Отдел прозы

Николай Крупин

​

Костик

Михаилу Анищенко

Кос­ти­ка нам по­да­ри­ли, что­бы не бы­ло скуч­но Се­рёже. Кос­тик и Се­рёжа — это ма­лень­кие вол­ни­с­тые по­пу­гай­чи­ки. Сна­ча­ла у нас по­явил­ся осле­пи­тель­но-го­лу­бой Се­рёжа. Про­да­ли нам его как «маль­чи­ка»; он и имя маль­чи­шес­кое по­лу­чил, и дол­гое вре­мя чис­лил­ся у нас «маль­чи­ком», по­ка дочь (это её за­тея — по­пу­гаи) не по­вез­ла его по ка­кой-то при­чи­не к ве­те­ри­на­ру. Ока­за­лось, что Се­рёжа — «де­воч­ка». Имя ме­нять не ста­ли. А что? И так нор­маль­но! Она — Се­рёжа.

Маль­чиш­ку Кос­ти­ка, яр­ко-жёл­то­го вы­тя­ну­то­го и при­гла­жен­но­го по­пу­гай­чи­ка, по­да­рил нам мой друг, что­бы скра­сить оди­но­чест­во Се­рёже — «де­воч­ке». Дочь при­нес­ла боль­шую клет­ку, и Кос­тик с Се­рёжей ока­за­лись в ней вдво­ём. К со­жа­ле­нию, это тес­ное со­седст­во не при­нес­ло ра­дос­ти ни нам, ни Кос­ти­ку. По­то­му что Се­рёжа ста­ла на­па­дать на Кос­ти­ка и оби­жать его. Я был очень не­до­во­лен та­кой «ба­бов­щи­ной»; вы­го­ва­ри­вал до­че­ри — не­го­же, что­бы силь­ный и наг­лый (пусть да­же это и «де­воч­ка») оби­жал сла­бо­го, а Кос­тик тог­да был ещё со­всем мо­ло­день­ким и ма­лень­ким. Но дочь го­во­ри­ла, что это ни­че­го, что так бы­ва­ет у до­маш­них жи­вот­ных и птиц, да­вай­те не­множ­ко по­до­ждём — при­вык­нут они друг к дру­гу; тем бо­лее Кос­тик — «маль­чик», дол­жен же он за се­бя по­сто­ять. Ког­да Се­рёжа со­всем уж рас­по­я­сы­ва­лась, я от­кры­вал клет­ку и да­вал ей на­го­няя. В кон­це кон­цов, мы сжа­ли­лись над Кос­ти­ком, по­пу­гай­чи­ки бы­ли по­ме­ще­ны в раз­ные клет­ки. Эти клет­ки по­ста­ви­ли ря­дом — впри­тык. Так по­пу­гай­чи­ки ста­ли жить ря­дом, но раз­дель­но.

Про­шло вре­мя, и мы ста­ли на­блю­дать, что по­пу­гай­чи­ки всё ча­ще са­ди­лись ря­дыш­ком и о чём-то меж­ду со­бой пе­ре­го­ва­ри­ва­лись на сво­ём птичь­ем язы­ке. Из кла­дов­ки бы­ла из­вле­че­на ста­рая боль­шая клет­ка, и не без опа­се­ния за Кос­ти­ка объ­еди­не­ние по­пу­гай­чи­ков пов­то­ри­ли. К на­шей ра­дос­ти, драк боль­ше не бы­ло. Час­то, си­дя ря­дыш­ком не жёр­доч­ке, Кос­тик и Се­рёжа тол­ко­ва­ли меж­ду со­бой, иног­да друг дру­гу те­ре­би­ли клюв.

— Це­лу­ют­ся! — ра­дост­но го­во­ри­ла моя же­на.
Меж­ду тем Се­рёжа по­не­мно­гу на­би­ра­ла вес, и бы­ло вид­но, что она ста­ре­ет. Кос­тик стал из­ред­ка на­па­дать на Се­рёжу, но не так аг­рес­сив­но и жес­то­ко, как Се­рёжа на­па­да­ла на не­го преж­де, и бы­ло это, ско­рее, на­па­де­ни­ем упреж­да­ю­щим. Же­на тог­да гро­зи­ла паль­цем и ру­га­ла Кос­ти­ка:

— Как так? Маль­чик оби­жа­ет де­воч­ку. Я те­бе!

Слу­ча­лось это ред­ко. И я да­же был не­мно­го рад за Кос­ти­ка — на­до же бы­ло как-то ото­мстить за преж­ние уни­же­ния и стра­да­ния.

За по­лго­да до опи­сан­ных ни­же со­бы­тий умер­ла Се­рёжа. Дочь, ко­то­рая к то­му вре­ме­ни уже жи­ла от­дель­но от нас, при­шла к нам как-то в гос­ти и об­на­ру­жи­ла Се­рёжу мёрт­вой на по­лу клет­ки. Кос­тик ти­хо си­дел на жёр­доч­ке и по­гля­ды­вал вниз. Мы, ко­неч­но, по­пе­ча­ли­лись и отвез­ли Се­рёжу на да­чу (бы­ло ле­то), где и за­ко­па­ли под кус­том си­ре­ни.

Кос­тик остал­ся один. Он как-то сра­зу за­грус­тил. Его за­дум­чи­вость и ме­лан­хо­лию по-сво­е­му рас­це­ни­ла моя же­на. Она ска­за­ла, что вся эта грусть от не­до­стат­ка све­та в ком­на­те, где жил Кос­тик. Клет­ка бы­ла пе­ре­не­се­на в мой ка­би­нет. По­взрос­лев­шая дочь уеха­ла от нас, при­о­бре­тя своё жилье, и из­лиш­ки жил­пло­ща­ди по­зво­ли­ли мне иметь та­кую вот рос­кошь — собст­вен­ный ра­бо­чий ка­би­нет. «Ра­бо­та» моя за­клю­ча­лась в том, что я чи­тал кни­ги, «ла­зил» по ин­тер­не­ту, иг­рал на ги­та­ре.

За по­лго­да я при­вя­зал­ся к Кос­ти­ку. Кор­мил и по­ил его, учил раз­го­ва­ри­вать (что, впро­чем, успе­ха не име­ло), рас­ска­зы­вал ему про свои де­ла и пла­ны и да­же про свои пе­ре­жи­ва­ния и бо­лез­ни. А ко­му мне бы­ло ещё по­жа­ло­вать­ся на ду­шев­ную и фи­зи­чес­кую боль, что иног­да тер­за­ли ме­ня? Че­ло­век оди­нок, и боль его — толь­ко его боль. Что бы ни го­во­ри­ли, осталь­ным эта чу­жая боль толь­ко в тя­гость. А Кос­тик си­дел на жёр­доч­ке, вер­тел го­ло­вой, слу­шал, иног­да ще­бе­тал — со­чувст­во­вал. Как бы­ло не лю­бить его? Ут­ром, про­снув­шись, в по­лу­дрёме я слы­шал, как Кос­тик по­ти­хонь­ку, что­бы не раз­бу­дить ме­ня, ше­бур­шил­ся в клет­ке: мо­жет, зер­но кле­вал, мо­жет, во­ду пил, а мо­жет, пёрыш­ки свои жёл­тые чис­тил. Я уби­рал с клет­ки ноч­ное по­кры­ва­ло и го­во­рил Кос­ти­ку:

— Ну, здравст­вуй!

По­том ста­вил клет­ку на под­окон­ник — бли­же к све­ту. По­ка я пе­ре­но­сил клет­ку, Кос­тик пу­гал­ся, нер­в­но кру­тил го­лов­кой и час­то-час­то пе­ре­тап­ты­вал­ся на жёр­доч­ке. И я, как мог, сло­ва­ми успо­ка­ивал его. Если я, слу­ча­лось, на­чи­нал иг­рать на ги­та­ре, Кос­тик, мол­чав­ший до то­го, на­чи­нал за­ли­вать­ся звон­ки­ми и гром­ки­ми тре­ля­ми. Мы жи­ли с Кос­ти­ком ду­ша в ду­шу, ду­маю, и Кос­тик не стал бы это­го от­ри­цать, если бы мог раз­го­ва­ри­вать, как че­ло­век.

За три дня до Но­во­го го­да мы с же­ной по­еха­ли по ма­га­зи­нам, а ког­да уже под ве­чер вер­ну­лись, уви­де­ли, что Кос­тик из­лиш­не су­е­тит­ся, бе­гая по жёр­доч­ке, гром­ко и жа­лоб­но кри­чит. День для ме­ня был очень тя­жёлым: сна­ча­ла ра­бо­та, по­том «лю­би­мое за­ня­тие» — ходь­ба по ма­га­зи­нам. Бо­ле­ла го­ло­ва, сту­ча­ло в вис­ках. Я вы­пил отвар глу­хой кра­пи­вы — хо­ро­шее средст­во успо­ко­ить­ся, снять на­пря­же­ние, за­шёл в ка­би­нет и, не раз­де­ва­ясь, при­лёг на ди­ван…

С Кос­ти­ком ста­ло тво­рить­ся что-то не­лад­ное. Он жа­лоб­но кри­чал, как-то стран­но дёр­гал нож­кой, си­дя на жёр­доч­ке, а че­рез не­ко­то­рое вре­мя и во­все сва­лил­ся на пол клет­ки, те­ло его ста­ло скрю­чи­вать­ся. Вид­но бы­ло, что он не­здо­ров, что он стра­дал от бо­ли, и сил у не­го оста­ва­лось ма­ло. Же­на по­зво­ни­ла зна­ко­мо­му ве­те­ри­на­ру, ко­то­рый, вы­слу­шав, что про­ис­хо­дит с Кос­ти­ком, ска­зал, что «тут ни­че­го не по­де­ла­ешь, по­пу­гай умрёт». Но мы с же­ной сда­вать­ся не со­би­ра­лись. Пи­пет­кой по­или Кос­ти­ка во­дой, со­гре­ва­ли его в сво­их ла­до­нях, при этом по­пу­гай­чик вро­де бы успо­ка­ивал­ся и кри­чал не так жа­лоб­но. К со­жа­ле­нию, на­ши уси­лия ощу­ти­мо­го успе­ха не име­ли, и бы­ло ре­ше­но вез­ти Кос­ти­ка в ве­те­ри­нар­ную боль­ни­цу. (Мы пред­ва­ри­тель­но по­зво­ни­ли в вет­ле­чеб­ни­цу, и нам от­ве­ти­ли, что по­пу­гая, на­вер­ное, мож­но ещё спас­ти). Де­ло бы­ло в пят­ни­цу, в кон­це ра­бо­че­го дня. На до­ро­гах «проб­ки», а ехать не близ­ко.

— По­еха­ли, — ска­зал я же­не.

Кос­ти­ка по­ло­жи­ли в ма­лень­кую кар­тон­ную ко­роб­ку, же­на спря­та­ла её под свою шу­бу, и мы вы­еха­ли на за­сне­жен­ные, за­би­тые ав­то­мо­би­ля­ми тём­ные ули­цы го­ро­да.

И за­га­дал я же­ла­ние: страш­ное и не­ле­пое. У ме­ня дав­но это бы­ло в при­выч­ке за­га­ды­вать та­кие вот стран­ные, на пер­вый взгляд, же­ла­ния. Я, ко­неч­но, от­да­вал се­бе от­чёт, что дейст­вия, ко­то­рые на­до бы­ло мне со­вер­шить ра­ди на­ступ­ле­ния же­ла­е­мо­го со­бы­тия, ни­чтож­ны и мел­ки (не­смот­ря на труд­ность их вы­пол­не­ния), а со­бы­тия, ко­то­рых я ожи­дал как на­гра­ду за пре­одо­ле­ние труд­нос­тей, зна­чи­мы и по­рой да­же сверх­зна­чи­мы.

И вот ка­кой у ме­ня был за­гад: до­ве­зу Кос­ти­ка до вет­ле­чеб­ни­цы (а она вот-вот за­кро­ет­ся), спа­сут его ве­те­ри­на­ры (а шан­сов на спа­се­ние бы­ло не­мно­го) — и мо­е­му дру­гу, ко­то­рый силь­но за­бо­лел и очень стра­дал в это же са­мое вре­мя, ста­нет луч­ше, он выз­до­ро­ве­ет, бу­дет жить и ра­до­вать­ся жиз­ни.

Та­кое вот за­га­дан­ное же­ла­ние! Но раз уж за­га­дал, на­до дейст­во­вать! И я гнал ма­ши­ну, не­спра­вед­ли­во и не­хо­ро­шо ру­гал встреч­ных и по­пут­ных во­ди­те­лей ав­то, «ты­кал­ся» по ули­цам в на­деж­де из­бе­жать «про­бок»; в ито­ге, плю­нув на пра­ви­ла до­рож­но­го дви­же­ния, вы­ехал на трам­вай­ные пу­ти и всё же успел до за­кры­тия при­вез­ти Кос­ти­ка в вет­ле­чеб­ни­цу…

… Год на­зад не­ожи­дан­но и на­всег­да уехал из на­ше­го го­ро­да в даль­ние края мой друг. Та­кой же, как и я, не­мо­ло­дой, но в от­ли­чие от ме­ня, об­ре­ме­нён­но­го семь­ей и по­пу­га­я­ми, со­всем оди­но­кий. Он уехал и увёз с со­бой не­мыс­ли­мою тос­ку ду­ши, раз­би­тые на­деж­ды, а так­же всё своё фи­зи­чес­кое не­здо­ровье; мно­го че­го он увёз — то­го, что хо­тел бы оста­вить. Но не зря го­во­рят: от се­бя не уедешь.

Под при­смотр со­се­дей друг оста­вил свой ста­рый по­лу­раз­ва­лив­ший­ся де­ре­вян­ный дом на окра­и­не го­ро­да, в ко­то­ром жил один по­след­ние де­сять лет.

— А за­чем под при­смотр, если на­всег­да? — спра­ши­вал я.

Друг мол­чал — я не на­ста­ивал на от­ве­те.

Что-то не­хо­ро­шее чу­ди­лось мне в этом не­ожи­дан­ном по­спеш­ном отъ­ез­де.

— Не люб­лю дол­гие про­во­ды, — ска­зал друг, — вот так: по­жа­ли ру­ки и без лиш­них слёз.

Я не про­во­жал его до ва­го­на, но с вы­со­ты за­стек­лён­но­го мос­та над же­лез­но­до­рож­ны­ми пу­тя­ми ви­дел, как гряз­но-зе­лё­ный по­езд мед­лен­но ухо­дил в сы­рой хо­лод­ный но­ябрьс­кий ту­ман.

Мы ста­ли со­зва­ни­вать­ся по со­то­во­му те­ле­фо­ну. По­на­ча­лу ка­за­лось, что всё у дру­га хо­ро­шо. Те­перь он смот­рел на ог­ром­ные тём­но-си­ние вол­ны Ве­ли­ко­го оке­а­на, ды­шал воз­ду­хом бес­край­ней тай­ги, ло­вил спин­нин­гом боль­шую ры­бу в быст­рых пол­но­вод­ных ре­ках. И всё это ка­за­лось ему тем не­об­хо­ди­мым, че­го не бы­ло у не­го в преж­ней жиз­ни.

А так ли уж это бы­ло не­об­хо­ди­мо? Или на ка­кое-то вре­мя долж­но бы­ло отвлечь его бес­по­кой­ный ум и из­ра­нен­ное серд­це от не­нуж­ных мыс­лей и пе­ре­жи­ва­ний?

Со вре­ме­нем, од­на­ко, с тре­во­гой для се­бя я стал за­ме­чать, что на­стро­е­ние у дру­га ста­но­ви­лось всё ху­же и ху­же. Не­за­дол­го до Но­во­го го­да пос­ле по­сто­ян­но­го и тре­вож­но­го «або­нент не до­сту­пен» те­ле­фон дру­га от­ве­тил вдруг из­лиш­не ра­дост­ным и ожив­лён­ным го­ло­сом, что всё хо­ро­шо, был на зи­мовье у охот­ни­ков, ле­тал на вер­то­лёте, встре­тил мно­го хо­ро­ших лю­дей. Не­лад­ное слы­ша­лось в этом взрыв­ном оп­ти­миз­ме. И я по­нял: друг, что­бы успо­ко­ить свою ис­стра­дав­шу­ю­ся ду­шу, ис­поль­зо­вал «про­ве­рен­ный» рус­ский спо­соб и ис­поль­зо­вал, увы, чрез­мер­но. Че­рез не­сколь­ко дней я сно­ва по­зво­нил ему, и ста­ло яс­но, что мои худ­шие ожи­да­ния, к со­жа­ле­нию, оправ­да­лись — друг мой был со­всем плох. Я зво­нил ему каж­дый день и чувст­во­вал — по его раз­го­во­ру, по ин­то­на­ци­ям его го­ло­са — что со­сто­я­ние его, и фи­зи­чес­кое, а са­мое глав­ное, мо­раль­ное, всё ухуд­ша­лось и ухуд­ша­лось. По­след­ние два дня до опи­сы­ва­е­мых со­бы­тий те­ле­фон дру­га мол­чал — я при­го­то­вил­ся к са­мо­му худ­ше­му.

И по­мочь сво­е­му дру­гу я ни­чем не мог — он был да­ле­ко: за ты­ся­чи и ты­ся­чи ки­ло­мет­ров. Оста­ва­лось толь­ко взы­вать к не­бу да за­га­ды­вать не­ле­пые же­ла­ния.

Же­на за­нес­ла ко­ро­боч­ку с Кос­ти­ком в ка­би­нет вра­ча. Я остал­ся в ко­ри­до­ре и ви­дел, как по­жи­лая жен­щи­на си­де­ла, дер­жа на ко­ле­нях не­боль­шую со­бач­ку с пе­чаль­ны­ми гла­за­ми, и пла­ка­ла. Ря­дом на кор­точ­ках рас­по­ло­жил­ся, по-ви­ди­мо­му, её муж. Он мед­лен­но и про­ник­но­вен­но, как буд­то в по­след­ний раз, со скорб­ным ви­дом во­дил ла­донью по го­ло­ве со­ба­ки…

Кос­ти­ку сде­ла­ли укол и ска­за­ли, что­бы мы до­ма по­дер­жа­ли его не­сколь­ко ча­сов под вклю­чён­ной на­столь­ной лам­пой.

— А он не умрёт? — на вся­кий слу­чай до­пы­ты­ва­ла вра­ча же­на.

Врач ска­за­ла что-то об­на­дёжи­ва­ю­щее и, не гля­дя нам в гла­за, пре­дуп­ре­ди­ла — по­пу­гай дол­жен уснуть… че­рез час.

Мы с же­ной по­ве­ри­ли в луч­шее. На­пря­же­ние спа­ло. По­ка еха­ли до­мой, Кос­тик скрёб­ся в ко­ро­боч­ке, но всё ти­ше и ти­ше, по­ка со­всем не за­тих.

— Уснул, — вздох­ну­ла же­на. (Я по­смот­рел на ча­сы. Бы­ло пол-вось­мо­го ве­че­ра. По­ду­мал: что-то по­до­зри­тель­но ра­но уснул Кос­тик — мы вы­шли от вра­ча в на­ча­ле вось­мо­го.)

Ма­ши­ну оста­ви­ли во дво­ре. Же­на по­шла до­мой, а я в ма­га­зин — ку­пить хле­ба. А ког­да вер­нул­ся до­мой и уви­дел влаж­ные гла­за же­ны и её скорб­ное ли­цо, во­прос мой:

— Что? Умер? — был из­лиш­ним.

— Да.

И же­на про­во­ди­ла ме­ня в ком­на­ту, где под яр­кой на­столь­ной лам­пой ле­жал не­дви­жи­мо Кос­тик. Я по­тро­гал его — он был уже оде­ре­ве­нев­ший.

Он ещё в до­ро­ге умер, — ска­за­ла же­на и до­ба­ви­ла, — вет­врач ска­за­ла, что Кос­тик — «де­воч­ка».

И вот этот факт, что Кос­тик — «де­воч­ка», ме­ня силь­но рас­стро­ил. Вспом­ни­лось сра­зу всё: и оби­ды, что Се­рёжа на­но­си­ла Кос­ти­ку, и «пусть по­тер­пит — ведь он маль­чик», и моя по­пыт­ка учить Кос­ти­ка раз­го­ва­ри­вать — «по­пу­гаи-маль­чи­ки хо­ро­шо обу­ча­е­мы». Кос­тик был де­воч­кой! Ма­лень­кой и без­за­щит­ной. А ей на всю её ко­рот­кую жизнь бы­ла отве­де­на на­ми(!) роль со­всем иная.

И не столь­ко о Кос­ти­ке пла­кал я — пла­кал и о се­бе, пла­кал и о близ­ких и лю­би­мых лю­дях, о всех тех (а эти все — чуть ли не весь род че­ло­ве­чес­кий), жи­ву­щих по чу­жим сце­на­ри­ям, по чу­жой во­ле (и по­ступ­ки со­вер­ша­ют вро­де са­мос­то­я­тель­ные, а на по­вер­ку тол­ка­ет их ка­кой-то злой рок на со­вер­ше­ние этих по­ступ­ков, и по­том всё обо­ра­чи­ва­ет­ся про­тив них же). Тём­ная тос­ка об­ру­чем сдав­ли­ва­ла грудь: так есть ли вы­ход, есть ли сво­бод­ная во­ля, са­ми ли мы, лю­ди, вы­бе­рем­ся из это­го страш­но­го кру­га, или кто-то, ум­ный и свет­лый, нас вы­ве­дет? Есть ли счастье? Или счастье — это толь­ко блик, оза­ре­ние в нескон­ча­е­мых су­мер­ках по­всед­нев­нос­ти?

И что те­перь бу­дет с дру­гом? За­чем я за­те­ял эту жес­то­кую иг­ру? Ведь я поч­ти на­вер­ня­ка знал, что Кос­ти­ка не спас­ти. К че­му бы­ло ба­лан­си­ро­вать на уз­кой, как лез­вие брит­вы, гра­ни­це меж­ду жизнью и смертью? Не­уже­ли мой жут­кий за­гад сбу­дет­ся?

Я по­зво­нил дру­гу: сно­ва «або­нент не­до­сту­пен». Но ис­под­воль ста­ла под­сту­пать спа­си­тель­ная мысль: я за­га­дал на Кос­ти­ка «маль­чи­ка», а Кос­тик-то ока­зал­ся «де­воч­кой», зна­чит, и за­гад мой не со­всем пра­виль­ный.

А за ок­на­ми, тем вре­ме­нем, без­раз­дель­но власт­во­ва­ла де­кабрьс­кая ночь. На от­кры­той лод­жии осты­ва­ло тель­це Кос­ти­ка, ко­то­рую мы так и оста­ви­ли в той же кар­тон­ной ко­роб­ке, в ко­то­рой во­зи­ли её ле­чить. Ко­роб­ку за­кры­ли, за­мо­та­ли скот­чем и вы­нес­ли на лод­жию — на мо­роз. Ког­да при­дёт вес­на и по­теп­ле­ет, эту ко­роб­ку мы по­ло­жим в мо­ро­зиль­ник и при пер­вой же по­езд­ке на да­чу возь­мём с со­бой и за­ко­па­ем Кос­ти­ка под тем же кус­том си­ре­ни, где уже ле­жит Се­рёжа. Вот они и сно­ва объ­еди­нят­ся — две де­воч­ки.

А по­ка осты­ва­ло тель­це жёл­то­го по­пу­гай­чи­ка, по­шёл снег. Фо­на­ри на ули­це осве­ща­ли до­ро­ги, дво­ры и час­ти­цу не­ба. Гля­дя на ко­рот­кое не­бес­ное прост­ранст­во, осве­ща­е­мое лю­ми­нес­цент­ны­ми лам­па­ми, не ве­ри­лось, что снег идёт из туч, ка­за­лось, снег идёт из ни­от­ку­да, из без­дон­ной про­пас­ти, раз­вёр­ну­той на­обо­рот — сни­зу вверх.

Я по­нял, что за­снуть в эту ночь не смо­гу. Мыс­ли, тре­во­га за­да­вят и не да­дут уснуть. Не­сколь­ко ча­сов я хо­дил по сво­е­му ка­би­не­ту как от­ре­шён­ный, с опас­кой по­гля­ды­вал на те­ле­фон: по­зво­нить — не по­зво­нить дру­гу? На­ко­нец при­шла мысль — сам я со сво­и­ми эмо­ци­я­ми спра­вить­ся не смо­гу — нуж­на по­мощь из­вне.

В ин­струк­ции по ис­поль­зо­ва­нию снотвор­но­го про­чи­тал: ал­ко­голь уси­ли­ва­ет эф­фект пре­па­ра­та. Я вы­пил ста­кан вод­ки, про­гло­тил две таб­лет­ки снотвор­но­го и за­тем от­клю­чил те­ле­фон.

Снег всё ва­лил и ва­лил, и всё силь­нее и силь­нее, и вот уже ог­ром­ные бе­лые хлопья ста­ли бить в моё ок­но. Сна­ча­ла мяг­ко, а по­том упру­го, со сту­ком. И это был не снег — это ле­те­ли на свет, как мош­ка­ра ле­том, го­лу­бые и жёл­тые по­пу­гай­чи­ки и, не за­ме­чая стек­ла, на­смерть раз­би­ва­лись об не­го. Я под­бе­жал к ок­ну — вся лод­жия бы­ла усы­па­на по­пу­га­я­ми. И пу­шис­тая жёл­то-го­лу­бая ку­ча рос­ла, лод­жия на­пол­ня­лась раз­бив­ши­ми­ся по­пу­гай­чи­ка­ми, как ван­ная на­пол­ня­ет­ся во­дой. Я по­пы­тал­ся от­крыть бал­кон­ную дверь и ок­но, что­бы по­пу­гай­чи­ки не раз­би­ва­лись, а жи­вы­ми вле­та­ли в моё тёп­лое жильё. Но я толь­ко хо­тел это­го, а сде­лать ни­че­го не мог.

В по­лу­сне, в по­лу­бре­ду я под­нял­ся с по­сте­ли и от­крыл бал­кон­ную дверь — боль­ши­ми мяг­ки­ми хлопь­я­ми снег па­дал с не­ба. Лод­жия бы­ла вся в сне­гу. Я за­крыл дверь, улёг­ся в по­стель и че­рез не­ко­то­рое вре­мя сно­ва про­ва­лил­ся в не­бы­тие.

По­езд всё ухо­дил и ухо­дил в хо­лод­ный и сы­рой но­ябрьс­кий ту­ман. На­ко­нец скрыл­ся. Или это гус­той ту­ман по­гло­тил и по­езд, и зда­ние вок­за­ла, и же­лез­но­до­рож­ный мост над пу­тя­ми?

По­езд вы­рвал­ся на свет­лый прос­тор и, по­гло­щая прост­ранст­во и вре­мя, шёл, на­пру­жи­нив свою же­лез­ную стать, кур­сом на Даль­ний Вос­ток. Блес­тя­щи­ми бе­лы­ми ли­ни­я­ми свер­ка­ли на солн­це сталь­ные рель­сы. Со­став вы­шел на бе­рег Ве­ли­ко­го оке­а­на…

А да­ле­ко-да­ле­ко в оке­а­не — с бе­ре­га не вид­но — сво­бод­но плы­ла, по­ка­чи­ва­ясь на тём­но-си­них вол­нах, бе­лая шлюп­ка. И нет ни вё­сел, ни па­ру­са у это­го су­дё­ныш­ка. И ле­жит на дне шлюп­ки ху­до­ща­вый не­мо­ло­дой че­ло­век и го­лу­бы­ми пе­чаль­ны­ми гла­за­ми смот­рит в не­бо. И ни­че­го он не хо­чет — ни жиз­ни, ни смер­ти — прос­то ле­жит на дне лод­ки и смот­рит в си­нее не­бо. А над оке­а­ном и над шлюп­кой ле­та­ют го­лу­бые и жёл­тые чай­ки. И это че­ло­ве­ка не удив­ля­ет. Жёл­тая чай­ка се­ла на нос шлюп­ки и скри­пу­чим над­трес­ну­тым го­ло­сом про­кри­ча­ла:

— Ну, здравст­вуй, до­ро­гой Кон­стан­тин! Не грус­ти!

Че­ло­век при­под­нял­ся на лок­тях и по­смот­рел на пти­цу…

За мо­им ок­ном уже со­всем рас­све­ло. Го­лу­бе­ло не­бо, над вы­сот­ка­ми мед­лен­но под­ни­ма­лось хо­лод­ное мут­но-жёл­тое де­кабрьс­кое солн­це. Со­то­вый те­ле­фон ле­жал на сто­ле, и я бо­ял­ся взять его в ру­ки, как буд­то это был ку­сок рас­ка­лён­но­го ме­тал­ла.

Но друг — пусть во сне — про­дол­жал плыть на бе­лой лод­ке!

Ког­да я вклю­чил те­ле­фон, он из­дал ха­рак­тер­ный звук, и на дис­плее вы­све­ти­лось: «не­при­ня­тые звон­ки» — от або­нен­та «Кон­стан­тин». Я тут же по­пы­тал­ся пе­ре­зво­нить дру­гу, но ме­ня раз­бу­ди­ла же­на. Она бы­ла уже в шу­бе и чуть ли не та­щи­ла ме­ня с ди­ва­на:

— Со­би­рай­ся быст­рей! Я по­зво­ни­ла в ве­те­ри­нар­ную боль­ни­цу — ска­за­ли, что Кос­ти­ка мож­но спас­ти! На­до то­ро­пить­ся — до за­кры­тия оста­лось со­рок пять ми­нут.

Я встал с ди­ва­на и поч­ти сра­зу же за­был всё, что мне при­ви­де­лось то ли во сне, то ли в бре­ду.

Кос­ти­ка по­ло­жи­ли в ма­лень­кую кар­тон­ную ко­роб­ку, же­на спря­та­ла её под свою шу­бу, и мы вы­еха­ли на за­сне­жен­ные, за­би­тые ав­то­мо­би­ля­ми тём­ные ули­цы го­ро­да.