Кулинариум

Лев Яковлев

​

День еды

​

Фая еще спа­ла. Мне бы­ло не до сна. На­до бы­ло об­ла­го­ро­дить мес­то еды.

И на­чал я с туа­ле­тов, они же на­пря­мую свя­за­ны с едой. Туа­ле­тов бы­ло два, ре­бя­та. Как ви­ди­те, кое-че­го в жиз­ни я до­бил­ся. Каж­дый — по пол­то­ра мет­ра, из ка­чест­вен­но­го гор­бы­ля. Пер­вен­цу, если не из­ме­ня­ет па­мять, лет трид­цать. Я да­же не пом­ню, кто его ко­ло­тил — Вов­ка Фо­ми­чев или Ге­наш­ка. Обо­их уже нет на этом све­те, а туа­ле­ты сто­ят, как сто­ро­же­вые баш­ни на­шей бур­ной дач­ной жиз­не­де­я­тель­нос­ти. Млад­шень­ко­му лет пят­над­цать, на­вер­ное. И вот стар­ший стал за­ва­ли­вать­ся на со­бра­та, я пред­по­ла­гаю, из за­вис­ти, по­сколь­ку мы им дав­но не поль­зо­ва­лись. До туа­ле­тов, кста­ти, у нас бы­ли че­ты­ре кир­пи­ча и яма. А во­круг-то, во­круг — по­ют пти­цы, ко­ло­сит­ся кра­пи­ва в че­ло­ве­чес­кий рост, про­из­рас­та­ют шам­пинь­о­ны, ин­те­рес­ных на­се­ко­мых так­же мож­но на­блю­дать. Ко­ро­че, пер­во­з­дан­ная при­ро­да. Но нам на­мек­ну­ли, что по­ра бы как у лю­дей… И вот, как у лю­дей — за­ва­ли­ва­ет­ся, гад. Стар­ший на млад­ше­го. То­го и гля­ди, ис­пор­тит празд­ник еды…

Оза­ре­ние при­шло вне­зап­но. Я от­пи­лил ку­сок по­ло­вой доски, от­тя­нул стар­ше­го от млад­ше­го — и вста­вил доску меж­ду ни­ми. Те­перь если упа­дут, то оба. И пусть стар­ший по­чер­не­ет от за­вис­ти, но я по­крыл кры­шу млад­ше­го ру­бе­ро­и­дом. Ре­бя­та, я по­крыл кры­шу ру­бе­ро­и­дом! Зву­ча­ло как му­зы­ка, и я тут же по­зво­нил ко­му на­до в Моск­ву, про­пев эту по­хо­жую на нок­тюрн Шо­пе­на фра­зу… Да­ве­ча, по­ни­ма­ешь ли, кры­шу ру­бе­ро­и­дом по­крыл, ну, ес­тест­вен­но, сам, кто ж ещё, так оно вер­нее!

К это­му вре­ме­ни про­сну­лась Фая и одоб­ри­ла — что не сва­лил­ся с лест­ни­цы и не тюк­нул мо­лот­ком по паль­цу. Да, я та­кой!

На оче­ре­ди — дров­ник. Ему точ­но ска­жу, сколь­ко, — стро­и­ли, ког­да Пе­те бы­ло де­сять. Ско­ро Пе­те трид­цать семь. На­по­ми­нал дров­ник ве­те­ра­на, ко­то­ро­го ша­та­ет вет­ра­ми, хле­щет дождя­ми, бьет гра­дом и жжет солн­цем. Я под­ста­вил ёл­ко­об­раз­ные под­пор­ки под сред­нюю сле­гу (про­фес­си­о­наль­ная тер­ми­но­ло­гия — это моё), виш­нёво­го цве­та, от разо­бран­ной на­мед­ни пе­ре­го­род­ки меж­ду кух­ней и ком­на­той. Сви­са­ю­щие лох­мотья ру­бе­ро­и­да обо­рвал и за­ме­нил цел­ло­фа­но­вой плен­кой.

За­бе­гая впе­рёд, ин­фор­ми­рую — ког­да плен­ку со­рва­ло в гро­зу, мы на­ня­ли Же­ню из со­сед­ней де­рев­ни, ко­то­рый при­хо­дил в де­сять, а ров­но в две­над­цать уез­жал на ве­ли­ке к до­мой, к цып­ля­там, по­то­му что нер­в­ни­чал, ког­да дол­го их не ви­дел. Так что стро­и­тельст­во дров­ни­ка за­ня­ло пол­ме­ся­ца и куль­ми­на­ци­ей его ста­ла реп­ли­ка мо­е­го вну­ка Ан­дрю­ши — де­душ­ка, Же­ня упал с кры­ши, ты мо­жешь его за­ме­нить?

Пос­ле дров­ни­ка — солн­це уже вста­ло вмес­те с Фа­ей — на­ста­ла оче­редь ска­мей­ки и сто­ла, то есть пред­ме­тов, пре­дель­но близ­ких к еде. Вто­рую ска­мей­ку за­ме­нял пра­ро­ди­тель всех на­ших хо­ло­диль­ни­ков, ко­то­ро­му со­рва­ло и дверь и кры­шу, но он ре­шил дер­жать­ся до по­след­не­го. Вер­нее, мы ре­ши­ли его дер­жать до по­след­не­го, в ви­де вто­рой ска­мей­ки ме­с­та еды. А вот пер­вая ска­мей­ка, на­сто­я­щая, на­ме­ре­ва­лась дать ду­ба. Лет ей бы­ло опять же хо­ро­шо за трид­цать. Не­за­дол­го до это­го я при­бил ее к со­сед­ско­му за­бо­ру, что­бы еще по­слу­жи­ла. Ка­кие лю­ди на ней си­де­ли, Бо­же мой! Ка­кие де­ти! Ка­кие да­мы укра­ша­ли на­ши по­си­дел­ки, хо­хо­ча от ду­ши над на­ши­ми шут­ка­ми! Ка­кие пес­ни мы пе­ли! Ка­кие сме­лые ре­чи зву­ча­ли! Иных уж нет, а те да­ле­че. И ка­кие, увы, ссо­ры вспы­хи­ва­ли, пре­вра­ща­ясь в мои пье­сы!

А еще — ка­кие ста­руш­ки и ста­рич­ки во­ди­лись в на­ших Жа­рах лет трид­цать пять на­зад! Шук­шин с Бе­ло­вым от­ды­ха­ют! Спра­ши­ва­ешь Мар­фу, как она жи­вет… Пло­хо ли… А дру­гая, пом­ню, вы­ско­чи­ла из до­ма, вы­та­ра­щи­лась на Фаю (она у ме­ня ки­та­ян­ка) и ска­за­ну­ла: «Я да­же не зна­ла, что та­кие лю­ди бы­ва­ют!» А Пляп­ля, ко­то­рая за­хо­ди­ла в гос­ти и на­чи­на­ла с по­ро­га го­во­рить и при этом пер­вые пят­над­цать ми­нут сни­ма­ла плат­ки (их бы­ло штук де­сять), по­том пят­над­цать ми­нут на­де­ва­ла плат­ки. А мы, по­сколь­ку ни­че­го по­нять бы­ло не­воз­мож­но, чи­та­ли и пи­са­ли в это вре­мя. А по­том про­ща­лись еще ми­нут пять…

Два чур­ба­на и во­семь гвоз­дей — и ска­мей­ка го­то­ва про­дер­жать­ся еще се­зон, а то и два. На стол ушло еще два де­сят­ка гвоз­дей, но по­мень­ше, пя­ти­де­сят­ка, и че­ты­ре под­пор­ки. Ша­тать­ся мень­ше стол не стал, но все-та­ки два де­сят­ка гвоз­дей, ре­бя­та, это же серь­ез­но! Дол­жен вы­сто­ять! И со­всем не­обя­за­тель­но на не­го опи­рать­ся!

Еже­ли речь за­шла о хо­ло­диль­ни­ке-ска­мей­ке, па­ра слов о его ком­нат­ном со­бра­те. Де­ло в том, что не­за­дол­го до при­ез­да гос­тей кар­ди­наль­но отва­ли­лась двер­ца. По со­ве­ту од­но­го де­ре­вен­ско­го умель­ца я при­кре­пил двер­цу про­во­ло­кой к са­мо­му хо­ло­диль­ни­ку. Под­ни­ма­ешь про­во­ло­ку — двер­ца от­кры­ва­ет­ся, опус­ка­ешь — двер­ца за­кры­ва­ет­ся. Как-то так. Это ра­бо­та­ло, но вы­гля­де­ло не эс­те­тич­но. Ре­ши­ли, что за­ра­нее вы­нем из хо­ло­диль­ни­ка еду и при гос­тях не бу­дем к не­му при­бли­жать­ся. Чтоб не за­ши­бить гос­те­вых де­тей.

Од­на­ко по­ра за­нять­ся бла­го­уст­ройст­вом окрест­нос­тей ме­с­та еды. Я от­ло­мал ниж­ние вет­ки сли­вы, что­бы они не ца­ра­па­ли за­тыл­ки гос­тям. По­том при­бил ниж­нюю сту­пень­ку зад­не­го крыль­ца, что­бы она не отъ­ез­жа­ла вмес­те с на­сту­пив­шей на нее но­гой. По­том при­крыл ру­бе­ро­и­дом, сва­лив­шим­ся с дров­ни­ка, ку­чу вы­кор­че­ван­ной кра­пи­вы. Этот по­двиг (вы­кор­че­вы­ва­ние кра­пи­вы) мы с Фа­ей со­вер­ши­ли в про­ш­лом го­ду, ког­да узна­ли, что нам да­дут на пол­ме­ся­ца вну­ка. Не ду­мал, ре­бя­та, что кор­ни кра­пи­вы мо­гут быть трех­мет­ро­вы­ми! Как все сво­ло­чи, уме­ет уко­ре­нять­ся. Ну и на­пос­ле­док — са­мое ми­лое для дач­ни­ка де­ло — вы­тас­ки­ва­ние гвоз­дей из ста­рых до­сок. О, это чу­дес­ное ощу­ще­ние — ког­да с каж­дым дви­же­ни­ем при­бы­ва­ет в хо­зяйст­ве и гвоз­дей и хо­ро­ших до­сок!

Вер­нем­ся к не­по­средст­вен­но мес­ту еды. Оно у нас жи­во­пис­ное. Про ска­мей­ку, стол и ска­мей­ку-хо­ло­диль­ник вы уже зна­е­те. Впри­тык про­из­рас­та­ет рас­ки­дис­тая сли­ва. Каж­дое ут­ро она да­ет нам де­ся­ток соч­ных пло­дов, на­до толь­ко от­ли­чить их, упав­ших ночью, от гни­лых со­то­ва­ри­щей. За­вер­ша­ло мес­то еды леж­би­ще ве­ток. Вот оно, ре­бя­та, про­бле­ма.

Ос­но­вал это леж­би­ще я го­да три на­зад, ког­да грох­ну­лась здо­ро­вен­ная (мет­ров семь) вет­ка гру­ши, про­ло­мив кры­шу дров­ни­ка. Вет­ку я при­та­щил к мес­ту еды и по­ло­жил, как мне ка­за­лось, очень эле­гант­но — вдоль тро­пы, ко­то­рая ве­ла че­рез туа­ле­ты, ку­с­ты и сли­ву к ба­не. Та­ким об­ра­зом, вет­ка за­коль­цо­вы­ва­ла мес­то еды и его энер­ге­ти­чес­кий центр — вби­тый в зем­лю ман­гал (что­бы не раз­ва­лил­ся).

Но я не пре­ду­смот­рел по­следст­вий. Как лю­бой объ­ект, пред­на­зна­чен­ный для ути­ли­за­ции, вет­ка не­дол­го на­хо­ди­лась в оди­но­чест­ве. Ско­ро к ней при­со­се­ди­лись вет­ки си­ре­ни, сруб­лен­ные для то­го, что­бы на­блю­дать за тай­ной и яв­ной де­ре­вен­ской жизнью. По­том упа­ла вто­рая вет­ка гру­ши. И третья. И бы­ли от­ло­ма­ны от­рос­шие сно­ва вет­ки си­ре­ни. Плюс де­ся­ток близ­ле­жа­щих и впол­не еще дее­с­по­соб­ных чур­бач­ков. Плюс здо­ро­вен­ное брев­но не­из­вест­но­го про­ис­хож­де­ния. Плюс мой пер­вый ше­девр де­ре­вян­но­го твор­чест­ва — шкаф­чик для обу­ви. Со­фа из двух уль­ев и сек­ции за­бо­ра (сто­ит до сих пор, а мы на ней ле­жим) и шкаф­чик из пя­ти фа­нер­ных ящи­ков — это бы­ло уже по­том. Сколь­ко ми­лых серд­цу вос­по­ми­на­ний!

Ко­ро­че, леж­би­ще ве­ток срав­ня­лось с че­ло­ве­чес­ким рос­том. Что-то с этим мон­ст­ром на­до бы­ло де­лать.

И тут по­шли ры­жи­ки, и гус­то по­шли. Я не стал объ­яс­нять Фае, по­че­му их жа­рю-па­рю на ман­га­ле, а не на элек­три­чес­кой плит­ке. Я жег не­ук­ро­ти­мое леж­би­ще! И оно дрог­ну­ло, осу­ну­лось, при­го­рю­ни­лось. Од­на­ко все хо­ро­шее ког­да-ни­будь кон­ча­ет­ся. Чер­вя­ки, как и я, ра­зу­зна­ли о ры­жи­ках. И мне ста­ло стыд­но, ре­бя­та. Прав ли я, об­ма­ны­вая дру­зей и утверж­дая, что да­рю им ры­жи­ки с лу­ком, а не мя­сом? Стыд по­бе­дил, и ко­ли­чест­во ры­жи­ков умень­ши­лось в ра­зы. Леж­би­ще опра­ви­лось и рас­пра­ви­ло свои вет­ки. Ну­жен был со­кру­ши­тель­ный удар. И тог­да мы на­зна­чи­ли день еды. День боль­шой еды. И по­зва­ли гос­тей. Че­ты­ре (че­ты­ре!) пе­ре­ме­ны. Хо­ро­шо про­жа­рен­ный бе­лый хлеб — это раз. Хо­ро­шо про­жа­рен­ные пер­цы — два. Хо­ро­шо про­жа­рен­ные по­ми­до­ры с лу­ком — три. Хо­ро­шо про­жа­рен­ные ку­ри­ные нож­ки — че­ты­ре. Ина­че не­льзя, если у те­бя два туа­ле­та.

Что за гос­ти-то, спро­си­те вы. Да На­та­ша Я. с деть­ми и ма­мой. Но де­ло-то не в ее взгля­дах на жизнь, а в том, что она при­еха­ла со сво­ей едой! Это под­ло! Ее де­ти на­от­рез от­ка­за­лись есть чу­жую, то есть мою хо­ро­шо про­жа­рен­ную еду, да и свою-то ели еле-еле. Вы спро­си­те, что же они ели? То, что са­ми най­дут! По­том­ки Мауг­ли и Ро­бин­зо­на Кру­зо от­пра­ви­лись в де­рев­ню!

Ме­ня ждал страш­ный удар, на­не­сен­ный де­ре­вен­ской об­щест­вен­ностью в ли­це двух пре­про­тив­ных ба­бок. Да­же име­на не хо­чу на­зы­вать — на­столь­ко пре­про­тив­ные. Имен­но в мой день еды они пред­при­ня­ли ак­цию с на­зва­ни­ем «об­щест­вен­ный бу­фет». Смысл в том, что каж­дый ее участ­ник пред­ла­га­ет на об­щий стол свое блю­до, а по­том все вмес­те это по­еда­ют под раз­го­во­ры и пес­ни. Но то ли они на­го­то­ви­ли слиш­ком мно­го еды, то ли от­ка­за­лись ее по­едать, но де­ти На­та­ши Я. бы­ли при­ня­ты эти­ми лов­ца­ми не­вин­ных юных душ с рас­прос­тер­ты­ми объ­ять­я­ми. И за­стря­ли в ду­рац­ком об­щест­вен­ном бу­фе­те на­дол­го.

И по­еда­те­лей оста­лось чет­ве­ро: Фая, я, На­та­ша Я. и ее ма­ма. Плюс элит­ная са­мо­гон­ка (на дво­их — я и ма­ма Я.), плюс ма­ли­но­вый ком­пот (на всех, но очень мно­го). Не знаю, как бы мы со всем этим спра­ви­лись, если бы не рас­ска­зы ма­мы Я. про сек­ре­ты Брест­ской кре­пос­ти, из­вест­ные толь­ко ей (а те­перь и нам с Фа­ей)…

Смер­ка­лось. За­стре­ко­та­ли сверч­ки. Лу­на жем­чуж­ной пуд­рой при­сы­па­ла соч­ную трав­ку. И так да­лее. Вер­ну­лись сы­тые де­ти и при­ня­лись чер­тить в про­хлад­ной тем­но­те винь­ет­ки сво­и­ми свет­ляч­ко­вы­ми тле­ю­щи­ми пру­ти­ка­ми. Под воп­ли ма­мы: «Се­ва! Аг­лая! Гла­за по­вы­жи­га­е­те друг дру­гу!» И я по­ду­мал — по­че­му так без­за­бот­ны де­ти Я., а не я? Да по­то­му что я по­гло­тил пред­на­зна­чен­ную для них хо­ро­шо про­жа­рен­ную еду в не­че­ло­ве­чес­ком ко­ли­чест­ве и си­жу те­перь, отя­же­лев­ший от нее и сек­ре­тов Брест­ской кре­пос­ти.

Не­до­еден­ная, она гра­фич­но и изыс­кан­но чер­не­ла на сто­ле. Бу­дем на­де­ять­ся, кош­ки и пти­цы к ут­ру ее сло­па­ют.

Леж­би­ще ве­ток в су­мер­ках ка­за­лось еще вы­ше, чем днем. Не­уже­ли все бы­ло зря, ре­бя­та?

Де­ти уеха­ли. При­шлось от­дать им не­до­тлев­шие пру­ти­ки. Ина­че уез­жать не хо­те­ли. Фая от­пра­ви­лась в дом ре­шать кей­вор­ды. А я все си­дел и си­дел на ска­мей­ке и на­блю­дал уга­са­ние дня еды. Си­лу­э­ты ба­ни, со­сед­ско­го ароч­но­го пар­ни­ка, ря­би­ны и бе­ре­зы не мог­ли за­сло­нить от мо­е­го про­ни­ца­тель­но­го взгля­да по­сад­ку, в ко­то­рую я дви­ну с ут­ра за ры­жи­ка­ми. Шпи­о­ны до­нес­ли, что не­да­ле­ко от щи­та «бе­ре­ги­те лес, на­ше бо­гат­ст­во!» с дву­мя бе­лос­неж­ны­ми зай­ца­ми (за со­рок лет я не ви­дел ни од­но­го, да­же се­ро­го) по­шли еще не чер­ви­вые ры­жи­ки! Я до­бью леж­би­ще, да­же если при­дет­ся ва­рить сы­ро­еж­ки!

Где-то — пой­ди пой­ми где — кто-то за­го­го­тал, за­ру­гал­ся, за­пел, за­та­рах­тел. Па­да­ли мел­кие как же­лу­ди гру­ши-не­до­мер­ки. Они по­че­му-то па­да­ют ночью. Пых, пых, пых. Как буд­то хо­дит по участ­ку не­страш­ный и да­же ми­лый зверь на мяг­ких ла­пах. Че­рез не­де­лю гру­ши за­сы­пят всю тра­ву. А вес­ной уто­нут в зем­ле, что­бы дать жизнь тра­ве, кра­пи­ве, ло­пу­хам, чис­то­те­лу.

Нет, ре­бя­та, все не зря. Не зря.