нии от­ца и Кла­вы. Ни на что не на­де­ясь, при­гла­сил Кла­ву в те­атр, по­том в ка­фе. К мо­е­му удив­ле­нию, она при­шла: по­дав­лен­ная, груст­ная, ста­ра­ю­ща­я­ся это­го не по­ка­зы­вать. На­вер­ное, для неё я был умень­шен­ной ко­пи­ей от­ца, по­это­му и всмат­ри­ва­лась в ме­ня, слов­но на­де­ясь его об­на­ру­жить, — и разо­ча­ро­ван­но опус­ка­ла го­ло­ву. «Бу­дет и на мо­ей ули­це празд­ник!» — твер­дил я, ста­ра­ясь окру­жить Кла­ву вни­ма­ни­ем. Я да­же на­чал изу­чать с ней гре­чес­кий язык, одоб­ряя её по­езд­ку в Гре­цию. Ку­да угод­но, лишь бы по­даль­ше от от­ца, по­ка он не спо­хва­тил­ся и не по­звал Кла­ву об­рат­но!

Я про­во­жал её на ав­то­бус, сле­ду­ю­щий че­рез Прид­нест­ровье и Мол­да­вию в Гре­цию, и тог­да, про­ща­ясь, она впер­вые ме­ня по­це­ло­ва­ла — ме­ня, а не от­ца в мо­ём об­ли­ке! Ощу­ще­ние её губ оста­лось во мне на­дол­го, а по­ка что я еже­днев­но по­сы­лал ей со­об­ще­ния на мо­биль­ник, тра­тя на это поч­ти всю зар­пла­ту. Там, в чу­жом краю, кто-то дол­жен быть с ней ря­дом, хо­тя бы в те­ле­фон­ной свя­зи, она долж­на знать, что не все о ней за­бы­ли и её ждут.

Отец о Кла­ве, если и вспо­ми­нал, не го­во­рил ни­че­го. Он счи­тал Кла­ви­но пу­те­шест­вие в Гре­цию за­ско­ком не­здо­ро­во­го во­об­ра­же­ния и был уве­рен, что, на­ткнув­шись на ост­рые уг­лы ре­аль­нос­ти, Кла­ва вско­ре вер­нёт­ся: с опу­щен­ной го­ло­вой и бе­га­ю­щи­ми от сты­да гла­за­ми. Он со­всем не раз­би­рал­ся в жен­щи­нах!

Его «по­ход в семью», как я и ду­мал, за­кон­чил­ся не­уда­чей: при­сми­рев­шая на па­ру ме­ся­цев Га­ли­на, на­вёр­сты­вая упу­щен­ное, ри­ну­лась в раз­гул с та­кой си­лой, что отец не вы­дер­жал и сбе­жал: пос­ле то­го — я слу­чай­но узнал у Ва­лер­ки, — как один из по­клон­ни­ков его пья­ной ма­мы, преж­де чем за­лезть с ней в кой­ку, ос­но­ва­тель­но от­ца по­ко­ло­тил. Ни­че­го не по­лу­чи­лось у от­ца из по­пыт­ки за­брать Ва­лер­ку в су­деб­ном по­ряд­ке: ос­но­вы­ва­ясь на по­ло­жи­тель­ной ха­рак­те­рис­ти­ке с ме­с­та ра­бо­ты — Га­ли­на ра­бо­та­ла сек­ре­та­рем у круп­но­го ком­мер­сан­та, — суд при­нял сто­ро­ну ма­те­ри.

За­няв де­нег, отец ку­пил двух­ком­нат­ную хру­щёв­ку, и те­перь я час­то но­че­вал у не­го, сра­зу по­лу­чив клю­чи от квар­ти­ры. Ба­буш­ка Ве­ра от­ли­ча­лась за­нудст­вом, и ког­да я за­ва­ли­вал до­мой с ку­чей при­яте­лей и сет­кой бу­ты­лок, вос­при­ни­ма­ла это как ми­ро­вую ка­та­стро­фу, вы­кри­ки­вая по­том: «Как не стыд­но: что ска­жут со­се­ди?!" Да всем на всех на­пле­вать: по­ра бы по­нять! Отец к мо­ей «рас­сла­бу­хе» от­но­сил­ся спо­кой­но, го­во­ря, что каж­до­му нуж­но иног­да уй­ти от ре­аль­нос­ти.

Кла­ва при­еха­ла в де­каб­ре, под Но­вый год: я ра­до­вал­ся, как ще­нок, на­шед­ший хо­зя­и­на. По­се­ли­лась Кла­ва у от­ца, в «мо­ей» ком­на­те, по­то­му что деть­ся ей бы­ло не­ку­да: её быв­ший муж раз­вёл­ся с Кла­вой че­рез по­лго­да пос­ле рас­ста­ва­ния, ука­зав при­чи­ной раз­во­да: «Же­на бро­си­ла семью и скры­лась в не­из­вест­ном на­прав­ле­нии», и же­нил­ся за­но­во. В су­де он, ко­неч­но, не го­во­рил, что Кла­ва еже­ме­сяч­но пе­ре­да­ва­ла ему и Алёне по­ло­ви­ну за­ра­ба­ты­ва­е­мых де­нег! Алё­на пос­ле окон­ча­ния шко­лы устро­и­лась граж­дан­ской же­ной у ка­ко­го-то бар­ме­на и за­бо­ти­лась лишь о том, как вы­жать из ма­те­ри по­боль­ше дол­ла­ров.

Отец вос­при­нял Кла­вин при­езд с удов­летво­ре­ни­ем. «На­де­юсь, ты по­ня­ла, что хва­тит ва­лять ду­ра­ка и по­ра воз­вра­щать­ся», — го­во­рил он, дер­жась с Кла­вой так, слов­но ни­че­го не про­изо­шло и не он от­прав­лял её два го­да на­зад к че­ты­рем сто­ро­нам го­ри­зон­та. Её хо­лод­ность и рав­но­ду­шие отец вос­при­нял как вре­мен­ное яв­ле­ние, не до­га­ды­ва­ясь, что всю свою неж­ность Кла­ва да­ри­ла мне, пов­то­ряя, что я единст­вен­ное, что оста­лось от про­ш­ло­го. Я по­ни­мал, что здесь не столь­ко лю­бовь, сколь­ко бла­го­дар­ность, но мне бы­ло до­ста­точ­но. Отец, чья сле­по­та по­хо­ди­ла на ос­ли­ное упрям­ст­во… Если бы он не за­стал нас в по­сте­ли, то про­дол­жал бы счи­тать Кла­ву сво­ей Эв­ри­ди­кой.

Че­рез не­де­лю пос­ле Но­во­го го­да я и Алё­на вновь про­во­жа­ли Кла­ву в Гре­цию. Отец был с на­ми: спо­кой­ный, не­мно­го от­стра­нён­ный, о чём-то ду­ма­ю­щий. Ку­пил Кла­ве в до­ро­гу еду, за­пи­сал её поч­то­вый ад­рес, чмок­нул на про­щанье в щёч­ку. Он вёл се­бя так, слов­но ни­че­го не слу­чи­лось. Мо­жет быть, так и бы­ло?!

Отец

Звёзд­ное не­бо — ка­кое ог­ром­ное! Гля­дя в его глу­би­ну, ощу­ща­ешь ме­лоч­ность че­ло­ве­чес­ких устрем­ле­ний, тще­ту по­всед­нев­ной су­е­ты. На­еди­не с не­бом смеш­но счи­тать свои стра­да­ния ми­ро­вой скорбью. Я не пер­вый и не по­след­ний, ко­му не по­вез­ло в жиз­ни, и ос­та­ёт­ся прой­ти свой путь на зем­ле с до­сто­инст­вом и бла­го­дар­ностью, по­то­му что всё-та­ки ты су­щест­ву­ешь, а это и есть глав­ное счастье.

Не­льзя дваж­ды вой­ти в од­ну во­ду… Если не уме­ешь быть чес­тен с дру­ги­ми, будь чес­тен с со­бой… Кла­ва по­те­ря­на — по мо­ей ви­не. «Там, где был ты, сей­час зо­ла, и не на­до, что­бы вновь что-то рос­ло», — её сло­ва пе­ред отъ­ез­дом. Кто кри­чит, тот пло­хо слы­шит. Я ста­рал­ся мол­чать. Тог­да я и по­зна­ко­мил­ся с ноч­ны­ми звёз­да­ми.

На­пи­сал Кла­ве пись­мо: на­вер­ное, ото­шлю. Ког­да раз­ма­зал боль на бу­ма­ге, ста­ло лег­че ды­шать. Жу­равль с пе­ре­би­тым кры­лом, пы­та­ю­щий­ся взле­теть.

Вы­ход из без­вы­ход­но­го по­ло­же­ния там же, где вход. Вер­нём­ся к то­му, кем был ког­да-то, и вспом­ним, что оста­лись обя­зан­нос­ти пе­ред деть­ми, ма­мой, пе­ред те­ми, кто ве­рит мо­ей де­ло­вой ини­ци­а­ти­ве и ищет во мне опо­ру в труд­ных слу­ча­ях. По­плав­ки, удер­жи­ва­ю­щие нас на по­верх­нос­ти жиз­ни.

Это — судь­ба. За всё на­до пла­тить, и при­шёл мой че­рёд. Всё про­хо­дит: веч­но толь­ко ожи­да­ние.

Она

Кро­ме двух фак­то­ров, по­буж­да­ю­щих че­ло­ве­ка к дейст­вию — же­ла­ние при­о­брес­ти и страх по­те­рять, — есть ещё фак­тор глу­пос­ти, за­став­ля­ю­щий ша­гать там, где нуж­но сто­ять. Если бы не Ве­ра Ми­лю­ти­на, я не вы­жи­ла в этой жал­кой стра­не, ког­да-то де­лав­шей ис­то­рию, а сей­час прос­то в ней су­щест­ву­ю­щей. Ци­ви­ли­за­ция аг­ра­ри­ев с ог­ром­ным ра­ко­вым на­рос­том под на­зва­ни­ем «Афи­ны».

От ра­бо­ты на план­та­ци­ях цит­ру­со­вых, ку­да со­би­рал­ся на­пра­вить ме­ня Со­вет (здеш­ний не­ле­галь­ный центр за­ня­тос­ти), Ве­ра ме­ня от­го­во­ри­ла, объ­яс­нив, что я со сво­им здо­ровь­ем про­тя­ну там но­ги че­рез по­лго­да. Не­сколь­ко ме­ся­цев ра­бо­та­ла у фер­ме­ра, уха­жи­вая за свинь­я­ми, ко­за­ми и ку­ра­ми. Но­че­ва­ла в са­рае, на де­ре­вян­ном топ­ча­не; спать уда­ва­лось не бо­лее пя­ти ча­сов. Впро­чем, вся семья фер­ме­ра ра­бо­та­ла на из­нос, от­ды­хая толь­ко по вос­кре­сень­ям. Днём ели ма­ло, за­то ве­че­ром по­жи­ра­ли го­ры мя­са, на­ра­щи­вая вну­ши­тель­ные жи­во­ты. Книг здесь не чи­та­ют. Жен­щи­ны за­ва­ли­ва­ют се­бя на­ря­да­ми, муж­чи­ны со­рев­ну­ют­ся по­куп­ка­ми ма­шин. Лю­ди, шум­но жи­ву­щие для внеш­ней це­ли.

По­зна­ко­ми­лась с та­ки­ми же, как я, эмиг­ран­та­ми: в ос­нов­ном это укра­ин­ки. Каж­дая меч­та­ет о «зе­лё­ной кар­точ­ке», да­ю­щей не­ко­то­рые граж­дан­ские пра­ва и по­зво­ля­ю­щей тре­бо­вать зар­пла­ту по­боль­ше: в ста­ту­се не­ле­га­лов мы по­лу­ча­ем треть по­ло­жен­но­го. Мно­гие име­ют лю­бов­ни­ка: обыч­но это хо­зя­ин. Лю­бов­ник — га­ран­тия от про­из­во­ла, в том чис­ле фи­нан­со­во­го: де­воч­ки рас­ска­зы­ва­ли о слу­ча­ях, ког­да день­ги не вы­пла­чи­ва­ли или от­да­ва­ли час­тич­но.

Ве­ра Ми­лю­ти­на уеха­ла на ра­бо­ту в Афи­ны: уха­жи­вать за се­ми­де­ся­ти­лет­ней ста­ру­хой. Это счи­та­ет­ся уда­чей.

Пос­ле фер­ме­ра — ус­та­ла от до­мо­га­тельств его бра­та — ра­бо­та­ла в гос­ти­ни­це на па­ру с Ка­тей Свет­лиц­кой. Об­слу­жи­ва­ли сто двад­цать но­ме­ров, но­чуя в од­ном из под­валь­ных по­ме­ще­ний: без туа­ле­та, за­то с кры­са­ми. Ус­та­ва­ли так, что ве­че­ром с тру­дом до­би­ра­лись до кро­ва­тей. Впро­чем, пла­ти­ли хо­ро­шо, и если бы не рас­пус­кав­шая ру­ки voikokupa (хо­зяй­ка), я бы там оста­лась.

Алёша… Поч­ти каж­дый день он зво­нил или по­сы­лал со­об­ще­ния на мой мо­биль­ник. Ока­зы­ва­ет­ся, кро­ме лас­ко­вых слов, Алёша уме­ет да­вать дель­ные со­ве­ты, шу­тить, смеш­но рас­ска­зы­вая об остав­ших­ся в Кры­му зна­ко­мых. Об от­це не упо­ми­нал, я не спра­ши­ва­ла. До­ста­точ­но то­го, что по Во­ло­ди­ной ви­не я по­па­ла в эту стра­ну, и те­перь я упо­треб­ля­ла его имя в тех слу­ча­ях, ког­да при­ня­то ру­гать­ся ма­том. По­том это на­стро­е­ние ушло, и я о Во­ло­де за­бы­ла: как о тряпье, упав­шем по до­ро­ге с под­во­ды.

Оди­но­чест­во ду­ха го­раз­до страш­нее оди­но­чест­ва те­ла, ко­то­рое мож­но на­сы­тить ка­ким-то эр­за­цем, тог­да как ду­ша при­зна­ёт толь­ко под­лин­ник. Ког­да-то, в дру­гой жиз­ни, я хо­ди­ла в те­атр, бе­га­ла на кон­цер­ты сим­фо­ни­чес­кой му­зы­ки. Ин­те­рес­но, мож­но ли, ме­ся­ца­ми вы­чи­щая чу­жие уни­та­зы и уби­рая бле­во­ти­ну, остать­ся вос­тор­жен­ным по­чи­та­те­лем Чай­ков­ско­го?!

Од­на из не­мно­гих здеш­них ра­дос­тей — рeno (вы­ход­ной). Со­би­ра­ем­ся в ка­фе «Ой­ку­ме­на» у Та­ма­ры Ма­с­ло­вой: за не­бо­га­тым сто­лом с мест­ным ви­ном, об­ме­ни­ва­ем­ся но­вос­тя­ми, рас­ска­зы­ва­ем о се­бе, сме­ём­ся, пла­чем, меч­та­ем о бу­ду­щем. Здесь я, быв­шая ком­со­мол­ка и ате­ист­ка, на­учи­лась мо­лить­ся.

Та­ма­ра ро­дом с Хер­сон­ских кра­ев, где её ждут муж-ин­ва­лид и трое де­тей, ютясь вмес­те с семь­ёй муж­ни­ной сест­ры в ма­лень­ком до­ми­ке. В Гре­ции Та­ма­ра шес­той год, вот-вот долж­на на­со­би­рать де­нег на квар­ти­ру. «Я её иног­да во сне ви­жу: прос­тор­ную, свет­лую, с тре­мя ком­на­та­ми», — рас­ска­зы­ва­ет нам.

В ка­фе Та­ма­ра за­ме­ня­ет двух слу­жа­нок, ра­бо­тая с пя­ти ут­ра до ча­са но­чи. Спит с хо­зя­и­ном ка­фе — жир­ным во­ню­чим гре­ком, — бла­го­да­ря че­му име­ет от­дель­ное по­ме­ще­ние для ноч­ле­га и не­боль­шую при­бав­ку к зар­пла­те. Та­ма­ра как ста­ро­жил учит нас эмиг­рант­ской муд­рос­ти. «За­кры­тый рот по­мо­га­ет со­хра­нить зу­бы», — это я усво­и­ла от неё.

Ка­ни­ку­лы в Кры­му ока­за­лись гос­пи­та­лем, ле­чив­шим ме­ня от про­ш­ло­го. Быв­ший муж с бе­га­ю­щи­ми гла­за­ми и ви­но­ва­той улыб­кой, са­мо­до­воль­ный Во­ло­дя, так и не по­няв­ший, что был не Пиг­ма­ли­о­ном, а Фран­кен­штей­ном, дочь со сме­той пред­сто­я­щей свадьбы и по­сле­ду­ю­ще­го кру­и­за, зна­ко­мые, за­вист­ли­во спра­ши­ва­ю­щие: «Сколь­ко при­вез­ла?» Да­же Алёша… Что ж, я лег­ла с ним в по­стель.

Са­мое пе­чаль­ное: ког­да осенью сжи­га­ют листья и в ян­ва­ре вы­бра­сы­ва­ют но­во­год­ние ёл­ки. Та­кой вы­бро­шен­ной ёл­кой я воз­вра­ща­лась в Гре­цию, где ме­ня ожи­да­ли по­ис­ки но­вой ра­бо­ты и эмиг­рант­ское брат­ст­во. Жизнь на ни­чей­ной по­ло­се, в зо­не от­ча­я­ния. Меч­та юнос­ти, обе­ща­ю­щая стать кош­ма­ром ста­рос­ти.

ПИСЬ­МА

Сын

При­вет, Эдик!

Рас­пре­де­ле­ние в банк пос­ле ин­сти­ту­та — де­ло вы­год­ное, так что поздрав­ляю! Я то­же ре­шил вос­ста­но­вить­ся в аль­ма-ма­тер: отец обе­щал уче­ние опла­тить.

Ты оши­ба­ешь­ся, ду­мая, что мне по­вез­ло с от­цом. Он ро­ман­тик — из тех, кто спо­со­бен от­дать ко­ше­лёк пер­во­му встреч­но­му, если его убе­дят, что день­ги то­му нуж­нее. Я не­дав­но в ста­рых бу­ма­гах на­шёл от­цов­ский днев­ник со сту­ден­чес­ких вре­мён. Ощу­ще­ние, что чи­та­ешь «За­пис­ки су­мас­шед­ше­го»: «Жить для бла­га лю­дей… Мы — фун­да­мент в пло­ти­нах бу­ду­ще­го…» К счастью, не всё их по­ко­ле­ние та­кое, боль­шинст­во всег­да зна­ло, для чье­го бла­га нуж­но жить: у них нам и нуж­но учить­ся.

От­ца иног­да жаль: он по­хож на ма­мон­та, не по­до­зре­ва­ю­ще­го, что сто­ит в оче­ре­ди на вы­ми­ра­ние. Если че­ло­век об­ре­чён тле­ну, если да­же са­мых мо­гу­щест­вен­ных из лю­дей ожи­да­ет смерть, что тол­ку в бес­смер­тии добра, ми­ло­сер­дия, кра­со­ты? Для ры­ноч­ной эко­но­ми­ки эти от­цов­ские бо­ги смеш­ны, они ухо­дят, как и взрас­тив­шие их лю­ди.

Он стран­ный, отец… Я с ним по­сту­паю иног­да: са­мо­му про­тив­но. А он вздох­нёт, по­смот­рит с на­смеш­ли­вой неж­ностью: и ощу­ща­ешь се­бя на­мо­чив­шим шта­ны ка­ра­пу­зом.

А ма­ма… Я о ней по­сто­ян­но ду­маю: раз­го­ва­ри­ваю, про­шу о по­мо­щи. При­хо­жу до­мой и жду — она вы­гля­нет сей­час из ком­на­ты и спро­сит: «Алёша, ку­шать бу­дешь?» Од­наж­ды из трол­лей­бу­са вы­ско­чил и по­бе­жал за ка­кой-то жен­щи­ной с окли­ком: «Ма­ма!»

Собст­вен­ная смерть для ме­ня не­воз­мож­ность — и не­из­беж­ность. Пом­ню своё ощу­ще­ние, ког­да со­об­щи­ли о ма­ми­ной ги­бе­ли. Кро­ме ужа­са и го­ря бы­ла рас­те­рян­ность и по­ни­ма­ние, что об­рыв, име­ну­е­мый смертью, при­бли­зил­ся вплот­ную. По­то­му что рань­ше меж­ду мной и этим об­ры­вом сто­я­ла ма­ма, за­щи­щая и обе­ре­гая…

Я сей­час пи­шу ред­ко и ма­ло, так что из­ви­ни за позд­ний и крат­кий от­вет. Лю­ди вмес­те, по­ка друг о дру­ге пом­нят. У те­бя и ме­ня — об­щее дет­ст­во: до­ста­точ­ное ос­но­ва­ние для друж­бы. Пом­нишь: солн­це на де­ревь­ях, эс­ки­мо, школь­ный бал, пла­ва­ние на­пе­ре­гон­ки?!. Фан­ти­ки па­мят­ных со­бы­тий — не­при­кос­но­вен­ный за­пас ра­дос­ти, сбе­ре­га­е­мый на чёр­ный день.

Отец

Кла­ва, Кла­воч­ка… У нас ни­ког­да не бы­ло пе­ре­пис­ки — всё огра­ни­чи­ва­лось встре­ча­ми, те­ле­фон­ны­ми звон­ка­ми, раз­го­во­ра­ми — или со­вмест­ной ра­бо­той, ког­да мы за­би­ра­лись в са­мые рис­ко­ван­ные и труд­ные си­ту­а­ции, за­кан­чи­ва­ю­щи­е­ся обыч­но тем, что мы ко­му-то по­мо­га­ли за­ра­бо­тать день­ги. Са­ми оста­ва­лись с ко­пей­ка­ми — и друг с дру­гом. И в те вре­ме­на, да­лёкие, как стра­на по­бе­див­ше­го со­ци­а­лиз­ма, мы всё-та­ки оста­ва­лись в вы­иг­ры­ше, по­то­му что лю­би­ли друг дру­га, — а не­уда­чи сбли­жа­ют силь­нее, чем счастье.

Сей­час, обо­ра­чи­ва­ясь на­зад, я ви­жу, что из всех жен­щин, лю­би­мых мною, бо­лее все­го я лю­бил те­бя. Я лю­бил до су­мас­шест­вия, до оду­ри, го­то­вый, как пи­сал в сти­хотво­ре­нии, «всё за­черк­нуть сво­ей лю­бовью». И я за­чёр­ки­вал: втал­ки­вая те­бя в круг дру­зей, при­учив их к мыс­ли о на­шей не­раз­де­ли­мос­ти, вво­дя те­бя в свою семью, — без огляд­ки на мо­раль и по­следст­вия. Ты бы­ла мо­им иде­а­лом, жен­щи­ной гри­нов­ской меч­ты, та­ким же без­на­дёж­ным ро­ман­ти­ком, как и я. Мы жи­ли в раз­граб­лен­ной и не­счаст­ной стра­не, за­ра­ба­ты­вая тяж­ким тру­дом на про­пи­та­ние сво­им де­тям — и по­мо­гая друг дру­гу в этом. Мы бы­ли семь­ёй, вос­пи­ты­вав­ших тро­их де­тей — и не ду­маю, что они име­ли пло­хих ро­ди­те­лей.

И ещё мы меч­та­ли о бу­ду­щем. Я не знаю, пла­чет или сме­ёт­ся сей­час до­мик из пе­ре­ул­ка Ло­ман­ный — без­молв­ный сви­де­тель на­ших встреч и меч­та­ний о со­вмест­ной, обя­за­тель­но счаст­ли­вой жиз­ни. Мне ка­жет­ся — пла­чет. Он лю­бил нас, он не хо­тел нас от­пус­кать: не зря там так и оста­лись боль­шая часть мо­е­го и тво­е­го иму­щест­ва. Мы ушли от не­го — к «дру­гим пе­на­там» и «мо­лоч­ным ре­кам». Для ме­ня это ока­за­лось воз­вра­ще­ние в семью, для те­бя — отъ­езд в Гре­цию, и я не знаю, что бы­ло ху­же. Как и ты, я мно­гое не рас­ска­зы­ваю.

Моя ви­на не толь­ко в том, что я ушёл. Моя ви­на и в том, что я ждал, на­де­ясь на чу­до: вер­нёт­ся моя Кла­ва, и всё по­те­чет по-преж­не­му — или по­луч­ше, по­то­му что об­сто­я­тельст­ва из­ме­ни­лись. Са­мо­на­де­ян­ный глу­пец! Мне стыд­но, что я, обе­зу­мев­ший от от­ча­я­ния, ста­вил те­бе усло­вия. Не важ­но, что ты лю­бишь дру­го­го — пусть это да­же мой сын. Важ­но то, что ты не лю­бишь ме­ня. И не­об­хо­ди­мо при­вык­нуть жить в ми­ре, в ко­то­ром те­бя нет и не бу­дет. И я ста­ра­юсь при­вык­нуть, вы­ры­вая те­бя из се­бя по ку­соч­кам: вмес­те с па­мятью. Здесь мы ког­да-то хо­ди­ли и це­ло­ва­лись, здесь ты рас­ска­зы­ва­ла о се­бе, здесь я ждал, а ты то­ро­пи­лась, и бе­жа­ла, улы­ба­ясь и све­тясь гла­за­ми (ты зна­ешь, что твои гла­за об­ла­да­ют свойст­вом све­тить­ся?).

Пом­нишь на­ши по­езд­ки в Ки­ев, Се­вас­то­поль, Су­дак? Мои про­во­жа­ния те­бя на ве­чер­ний трол­лей­бус, уво­зив­ший те­бя до­мой? Если за­бы­ла, то пра­виль­но сде­ла­ла: я их то­же из се­бя вы­жи­гаю. Сквозь слёзы, сквозь боль, от ко­то­рой оста­нав­ли­ва­ет­ся серд­це.

Про­щай, Кла­ва! Пусть счаст­лив бу­дет твой путь! У те­бя сей­час есть лю­бовь: дер­жись за неё, как бы ни бы­ла она смеш­на для дру­гих. Уве­ряю те­бя: в ми­ре нет ни­че­го цен­нее и важ­нее люб­ви.

Про­щай!

Р. S. День вто­рой.

Смеш­но, но я про­дол­жаю пи­сать. Пе­ре­пис­ка длин­ною в жизнь… Ка­жет­ся, что нуж­но ещё что-то ска­зать, что­бы быть по­ня­тым, а мо­жет, и при­ня­тым, су­е­тишь­ся в тол­чее слов, не зная, ко­то­рое вы­брать, и не вы­би­ра­ешь ни­че­го, по­ни­мая, что всё на­прас­но. Стыд­но вы­пра­ши­вать день­ги, но ещё бо­лее по­стыд­но вы­пра­ши­вать лю­бовь, взы­вая к жа­лос­ти, со­чувст­вию и вос­по­ми­на­ни­ям.

Сай­о­на­ра — са­мые пе­чаль­ные сло­ва в япон­ском язы­ке, про­из­но­си­мые при рас­ста­ва­нии: «Если так на­до — про­щай!» Сай­о­на­ра, Кла­ва!

Она

Здравст­вуй, Све­та! Спа­си­бо за пись­мо!

Чем встре­ти­ла те­бя Oykpania? От­клю­че­ни­ем элек­три­чест­ва, го­лод­ны­ми у му­сор­ных ба­ков, не­вы­п­ла­той зар­пла­ты на фо­не соч­но­го го­ло­са дик­то­ра об успе­хах в эко­но­ми­ке?! Впро­чем, как пи­шешь, ты вер­ну­лась к лю­дям, а не к го­су­дар­ст­ву. Ты пра­ва: толь­ко у нас бед­няк от­даст по­след­ний ку­сок хле­ба (бо­гач — как и здесь — по­ста­ра­ет­ся его ото­брать).

Це­ню жиз­не­ра­дост­ность тво­их слов, хо­тя по­мо­га­ют они ма­ло: то ли зи­ма дейст­ву­ет с её па­фо­сом вы­ми­ра­ния, то ли я ста­ла за­кон­чен­ной миз­ан­троп­кой и на­пе­ре­кор все­му утверж­даю, что нет ни­ко­го без ви­ны и каж­дый шаг на зем­ле гре­хо­вен, как не­пра­вед­но всё че­ло­ве­чес­кое су­щест­во­ва­ние. Здесь, в Гре­ции, я на­ча­ла ве­рить, что жизнь да­на в на­ка­за­ние и толь­ко сми­ре­ние мо­жет спас­ти от от­ча­я­ния.

Сей­час у ме­ня лёг­кая ра­бо­та: слу­жан­кой в ка­фе на гор­ном пе­ре­ва­ле. По­се­ти­те­лей ма­ло — в ос­нов­ном это ту­ри­с­ты, спе­ша­щие в рас­по­ло­жен­ные в го­рах зим­ние ла­ге­ря по­ка­тать­ся на лы­жах. Вла­дель­цы ка­фе на от­ды­хе в Афи­нах; вер­нуть­ся, ког­да рас­та­ет снег, — и тог­да вновь при­дёт­ся ис­кать ра­бо­ту. В ка­фе я од­на; ког­да па­да­ет снег, ка­жет­ся, что, кро­ме ме­ня, в ми­ре дав­но ни­ко­го нет. Оди­но­кий че­ло­век в оди­но­кой стра­не.

Иног­да, за­крыв ка­фе, под­ни­ма­юсь бли­же к ве­че­ру на со­сед­нюю го­ру и смот­рю, как солн­це про­ща­ет­ся с зем­лей. Хо­раи — по-япон­ски это не­сколь­ко ми­нут, ког­да день ушёл, а ночь не на­сту­пи­ла, ког­да всё во­круг про­пи­та­но по­след­ним све­том дня и вмес­те с тем на­ли­ва­ет­ся го­лу­биз­ной но­чи. Это как мо­ре: од­наж­ды уви­дев, пом­нишь всег­да.

Вче­ра за­ез­жа­ли в гос­ти Ка­тя и Ве­ра, при­вез­ли опуб­ли­ко­ван­ную в эмиг­рант­ской га­зе­те по­эму Ли­ки Ми­зи­но­вой «Тать­я­нам, Ма­шам — сёст­рам на­шим». Не за­бы­ла, как сни­ма­ли вмес­те квар­ти­ру? Ли­ка это опи­сы­ва­ет:

По во­семь че­ло­век в квар­ти­ре
(Ведь на­до вы­жить в этом ми­ре).
Да, оче­редь у туа­ле­та,
Но сэко­но­мим на би­ле­ты,

На хлеб, бу­тыл­ку мо­ло­ка —
Мы не Рок­фел­ле­ры по­ка!
Мы сэко­но­мим и на со­ли…

Ма­ло за­ра­бо­тать день­ги: нуж­но их со­хра­нить и до­вез­ти до­мой. Де­воч­ки рас­ска­за­ли о Та­ма­ре Ма­с­ло­вой. Про­ш­лое вос­кре­сенье она пе­ред отъ­ез­дом на­кры­ла в сво­ей ком­на­те про­щаль­ный стол для на­ше­го брат­ст­ва (я от­сут­ст­во­ва­ла, не мог­ла от­лу­чить­ся из ка­фе), ког­да вы­пи­ли ви­на, все по­те­ря­ли со­зна­ние. Оч­ну­лись: Та­ма­ри­ных де­нег нет! Де­воч­ки го­во­рят, та­ко­го го­рест­но­го кри­ка они ни­ког­да не слы­ша­ли! Хо­зя­ин, ко­неч­но, эту под­лость сде­лал, но ко­му до­ка­жешь! Та­ма­ра на вто­рой срок в Гре­ции оста­лась: как без де­нег до­мой при­ез­жать?! Хо­хо­туш­ка бы­ла, а те­перь — ли­цо мёрт­во­го че­ло­ве­ка.

По­лу­чи­ла пись­мо от Во­ло­ди. Все не­счастья на­шей жиз­ни — от иде­а­лис­тов.

Ко­му и за­чем он пи­сал? Кла­ва, спе­шив­шая в до­мик на Ло­ман­ном с ку­соч­ком мя­са и кар­тош­кой в па­ке­те, что­бы при­го­то­вить лю­би­мо­му ужин, и Кла­ва, два го­да про­жив­шая в Гре­ции, — раз­ные лю­ди. Нуж­но во­вре­мя хо­ро­нить сво­их мерт­ве­цов и не воз­вра­щать­ся на раз­ва­ли­ны люб­ви.

Пе­ре­ста­ла отве­чать на Алёши­ны звон­ки. Всех мож­но об­ма­нуть — но не се­бя. Чувст­во бла­го­дар­нос­ти — те же зо­ло­тые око­вы. Есть до­ро­гая, лю­би­мая, сде­лав­шая из мо­их мы­тарств спо­соб сво­е­го су­щест­во­ва­ния Алё­на — хва­тит и это­го!

Ве­ро­ят­но, оста­нусь в Гре­ции на­всег­да. Ка­кая раз­ни­ца, где и как до­жи­вать?! Че­ло­век при­вы­ка­ет ко все­му и да­же тюрь­ма мо­жет стать до­мом. Мне, Све­та, не к ко­му и не­за­чем воз­вра­щать­ся. Ро­ди­на — это мес­то, где ты ко­му-то ну­жен, а для ме­ня са­мым близ­ким ока­за­лось эмиг­рант­ское брат­ст­во.

Мо­жет быть, это на­стро­е­ние ус­та­лос­ти, страх оди­но­чест­ва. Иног­да я про­сы­па­юсь по но­чам от сту­ка в две­ри ка­фе, под­бе­гаю, слу­шаю… Ни­ко­го… Это сту­чит­ся без­на­дёж­ность. И тог­да хо­чет­ся за­стыть сне­го­ви­ком и ни­ку­да не ид­ти, ни­ко­го не слу­шать, не слы­шать. Или за­кри­чать, как Та­мар­ка, ди­ким зве­рем. Что с на­ми сде­ла­ли и де­ла­ют на зем­ле? Гос­по­ди, если это ты, то за­чем?!
 

 2008