Отдел прозы

Саша Кругосветов

​

Вечный эскорт

Главы из романа

— А сей­час по­ду­май о сво­ей смер­ти, — не­ожи­дан­но ве­лел дон Ху­ан. — Она — на рас­сто­я­нии вы­тя­ну­той ру­ки. И в лю­бое мгно­ве­ние мо­жет при­бли­зить­ся, по­хло­пать те­бя по пле­чу, так что в дейст­ви­тель­нос­ти у те­бя нет вре­ме­ни на вздор­ные мыс­ли и на­стро­е­ния. Дейст­вуй — то, во что ты во­вле­чен сей­час, мо­жет быть тво­им по­след­ним дейст­ви­ем на этой пла­не­те…

Кар­лос Кас­та­не­да «Пу­те­шест­вие в Икст­лан»

Часть 1

В по­ис­ках ун­ди­ны

1

Март две ты­ся­чи де­ся­то­го го­да. В Моск­ве теп­ло, снег поч­ти рас­та­ял, но на тро­туа­рах Твер­ской в лу­жах еще пла­ва­ли гряз­ные ноз­дре­ва­тые айс­бер­ги.

В за­тя­ну­тые сет­кой ле­са на фа­са­де од­но­го из зда­ний втис­нут про­ход в ап­те­ку, на сте­не пуль­си­ру­ет ядо­ви­то-зе­ле­ный кон­тур кре­с­та. Ма­лень­кий на­ве­сик укра­шен гир­лян­да­ми про­зрач­ных лам­почек, из ко­то­рых, ка­за­лось, вы­ка­ча­ли весь жар, — вы­гля­дят они до­воль­но бес­по­мощ­но в яр­ких лу­чах ве­сен­не­го сол­неч­но­го све­та. С про­во­дов по­доб­но зу­бам бу­та­фор­ско­го ки­тай­ско­го дра­ко­на сви­са­ют длин­ные со­суль­ки

Так­си яич­но­го цве­та оста­но­ви­лось, чуть не до­ехав до уг­ла Твер­ской и Мо­хо­вой. Ма­ши­ну жда­ли. Валь­яж­ный гос­по­дин, на­бро­сив для бли­зи­ра на ли­цо мас­ку бру­таль­нос­ти, от­крыл дверь и по­мог вый­ти из ав­то­мо­би­ля вы­со­кой де­ви­це скан­ди­нав­ской внеш­нос­ти, с яр­кой би­жу­те­ри­ей в ушах и на за­пясть­ях, в ве­чер­нем платье и ко­рот­кой се­ро-го­лу­бой нор­ко­вой шуб­ке, на­ки­ну­той на ого­лен­ные пле­чи. Ее и без то­го не­ма­лый рост уве­ли­чи­ва­ли туф­ли с лео­пар­до­вым прин­том на ог­ром­ных каб­лу­ках.

— По­го­ди, не на­бра­сы­вай­ся на ме­ня, успе­ешь. За так­си я рас­счи­та­лась, у те­бя есть мел­кие день­ги? Дай чае­вые во­ди­те­лю, пять­де­сят, а луч­ше — сто, — ска­за­ла она и при­выч­но ода­ри­ла окру­жа­ю­щих осле­пи­тель­ной улыб­кой а-ля Джу­лия Ро­бертс.

— А вот и наш Но­ви­ков, — стре­ми­тель­но по­до­шла к рес­то­ра­ну, — муж­чи­на по­слуш­но сле­до­вал за ней — при­тор­мо­зи­ла у вхо­да, до­ста­ла из су­моч­ки си­га­ре­ту и за­ку­ри­ла. За­тя­ги­ва­лась не­глу­бо­ко, быст­ро, по­ры­вис­то. Взгля­ну­ла на сво­е­го спут­ни­ка — буд­то кис­точ­кой маз­ну­ла по ли­цу; кра­си­вая уз­кая ла­донь на мгно­ве­ние кос­ну­лась его ру­ки.

— Ра­да те­бя ви­деть, — бла­го­склон­но про­из­нес­ла де­вуш­ка и по­ве­ла пле­ча­ми. — Про­хо­ди в зал, сто­лик за­ка­зан на твое имя. Я сей­час.

— По­стою с то­бой, зай­дем вмес­те, до­ро­гая. Дав­но не ви­де­лись, я по те­бе со­ску­чил­ся, — по­сле­до­вал нег­ром­кий от­вет.

Не­по­да­ле­ку на скамье си­де­ли яр­ко оде­тые смуг­лые ма­ма­ши в пест­рых, цве­та­с­тых плат­ках. По тро­туа­ру но­си­лись их за­го­ре­лые бан­ди­ты — шу­ме­ли, драз­ни­ли друг дру­га, при­ста­ва­ли к про­хо­жим: «Дядь, а дядь, дай дэ­сять руб­лей, не хва­тат на мо­ро­же­ное!».

На гряз­ной бе­тон­ной плит­ке, рас­ки­нув но­ги и при­ту­лив­шись к де­ре­вян­ной кад­ке для улич­ных рас­те­ний, раз­лег­ся граж­да­нин впол­не оте­чест­вен­но­го ви­да. Все­го не­сколь­ко ча­сов на­зад он вы­гля­дел со­всем по-дру­го­му. А сей­час был рас­хрис­тан и пьян. До­воль­но при­лич­ные паль­то, брю­ки, ру­баш­ка, все — из­мя­то и в мок­рой гря­зи; на­по­каз — во­ло­са­тая грудь и муж­ское ес­тест­во, без­воль­но вы­пав­шее из рас­стег­ну­тых шта­нов. На­халь­ные маль­чиш­ки со сме­хом об­суж­да­ли его при­чин­да­лы. Дев­чон­ки ото­шли в сто­ро­ну, не­хо­тя ки­да­ли снеж­ки че­рез го­ло­вы сво­их при­яте­лей, це­лясь в бес­фор­мен­ную че­ло­ве­чес­кую мас­су, рас­плас­тав­шу­ю­ся на тро­туа­ре.

Де­вуш­ка вы­ку­ри­ла си­га­ре­ту на­по­ло­ви­ну и так же по­ры­вис­то, как она де­ла­ла все осталь­ное, бро­си­ла оку­рок в ур­ну.

— По­до­жди се­кун­ду, — ска­за­ла она и ре­ши­тель­но при­бли­зи­лась к ле­жа­ще­му, ото­дви­нув в сто­ро­ну маль­чи­шек. — Брысь, ме­люз­га!

Скло­ни­лась над пья­ным; мель­кая иде­аль­ной ке­ра­ми­кой ног­тей, за­пра­ви­ла ему ру­баш­ку в шта­ны, за­стег­ну­ла ши­рин­ку, за­пах­ну­ла паль­то, на­мо­та­ла на шею чу­дом остав­ший­ся су­хим шарф и на­пос­ле­док с удо­вольст­ви­ем осмот­ре­ла ре­зуль­та­ты сво­ей ра­бо­ты:

— Вот так-то оно бу­дет луч­ше, дру­жок!

— Что ты де­ла­ешь, за­чем те­бе это? — спро­сил ее спут­ник.

— Я, зна­ешь ли, не брез­гли­вая. Ког­да-ни­будь мне то­же по­мо­гут, если со мной слу­чит­ся что-то по­доб­ное.

Пья­ный не­ожи­дан­но от­крыл гла­за. Пря­мо пе­ред ним из раз­ре­за длин­но­го платья вы­гля­ды­ва­ла строй­ная жен­ская но­га. Он при­под­нял го­ло­ву.

— По­слу­шай, до­ро­гу­ша, — ска­зал он за­пле­та­ю­щим­ся язы­ком. — Па­тан­цу­ем? О дд­день­гах не бес­по­койсь…

Де­вуш­ка за­сме­я­лась:

— По­смот­ри на се­бя, во­я­ка, ты раз­ве смо­жешь? Как-ни­будь в дру­гой раз. А сей­час… Во­лю в ку­лак, и до­мой, от­сы­пай­ся, бай!

Она раз­вер­ну­лась, быст­рой по­ход­кой по­до­шла к сво­е­му спут­ни­ку, под­хва­ти­ла его под ру­ку: «По­шли!» Швей­цар уже от­кры­вал им дверь.

2

Ле­то две ты­ся­чи три­над­ца­то­го го­да. Гер­ма­ну по­зво­нил Алик Цу­кер­ман из Моск­вы и сры­ва­ю­щим­ся от вол­не­ния го­ло­сом по­про­сил о сроч­ной встре­че: «Это важ­но, очень да­же важ­но». У Али­ка всег­да и все важ­но. Гер­ман со­би­рал­ся по де­лам в Моск­ву на па­ру дней, по­то­му и со­гла­сил­ся.

Его тя­ну­ло к мес­там, где он ког­да-то бы­вал. К Твер­ской, Твер­ско­му буль­ва­ру, Та­ган­ке… Осо­бен­но, если эти ме­с­та бы­ли свя­за­ны с при­ят­ны­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми.

Как же дав­но он не оста­нав­ли­вал­ся в На­цио­на­ле. Го­да два, на­вер­ное, — ров­но столь­ко, сколь­ко не ви­дел Ану. Те­перь его на­ез­ды в сто­ли­цу слу­ча­лись го­раз­до ре­же, при­ез­жал, как пра­ви­ло, на один день без но­чев­ки. Ут­рен­ний Сап­сан вих­рем до­мчал до сто­ли­цы, как если бы он не вы­хо­дил из мет­ро на пло­ща­ди Вос­ста­ния, ве­чер­ним Сап­са­ном в Ле­нин­град — Гер­ман пред­по­чи­тал на­зы­вать свой го­род по-преж­не­му Ле­нин­гра­дом.

Ему нра­вил­ся На­цио­наль, вы­чур­ная гос­ти­ни­ца, поч­ти му­зей в са­мом цент­ре сто­ли­цы. Нра­вил­ся не­то­роп­ли­вый зав­трак у стек­лян­ной сте­ны с ви­дом на Ма­неж­ную пло­щадь и Кремль.

Ми­ша Век­шин осуж­дал его при­страс­тие к На­цио­на­лю: «Об­шар­пан­ная ста­ри­на, что ты на­шел в этой гос­ти­ни­це?» Чуть об­шар­па­на, да, но раз­ве это так важ­но? Здесь бы­ва­ли Ми­рей Матьё, Пьер Ри­шар, Кат­рин Де­нёв, Оле­ша, Шо­ло­хов с же­ной Ежо­ва, Ле­нин жил. Стиль мо­дерн — цвет­ные вит­ра­жи, рас­ти­тель­ный ор­на­мент, слег­ка об­вет­ша­лый бур­жу­аз­ный шик на­ча­ла про­ш­ло­го ве­ка. Пу­за­тые крес­ла, ди­ван­чи­ки, пом­пез­ные, на­ду­тые от собст­вен­ной важ­нос­ти пор­ть­е­ры, сто­ли­ки и бар из ка­рель­ской бе­ре­зы или кор­ня бу­ка. В ко­ри­до­рах — ки­тай­ские ва­зы и пер­вок­лас­сная рус­ская жи­во­пись де­вят­над­ца­то­го ве­ка. Отель на­по­ми­нал Гер­ма­ну ста­рый об­лез­лый ро­яль, на ко­то­ром ког­да-то иг­рал сам Шо­пен, да и те­перь иног­да иг­ра­ют за­ез­жие зна­ме­ни­тос­ти.

Улыб­чи­вые де­вуш­ки на ре­сеп­шн, всег­да раз­ные и всег­да оди­на­ко­вые, пре­дуп­ре­ди­тель­ный до при­тор­нос­ти пор­тье, кон­сьер­жи, буд­то мыш­ки. «Мы вас так жда­ли, Гер­ман Вла­ди­ми­ро­вич, имен­но вас, как мы ра­ды, что вы к нам сно­ва при­еха­ли. У вас скид­ки… Да­вай­те по­смот­рим. Нет, еще не на­ко­пи­лось до­ста­точ­но, что­бы дать вам но­мер бес­плат­но… Но в лоб­би-ба­ре у вас скид­ки на все, кро­ме спирт­но­го. Вы зна­е­те об этом, у вас кар­та, очень хо­ро­шо. Да­вай­те мы от­не­сем ваш кейс, ах са­ми… Лифт лю­бой, мо­же­те у вхо­да, но луч­ше прой­ти к лиф­ту че­рез лоб­би, там бли­же к но­ме­ру».

Рань­ше, ког­да в его жиз­ни еще су­щест­во­ва­ла Ана, он час­то ез­дил в Моск­ву и не­из­мен­но оста­нав­ли­вал­ся в этом оте­ле. По­езд при­бы­вал око­ло один­над­ца­ти ут­ра. Сле­до­ва­ло до­ло­жить­ся, что он в Моск­ве, так бы­ло уго­во­ре­но меж­ду ни­ми. «Хо­ро­шо, очень хо­ро­шо, ми­лый, у ме­ня со­всем нет вре­ме­ни, на ра­бо­ту на­до. В лю­бом слу­чае я за­еду на пол­ча­са, хо­чу по­ви­дать­ся. Бу­ду око­ло ча­са, устро­ит? Спус­кай­ся в лоб­би-бар. Вот и хо­ро­шо, за­од­но и по­зав­тра­ка­ешь, там не­пло­хо кор­мят. А ве­че­ром за­бро­ни­руй сто­лик в Ка­фе Пуш­кин на Твер­бу­ле. Ча­сов на де­вять. А по­том к те­бе. Или нет… Пос­ле Пуш­ки­на зай­дем в наш Four Seasons, ты зна­ешь, там клас­сно. Зав­тра суб­бо­та, мо­жем не то­ро­пить­ся. Хо­тя нет, с ут­ра мне на­до на ки­тай­ский мас­саж. Если хо­чешь — пой­дем вмес­те. Ког­да уез­жа­ешь, в пят­над­цать? — я про­во­жу. Все, це­лую, от­ды­хай. По­зво­ни, ког­да по­се­лишь­ся».

Даль­ше — по за­ве­ден­но­му рас­по­ряд­ку. До­би­рал­ся до оте­ля, се­лил­ся. За­хо­дил в служ­бу кон­сьер­жей, за­ка­зы­вал та­поч­ки, ха­лат, зуб­ной на­бор для Аны и, ко­неч­но, цве­ты. «Ро­зы — тем­но-крас­ные, с длин­ным стеб­лем, де­вять штук. Упа­ков­ки не на­до. По­ставь­те, по­жа­луй­ста, в ва­зу к вось­ми ча­сам, пря­мо в но­мер».

Пе­ре­оде­вал­ся. Изу­чал ок­но во внут­рен­ний двор: «Под­окон­ник ши­ро­кий, Ана мо­жет по­мес­тить­ся меж­ду ра­ма­ми, она лю­бит за­ле­зать ту­да с но­га­ми, что­бы по­ку­рить, — если от­крыть на­руж­ную ра­му, а внут­рен­нюю за­крыть, дат­чи­ки, на­де­юсь, и в этот раз не сра­бо­та­ют, — еще ни ра­зу не сра­ба­ты­ва­ли». К ча­су спус­кал­ся в лоб­би-бар, зав­тра­кал. Ана, как пра­ви­ло, опаз­ды­ва­ла и по не­сколь­ко раз зво­ни­ла: «Вот-вот вы­ез­жаю, ско­ро вы­ез­жаю, уже в пу­ти, не­мно­го за­дер­жи­ва­юсь, бу­ду ми­нут че­рез пят­над­цать». Вле­та­ла как ве­тер, всег­да ухо­жен­ная, всег­да на­ряд­ная, стре­ми­тель­ная и не­от­ра­зи­мая. «Ты уже за­ка­зал мне кок­тейль из кре­ве­ток?! — оч­чень хо­ро­шо. По­про­си еще джус: оранж, по­по­лам с мор­ков­ным. Ви­но? Не знаю, мне на ра­бо­ту. Ну, лад­но, бо­кал шам­пан­ско­го. Де­вуш­ка! — осле­пи­тель­ная улыб­ка. — По­ка­жи­те вин­ную кар­ту, нет, не на­до, у вас есть Бил­ле­карт Сал­мон? Нет? Амор де Дойтц — это хар­ра­шо, очень хо­ро­шо, и, по­жа­луй­ста, один эс­прес­со. Бу­дешь пить? Ну, при­гу­бишь у ме­ня за встре­чу».

Аны нет. Эпо­ха Аны в его жиз­ни дав­но за­кон­чи­лась. Те­перь все по упро­щен­ной схе­ме. Но­мер в гос­ти­ни­це он опла­тил за­ра­нее: с двой­ной кро­ватью, что­бы, как тог­да.

Гер­ман в Сап­са­не раз­мыш­лял о бу­ду­щей раз­го­во­ре с Али­ком. С ка­кой ста­ти Цу­кер­ман ищет встре­чи с ним, что мо­жет быть на уме у это­го че­ло­ве­ка, ка­кие осо­бен­ные со­бы­тия или об­сто­я­тельст­ва на­столь­ко вы­ве­ли его из се­бя?

Вре­мя от вре­ме­ни они ви­де­лись в Про­дю­сер­ском цент­ре ани­ма­ции и ком­пью­тер­ных игр (ПЦАК, ка­кая же не­ле­пая аб­бре­ве­ату­ра!) Ми­ши Век­ши­на. Ни­ког­да не бы­ли близ­ки, да и что у них мо­жет быть об­ще­го? Чер­тик, спря­тав­ший­ся в тем­ном угол­ке его уха, ше­лес­тел трес­ку­чим го­ло­сом: «Ана, Ана, это Ана, зво­нок мо­жет быть свя­зан с Аной, толь­ко с ней».

Что же Али­ку на­до, что ему во­об­ще нуж­но от Гер­ма­на? Ве­те­ри­нар-ви­ру­со­лог. Гра­фо­ман, пи­шет без­дар­ные сти­хи под пре­тен­ци­оз­ной руб­ри­кой фи­ло­соф­ская ли­ри­ка. Гер­ман от­крыл ком­пью­тер, за­гля­нул в по­ис­ко­вик: «Стренд­жер Безд­ны», псев­до­ним на­ше­го фи­ло­со­фа.

«За ноч­ным по­ры­вом вет­ра
Вый­ду ти­хо на ве­ран­ду (вы­шел до вет­ра, что ли?).
Все мол­чит и ждет рас­све­та.
Ку­пол звезд по­крыл са­ва­ном (са­ва­ном, во­об­ще-то)
Спя­щую свою рав­ни­ну.
Толь­ко все это услов­но.
Ле­са, соп­ки, все до­ли­ны
Смот­рят в не­бо свое гор­до („смот­рят в не­бо бес­пар­дон­но“ — луч­ше риф­мо­ва­лось бы, на­вер­ное)»

Ка­кие от­зы­вы? «СТРАН­Нень­кая БЕЗ­Дар­ность»… «Гру­бо, до­воль­но гру­бо», — по­ду­мал Гер­ман. Встре­ча­лись, прав­да, и ком­пли­мен­тар­ные. По­смот­рим, что даль­ше.

«Час­то по до­ро­ге в безд­ну иног­да не за­ме­ча­ешь (час­то или все-та­ки иног­да?) шаг, ко­то­рый уже сде­лан и под­во­дит бли­же к краю». Час­то по до­ро­ге в безд­ну…

Нет, ли­те­ра­тор Цу­кер­ман, по­жа­луй, не тро­нул тон­ких струн его ду­ши.

«Так, по­смот­рим Жи­вой Жур­нал. Кон­суль­ти­ру­ет по­се­ти­те­лей по ви­рус­ным за­бо­ле­ва­ни­ям, а еще вы­да­ет се­бя за спе­ци­а­лис­та-сек­со­ло­га. О, есть да­же ча­сы при­ема!» Ви­рус­ные за­бо­ле­ва­ния Гер­ма­на не ин­те­ре­со­ва­ли, кон­суль­та­ции сек­со­ло­га — тем бо­лее.

Что еще? В свое вре­мя Алик был без­на­деж­но влюб­лен в Ана­ста­сию. Об этом зна­ли все. Ане Што­по­ро­вой не нра­ви­лась ее фа­ми­лия, и она про­си­ла об­ра­щать­ся к ней толь­ко по име­ни и обя­за­тель­но на ан­глий­ский ма­нер — Ана­стей­ша, в край­нем слу­чае, прос­то Ана, — и уж ко­неч­но, не На­стя, не Ста­ся, не Та­ся! Но Цу­кер­ман упор­но звал ее Ана­ста­си­ей. Во всем осталь­ном он был пол­ностью у нее в под­чи­не­нии. При­но­сил в офис слас­ти, фрук­ты, бе­гал за си­га­ре­та­ми, го­тов был ис­пол­нять лю­бой ее кап­риз, да­же по ноч­но­му звон­ку. Ис­пол­нял все это без­ро­пот­но, с го­тов­ностью и без вся­ко­го эпа­та­жа и ер­ни­чанья, что, ка­за­лось бы, со­вер­шен­но не со­от­вет­ст­во­ва­ло его строп­ти­во­му ха­рак­те­ру.

По­лу­ча­ет­ся так: из об­щих ин­те­ре­сов у них — толь­ко Ана. Но Алик, ско­рее все­го, да­же не знал, что Гер­ман с Аной три го­да встре­ча­лись. Век­шин, воз­мож­но, знал. Хо­тя вряд ли, ско­рее — до­га­ды­вал­ся. Ана пред­по­чи­та­ла, что­бы на ра­бо­те не бы­ло из­вест­но о ее ро­ма­не с Гер­ма­ном. Их ви­де­ли вмес­те, что из это­го? — бы­ли об­щие про­ек­ты, вот и все. Она мог­ла под­вез­ти Гер­ма­на в отель, как бы по пу­ти до­мой, иног­да вмес­те обе­да­ли, бы­ва­ло, что и с Век­ши­ным. Ни­че­го, ров­но ни­че­го это не зна­чит. Нет, вряд ли Али­ку что-ни­будь из­вест­но об их ро­ма­не. Из моск­ви­чей толь­ко Ле­ня Ме­ли­хов мог быть в кур­се. Но Ме­ли­хов с Али­ком, на­вер­ное, да­же не зна­ко­мы. Алик хо­чет по­ви­дать­ся имен­но с ним, Гер­ма­ном, и ког­да зво­нил, был силь­но взвол­но­ван. Лю­бо­пыт­но, что мог­ло вы­вес­ти его из рав­но­ве­сия?

— При­вет, Алик, я уже здесь. Где бы нам луч­ше по­го­во­рить? За­хо­ди в На­цио­наль, я там оста­но­вил­ся, бли­же к ве­че­ру осво­бо­жусь. Не нра­вит­ся? Ну, а как те­бе рес­то­ран ЦДЛ?

— Нет, Гер­ман, не хо­док я по рес­то­ра­нам. Не ем, как лю­ди, ты же зна­ешь: у ме­ня гаст­рит, таб­лет­ки при­ни­маю. Так что за­гля­ни луч­ше ко мне в мас­тер­скую, это не­да­ле­ко от ЦДЛ, дво­ра­ми мож­но прой­ти, я все разобъ­яс­ню.

— Мас­тер­ская? Не ду­мал, что ты ав­то­мо­би­лист.

— Да нет, не по­лу­чил­ся из ме­ня ав­то­мо­би­лист, по­ни­ма­ешь, те­ря­юсь за ру­лем. А-а, ты про мас­тер­скую… Мож­но и ла­бо­ра­то­ри­ей на­зы­вать. Я же ви­ру­со­лог. Ко­ша­чий, со­ба­чий, ло­ша­ди­ный, это без раз­ни­цы. Ви­ру­сы, они и есть ви­ру­сы. Мо­чу мне лю­ди при­но­сят, кровь в про­бир­ках. Рань­ше тру­дил­ся в кли­ни­ках, те­перь сам с усам, на до­му ра­бо­таю. В об­щем, при­хо­ди в ла­бо­ра­то­рию, у ме­ня де­ло к те­бе, а по­том мо­жешь спра­ши­вать о ви­ру­сах, о мо­но­ци­тах, о ва­ку­ум­ных про­бир­ках, о чем за­хо­чешь. Если ин­те­рес­но, ко­неч­но.

Бы­ло су­хо, но по­ры­ви­с­тый ве­тер и низ­кое свин­цо­вое не­бо од­но­знач­но пре­дуп­реж­да­ли о ско­ром лив­не. Гер­ман вы­звал так­си; вско­ре по кры­ше за­сту­ча­ли пер­вые кап­ли дождя. Мельк­ну­ла ди­кая мысль: «А мо­жет, она здесь, мо­жет быть, он сей­час сно­ва уви­дит Ана­стей­шу. Хо­тя что ей де­лать в мас­тер­ской Цу­кер­ма­на?»

Ла­бо­ра­то­рия ока­за­лась кро­шеч­ной квар­тир­кой на пер­вом эта­же. Вход с ули­цы. «Алик — тот еще гусь. Сам про­сил о встре­че — важ­но, мол, не­от­лож­но. Но встре­чать­ся все рав­но бу­дем имен­но там, где ему удоб­но. Нет, за­чем я со­гла­сил­ся на ночь гля­дя ид­ти в эту жи­во­пыр­ку? У две­ри кош­ка­ми пах­нет. Сла­бо­ха­рак­тер­ный ты, Гер­ман. Лад­но бы од­но­каш­ник, ста­рый при­ятель… Кто он те­бе, этот Цу­кер­ман? Слад­кий че­ло­век? Ка­кой он слад­кий! Ско­рее кис­лый. Мо­жет, кис­лый с гор­чин­кой. Ну лад­но, жми кноп­ку звон­ка, слу­шай рас­ска­зы о горь­ко-кис­лых про­бле­мах Али­ка Цу­кер­ма­на, про­бле­мах с лег­ким за­па­хом ко­шачь­ей мо­чи».

Алик был один. Он поч­ти не из­ме­нил­ся. При­зе­ми­с­тый, плот­ный, силь­ные во­ло­са­тые ру­ки. Гла­за — груст­ные, бес­по­кой­ные. Ру­мя­нец на ше­лу­ша­щих­ся ще­ках, оч­ки в про­во­лоч­ной опра­ве и му­ля­вин­ские усы — все как рань­ше. Та­кие усы дав­но уже ни­кто не но­сит. Сколь­ко ему? Ког­да они по­зна­ко­ми­лись, трид­цать пять бы­ло. Зна­чит, сей­час око­ло со­ро­ка. В угол­ках рта жел­тые пу­зырь­ки, — на­вер­ное, толь­ко что таб­лет­ку при­нял. От гаст­ри­та? Го­во­ри­ли еще, что ле­чил­ся от ши­зо­фре­нии. Мо­жет, что-то успо­ко­и­тель­ное?

В ла­бо­ра­то­рии бо­лее-ме­нее по­ря­док. Цент­ри­фу­ги, мик­ро­ско­пы, стек­ла, про­бир­ки, про­бир­ки… Ста­ро­мод­ный ком­пью­тер с за­ля­пан­ной кла­ви­а­ту­рой.

— Ну что, по­пьем чай­ку для на­ча­ла? Хо­чешь зе­ле­ный, бу­дет зе­ле­ный. Хо­чешь чер­ный, бу­дет чер­ный. Схо­жу, при­го­тов­лю. По­смот­ри по­ка жур­на­лы.

Жур­на­ла­ми Гер­ман не за­ин­те­ре­со­вал­ся, а кни­ги по­ли­стал. Сбор­ни­ки сти­хов «Стренд­же­ра Безд­ны», то­мик «Он­лайн по-шот­ланд­ски»: ро­ман об иде­аль­ной де­вуш­ке-во­и­тель­ни­це, еще па­ра со­всем но­вых книг лю­би­те­ля про­гу­лок по краю безд­ны — то­же о ге­ро­и­чес­ких жен­щи­нах, о их по­дви­гах во имя добра со зве­ри­ным оска­лом. Ря­дом кни­ги из­бран­ных ав­то­ров. Марк Твен, Сти­вен­сон, Бус­се­нар… «Два ка­пи­та­на», «Вер­ли­о­ка», «Три толс­тя­ка». По­че­му кни­ги имен­но в ла­бо­ра­то­рии? На­вер­ное, за­дер­жи­ва­ет­ся здесь до­позд­на. Мо­жет, и стиш­ки от­сту­ки­ва­ет на но­ут­бу­ке.

По­явил­ся Алик с под­но­сом. Чай, слив­ки, плюш­ки.

— Вы­пить хо­чешь?

— Если толь­ко за ком­па­нию. И по чуть-чуть.

-Уго­щу уни­каль­ным на­пит­ком, — чер­ная вод­ка «BlaVod», ак­ро­ним от «Black Vodka» — в об­щем, Блин-Вод­ка. По­доб­ный цвет по­лу­ча­ет­ся бла­го­да­ря до­бав­ле­нию со­ка чер­ной мор­ко­ви и экстрак­та рас­то­роп­ши. Что та­кое чер­ная мор­ковь? Скор­цо­не­ра, она же чер­ный ко­рень, она же ко­зе­лец. Из­вест­на в Ев­ро­пе со Сред­них ве­ков, ле­чеб­ное и съедоб­ное, на­до ска­зать, рас­те­ние. Со­дер­жит ину­лин, ас­па­ра­гин, ле­ву­лин, ви­та­ми­ны С, В1, В2, ка­лий, маг­ний, же­ле­зо, фос­фор… Те­бе не­ин­те­рес­но? Те­бе это по­фиг, я ви­жу. Что те­бе во­об­ще ин­те­рес­но? А по­лу­ча­ют­ся, меж­ду про­чим, от­лич­ней­шие кок­тей­ли. К чер­ту чай. Хо­чешь, сде­лаю «По­лу­ноч­ное солн­це»? — чер­ные слои «BlaVod» и ру­би­но­вые — клюк­вен­но­го со­ка. По­про­бу­ем?

Вы­пи­ли по бо­ка­лу, по­го­во­ри­ли о де­лах в Про­дю­сер­ском цент­ре, вспом­ни­ли об­щих зна­ко­мых. Алик яв­но тя­нул вре­мя.

На стел­ла­же, ря­дом с не­боль­шим зер­ка­лом, — фо­то­гра­фия груст­ной жен­щи­ны в ста­ро­мод­ном бе­ре­те. Сни­зу над­пись: «Ве­ро­ни­ка Туш­но­ва».

— Кто это?

— По­этес­са. «А зна­ешь, все еще бу­дет», «Не от­ре­ка­ют­ся лю­бя», по­пу­ляр­ные, меж­ду про­чим, пес­ни.

Пе­ред фо­то­гра­фи­ей — ке­ра­ми­чес­кая ва­за с тре­мя за­сох­ши­ми гвоз­ди­ка­ми. Алик за­ме­тил взгляд Гер­ма­на.

— Два ме­ся­ца то­му на­зад. По­че­му-то ре­шил сде­лать ей по­да­рок на день рож­де­ния.

Он за­дум­чи­во по­до­шел к стел­ла­жу, сдви­нул и не­мно­го по­вер­нул ва­зу — так, что­бы она ока­за­лась ров­но по­сре­ди­не порт­ре­та по­этес­сы — вид­но бы­ло, что он сей­час не здесь, а где-то да­ле­ко-да­ле­ко.

Ска­зал, что не за­ста­вил бы Гер­ма­на та­щить­ся в Моск­ву. Но тут та­кая ис­то­рия… со­вер­шен­но не­по­нят­ная ис­то­рия. Его гость — ум­ный че­ло­век, Али­ку хо­те­лось бы узнать, что тот обо всем этом ду­ма­ет.

Гер­ман спро­сил, мо­жет, что-то от Аны?

Алик вы­та­щил цве­ты из ва­зы, по­тро­гал су­хой лис­ток и рас­се­я­но бро­сил бу­кет в му­сор­ную кор­зи­ну. На­су­пил­ся, при­жал паль­цем оч­ки к пе­ре­но­си­це, его и без то­го ру­мя­ные ще­ки ста­ли со­вер­шен­но пун­цо­вы­ми, а ше­лу­шин­ки на них вы­гля­де­ли те­перь ма­лень­ки­ми бе­лы­ми об­рыв­ка­ми ста­рых обо­ев.

По­том со­об­щил, что по по­во­ду Аны по­ка нет яс­нос­ти. Что хо­те­лось бы все это не­мно­го пе­ре­те­реть. В об­щем, он про­сит со­ве­та Гер­ма­на или мне­ния, пусть тот как хо­чет, так и счи­та­ет.

Алик пред­ло­жил гос­тю опро­бо­вать дру­гой ва­ри­ант кок­тей­ля, то­же до­воль­но-та­ки вкус­ный, и до­ба­вил апель­си­но­вый сок в чер­ную вод­ку, от­че­го та не­ожи­дан­но при­о­бре­ла зе­ле­но­ва­тый от­те­нок.

По­ка Гер­ман пил, ве­те­ри­нар не са­дил­ся, со­сал ка­кую-то таб­лет­ку, об­ду­мы­вая, что ска­жет.

За­тем он по­ве­дал, что его со­уче­ник по ин­сти­ту­ту при­сы­ла­ет из Фло­ри­ды жур­нал для рус­ских, Кон­тур на­зы­ва­ет­ся, и в свет­ской хро­ни­ке Али­ку по­па­лась фо­то­гра­фия не­кой Аны Гор­дон, — не­кой или не­ко­ей, как пра­виль­но? — вы­ли­тая Ана­ста­сия Што­по­ро­ва, зна­ет ли Гер­ман та­кую? Гость улыб­нул­ся и по­про­сил на­пом­нить, кто это.

— Все сме­ешь­ся… — за­ме­тил Алик. — Сам же пер­вый и за­го­во­рил о ней. Толь­ко что… Не­уже­ли не пом­нишь? Вы­со­кая та­кая. Мы же вмес­те ко­фе пи­ли на вы­став­ке.

Кон­тур, вос­пе­ва­ю­щий де­ву­шек на ко­тур­нах, Кон­тур или Ко­тур­ны? — а это, меж­ду про­чим, не что иное, как вес­точ­ка из не­бы­тия.

Гер­ман объ­яс­нил, что ему сей­час труд­но без­оши­боч­но от­ве­тить на этот во­прос, воз­мож­но, он и пом­нит, но как-то не­от­чет­ли­во. Пусть Алик про­дол­жа­ет — так в чем там де­ло?

Алик рас­ска­зал, что Ана­ста­сия уеха­ла в Аме­ри­ку не­сколь­ко лет на­зад, ку­да точ­но, он не зна­ет. Мо­жет, эта Гор­дон и не она, но уж очень по­хо­жа. И фи­гу­ра не­обыч­ная, уг­ло­ва­тая что ли, один к од­но­му как у Ана­ста­сии. По­зво­нил он Лень­ке Ме­ли­хо­ву — мо­жет, Гер­ман опять ска­жет, что не слы­шал о та­ком? При­по­ми­на­ет, ну и ла­душ­ки.

Гер­ман от­ве­тил, что од­но вре­мя не­пло­хо знал Ле­ню, но не ду­мал, что Алик с ним то­же зна­ком. Алик под­твер­дил — ша­поч­но, но зна­ком.

Гер­ман по­ин­те­ре­со­вал­ся, чем Ме­ли­хов за­ни­ма­ет­ся, пи­шет, пе­ча­та­ет­ся?

— Сей­час уже не пи­шет. Ког­да-то да, пи­сал об ужас­ных и жес­то­ких кос­ми­чес­ких мон­ст­рах и обо­рот­нях. Мо­жет, и сей­час пи­шет, но не слы­шал, что­бы пуб­ли­ко­вал­ся. Пре­по­да­ет в уни­ве­ре что-то свя­зан­ное с ги­ро­ско­па­ми. Он в ин­тер­не­те, как ры­ба в во­де. Чи­та­ет, меж­ду про­чим, толь­ко ла­у­ре­атов Хью­го, ра­зыс­ки­ва­ет их в под­лин­ни­ке и чи­та­ет. В свое вре­мя ока­зы­вал зна­ки вни­ма­ния Ана­ста­сии, я это точ­но знаю, и да­же вы­пол­нял от­дель­ные по­ру­че­ния. Раз вы­пол­нял, зна­чит, нра­ви­лось, — ина­че, за­чем на­до бы­ло вы­пол­нять? Вот я и го­во­рю ему: «Мо­жешь ра­зыс­кать эту са­мую Ану Гор­дон? Мне ка­жет­ся, она та­кая же Гор­дон, как я, к при­ме­ру, Ва­ня Пет­ров». Лень­ка, как по­смот­рел фо­то, за­ин­те­ре­со­вал­ся — да­же очень за­ин­те­ре­со­вал­ся и дейст­ви­тель­но ра­зыс­кал ка­кую-то Гор­дон в Май­а­ми. При­чем, не толь­ко ра­зыс­кал, но и со­зво­нил­ся, и да­же по­ле­тел к ней в Аме­ри­ку. Во как! И это дейст­ви­тель­но ока­за­лась Ана­ста­сия. Ле­ня при­ехал и, пред­став­ля­ешь, на­шел ее в но­ме­ре ка­ко­го-то чер­но­ко­же­го со­мелье, оскор­бил­ся этим фак­том и тут же, не про­ща­ясь, уехал. Вер­нул­ся, как я по­нял, в выс­шей сте­пе­ни обес­ку­ра­жен­ным.

Та­кое вот не­ожи­дан­ное сте­че­ние об­сто­я­тельств вре­ме­ни, ме­с­та и дейст­вия! Как и долж­но быть в Арис­то­те­ле­вой дра­ма­тур­гии!

— Ну и что те­бя удив­ля­ет? — спро­сил Гер­ман.

Алик от­ве­тил, что не ве­рит он это­му, вот в чем де­ло. Не та­кая она, эта Ана­ста­сия. У нее, ко­неч­но, все не как у лю­дей, при­чу­ды, за­нос­чи­вость и то­му по­доб­ное, но она бы до та­ко­го не опус­ти­лась. Да­же, если бы жизнь за­ста­ви­ла. Хо­тя… Что-то Ле­ня не до­го­ва­ри­ва­ет. Не хо­чет рас­ска­зы­вать, что ли. Ти­па — ты прав, это бы­ла Ана­стей­ша Што­по­ро­ва — и точ­ка. Не по­ни­ма­ет Алик это­го Ме­ли­хо­ва, за­чем он тог­да рез­ко так в Аме­ри­ку рва­нул? Мо­жет, это во­все и не Ана­ста­сия бы­ла, и он Али­ку прос­то лап­шу на уши ве­ша­ет. Мо­жет, и в Аме­ри­ке Ле­ня не был. Че­го ему в Аме­ри­ку-то мчать­ся из-за ка­кой-то Гор­дон?

Гер­ман за­дум­чи­во со­об­щил, что Ле­ня не­дав­но ле­тал в Аме­ри­ку. На сай­те цент­ра Век­ши­на пи­са­ли: «Наш ав­тор Лео­нид Ме­ли­хов по­бы­вал в Аме­ри­ке. Дол­гож­дан­ная встре­ча с ли­те­ра­тур­ны­ми аген­та­ми США со­сто­я­лась, бла-бла. Еже­год­ная пи­са­тель­ская кон­фе­рен­ция в Нью-Йор­ке для мно­гих ста­но­вит­ся серь­ез­ным ша­гом, бла-бла. Не­воз­мож­но пе­ре­оце­нить… Но глав­ное, это, ко­неч­но, встре­ча с ли­те­ра­тур­ны­ми аген­та­ми, ко­то­рые ищут та­лант­ли­вых ав­то­ров, бла-бла-бла».

— Все-то те­бе из­вест­но, по­до­жди, — Алик ки­нул­ся на кух­ню и вер­нул­ся с пач­кой фо­то­гра­фий. — Вот, от­ска­ни­ро­вал, мо­жет, ты и это ви­дел на сай­те у тво­е­го Век­ши­на?

В пач­ке бы­ло не­сколь­ко до­воль­но раз­мы­тых сним­ков свет­ской ту­сов­ки и па­ра сел­фи бо­со­но­гой мо­ло­дой жен­щи­ны с неж­ной улыб­кой хо­ро­шо зна­ко­мо­го ли­ца — по­че­му бо­сая, черт по­бе­ри, в ван­ной она, что ли? — с чер­ны­ми пря­мы­ми во­ло­са­ми и в лег­ком бе­лом платье. Под­пись: «Се­леб­ри­ти Май­а­ми Ана Гор­дон». Вы­ли­тая Ана Што­по­ро­ва, ни с кем ее не спу­тать.

Алик был до­во­лен до­стиг­ну­тым эф­фек­том.

— Ну, и что ты ска­жешь?

— Вро­де, Ана. То есть, я имею в ви­ду, Што­по­ро­ва.

Алик хлоп­нул ла­донью по сто­лу.

— По­слу­шай, Гер­ман, это и сле­по­му вид­но, яс­но как апель­син. Ле­ня сра­зу ее узнал. А по­том ра­зыс­кал по ин­тер­не­ту. Ко­неч­но, это она. Мо­жет, он и ви­дел ее, если не врет. Как бы ты ни оце­нил эту ис­то­рию, но од­но дол­жен од­но­знач­но при­знать: столь­ко вре­ме­ни про­шло, и это пер­вые све­де­ния об Ана­ста­сии. На­де­юсь, она хо­тя бы раз­бо­га­те­ла, ина­че как про­жи­вешь во Фло­ри­де?

Слиш­ком дол­гое от­сут­ст­вие обя­за­тель­но пре­вра­ща­ет­ся в эф­фект­ное воз­вра­ще­ние из не­бы­тия.

«Фло­ри­да, Ана­ста­сия, Ле­ня, се­леб­ри­ти… ка­лей­до­скоп имен и на­зва­ний — кол­лаж, ку­да мож­но до­бав­лять име­на, со­бы­тия, фак­ты по вку­су».

— Она, на­вер­ное, о Фло­ри­де да­же и не ду­ма­ла.

Гер­ман ска­зал это поч­ти ис­крен­не. «Оке­ан, Фло­ри­да — впол­не в ее ду­хе, и по­том эти сел­фи. Уез­жа­ла-то как раз ту­да. Но где сей­час…», — он не­до­вер­чи­во по­смот­рел на фо­то­гра­фии.

— Так-так. Ну, и где тог­да об­ре­та­ет­ся в на­сто­я­щий ис­то­ри­чес­кий мо­мент на­ша свя­тая ве­ли­ко­му­че­ни­ца Ана­ста­сия? — до­пы­ты­вал­ся Алик.

— Умер­ла. Или ку-ку на Ка­нат­чи­ко­вой да­че. Мо­жет, и за­муж вы­шла. Прос­то вы­шла за­муж и ути­хо­ми­ри­лась. Ду­маю, она дав­но уже в Моск­ве, жи­вет где-ни­будь ря­дом, на со­сед­ней ули­це, на­при­мер.

— Нет, это­го прос­то ни­как не мо­жет быть, — Алик по­ка­чал го­ло­вой. — Я ведь все пеш­ком да пеш­ком. Не люб­лю транс­порт. И кру­чусь как раз в тех мес­тах, где она рань­ше жи­ла, где ра­бо­та­ла. Про­хо­жу ми­мо рес­то­ра­нов и ка­фе, ко­то­рые она лю­би­ла. Я на­блю­да­тель­ный, смот­рю, кто в так­си са­дит­ся, кто из ма­ши­ны вы­хо­дит. Если б вер­ну­лась, обя­за­тель­но ее встре­тил бы. Два го­да хо­жу по ули­цам и ду­маю, как бы не про­гля­деть кое-ко­го. Вот уви­жу на ули­це дыл­ду с не­по­кры­той го­ло­вой и стре­ми­тель­ной по­ход­кой, не­воль­но за­даю сам се­бе сак­ра­мен­таль­ный во­прос. Да нет, будь она в Моск­ве, я бы знал, точ­няк знал бы. Встре­ти­лись бы. Или кто-ни­будь ска­зал. Ми­ша Век­шин знал бы, Ора­лов с Кон­вен­та ани­ма­то­ров или Бал­хаш­ский то­же зна­ли бы, они всег­да в кур­се. Кто-ни­будь из сце­на­рис­тов или пи­са­те­лей… Так что нет ее в Моск­ве, это точ­но.

От­сут­ст­вие при­сут­ст­вия не­воз­мож­но не за­ме­тить! Ве­те­ри­на­ры то­же бы­ва­ют мыс­ли­те­ля­ми…

Он взгля­нул в ли­цо Гер­ма­на, слов­но спра­ши­вая: «Ты ме­ня еще слу­ша­ешь?»

— Те­бе ка­жет­ся, я не­мно­го то­го? — спро­сил Алик пос­ле не­ко­то­рой па­у­зы.

— Не знал я, что ты ее так силь­но лю­бишь, — от­ве­тил Гер­ман и тут же по­жа­лел об этом. Алик сму­тил­ся, со­брал и за­су­нул фо­то­гра­фии в ящик сто­ла. Гость на­ро­чи­то взгля­нул на ча­сы, но хо­зя­ин бук­валь­но вце­пил­ся в его ру­кав.

— По­стой, вы­слу­шай ме­ня. Мно­гие не ис­пы­та­ли в жиз­ни на­сто­я­щей люб­ви, и да­же не пред­став­ля­ют, на­сколь­ко их обо­кра­ли (ин­те­рес­но, о ком он го­во­рит, о муж­чи­нах или о жен­щи­нах?). По за­ко­ну рав­но­ве­сия при­ро­да ком­пен­си­ро­ва­ла им это карь­е­рой, дру­ги­ми муж­чи­на­ми (все-та­ки о жен­щи­нах!), еще чем-то… Но лю­бовь — осо­бый дар, до­ступ­ный не­мно­гим, до­ступ­ный толь­ко из­бран­ным. Вы всё по­ста­ви­ли на од­ну доску: же­ла­ние, влюб­лен­ность, при­вя­зан­ность и лю­бовь, по­ла­гая, что меж­ду ни­ми нет ни­ка­кой раз­ни­цы. Мо­же­те ду­мать и даль­ше в этом на­прав­ле­нии.

Пос­ле не­ко­то­рой па­у­зы Алик про­дол­жил:

— «За­стал ее в но­ме­ре чер­но­ко­же­го со­мелье!» Сво­лочь этот твой Ме­ли­хов! Ну ни­как не мо­жет это­го быть. На­вер­ное, я дейст­ви­тель­но лю­бил ее. Не то, что­бы хо­тел с ней… Ду­мал о ней, но не в та­ком смыс­ле. Чест­ное сло­во. Не­льзя ска­зать, что я во­об­ще об этом не ду­маю. Чем даль­ше, тем боль­ше по­доб­ные де­ла у ме­ня на уме кру­тят­ся. Ког­да был маль­чиш­кой, ме­ня это, кста­ти, за­ни­ма­ло го­раз­до мень­ше. А те­перь ду­маю и ду­маю, при­чем имен­но о вся­ком та­ком. И са­мым доско­наль­ным об­ра­зом. Ужас ка­кой-то. Чем стар­ше, тем в боль­шей сте­пе­ни. И это по­сто­ян­но да­вит на моз­ги, да­вит и да­вит.

Ана­ста­сия, На­стя, на­ст, на ко­то­рый сту­па­ешь, рис­куя осту­пить­ся и уто­нуть…

— Ну и как ты вы­хо­дишь из по­ло­же­ния? В прес­се по­яв­ля­ют­ся со­об­ще­ния, что ка­кой-то ста­рик при­ста­вал к ма­ло­лет­ке, дру­гой по­ка­зы­вал свое хо­зяйст­во про­хо­жим… Ду­маю, это как раз от та­ких мыс­лей — бе­ре­гись, Алик!

— Все шу­тишь… Я в по­ряд­ке, Гер­ман, со мной ни­че­го та­ко­го не слу­чит­ся. Не мо­жет слу­чить­ся. По­то­му что есть Оми­на, миг­рант­ка из Ур­ген­ча. Мой ла­бо­рант, при­хо­дит рас­тво­ры го­то­вить. Да нет, со­всем да­же не кра­сот­ка. Но за­то чис­тень­кая, ак­ку­рат­ная. И ува­жи­тель­ная при этом. Она ме­ня по­ни­ма­ет, вхо­дит, так ска­зать, в мое по­ло­же­ние. Я на­зы­ваю ее Оной. Она!

«Эта — Она, та — Ана, — по­ду­мал Гер­ман. — Вез­де Алик имен­но ее, Ана­ста­сию, ищет!»

— Из­ви­ни, что за­го­во­рил об этом. Прав­ду го­во­рят: ма­лоз­на­ко­мо­му че­ло­ве­ку лег­че от­крыть­ся, рас­ска­зать о со­кро­вен­ном, о чем стыд­но го­во­рить с друзь­я­ми или родст­вен­ни­ка­ми. А ду­шу, зна­ешь ли, хо­чет­ся все-та­ки об­лег­чить, — про­дол­жил Алик.

Он на­лил се­бе чер­ной вод­ки и, не до­бав­ляя со­ка, зал­пом вы­пил.

— По­верь мне, Гер­ман, я на Ана­ста­сию ни­ког­да не смот­рел в та­ком смыс­ле. Лю­бовь мо­жет обой­тись и без ин­тим­ных от­но­ше­ний. Прос­то лю­бишь че­ло­ве­ка и го­тов бес­ко­неч­но от­да­вать ему са­мо­го се­бя. Он те­бе бли­зок, жи­вет в тво­ем серд­це, а при этом — вро­де как по­сто­рон­ний. Не знаю, пой­мешь ли ты, прос­то по­верь, что та­кое воз­мож­но. По­верь и все.

Ве­ра — про­дукт ско­ро­пор­тя­щий­ся, не­ве­рие пло­дотвор­нее и прак­тич­ней…

Гер­ма­ну на­до­е­ло слу­шать от­кро­ве­ния Али­ка. Он под­нял­ся и вы­шел в туа­лет, но до убор­ной до­брал­ся не сра­зу. Ошиб­ся дверью и ока­зал­ся в по­ме­ще­нии, ко­то­рое, ско­рее все­го, бы­ло кух­ней. Пли­та, не­боль­шой плас­ти­ко­вый стол, пол­ки с каст­рю­ля­ми и му­фель­ная печь. За­чем здесь му­фель­ная печь, что это­му ве­те­ри­на­ру тре­бу­ет­ся на­гре­вать до ты­ся­чи гра­ду­сов?

Он мыс­лен­но из­ви­нил­ся пе­ред хо­зя­и­ном за свой про­мах и со­би­рал­ся уже ухо­дить, но что-то не­обыч­ное при­влек­ло его вни­ма­ние. Спра­ва на пол­ке — до­воль­но вы­ра­зи­тель­ные жен­ские скульп­ту­ры со сма­зан­ны­ми ли­ца­ми, раз­де­тые, не­ко­то­рые — в чер­ном кру­жев­ном белье. Впа­лые ще­ки, при­кры­тые ве­ки, не­чет­кая ли­ния неж­но­го рта. Ко­го-то ему на­по­ми­на­ли эти поч­ти жи­вые кук­лы. И фи­гу­ра — ле­бе­ди­ная шея, кра­си­вые клю­чи­цы, плос­кий жи­вот, длин­ные ру­ки и но­ги, вы­ра­зи­тель­ные паль­цы. Од­на мо­дель, од­но ли­цо, один си­лу­эт. И все в раз­ных по­зах. По­зах про­нзи­тель­но­го же­ла­ния. Вы­гну­тая, на­пря­жен­ная спи­на, раз­дви­ну­тые бед­ра, опу­щен­ные ве­ки. На спи­не, на бо­ку, на ко­ле­нях с при­жа­тым к по­лу ли­цом. Фан­тас­ти­чес­ки про­ра­бо­тан­ная плас­ти­ка устья, лоб­ка. Да, в зна­нии ана­то­мии ва­я­те­лю не от­ка­жешь. Как не­то­роп­ли­во и сла­дост­раст­но от­ра­ба­ты­вал он эту плас­ти­ку, до­бав­лял, ис­прав­лял, со­вер­шенст­во­вал. Он так это ви­дит, са­мо­паль­ный сек­со­лог, за­мас­ки­ро­ван­ный со­цио­пат, этим он гре­зит, этим за­пол­ня­ет свою жизнь, мер­за­вец, те­шит боль­ное во­об­ра­же­ние, экс­ги­би­ци­о­нист хре­нов. Ти­па: «Я все знаю про это, пжал­те ко мне на кон­суль­та­цию, не вол­нуй­тесь, я все объ­яс­ню!» По­че­му му­жи­ки, ко­то­рые са­ми не мо­гут по­лу­чить удов­летво­ре­ния и жен­щи­не ни­че­го дать не мо­гут, под­ви­за­ют­ся кон­суль­тан­та­ми-сек­со­ло­га­ми? Де­ла­ют важ­ный вид, рас­спра­ши­ва­ют, со­ве­ту­ют, объ­яс­ня­ют. Сле­пые по­во­ды­ри сле­пых!

Эро­ти­ка — ко­мис­си­он­ка для не­за­тей­ли­вых хо­лос­тя­ков и мань­я­ков.

«Вот так… Сле­ду­ет од­на­ко при­знать­ся, — не­сколь­ко от­стра­нен­но раз­мыш­лял Гер­ман, — что скульп­ту­ры ис­пол­не­ны мас­тер­ски. То­ни­ро­ван­ный фар­фор… Иде­аль­ная ими­та­ция све­тя­щей­ся ко­жи, блед­но-ро­зо­вых рта и сос­ков, раз­но­цвет­ных ка­меш­ков объ­ем­но­го ла­ка ног­тей, пе­ре­путья жиз­нен­ных об­сто­я­тельств, сре­до­то­чий же­ла­ний. Во­ло­сы, бро­ви, рес­ни­цы — все, как у жи­во­го че­ло­ве­ка. И как ему уда­лось? Ото­ропь бе­рет — пол­ное ощу­ще­ние, что пе­ред то­бой жи­вая жен­щи­на, толь­ко ма­лень­кая. По­хо­же на тот фильм, где ге­роя со­блаз­ня­ла кро­шеч­ная урод­ка. Б-р-р-р!»

На­тур­щи­цы во все вре­ме­на бы­ли не толь­ко мо­де­ля­ми, но и пред­ме­том вож­де­ле­ния ху­дож­ни­ков.

Вспом­ни­лась ог­ром­ная мос­ков­ская вы­став­ка. Ми­лая де­вуш­ка с дет­ским ли­цом, Ка­тя, ка­жет­ся, пе­ла рэп и за­прос­то вы­да­ва­ла за­ме­ча­тель­ные риф­мы, вро­де «двой­ной ло­яль­нос­ти — вдво­ем ро­яль нес­ти» или «ино­п­ла­не­тя­нин — и на план не тя­нет».

Ка­тя яв­но по­нра­ви­лась «Стренд­же­ру Безд­ны». Од­на­ко по­том про­изо­шла не­по­нят­ная сце­на. Участ­ни­ки вы­став­ки обер­ну­лись на ди­кий во­пль Али­ка, уви­де­ли, как он вне­зап­но вско­чил и схва­тил Ка­тю за гор­ло. Де­вуш­ка ис­пу­га­лась, по­блед­не­ла, на пол по­сы­па­лись цвет­ные стек­ляш­ки по­рван­но­го оже­релья. «Са­ма ви­но­ва­та, не на­до бы­ло ме­ня про­во­ци­ро­вать», — объ­яс­нил он окру­жа­ю­щим и, как ни в чем не бы­ва­ло, вер­нул­ся к сво­е­му сто­лу. По­ти­рая при­дав­лен­ную шею, Ка­тя со­би­ра­ла, слов­но оскол­ки сво­ей жиз­ни, рас­сы­пав­шу­ю­ся би­жу­те­рию. «Ты что тво­ришь, ве­те­ри­нар хре­нов, со­всем на го­ло­ву боль­ной?» — спро­сил ху­дож­ник По­та­пов­ский.

Алик же про­шеп­тал ему: «Я убью вас, Дмит­рий Вла­ди­ми­ро­вич, вы да­же не за­ме­ти­те, как я вас убью. По­то­му что я смерт­ник, и те­рять мне не­че­го. По­да­вай­те в суд, если хо­ти­те, и жи­вые по­за­ви­ду­ют мерт­вым! До встре­чи в аду». «Сде­лай ми­лость, ду­ра­чок, я не про­тив», — добро­душ­но от­шу­тил­ся По­та­пов­ский.

Со­труд­ни­ки и по­се­ти­те­ли Про­дю­сер­ско­го цент­ра не раз ста­но­ви­лись сви­де­те­ля­ми эпа­таж­но­го по­ве­де­ния Али­ка. Тем не ме­нее, вре­ме­на­ми он бы­вал до­воль­но рас­су­ди­тель­ным и серь­ез­ным. Хо­ро­шо ори­ен­ти­ро­вал­ся в ме­ди­ци­не и био­ло­гии, не­пло­хо раз­би­рал­ся в ли­те­ра­ту­ре и ки­не­ма­то­гра­фе.

Гер­ман еще раз про­кру­тил в го­ло­ве тот скан­даль­ный эпи­зод на вы­став­ке.

«Как чувст­во­вал: не на­до бы­ло встре­чать­ся с ве­те­ри­на­ром. За­шел узнать об об­щей зна­ко­мой, а он по­гру­зил ме­ня, слов­но му­ху в ва­ренье, в про­бле­мы сво­е­го ли­би­до. Это же Ана, моя Ана, а тут ка­кой-то с по­зво­ле­ния ска­зать „сек­со­лог“ му­со­лит ее пот­ны­ми ру­ка­ми, кис­точ­кой гла­дит, бес­ко­неч­но ка­са­ет­ся вож­де­лен­ных мест. Мразь ка­кая.

Так устро­ен мир — все ви­ди­мость: не зна­ешь — вро­де, и нет это­го, нет и все. А сей­час те­бе ска­за­ли: она, ско­рей все­го, во Фло­ри­де. Мо­жет, ее да­же ви­дел кто-то из зна­ко­мых, тот же Лень­ка, на­при­мер. Ска­за­ли, и точ­ка. Ты уже зна­ешь, это про­изо­шло. И твоя жизнь мгно­вен­но из­ме­ни­лась».

Ког­да Гер­ман вер­нул­ся в ком­на­ту, где Алик ти­хо до­пи­вал оче­ред­ной бо­кал чер­ной вод­ки, в дверь по­зво­ни­ли. При­шла оза­бо­чен­ная па­ра, муж­чи­на и жен­щи­на, обо­им лет со­рок с не­боль­шим. «Все, по­хо­же, раз­ре­шит­ся наи­луч­шим об­ра­зом, — по­ду­мал Гер­ман. — Те­перь са­мое под­хо­дя­щее вре­мя по­ки­нуть эту юдоль пе­ча­ли».

Алик по­про­сил по­се­ти­те­лей ми­нут­ку по­до­ждать, по­ка он про­во­дит ста­ро­го дру­га. Воз­ле две­ри он еще раз схва­тил Гер­ма­на за ру­ку и спро­сил, ве­рит ли тот ему?

Гер­ман уточ­нил во­прос — что Алик не ду­мал о ней в пла­не ин­тим­ных дел?

Нет, Али­ка ин­те­ре­со­ва­ло, ве­рит ли Гер­ман, что Ана­ста­сия сей­час во Фло­ри­де?

Гер­ман му­чи­тель­но вспо­ми­нал, при чем здесь Фло­ри­да? Мыс­ли по­че­му-то пу­та­лись, го­ло­ва не­мно­го кру­жи­лась. Он от­ве­тил, что им обо­им, в кон­це кон­цов, сей­час пре­дель­но яс­но, что ее нет в Моск­ве. Ее с ни­ми нет.

От­кры­вая дверь, хо­зя­ин вздох­нул и от­ве­тил гос­тю, что тот, как всег­да, прав. Ее нет в Моск­ве, и этим, по­жа­луй, все ска­за­но.

Гер­ман вы­шел на ули­цу. До­ждь за­кон­чил­ся. Ве­те­рок ря­бил си­ние лу­жи­цы на ас­фаль­те и за­дор­но ше­лес­тел листь­я­ми де­ревь­ев.

«Хо­ро­шая по­го­да. Сто­ит ли вы­зы­вать так­си? До На­цио­на­ля ру­кой по­дать, мож­но и про­гу­лять­ся. Есть о чем по­ду­мать, Гер­ман Вла­ди­ми­ро­вич. Опять на го­ри­зон­те тво­ей жиз­ни по­яв­ля­ет­ся Ана­стей­ша».

3

Ана, Ана­стей­ша.

Ана, Ана, ты для ме­ня це­лый мир, мно­го луч­ше и ин­те­рес­ней то­го ми­ра, что я знал до встре­чи с то­бой.

Всех жен­щин зем­ли со­бра­ли вмес­те, взя­ли у них луч­шее,

По­лу­чи­ли экстракт, из не­го со­тво­ри­ли те­бя.

Вот от­че­го ты та­кая. Квин­тэс­сен­ция жен­щи­ны.

Зна­ешь, что та­кое «мо­мент ис­ти­ны»? Если бы я уми­рал, ка­кие по­след­ние сло­ва я бы ска­зал те­бе? Если бы уми­рал, ка­кие по­след­ние сло­ва ты ска­за­ла бы мне?

Учусь жить без те­бя. По­рой мне ка­жет­ся, что смо­гу, уже мо­гу. А по­том вдруг на­хлы­нет эта не­пе­ре­да­ва­е­мая неж­ность, это ощу­ще­ние, что где-то есть, ды­шит, пе­ре­жи­ва­ет, ра­ду­ет­ся, стра­да­ет… та, ко­то­рая… та, ко­то­рую на­еди­не с са­мим со­бой — му­ча­юсь, крас­нею, сты­жусь — на­зы­вая «мо­ей де­воч­кой».

И тог­да мне по­нят­но, что ты все рав­но ря­дом, что мы вмес­те, хо­тя и да­ле­ко друг от дру­га.

На­шел фо­то­гра­фию, где ты в бе­лом платье. Те­ряю го­ло­ву, ког­да вспо­ми­наю о те­бе. Люб­лю, бо­готво­рю и, ко­неч­но же, — сла­бый я че­ло­век! — вож­де­лею.

Встре­чаю раз­ных жен­щин. Не­ко­то­рые сим­па­ти­зи­ру­ют, есть и те, кто по-на­сто­я­ще­му тя­нет­ся ко мне, кто на мно­гое го­тов ра­ди ме­ня, а у ме­ня од­но в го­ло­ве: Ана, Ана, Ана. Толь­ко ты, в ду­ше толь­ко ты, за­сло­ня­ешь всех и вся, неж­ный огонь серд­ца и бе­ше­ное пла­мя мо­ей страс­ти.

Там, где, на­вер­ное, ты сей­час, мо­гу­чее суб­тро­пи­чес­кое солн­це на не­бе. Но на мо­ем не­бе солн­це по­яр­че бу­дет — это ты, до­ро­гая, ты мое об­жи­га­ю­щее ди­кое солн­це.

На фо­то­гра­фии из Май­а­ми ты та­кая, ка­кой ви­жу те­бя в сво­их вос­по­ми­на­ни­ях: тон­кая и ра­ни­мая, вол­ну­ю­щая и вле­ку­щая. Жар­кая и неж­ная, за­стен­чи­вая и дерз­кая, та­кой и долж­на быть Жар-пти­ца!

На тво­ем кон­ти­нен­те сей­час ночь. Хо­ро­ше­го сна, кра­са­ви­ца. Об­ни­маю, шеп­чу ты­ся­чу неж­ных слов, я с то­бой, каж­дую ми­ну­ту, каж­дую се­кун­ду, каж­дый вздох и каж­дый удар серд­ца. При­ду к те­бе во сне, по­жа­луй­ста, не про­го­няй ме­ня.

Ты — рос­кош­ная тем­но-крас­ная ро­за.

Твой аро­мат — для тех, кто лю­бит те­бя и уме­ет це­нить,

Кап­ля ро­сы меж­ду ле­пест­ка­ми — для тех, кто жа­ле­ет те­бя и зна­ет, как быст­ро­лет­ны мо­ло­дость и кра­со­та,

Ко­лю­чие ши­пы — для тех, кто хо­чет со­рвать ро­зу и по­ло­мать длин­ные стеб­ли.

Ро­за — са­мо со­вер­шенст­во.

Ро­за люб­ви вы­рос­ла в серд­це, раз­ры­ва­ет ши­па­ми.

Уми­раю без те­бя. Слад­кая смерть.

Ана, грех мой, серд­це мое. А-на — вы­дох удив­ле­ния, за­вер­ша­ю­щий­ся лег­ким шлеп­ком язы­ка по дес­нам из­нут­ри рта и быст­рым от­дер­ги­ва­ни­ем язы­ка. А-на-стей­ша. Сно­ва — удив­ле­ние, шле­пок, от­дер­ги­ва­ние, по­том — чуть пре­зри­тель­ный лег­кий зуб­ной свист, два толч­ка — кон­чи­ком и кры­шей язы­ка в не­бо, теп­лое ши­пе­ние рас­пол­за­ет­ся в сто­ро­ну щек, и опять ко­рот­кий вы­дох удив­ле­ния. Прос­то на­бо­ков­щи­на ка­кая-то!

Она бы­ла Аной, прос­то Аной, по ут­рам, бо­си­ком, раз­де­тая или в ха­ла­те, метр во­семь­де­сят, а мо­жет и боль­ше. Она бы­ла Аной в шор­тах или джин­сах, Ана­стей­шей — в офи­се про­дю­сер­ско­го цент­ра; Ана­ста­си­ей — за­ву­чем сце­нар­ных кур­сов; Ана­ста­си­ей Што­по­ро­вой — на пунк­тир­ных строч­ках до­го­во­ров с ав­то­ра­ми. Но в мо­их объ­я­ти­ях, в мо­их мыс­лях, в мо­их пись­мах она всег­да бы­ла толь­ко Аной.

Бы­ли ли у те­бя пред­шест­вен­ни­цы, Ана? Я и рань­ше лю­бил — еще до встре­чи с то­бой, лю­бил и, на­вер­ное, был лю­бим. Де­вуш­ки, жен­щи­ны, мат­ро­ны, ум­ни­цы, пу­с­тыш­ки, чер­тов­ки при­хо­ди­ли и ухо­ди­ли, но это бы­ло со­всем дру­гое. Тем не ме­нее, я мог бы вспом­нить и на­сто­я­щих пред­шест­вен­ниц. Если б не они, не бы­ло бы и те­бя. Те­бя бы не бы­ло в мо­ей жиз­ни, Ана, если бы в один пре­крас­ный день я не по­лю­бил од­ну из­на­чаль­ную де­вуш­ку, пре­лест­ную Ага­нип­пу, дочь реч­но­го бо­га Пер­мес­са, юную ним­фу ис­точ­ни­ка, рас­по­ло­жен­но­го вб­ли­зи ро­щи муз на го­ре Ге­ли­кон, ко­то­рый за­бил из-под зем­ли пос­ле уда­ра Пе­га­со­ва ко­пы­та. Во­да это­го ис­точ­ни­ка да­рит вдох­но­ве­ние ху­дож­ни­кам.

Ду­ма­е­те, это об­раз? Фи­гу­ра ре­чи? По­э­ти­чес­кая при­чу­да рас­сказ­чи­ка? Ни­чуть не бы­ва­ло. В са­ду Мил­ле­са под Сток­голь­мом я уви­дел Ага­нип­пу; в чуд­ном рай­ском са­ду, со­здан­ном се­вер­ным ге­ни­ем, я встре­тил свою Ану. Тог­да еще я не знал, что это Ана. Для ме­ня она бы­ла Ага­нип­пой. Ког­да стал­ки­ва­ешь­ся с чем-то не­обыч­ным, впе­ре­ди идет толь­ко удив­ле­ние. В бла­гост­ные мгно­ве­ния вне­зап­но­го про­зре­ния мы пи­та­ем­ся пер­вым впе­чат­ле­ни­ем, на­ив­но от­кры­ва­ем­ся но­во­му для нас об­раз­цу кра­со­ты, ка­жу­ще­му­ся по­на­ча­лу не­обыч­ным и не­по­нят­ным. Лишь по­том при­хо­дят ка­кие-то объ­яс­не­ния это­му.

Де­вуш­ка ле­жит на кам­не, лю­бу­ет­ся сво­им от­ра­же­ни­ем в во­де. Ка­за­лось бы, — ни­че­го не вы­ра­жа­ю­щее, по­гру­жен­ное в свои мыс­ли ли­цо. При этом она вся в дви­же­нии, — виб­ри­ру­ю­щие паль­цы, ост­рые лок­ти и ко­ле­ни, ост­рые гру­ди, кра­си­вые пле­чи и клю­чи­цы — все пе­ре­ли­ва­ет­ся в по­то­ках све­та, иг­ра­ет и дро­бит­ся в хрус­таль­ных приз­мах — как Ан­на Ах­ма­то­ва на порт­ре­те На­та­на Аль­т­ма­на. Хрус­таль­ная де­вуш­ка. Об­тя­ну­тые ску­лы, тон­кие чер­ты ли­ца и эта мно­го­зна­чи­тель­ная по­за: то ли она от­кры­ва­ет свои объ­я­тия лю­би­мо­му, ждет мо­мен­та дол­гож­дан­ной бли­зос­ти, то ли — ним­фа, да­ря­щая ми­ру три ви­да ис­кус­ств: Му­зы­ку, Жи­во­пись и Скульп­ту­ру. Что хо­тел по­ка­зать Карл Мил­лес: встре­чу с лю­би­мым или мо­мент по­яв­ле­ния но­вой жиз­ни? Это ведь так близ­ко: лю­бовь, ис­точ­ник все­го жи­во­го на Зем­ле, и рож­де­ние. Для ме­ня же она ста­ла обе­ща­ни­ем люб­ви.

Мне бы­ло во­сем­над­цать или де­вят­над­цать, точ­но не пом­ню, я уви­дел Ага­нип­пу за двад­цать пять с лиш­ним лет до встре­чи с Аной. «Иде­ал, — по­ду­мал я тог­да, — вот он, мой иде­ал». Вре­ме­на­ми мне ка­за­лось, что я вот-вот ста­ну Пиг­ма­ли­о­ном, ко­то­рый упро­сил Аф­ро­ди­ту пре­вра­тить скульп­ту­ру в жи­вую де­вуш­ку. Лу­чи лег­ли на хо­лод­ное ли­цо, и Пиг­ма­ли­он за­ме­тил, что оно чуть по­ро­зо­ве­ло. По­ры­вис­то схва­тил под­ру­гу за кисть ру­ки… По­чувст­во­вал: ка­мень мед­лен­но усту­па­ет дав­ле­нию паль­цев, уви­дел: ко­жа на ли­це ста­но­вит­ся бе­лее и на ще­ках прос­ту­па­ет ру­мя­нец. Грудь ее рас­ши­ря­лась, на­пол­ня­ясь воз­ду­хом, Пиг­ма­ли­он услы­шал ров­ное, спо­кой­ное ды­ха­ние спя­щей. При­под­ня­лись ве­ки, гла­за блес­ну­ли той осле­пи­тель­ной го­лу­биз­ной, ко­то­рой бле­щет мо­ре, омы­ва­ю­щее ве­ли­ко­леп­ный Кипр, ост­ров Аф­ро­ди­ты. Что это бы­ло: фан­та­зии, меч­ты или пред­в­ку­ше­ние бу­ду­ще­го, вос­по­ми­на­ние о бу­ду­щем?

Я чувст­во­вал се­бя влюб­лен­ным — не­ук­лю­же, бес­стыд­но, му­чи­тель­но и, ко­неч­но, без­на­деж­но. По­то­му что этой де­вуш­ки, ре­аль­ной Ага­нип­пы, в при­ро­де прос­то не су­щест­ву­ет. Но мне ка­за­лось, она все-та­ки жи­вет где-то, об­ре­та­ет­ся в дру­гих, не на­ших ми­рах, Мил­лес из­ва­ял ее в брон­зе спе­ци­аль­но для ме­ня, что­бы я знал, что она уже есть.

Де­сят­ки раз я пе­ре­жи­вал эти ви­де­ния… Вот она плы­вет в теп­лых мор­ских вол­нах, об­на­жен­ная, без­за­щит­ная, я под­ны­ри­ваю, под­плы­ваю сни­зу, об­ни­маю мо­ло­дое те­ло мо­ей воз­люб­лен­ной; она смот­рит на ме­ня че­рез во­ду не­бес­ны­ми гла­за­ми и не­лов­ко при­тис­ки­ва­ет гу­бы к мо­им гу­бам. Мы уже на бе­ре­гу, на бе­лос­неж­ном пес­ча­ном пля­же. Тем­ные во­ло­сы — по­че­му тем­ные? — рас­сы­па­ны ве­е­ром, от ли­ца мо­ей ду­шень­ки ис­хо­дит си­я­ние. Ощу­щаю шел­ко­вис­тую ко­жу де­вичь­их ног, по­кры­тых тон­чай­шим бе­ле­сым пуш­ком, ко­ле­ни де­вуш­ки сжи­ма­ют мою кисть и сно­ва от­пус­ка­ют ее, на юном ли­це за­дум­чи­вость не­про­ни­ца­е­мой япон­ской мас­ки, ро­ман­ти­чес­кая за­дум­чи­вость с при­вку­сом ка­ко­го-то стра­да­ния — то ли го­ре­чи, то ли бо­ли. Рот ис­крив­лен, слов­но от­рав­лен­ный скан­ди­нав­ским при­во­рот­ным зель­ем, го­ло­ва с за­кры­ты­ми гла­за­ми при­бли­жа­ет­ся ко мне. Со вздо­хом тя­нет­ся она к мо­е­му ли­цу, по­том вдруг рез­ко взма­хи­ва­ет го­ло­вой, за­пол­нив на мгно­венье все прост­ранст­во сво­и­ми длин­ны­ми во­ло­са­ми, и опять льнет, скло­ня­ет­ся ко мне, от­да­вая на рас­тер­за­ние свои су­хие, со­всем не­ис­кус­ные гу­бы. Как я хо­тел по­да­рить ей все­го се­бя без остат­ка!

Эле­гия с гор­чин­кой, эле­гия теп­лых объ­я­тий в со­про­вож­де­нии стак­ка­то ог­нен­но­го язы­ка. Оз­ноб, пла­мя, тре­пет, ли­ло­вый флер ве­рес­ко­вой пус­то­ши, ман­ная кру­па пес­ча­но­го пля­жа, рос­сыпь звезд на не­бе и в го­ло­ве, кла­виш­ная гладь про­хлад­ных ног, ощу­ще­ние, что моя ча­ша уже на­пол­ни­лась до кра­ев — Ана, Ана, мыс­лен­но го­во­рил я, уже тог­да я на­зы­вал ее Аной — и ди­кий гро­хот, рас­ка­ты гро­ма, мрач­ные уда­ры ба­ра­ба­нов жиз­ни, без­жа­лост­но пре­ры­ва­ю­щие мои бес­смыс­лен­ные и му­чи­тель­ные чувст­вен­ные эк­зер­си­сы.

Мне ка­за­лось, бли­зость на­ша бы­ла не толь­ко те­лес­ной, но и ду­хов­ной. О, Ана, на­сто­я­щая Ана, ко­то­рую я встре­тил поз­же, если бы ты ме­ня лю­би­ла так, как лю­би­ла та де­вуш­ка! На­ша лю­бовь с ней, лю­бовь, ко­то­рую я при­ду­мал, бу­ду­чи не толь­ко на­чи­тан­ным, но и сен­ти­мен­таль­ным юно­шей, су­щест­во­ва­ла в та­ком со­вер­шен­ном ми­ре, о ко­то­ром не име­ют ни ма­лей­ше­го пред­став­ле­ния ны­неш­ние ти­нэйд­же­ры с их не­хит­ры­ми чувст­ва­ми и моз­га­ми, за­штам­по­ван­ны­ми ско­рост­рель­ны­ми кли­ше ком­пью­тер­ных игр, се­ри­аль­ным раз­но­об­ра­зи­ем ком­би­на­тор­но­го ти­па бес­ко­неч­ных Звезд­ных войн, ис­кус­ст­вен­ных ми­ров Ава­та­ров, при­ми­тив­ных Гар­ри Пот­те­ров, Пя­тых эле­мен­тов и всех ва­ри­ан­тов по­ло­вых из­вра­ще­ний, на­вя­зы­ва­е­мых ин­дуст­ри­ей ки­но и СМИ в ка­чест­ве нор­мы.

Я знал, что мы ви­де­ли оди­на­ко­вые сны. В на­ши до­ма за­ле­та­ли оди­на­ко­вые пти­цы, два сквор­ца пе­ли нам од­ни и те же пес­ни, и мы оба — я ве­рил в это — за­чи­ты­ва­лись гре­чес­кой тра­ге­ди­ей.

Дол­гое вре­мя пос­ле на­шей встре­чи я чувст­во­вал, как сквозь ме­ня те­кут мыс­ли той де­вуш­ки, ко­то­рая где-то есть. Той, чей жи­вой, как ртуть, об­раз был схва­чен на мгно­ве­ние и за­пе­чат­лен в ме­тал­ле свет­лым се­вер­ным ге­ни­ем Кар­ла Мил­ле­са.

Она су­щест­ву­ет, ждет встре­чи со мной. Уве­рен, уже сей­час отве­ча­ет вза­им­ностью.

На­ста­нет миг, и мы ока­жем­ся в объ­я­ти­ях друг дру­га.

Вре­мя шло, об­раз не­здеш­ней, нес­быв­шей­ся и не­до­сти­жи­мой люб­ви по­сте­пен­но сти­рал­ся и за­бы­вал­ся. Жизнь с ее взле­та­ми и па­де­ни­я­ми, по­бе­да­ми и по­ра­же­ни­я­ми, за­тме­ни­я­ми и оза­ре­ни­я­ми, с ее встре­ча­ми и рас­ста­ва­ни­я­ми, с еже­днев­ны­ми и еже­ми­нут­ны­ми хло­по­та­ми бра­ла свое, и най­ден­ный мной об­ра­зец со­вер­шенст­ва, его си­лу­эт, туск­нел и сти­рал­ся.

Но я не­про­из­воль­но ис­кал иде­ал. Те­перь, огля­ды­ва­ясь на­зад, я по­ни­маю, что не за­был по­се­тив­шее ме­ня чу­дес­ное ви­де­ние в са­ду Мил­ле­са, мне хо­те­лось до­ждать­ся сво­е­го ча­са и по­лу­чить, на­ко­нец, за­слу­жен­ный дар не­бес в ви­де кон­крет­ной, жи­вой Ага­нип­пы.

Эта при­ду­ман­ная, ожив­лен­ная мо­ей фан­та­зи­ей ним­фа — с глад­ки­ми но­га­ми, с ру­са­лочь­и­ми гла­за­ми и во­ло­са­ми — пре­сле­до­ва­ла ме­ня по­сто­ян­но, по­ка че­рез двад­цать пять с лиш­ним лет этот мо­рок не пре­кра­тил­ся, и я су­мел, на­ко­нец, во­пло­тить ее в на­сто­я­щей зем­ной жен­щи­не.

Рань­ше бы­ва­ло, я го­во­рил сам с со­бой, и гу­бы шеп­та­ли не­про­из­воль­но: «Ра­дость моя, го­лу­буш­ка, как же ты пре­крас­на!»

Ко­му я го­во­рил тог­да, еще до встре­чи с то­бой, о ком ду­мал? Я тог­да уже к те­бе об­ра­щал­ся, о те­бе ду­мал, Ана.

Кто же ты та­кая, Ана, кто ты, Ага­нип­па, кто вы та­кие, все те, в ком я ис­кал те­бя, ко­го при­ни­мал за те­бя, Ана, чем вы от­ли­ча­е­тесь от обыч­ных зем­ных жен­щин?

Вна­ча­ле я не по­ни­мал это­го, ви­дел толь­ко внеш­нюю сто­ро­ну, гео­мет­ри­чес­кий ан­ту­раж, так ска­зать. Я ведь тог­да не знал еще Ану. Воз­мож­но, это как-то свя­за­но: гео­мет­рия со­от­вет­ст­ву­ет на­чин­ке. Вот мы встре­ча­ем не­зна­ко­мо­го че­ло­ве­ка, еще не зна­ем ни­че­го о его жиз­ни, о про­фес­сии, о при­выч­ках. Не зна­ем, но го­во­рим: до­стой­ный, вос­пи­тан­ный че­ло­век, добряк, или на­обо­рот — хит­ро­ван, вы­жи­га, клей­ма не­где ста­вить. Мы ви­дим толь­ко гео­мет­рию, но зна­ем уже мно­гое. Что мож­но ска­зать о фор­ме, о скульп­тур­ном об­ра­зе Ана-по­доб­ных де­ву­шек и жен­щин, о мо­то­ри­ке их дви­же­ний, обо всем том, что ме­ня так увле­ка­ло, что я ис­кал до встре­чи с под­лин­ной Аной? «Осо­бая гео­мет­рия Ана-по­доб­ных» — по­хо­же на не­лов­кую шут­ку, воз­мож­но — на ве­се­лую за­ба­ву… За­бав­но — не за­бав­но, а мне тог­да это ка­за­лось очень важ­ным.

Вновь и вновь за­даю се­бе один и тот же во­прос: не из-за это­го ли при­зрач­но­го, при­ду­ман­но­го и на­фан­та­зи­ро­ван­но­го мною зна­ком­ст­ва с гре­чес­кой ним­фой по­шла тре­щи­на че­рез всю мою жизнь? Тре­щи­на, не осо­зна­ва­е­мая мною дол­гое вре­мя, до то­го са­мо­го мо­мен­та, ког­да я встре­тил, на­ко­нец, мою Ану, мою Ана­стей­шу. Тре­щи­на, пре­вра­тив­ша­я­ся в ог­ром­ную, зи­я­ю­щую про­пасть, от ко­то­рой я ког­да-то от­сту­пил, со­хра­нив свою жизнь, и пе­ред ко­то­рой те­перь ока­зал­ся вновь пос­ле по­се­ще­ния «мас­тер­ской» не­ле­по­го ве­те­ри­на­ра-сек­со­ло­га.

Или, на­обо­рот, не бы­ло ли ост­рое до ма­ни­а­каль­нос­ти увле­че­ние мое этим ви­де­ни­ем пер­вым при­зна­ком врож­ден­ной тя­ги к осо­бо­му ти­пу жен­щин: к ру­сал­кам, к ко­вар­ным ун­ди­нам, к реч­ным ним­фам, пря­мых по­том­ков ко­то­рых мож­но еще из­ред­ка встре­тить сре­ди обыч­ных че­ло­ве­чес­ких осо­бей.

Как разо­брать­ся в бы­лых же­ла­ни­ях, на­ме­ре­ни­ях, дейст­ви­ях? — стран­но устро­е­на на­ша па­мять. Пы­та­юсь вос­ста­но­вить про­ш­лое. Шаг за ша­гом за­пус­ка­ет­ся бес­ко­неч­ная це­поч­ка раз­ветвле­ний, воз­мож­нос­тей, со­бы­тий, о ко­то­рых не­из­вест­но, бы­ли они или их не бы­ло. За­пус­ка­ет­ся об­рат­ное во­об­ра­же­ние, и я на­чи­наю блуж­дать по оду­ря­ю­ще­му ла­би­рин­ту па­мя­ти, стран­ной сме­си то­го, что бы­ло, ка­жи­мос­ти, ви­ди­мос­ти, гре­зы, и то­го, че­го не бы­ло во­все, но мог­ло про­изой­ти. На­чи­наю ве­рить, что имен­но так все и бы­ло в про­ш­лом, го­ло­ва идет кру­гом. Все сме­ши­ва­ет­ся в мо­ем во­об­ра­же­нии, как в до­ме Об­лон­ских, и я уже ни­че­го не мо­гу ска­зать о том, что же на са­мом де­ле слу­чи­лось в мо­ей жиз­ни, а че­го ни­ког­да и не про­ис­хо­ди­ло.

Ах, эта при­выч­ка опе­ри­ро­вать во­об­ра­жа­е­мы­ми, воз­мож­ны­ми, но не со­сто­яв­ши­ми­ся со­бы­ти­я­ми, вос­со­з­дан­ны­ми в мо­ей го­ло­ве в си­лу мно­жест­ва слу­чай­нос­тей, а, мо­жет, на­обо­рот, по не­ко­то­ро­му не­ве­до­мо­му мне за­ко­ну! Так по­лу­чи­лось, что ка­кие-то на­фан­та­зи­ро­ван­ные ве­щи ста­но­ви­лись для ме­ня бо­лее ре­аль­ны­ми, чем если бы они про­ис­хо­ди­ли на са­мом де­ле. На­ду­ман­ные фан­та­зии за­час­тую ока­зы­ва­лись бо­лее со­блаз­ни­тель­ны­ми, чем дру­гие, впол­не ре­аль­ные и до­сти­жи­мые воз­мож­нос­ти и со­бы­тия. Та­кое вот вер­хо­венст­во вы­мыс­ла над дейст­ви­тель­ностью ка­са­лось, меж­ду про­чим, не толь­ко по­ис­ка иде­а­ла жен­ской кра­со­ты, но и мно­гих дру­гих сто­рон мо­ей жиз­ни.

Единст­вен­ное, что я мо­гу ска­зать с пол­ной уве­рен­ностью: Ана­стей­ша в мо­ей жиз­ни на­ча­лась с Ага­нип­пы. Она бы­ла, с од­ной сто­ро­ны, пер­стом судь­бы, жре­би­ем, предоп­ре­де­ле­ни­ем, с дру­гой — ча­ро­дейст­вом, ма­ги­ей, во­рож­бой ве­ли­ко­го Мил­ле­са.

Сей­час, вспо­ми­ная этот пе­чаль­ный экс­пе­ри­мент, я по­ла­гаю, что, мо­жет быть, оши­бал­ся, и мои чувст­ва, на­деж­ды и вы­зван­ные из не­бы­тия мыс­лен­ные об­ра­зы бы­ли на­прас­ны, но их су­щест­во­ва­ние в те­че­ние дол­гих лет я ни­как не мог пре­одо­леть. Они ока­за­лись не толь­ко не­пре­одо­ли­мы, но и в ка­ком-то смыс­ле не­по­пра­ви­мы.

Что еще не­по­пра­ви­мо в жиз­ни? — про­ш­лое и смерть. Но от­но­сит­ся ли смерть к жиз­ни? — на­вер­ное, да, смерть — ее фи­наль­ная точ­ка. Про­ш­лое и смерть. А для ме­ня еще Ага­нип­па. Она не со­сто­я­лась в мо­ем про­ш­лом. Но ее по­яв­ле­ние в во­об­ра­же­нии сен­ти­мен­таль­но­го юно­ши ока­за­лось со­бы­ти­ем, из ко­то­ро­го, как из пе­ны мор­ской, воз­ник­ла моя дра­го­цен­ная Ана­стей­ша.

Мо­гу ли я от­ка­зать­ся от Ага­нип­пы? Это бы­ло бы ма­ло­ду­ши­ем и ду­шев­ной ка­пи­ту­ля­ци­ей. Не­льзя от­ре­кать­ся от са­мо­го се­бя. Я точ­но знаю, что во мне жи­вут не­по­нят­ная го­тов­ность к убийст­ву, пол­ное без­раз­ли­чие к чу­жой собст­вен­нос­ти, го­тов­ность к об­ма­ну, из­ме­не и раз­вра­ту. Мо­гу ли я от­речь­ся от мно­гих глу­бо­ко спря­тан­ных во мне по­ро­ков?

У ме­ня ког­да-то был враг, че­ло­век, го­то­вый раз­ру­шить мою жизнь. «Толь­ко по­про­буй, — ска­зал я ему мыс­лен­но. — Толь­ко паль­цем по­ше­ве­ли. Толь­ко тронь мою семью, мою жен­щи­ну, мо­их де­тей. Толь­ко по­ду­май, толь­ко по­пы­тай­ся по­ду­мать, я те­бя унич­то­жу, и ни­что не смо­жет ме­ня оста­но­вить. Да, я греш­ник. Уже сей­час греш­ник, а ста­ну еще боль­шим греш­ни­ком. Но я сде­лаю это и сде­лаю все сам. Без чьей-ли­бо по­мо­щи.

И со­вер­шен­но так же, как го­тов­ность к убийст­ву, во мне жи­вет не­по­нят­ная са­мо­му тя­га к Ага­нип­пе — Ана­стей­ше. К по­ры­вис­той и не­до­ступ­ной для мо­е­го по­ни­ма­ния, не­по­дв­ласт­ной мо­ей во­ле ру­сал­ке.

По­че­му я ду­маю, что тя­га к та­инст­вен­ным ру­сал­кам — мой изъ­ян, мой по­рок? Нет, это чу­дес­ное чувст­во, не раз да­вав­шее мне ощу­ще­ния вос­тор­га, по­ле­та и пол­но­го рас­кре­по­ще­ния.

С дру­гой сто­ро­ны, встре­ча с при­зра­ком Ага­нип­пы за­кре­пи­ла не­удов­летво­рен­ность со­бой и ми­ром, обыч­но свойст­вен­ную юнос­ти, и ста­ла не­со­мнен­ной при­чи­ной раз­лич­ных про­блем и пре­пят­ст­ви­ем для но­вой люб­ви в за­тя­нув­ший­ся пе­ри­од мо­е­го воз­му­жа­ния.

4

О, дни ушед­шей юнос­ти! — каж­дый вспо­ми­на­ет их по-сво­е­му. Я слов­но иду по же­лез­но­до­рож­ным пу­тям, обо­ра­чи­ва­юсь — ви­жу уно­ся­щий­ся к го­ри­зон­ту заб­ве­ния экс­пресс мо­их юных лет, ве­тер при­но­сит от­ту­да об­рыв­ки вос­по­ми­на­ний, столь до­ро­гих мо­е­му серд­цу, но ни­ко­му дру­го­му те­перь уже не нуж­ных. Все про­хо­дит, и это прой­дет.

Эк­кле­зи­аст пра­вит ми­ром!

Мои от­но­ше­ния с жен­щи­на­ми бы­ли тог­да (двад­цать-трид­цать лет на­зад) в ос­нов­ном плу­тов­ски­ми. Я от­ли­чал­ся в них прак­тич­ностью, шут­ли­востью и на­смеш­ли­вым на­тис­ком. К услу­гам плат­ных цы­пок, ко­то­рых с удо­вольст­ви­ем сни­ма­ли на Не­вском у ки­но­те­ат­ров Ху­до­жест­вен­ный и Ко­ли­зей мои еще бо­лее на­смеш­ли­вые и ме­нее раз­бор­чи­вые ин­сти­тут­ские друзья, я не при­бе­гал, пре­зи­рать по­доб­ные раз­вле­че­ния — не пре­зи­рал, но во­об­ще-то из­бе­гал их.

Од­наж­ды, в вос­кре­сенье, за­ско­чил к зна­ко­мо­му по от­ды­ху в Кры­му — Эди­ку Ка­п­ла­ну. У не­го бы­ла ком­на­та в ог­ром­ной, за­хлам­лен­ной, как чу­лан с ве­ло­си­пе­дом, олень­и­ми ро­га­ми и чьей-то ба­буш­кой, ком­му­нал­ке на Не­вском, как раз на­про­тив Ко­ли­зея. Ба­буш­ка зна­ла ме­ня, впус­ти­ла: «Эдик ушел, ска­зал — не­на­дол­го, по­до­жди­те». В его ком­на­те — рых­лая де­ре­вен­ская де­ва­ха.

— Ты к Эди­ку? — сей­час вер­нет­ся. Он не один. С Мар­ку­шей и Во­ви­ком. По­бе­жа­ли в вен­дис­пан­сер. В мар­ган­цов­ке по­по­ло­щут­ся и ана­ли­зы сда­дут. Да нет, я не в оби­де. Они ме­ня хо­ро­шо вче­ра все втро­ем при­ня­ли… Хо­ро­шие пар­ни. У ме­ня дав­но та­ких не бы­ло, ин­тел­ли­гент­ные ре­бя­та, про Хе­мин­гу­эя рас­ска­зы­ва­ли, и му­жи­ки что на­до. По­го­во­ри с ни­ми, по­жа­луй­ста, бо­юсь, как бы не оби­де­лись. Я вче­ра хлеб­ну­ла лиш­ку, — вод­ка, ви­но, на­ме­ша­ла все­го — а по­том пес­ни пе­ла «я не та­кая, я жду трам­вая», а мо­жет, и вы­ра­жа­лась не так. Еще по­ду­ма­ют, ка­кая-ни­будь не­куль­тур­ная. А ты не хо­чешь со мной, пар­ниш­ка? По­смот­ри на со­со­чек — слов­но ягод­ка в со­ку. У го­род­ских та­кой не най­дешь. Как ты хо­тел бы, мо­жет, по-фран­цуз­ски? Не хо­чешь или прос­то стес­ня­ешь­ся? Ну и зря. С ут­ра оно всег­да в охот­ку.

Де­вуш­ка бы­ла так се­бе, да ме­ня на эти при­клю­че­ния по­че­му-то и не тя­ну­ло. В Па­ри­же, прав­да, од­наж­ды сни­мал пу­та­ну. Не по­нра­ви­лось. А во­об­ще-то брез­го­вал. Да и за­чем? Мои ин­сти­тут­ские по­друж­ки и при­ятель­ни­цы, без со­мне­ния чуд­ные де­вуш­ки, не от­ли­ча­лись пу­ри­тан­ски­ми нра­ва­ми и, не об­ре­ме­ня­ясь слож­ны­ми мо­раль­но-нравст­вен­ны­ми им­пе­ра­ти­ва­ми, с удо­вольст­ви­ем и вдох­но­вен­но от­да­ва­лись ве­се­ло­му, лег­ко­му со­уче­ни­ку, сво­е­му бра­ту — сту­ден­ту.

Их при­ят­но удив­ля­ла моя об­ра­зо­ван­ность, а так­же ин­три­гу­ю­щий ком­мен­та­рий в са­мые го­ря­чие ми­нут­ки: если кри­ки, то Дун­гла­са, если фрик­ции, то Фер­бен­к­са (про Фер­бен­к­са я до сих пор не знаю, кто это; есть ак­тер та­кой, и по­че­му это его фрик­ции, ка­кие та­кие осо­бен­ные фрик­ции у это­го Фер­бен­к­са?), если эяку­ля­ция, то Ку­лид­жа или Ян­га, смот­ря по об­сто­я­тельст­вам.

Спро­си­те ме­ня, чем я за­ни­мал­ся. Чем во­об­ще за­ни­ма­юсь? Учил­ся, ра­бо­тал, же­нил­ся. Сей­час кни­ги пи­шу. Мно­го по­ез­дил. Всю­ду — мо­ло­дые жен­щи­ны. Жен­щи­ны, де­вуш­ки, missis, miss, за­муж­ние, не­за­муж­ние. В транс­пор­те, на за­во­де, на кон­фе­рен­ции сту­дент­ки, слу­ша­тель­ни­цы, стю­ар­дес­сы…

Ка­кое счастье, что мы не на За­па­де — у нас нет ха­рас­с­мен­та, на всех мож­но взи­рать, пя­лить­ся, та­ра­щить гла­за, флир­то­вать — аб­со­лют­но без­на­ка­зан­но. Буд­то это не на­сто­я­щая жизнь, а сно­ви­де­ние, буд­то вся жизнь — ми­раж, фан­та­зия. И вез­де я ис­кал нуж­ную мне гео­мет­рию. Вез­де ис­кал кон­ту­ры ун­ди­ны.

По­че­му ун­ди­ны? Я от­нес Ана-по­доб­ных де­ву­шек к ун­ди­нам, ру­сал­кам. Яс­но, что эта по­ро­да вы­шла из мо­ря. Не ис­клю­че­но, что все лю­ди ког­да-то вы­шли из мо­ря. Мо­жет, и не все. Но у не­ко­то­рых де­ву­шек точ­но есть ру­са­лочьи ге­ны. Кто учил древ­них шу­ме­ров на­укам, гон­чар­но­му де­лу? Кто пре­по­да­вал им аст­ро­но­мию, объ­яс­нил устройст­во и вос­про­из­водст­во мет­ри­чес­кой сис­те­мы мер и ве­сов, за­но­во от­кры­той во Фран­ции в кон­це во­сем­над­ца­то­го ве­ка? Пре­да­ние гла­сит, это сде­лал не­кий муд­рый че­ло­век, ко­то­рый вы­хо­дил к шу­ме­рам из мо­ря. Не­ве­до­мый мор­ской муд­рец. Его до­че­рей на­зы­ва­ли ру­сал­ка­ми.

Как опи­са­на ун­ди­на, де­вуш­ка-кон­тра­бан­дист­ка в «Та­ма­ни» Лер­мон­то­ва? Гиб­кий стан, длин­ные во­ло­сы, зо­ло­ти­с­тый за­гар, пря­мой нос, си­я­ю­щие, про­ни­ца­тель­ные гла­за, из­лу­ча­ю­щие маг­не­ти­чес­кую си­лу. По­ры­вис­тая слов­но ве­тер, по­движ­ная как ртуть. Чуд­но неж­ный взгляд, влаж­ный, ог­нен­ный по­це­луй. Ре­ши­тель­ная и ес­тест­вен­ная. Ис­тин­но при­род­ное су­щест­во с силь­ным ха­рак­те­ром. Ко­вар­ная, го­то­вая тер­пе­ли­во ждать сво­е­го ча­са, спо­соб­ная, не за­ду­мы­ва­ясь, убить че­ло­ве­ка из-за од­но­го толь­ко по­до­зре­ния. Та­ко­ва де­вуш­ка-кон­тра­бан­дист­ка из «Та­ма­ни».

Та­ко­ва ли моя Ана? Не знаю, не знаю. И да, и нет. Но очень по­хо­же. Точ­но, что при­род­ное су­щест­во. В ней есть ес­тест­вен­ность и си­ла. Не ста­нет кри­вить ду­шой, но и серд­ца сво­е­го не от­кро­ет. Ни­ко­му и ни­ког­да.

Ру­сал­ки, де­вуш­ки из за­бы­той сказ­ки, при­над­ле­жат ро­ман­ти­чес­ко­му за­га­доч­но­му ми­ру. Мор­ские ди­вы, бес­ко­неч­но оди­но­кие в ми­ре лю­дей. Так же, как, по боль­шо­му сче­ту, и я сам. По­то­му, на­вер­ное, ме­ня так и тя­нет к ним.

Жен­щи­на — мо­ре, пу­чи­на, муж­чи­на — ны­ряль­щик за жем­чу­гом!

В чем глав­ная прав­да ун­ди­ны, в чем ее сущ­ность? Ка­ко­вы зри­мые очер­та­ния этих жен­щин, при­шед­ших с за­ча­ро­ван­ных ост­ро­вов, — за­ча­ро­ван­ных, а как же ина­че? — у бе­ре­гов ко­то­рых, на пля­жах — ко­неч­но же, зо­ло­ти­с­тых, — во­дят­ся по­тря­са­ю­щие ру­сал­ки, рас­че­сы­ва­ю­щие греб­нем, без со­мне­ния — пер­ла­мут­ро­вым, свои блес­тя­щие во­ло­сы? Ко­му удаст­ся пе­ре­сечь ши­ро­кий ту­ман­ный оке­ан, окру­жа­ю­щий за­ча­ро­ван­ные ост­ро­ва, и до­бить­ся неж­ной друж­бы с язы­чес­ки­ми по­лу­ним­фа­ми — по­лу­зем­ны­ми со­зда­ни­я­ми?

Вы­со­кие, очень вы­со­кие, с не­обыч­ной гра­ци­ей жен­щин дру­го­го, ма­ло нам зна­ко­мо­го че­ло­ве­чес­ко­го ви­да. Но все ли вы­со­кие пред­ста­ви­тель­ни­цы сла­бо­го по­ла обя­за­тель­но ун­ди­ны? Нет, ко­неч­но, нет. Мы, по­свя­щен­ные, оди­но­кие пут­ни­ки, бре­ду­щие по пла­не­те в по­ис­ках сво­ей единст­вен­ной ру­сал­ки, ун­ди­но­фи­лы, го­то­вые об­нять ее и на­всег­да уснуть в не­зем­ных объ­я­ти­ях, мы все дав­но со­шли бы с ума.

Но тог­да кто они? Ни кра­со­та, ни рост де­вуш­ки не яв­ля­ют­ся обя­за­тель­ным при­зна­ком, га­ран­ти­ру­ю­щим на­ли­чие древ­не­го ге­на ко­вар­ной мор­ской ди­вы.

Мо­жет, упрос­тить по­иск и от­сечь вуль­гар­ных? Нет, вуль­гар­ность не ис­клю­ча­ет при­сут­ст­вия та­инст­вен­ных черт ун­ди­ны: стран­ной за­во­ро­жен­ной гра­ции, не­уло­ви­мой, ги­бель­ной, не­зем­ной, да­же чуть зве­ри­ной, не­че­ло­ве­чес­кой пре­лес­ти, ко­то­рая от­ли­ча­ет их от дру­гих на­ших при­ятель­ниц, на­пар­ниц, кол­лег, со­се­док. Раб­ская за­ви­си­мость от обыч­ных прост­ранст­вен­но-вре­мен­ных и при­чин­но-следст­вен­ных свя­зей — вот в чем глав­ное от­ли­чие зем­ных жен­щин от ру­сал­ки, жи­ву­щей вро­де бы здесь, ря­дом, а на са­мом де­ле — в дру­гом из­ме­ре­нии, на не­ве­до­мых ост­ро­вах с за­мо­ро­жен­ным вре­ме­нем, ку­да нам путь за­го­во­рен с на­ча­ла ве­ков, с мо­мен­та из­гна­ния Ада­ма и Евы из рая, на ост­ро­вах, где ми­лая мо­е­му серд­цу ун­ди­на иг­ра­ет с се­бе по­доб­ны­ми, раз­го­ва­ри­вая с ни­ми на пра­язы­ке эль­фов, и где ее мыс­ли пе­ре­да­ют­ся дру­гим ру­сал­кам без ис­поль­зо­ва­ния то­пор­ных по сво­ей при­ро­де слов и зву­ков.

Сколь­ко лет ун­ди­на оста­ет­ся ун­ди­ной? Не знаю, для ме­ня это до сих пор тай­на за семью пе­ча­тя­ми. Вна­ча­ле ме­ня ин­те­ре­со­ва­ли толь­ко сверст­ни­цы. По­том — сверст­ни­цы или де­вуш­ки по­мо­ло­же. Мо­жет быть, слег­ка стар­ше — рань­ше и та­кое бы­ва­ло, те­перь нет.

Ког­да мы встре­ти­лись с Аной, мне бы­ло со­рок пять, ей — трид­цать два. Сей­час ей трид­цать семь.

Ин­те­рес­но, что про­ис­хо­дит с ун­ди­ной в со­рок? А в пять­де­сят? Со­хра­ня­ет ли она свою ди­кую, своен­рав­ную пре­лесть? Я не ви­дел Ану два го­да. По­хо­жа ли она на ун­ди­ну, как преж­де?

Ру­сал­ки не про­ща­ют пре­да­тельст­ва. Од­наж­ды, храб­рый ры­царь Гуль­брант за­блу­дил­ся в ле­су и вы­шел к мо­рю. В хи­жи­не бед­но­го ры­ба­ка уви­дел его при­ем­ную дочь Ун­ди­ну и без па­мя­ти влю­бил­ся. Она со­гла­си­лась на брак и ра­ди лю­би­мо­го от­ка­за­лась от да­ра бес­смер­тия. Гуль­брант клял­ся в веч­ной люб­ви и обе­щал мор­ской де­ве: «Ды­ха­ние каж­до­го мо­е­го ут­рен­не­го про­буж­де­ния бу­дет за­ло­гом люб­ви и вер­нос­ти те­бе!». Клял­ся… А по­том из­ме­нил. И Ун­ди­на ото­мсти­ла ему: «По­ка ты бодр­ст­ву­ешь, ды­ха­ние бу­дет при те­бе, но как толь­ко уснешь, ды­ха­ние по­ки­нет твое те­ло, и ты умрешь». Жи­вет ли еще в мо­ем серд­це Ана, не из­ме­нил ли я ей? Не по­ки­нет ли ме­ня мое ды­ха­ние, ког­да я усну?

От сво­е­го пле­мян­ни­ка-школь­ни­ка, за­блу­див­ше­го­ся в пу­бер­та­те, я узнал о ны­неш­ней клас­си­фи­ка­ции дев­чо­нок: бо­тан­ки, ши­ро­кие и шкур­ки. Ти­нэйд­же­ры не объ­яс­ня­ют, что скры­ва­ет­ся за эти­ми клич­ка­ми, по­про­бую дать свое тол­ко­ва­ние.

Бо­тан­ки, пре­дан­ные иде­ям при­ле­жа­ния и рев­ност­но­го от­но­ше­ния к сво­им слу­жеб­ным и учеб­ным обя­зан­нос­тям, — в об­щем, хо­ро­шие, ум­нень­кие и не очень ум­нень­кие де­воч­ки.

Ши­ро­кие — обыч­ные де­воч­ки, не­ко­то­рые — с ко­сич­ка­ми; не­кра­си­вые или хо­ро­шень­кие, или да­же смаз­ли­вые; за­уряд­ные или очень тол­ко­вые; не­склад­ные, меш­ко­ва­тые или лов­кие, под­тя­ну­тые; пух­лень­кие или го­ле­на­с­тые; с круг­лы­ми жи­во­ти­ка­ми, нож­ка­ми ик­си­ком, гад­кие пыш­ки или кос­ти­с­тые ху­дыш­ки, с пу­пыр­ча­той хо­лод­ной ко­жей, с крас­ны­ми хо­тим­чи­ка­ми,.

И на­ко­нец, шкур­ки. Что мож­но ска­зать о шкур­ках? Шкур­ки — они и есть шкур­ки. О них мож­но и долж­но мно­го го­во­рить. Мож­но и не го­во­рить — все и так яс­но.

По­том все эти ним­фет­ки мо­гут рас­цвес­ти и пре­вра­тить­ся в прос­тень­кие ро­маш­ки или в на­сто­я­щие до­маш­ние ор­хи­деи, а то и во­об­ще стать див­ны­ми звез­да­ми, вы­зы­ва­ю­щи­ми все­об­щий ин­те­рес и вож­де­ле­ние пред­ста­ви­те­лей силь­ной по­ло­ви­ны че­ло­ве­чест­ва.

Бе­рем сред­не­ста­тис­ти­чес­ко­го — как его вы­чис­лить? — обыч­но­го, нор­маль­но­го сам­ца хо­мо са­пи­енс. Да­ем фо­то­гра­фию де­во­чек из од­но­го клас­са. Вы­пуск­ниц ВУ­За. Фо­то груп­пы де­ву­шек ти­па офис­но­го планк­то­на, жен­ско­го кол­лек­ти­ва со­труд­ниц кли­ни­ки в бе­лос­неж­ных ха­ла­тах, под­тя­ну­тых при­ем­щиц у стой­ки ре­сеп­шн ав­то­цент­ра, при­ли­зан­ных со­труд­ниц бан­ка. Про­сим ткнуть паль­цем в са­мую хо­ро­шень­кую. Он не всег­да по­ка­жет ун­ди­ну. Ун­дин ма­ло. И они мас­ки­ру­ют­ся. Мо­гут за­мас­ки­ро­вать­ся под лю­бую: под бо­тан­ку, под шкур­ку, да­же под ши­ро­кую.

Что­бы уви­деть, рас­поз­нать эту ра­зя­щую на­по­вал, власт­ную ним­фу, на­до иметь осо­бо чувст­ви­тель­ное серд­це, ог­ром­ную ча­шу, на­пол­нен­ную опы­том скры­то­го стра­да­ния и за­та­ен­ной тос­ки. Быть ху­дож­ни­ком от рож­де­ния и не­мно­го су­мас­шед­шим. На­до, что­бы в глу­би­не чресл ки­пел и пу­зы­рил­ся фла­кон­чик с язы­чес­ким ядом, до­став­ший­ся нам по на­следст­ву с древ­нег­ре­чес­ких вре­мен; что­бы огонь от не­го стру­ил­ся по чут­ко­му хреб­ту и что­бы его вспыш­ки за­кры­ва­ли иног­да крас­ны­ми спо­ло­ха­ми твои гла­за; что­бы в го­ло­ве тем­не­ло от спо­ра­ди­чес­ких уда­ров сла­дост­раст­ной бо­ли, веч­но пы­ла­ю­щей на кон­чи­ках паль­цев, на го­ря­щих пе­ре­сы­ха­ю­щих гу­бах, и там, там, вез­де, в том чис­ле внут­ри, от­ку­да об­ли­зы­ва­ясь, из­ви­ва­ясь и ши­пя, тя­нет­ся ядо­ви­тая спи­раль­ная лен­та под­ни­ма­ю­щей­ся кун­да­ли­ни. И если в те­бе это есть, тог­да ты узна­ешь ун­ди­ну, спря­тав­шу­ю­ся под обыч­ной внеш­ностью сре­ди обык­но­вен­ных жен­щин.

Ун­ди­ны, ко­неч­но, до­воль­но вы­со­кие. Хо­тя и не­обя­за­тель­но. Есть и сре­ди них не очень рос­лые — не ко­ро­тыш­ки, ко­неч­но, но не вы­де­ля­ю­щи­е­ся рос­том сре­ди обыч­ных жен­щин. Но ча­ще она все-та­ки вы­со­кая. А осталь­ное — как это объ­яс­нить? Об­тя­ну­тое неж­ной ко­жей су­хое ли­цо с ост­ры­ми ску­ла­ми, не­боль­шим пря­мым но­сом и рез­ко очер­чен­ным, ре­ши­тель­ным ртом, ле­бе­ди­ная шея, ост­рые лок­ти и ко­лен­ки, втя­ну­тый жи­вот, силь­ные бед­ра и раз­ви­тые кра­си­вые пле­чи. И то, что обыч­но скры­то: не­обык­но­вен­ной кра­со­ты серд­це­ви­на, жен­ское ес­тест­во, от­шли­фо­ван­ное, ли­шен­ное все­го из­бы­точ­но­го, до­ве­ден­ное до аб­со­лют­но­го со­вер­шенст­ва. Во­круг ее зем­но­го те­ла под воз­дейст­ви­ем не­из­вест­ных нам, ско­рее чер­тов­ских, чем ан­гель­ских сил, с хрус­таль­ны­ми пе­ре­ли­ва­ми дро­бит­ся и ло­ма­ет­ся прост­ранст­во. Есть еще мно­го все­го дру­го­го, не мо­гу пе­ре­чис­лить — не да­ют от­ча­я­ние, по­зор­ная не­лов­кость, за­тя­нув­ша­я­ся до взрос­ло­го воз­рас­та юно­шес­кая реф­лек­сия и бес­ко­неч­ная неж­ность, ком в гор­ле и сле­зы рас­ка­я­ния — в чем, собст­вен­но, рас­ка­я­ния? — сле­зы сты­да и счастья.

Вы ска­же­те, что при­зна­ки ру­сал­ки слиш­ком не­обыч­ны, их лег­ко за­ме­тить, лег­ко рас­поз­нать? Нет, нет и еще раз нет. Рост, ху­до­ба, под­тя­ну­тость — но это еще не все, это еще не ним­фа, еще не ди­ва реч­ная или озер­ная. Что же глав­ное мы долж­ны уви­деть и ни в ко­ем слу­чае не про­пус­тить — мо­жет быть, пред­чувст­вие счастья?

Так и пре­бы­ва­ет ун­ди­на, не­уз­нан­ная, не­оце­нен­ная, сре­ди обык­но­вен­ных, пусть и очень ми­лых жен­щин, са­ма не со­зна­ю­щая сво­е­го глу­бин­но­го ге­не­ти­чес­ко­го от­ли­чия, но ощу­ща­ю­щая собст­вен­ную фан­тас­ти­чес­кую, ска­зоч­ную, скан­ди­нав­скую, нор­ди­чес­кую ма­гию.

Моя юная жизнь дол­гое вре­мя бы­ла раз­де­ле­на на­двое длин­ной про­доль­ной тре­щи­ной. По­че­му-то те­перь лю­бят при­чи­ну кон­флик­та че­ло­ве­ка с са­мим со­бой опре­де­лять на ино­стран­ный ма­нер: «ког­ни­тив­ный дис­со­нанс» и точ­ка! За­чем нам ис­поль­зо­вать не очень по­нят­ную и аб­со­лют­но ни­че­го не объ­яс­ня­ю­щую ла­тынь? На са­мом де­ле ку­да про­ще ска­зать об этом по-рус­ски: «Со­зна­ние ге­роя ока­за­лось раз­дво­ен­ным, он жил од­нов­ре­мен­но в двух ми­рах».

Эта тре­щи­на бы­ла во мне лет до трид­ца­ти, мо­жет, чуть доль­ше. Вре­мя ле­чит. Вре­мя и жен­щи­ны. Вре­мя ле­чи­ло ме­ня. Но окон­ча­тель­но из­ле­чи­ла Ле­ра. Во вся­ком слу­чае, мне ка­за­лось, что окон­ча­тель­но. Края ра­ны со­мкну­лись, тре­щи­на за­рос­ла. Ру­сал­ки та­и­лись еще в мо­ем серд­це, но они су­щест­во­ва­ли ско­рее как не­яс­ный ми­раж, как по­до­бие чу­дес­ной дет­ской сказ­ки, как меч­та о за­об­лач­ных вер­ши­нах счастья, ко­то­рые, мо­жет, и су­щест­ву­ют где-то, но не­до­ступ­ны про­с­тым смерт­ным.

Осо­бый на­строй мо­е­го хрус­та­ли­ка со­хра­нял­ся до­воль­но дол­го. Я лег­ко схва­ты­вал бо­ко­вым зре­ни­ем: «вот идет ун­ди­на, на­сто­я­щая ун­ди­на». От­ме­чал и тут же за­бы­вал. Но ког­да встре­тил Ану, я по­нял: Ага­нип­па все вре­мя жи­ла во мне за­та­ен­но, скрыт­но, не­при­мет­но, и, ког­да пред­ста­вил­ся слу­чай, — Гос­по­дин Ве­ли­кий Слу­чай, — она вы­пря­ми­лась и ста­ла в пол­ный рост.

Но это бы­ло по­том. А по­ка я был юн и не­опы­тен, по­ка все толь­ко на­чи­на­лось. У ме­ня бы­ли нор­маль­ные от­но­ше­ния и сно­ше­ния с обык­но­вен­ны­ми зем­ны­ми дев­чон­ка­ми и дев­чон­ка­ми, до­воль­но быст­ро пре­вра­щав­ши­ми­ся в те­ток. Бес­фор­мен­ные, рас­плыв­ча­тые, гро­мозд­кие или ма­хонь­кие, не­лов­кие, иног­да ту­по­ва­тые че­ло­ве­чес­кие осо­би жен­ско­го по­ла, ко­то­рые под­пус­ка­ли ме­ня к се­бе и раз­ре­ша­ли поль­зо­вать­ся со­бой, ка­за­лись прос­то теп­лы­ми ре­зи­но­вы­ми за­ме­ни­те­ля­ми то­го, что мне нуж­но бы­ло на са­мом де­ле.

Они ви­де­лись мне сам­ка­ми свиф­тов­ских йе­ху. Огра­ни­чен­ные сти­хий­ные не­учи-ма­ни­пу­ля­то­ры, как бы де­ла­ные, но не­до­де­лан­ные… Иг­руш­ки не­бо­жи­те­лей, бро­шен­ные на пол­пу­ти, из­де­лия, не до­шед­шие до кон­ца тех­но­ло­ги­чес­ко­го цик­ла, не от­шли­фо­ван­ные, не до­ве­ден­ные до уров­ня вы­со­ких об­раз­цов.

У каж­дой сво­ей но­вой по­друж­ки я на­хо­дил изъ­яны. Эта — слиш­ком ум­на, прос­то за­ну­да, у той во­об­ще нет моз­гов.

Что уж тут го­во­рить о гео­мет­рии? Об осо­бой дис­цип­ли­не — чувст­вен­ной гео­мет­рии, ко­то­рую я для се­бя от­крыл. Ко­рот­кие мас­сив­ные но­ги с тол­с­ты­ми щи­ко­лот­ка­ми, тон­кие мос­ла­с­тые но­ги с про­све­том меж­ду ни­ми. Ар­буз­ные гру­ди, гру­ди гру­ша­ми Бе­ре, бес­по­мощ­ные спу­щен­ные ре­зи­но­вые клиз­моч­ки вмес­то гру­дей. И во­ло­сы, во­ло­сы, во­ло­сы. На го­ло­ве — как пра­ви­ло, ухо­жен­ные.

А все осталь­ное? — бо­же мой: эти во­ло­са­тые но­ги, ру­ки, под­бо­ро­док, уши, не­ухо­жен­ные ло­бок и под­мыш­ки на­по­ми­на­ли мне за­пу­щен­ный, за­рос­ший сор­ня­ка­ми до­по­топ­ный сад или ого­род. Что за гру­бые упру­гие чер­ные или ры­же­ва­тые куд­ря­вые рас­те­ния с ка­ки­ми-то то­чеч­ка­ми и шер­ша­вос­тя­ми, и это все там, где все долж­но быть иде­аль­но и изыс­кан­но!

По­че­му имен­но на лоб­ке чер­ные во­ло­сы име­ют в ос­но­ва­нии та­кие чер­ные точ­ки, буд­то там, под этим упру­гим де­рев­цем, в его кор­нях устро­и­ло се­бе до­мик, жи­вет ма­лень­кое на­се­ко­мое, ко­то­рое кор­мит­ся под этим де­рев­цем и охра­ня­ет его от не­ждан­ных по­се­ти­те­лей? Йе­ху, бед­ные йе­ху, они ведь ни в чем не ви­но­ва­ты. Мои слу­чай­ные по­друж­ки не бы­ли ви­но­ва­ты в том, что ка­кие-то по­боч­ные, не за­ви­ся­щие от них ме­ло­чи, вы­зы­ва­ли у ме­ня вне­зап­ное отвра­ще­ние к ним и не­мо­ти­ви­ро­ван­ное от­тал­ки­ва­ние!

Иног­да я не­за­слу­жен­но оби­жал их.

Од­наж­ды в сен­тяб­ре, ког­да мой чу­дес­ный го­род по­гру­зил­ся в лис­то­пад, а брыз­ги дождя вдох­но­вен­но ри­со­ва­ли при­чуд­ли­вые узо­ры на стек­ле, том­ной по­ход­кой и под зву­ки ста­рин­но­го блю­за в мою жизнь не­ожи­дан­но вплы­ла пре­хо­ро­шень­кой йе­ху баль­за­ков­ско­го воз­рас­та.

Ей бы­ло под трид­цать пять, мне — око­ло трид­ца­ти. Я на­ве­щал по­друж­ку, ког­да до­ма не бы­ло ни ее ма­те­ри, ни доч­ки, де­воч­ки-под­рост­ка, и она оста­ва­лась од­на, если не счи­тать флег­ма­тич­но­го дым­ча­то­го ко­та-пер­са, рав­но­без­раз­лич­но­го — как к хо­зя­е­вам, так и к гос­тям, — от­ку­да, ин­те­рес­но, у ко­шек эта ле­ни­вая уве­рен­ность, что имен­но они глав­ные в до­ме, а все осталь­ные су­щест­ву­ют толь­ко для то­го, что­бы обес­пе­чи­вать их не слиш­ком раз­но­об­раз­ные жиз­нен­ные ин­те­ре­сы? Так вот, в юнос­ти она, ви­ди­мо, бы­ла пре­от­мен­ной шкур­кой, — вы не по­ня­ли, кто та­кие эти шкур­ки? — не знаю да­же, как объ­яс­нить: чу­вы, тел­ки, цы­пы… Да и сей­час… Не­вы­со­кая, очень склад­ная, с не­боль­ши­ми изящ­ны­ми ру­ка­ми и сим­па­тич­ны­ми нож­ка­ми. Ог­ром­ные, ши­ро­ко по­став­лен­ные свет­лые гла­за, вы­хо­дя­щие за пре­де­лы аб­ри­са ли­ца, пи­кант­ная пе­ре­мыч­ка меж­ду ноз­дря­ми то­че­но­го поль­ско­го но­си­ка, чуть при­пух­лые ма­ня­щие гу­бы. Стре­ми­тель­ная, ле­тя­щая, вре­ме­на­ми — та­инст­вен­ная, обе­ща­ю­щая не­что не­опре­де­лен­ное, су­ля­щая но­вые ощу­ще­ния и пе­ре­жи­ва­ния, драз­ня­щая. Все это мож­но бы­ло раз­гля­деть и уга­дать в ней еще и сей­час. При всем этом шкур­ном ан­ту­ра­же бы­ло в ней что-то и от бо­тан­ки: лю­би­ла му­зы­ку, сти­хи, во­об­ще все кра­си­вое. Та­кой не­обыч­ный микс. Вре­ме­на­ми она ка­за­лась мне да­же не­мно­го ун­ди­ной.

К со­жа­ле­нию, вре­мя ни­ко­го не ща­дит, а к ней, мо­ей баль­за­ков­ской пас­сии, оно бы­ло втрой­не не­спра­вед­ли­во и без­жа­лост­но: слиш­ком ра­но ста­ла увя­дать ко­жа на ру­ках и жи­во­те, да и под гла­за­ми по­яви­лись уже ме­шоч­ки, ко­то­рые, прав­да, мож­но бы­ло еще скрыть на вре­мя с по­мощью лифт-кре­мов.

Жен­щи­на — по­ня­тие не­дол­го­веч­ное, впро­чем — как лю­бое устой­чи­вое вы­ра­же­ние или афо­ризм. Вче­ра кле­вая чу­ви­ха, зав­тра по­туск­нев­шая гир­ла, пос­ле­зав­тра — за­бы­тая и вы­цвет­шая фо­то­гра­фия в ста­ром аль­бо­ме.

Жизнь все рас­став­ля­ет по сво­им мес­там. Не­боль­шая ве­чер­няя ус­та­лость, и нет боль­ше мо­ло­дя­щей­ся ще­бе­туньи. При бли­жай­шем рас­смот­ре­нии вы­яс­ня­ет­ся то, что не уга­да­ешь с пер­во­го взгля­да. Строй­ные нож­ки вы­ше ко­лен не­ожи­дан­но пре­вра­ща­ют­ся в мя­си­с­тые ляд­вии, ак­ку­рат­но уло­жен­ные во­ло­сы не мо­гут скрыть гру­бо­ва­тую смуг­лую ко­жу шеи (со­всем не шелк и ме­до­вая сла­дость), а грудь… Тя­же­лая грудь, ко­то­рая в мо­ло­дые го­ды за­дор­но рва­лась на­ру­жу из тес­но об­тя­ги­ва­ю­щих ее ков­бо­ек и коф­то­чек, грудь, ко­то­рая бы­ла на­вер­ня­ка пред­ме­том вож­де­ле­ния всех вра­ща­ю­щих­ся во­круг нее по сво­им ор­би­там маль­чи­ков и раз­но­воз­раст­ных ко­ман­ди­ро­воч­ных и плей­бо­ев, те­перь уже, бу­ду­чи в мо­мент бли­зос­ти ли­шен­ной при­выч­ной упа­ков­ки, яв­ля­ла мне, скорб­но­му на­блю­да­те­лю се­го та­инст­ва, свою ис­тин­ную же­лей­но-рас­плыв­ча­тую кон­сис­тен­цию. Да что го­во­рить, не­труд­но пе­ре­чис­лить мно­го еще че­го дру­го­го, фик­си­ру­ю­ще­го чер­ты уны­ло­го и груст­но­го об­ра­за, к ко­то­ро­му в обыч­ной жиз­ни цеп­ко при­кле­ил­ся стан­дарт­ный яр­лы­чок «кра­си­вой жен­щи­ны».

Но кое-что у этой ви­дав­шей ви­ды шкур­ки бы­ло еще очень да­же ни­че­го — и спин­ка, и две скруг­лен­ные вер­ши­ны ни­же та­лии, и пи­кант­ные ямоч­ки меж­ду вер­ши­на­ми это­го ее Эль­б­ру­са и спи­ной. Так что впол­не воз­мож­но бы­ло во вре­мя куль­ми­на­ций на­ших встреч най­ти нуж­ную дис­по­зи­цию, что­бы мо­им гла­зам, осо­бо жаж­ду­щим эс­те­ти­чес­ких впе­чат­ле­ний, пред­ста­ва­ло в тот мо­мент что-то дейст­ви­тель­но изыс­кан­ное и ду­хо­подъ­ем­ное.

И вот, ког­да я взг­ро­моз­дил­ся уже на вож­де­лен­ный Эль­б­рус, ког­да пре­до мной от­крыл­ся вид на без­уп­реч­ный склон вы­гну­той как ад­ми­рал­тей­ский мост спи­ны, за­вер­ша­ю­щий­ся каш­та­но­вым при­бо­ем ее во­лос, ког­да я слов­но пе­ту­шок, до­брав­ший­ся до лю­би­мой ку­роч­ки, за­хло­пал крыль­я­ми и мое гор­ло ис­торг­ло кри­ки вос­тор­га, ког­да над убо­гой об­ста­нов­кой ста­рой квар­ти­ры по­нес­лась и за­гре­ме­ла ли­тав­ра­ми песнь по­бе­ды в бит­ве мест­но­го зна­че­ния (что­бы до­пол­нить кар­ти­ну и под­черк­нуть тор­жест­вен­ность мо­мен­та, до­бав­лю, что я оста­вал­ся в это вре­мя в бе­лой ру­баш­ке с гал­сту­ком, а брю­ки и тру­сы бы­ли при­спу­ще­ны, на них ни­как не по­вли­ял об­щий подъ­ем мо­е­го на­стро­е­ния, и под дейст­ви­ем сил гра­ви­та­ции они до­воль­но не­опрят­но опус­ти­лись на мои туф­ли — «Шши­кяр­ный вид», как бы ска­зал не­заб­вен­ный Миш­ка Япон­чик, и я это то­же в ка­кой-то мо­мент осо­зна­вал в пол­ной ме­ре), ког­да Пе­ту­шок взле­тал все вы­ше и вы­ше, я вдруг по­чувст­во­вал укус не­из­вест­но­го на­се­ко­мо­го. Еще один, еще. В ик­ру, в ко­ле­но, в бед­ро.

Пес­ня люб­ви, пре­вран­ный по­лет, при­зем­лив­ший­ся в грязь звез­до­лет…

«За­ме­ча­тель­ный перс где-то под­хва­тил блох от сво­их соп­ле­мен­ни­ков — од­на­ко, я-то тут при чем?» Бое­вой на­строй мгно­вен­но уле­ту­чил­ся, и ваш по­кор­ный слу­га, по­спеш­но за­кон­чив для бле­зи­ра так успеш­но на­ча­тую ра­бо­ту, быст­ро ре­ти­ро­вал­ся, не по­тру­див­шись при­ду­мать бо­лее или ме­нее прав­до­по­доб­ных объ­яс­не­ний.

Пос­ле это­го по­зор­но­го эпи­зо­да мой про­снув­ший­ся бы­ло ин­те­рес к этой шкур­ке был без­воз­врат­но утра­чен. Бед­ная, бед­ная йе­ху. Для нее вне­зап­ное и не­объ­яс­ни­мое ис­чез­но­ве­ние ми­ло­го дру­га с го­ри­зон­та ее жиз­ни ста­ло, ско­рее все­го, боль­шим разо­ча­ро­ва­ни­ем; она име­ла, ви­ди­мо, на ме­ня кон­крет­ные мат­ри­мо­ни­аль­ные ви­ды и на­деж­ды, ко­то­рые, впро­чем, и рань­ше ни­ког­да не на­хо­ди­ли по­зи­тив­но­го от­кли­ка с мо­ей сто­ро­ны.

Сколь­ко бы­ло по­доб­ных слу­ча­ев — раз­ных по фор­ме, но оди­на­ко­вых по су­ти. По­то­му что по­доб­ные ню­ан­сы — бло­хи до­маш­не­го лю­бим­ца, не­во­вре­мя за­ки­пев­ший чай­ник со свист­ком, ап­ло­дис­мен­ты за­хлоп­нув­ших­ся две­рей или фра­муг, не­пра­виль­ный, по мо­е­му мне­нию, за­пах под­мы­шек, не­ак­ку­рат­но вы­бри­тый ло­бок, не­при­ят­ные лю­бов­ные ры­ча­ния вмес­то женст­вен­ных сто­нов, сти­лис­ти­чес­ки гру­бо­ва­тое за­ме­ча­ние «не за­ва­ли­вай ме­ня», ска­зан­ное в раз­гар вол­ну­ю­щей пре­лю­дии, — все это бы­ло не глав­ное. Глав­ное — ис­кра не вы­се­ка­лась. Тем не ме­нее, в мо­ей жиз­ни по­яв­ля­лись все но­вые йе­ху, и я про­дол­жал при­леж­но ис­пол­нять по­до­ба­ю­щую в та­ких слу­ча­ях ру­тин­ную ра­бо­ту.

На­вер­ное, от этой бли­зос­ти, по­се­щав­шей ме­ня с фа­таль­ной не­из­беж­ностью волн при­боя, на­бе­гав­ших на бе­рег мо­ря, я ис­пы­ты­вал ощу­ще­ния, ма­ло чем от­ли­чав­ши­е­ся от тех, что по­лу­ча­ют от сво­их под­руг обыч­ные муж­чи­ны, сли­ва­ю­щи­е­ся с ни­ми в бес­ко­неч­ном рит­ме фрик­ций и ма­лень­ких ор­газ­мов, со­тря­са­ю­щих днем и ночью на­шу греш­ную пла­не­ту.

Что они мо­гут знать? Ис­пы­та­ли ли они хоть раз то ост­рое и ядо­ви­тое бла­женст­во, ко­то­рое до­ве­лось ис­пы­тать мне в объ­я­ти­ях на­сто­я­щей ун­ди­ны?

Для ме­ня взрос­лое на­се­ле­ние пла­не­ты де­ли­лось не на два, а на три по­ла.

Муж­чи­ны, к ко­им я до сих пор се­бя от­но­шу, и к ко­то­рым ни­ког­да не ис­пы­ты­вал вле­че­ния.

Так я пом­ню, что од­наж­ды, ког­да я пу­те­шест­во­вал по Кры­му со сво­им близ­ким дру­гом, (это слу­чи­лось еще в мои юные сту­ден­чес­кие го­ды) мы, не най­дя в Алуп­ке под­хо­дя­ще­го жилья, ре­ши­ли про­вес­ти ночь в па­лат­ке на бе­ре­гу мо­ря. Ро­ман­ти­чес­кая за­тея. Под ут­ро ста­ло жар­ко, и мы на­по­ло­ви­ну вы­полз­ли из спаль­ни­ков. В мо­ем рас­по­ря­же­нии оста­ва­лись по­след­ние два слад­ких ут­рен­них ча­са, ког­да я, по­во­ра­чи­ва­ясь с бо­ка на бок, слу­чай­но кос­нул­ся пле­чом об­на­жен­но­го тор­са мо­е­го дру­га.

В жиз­ни я не ис­пы­ты­вал боль­ше­го отвра­ще­ния. Ка­сать­ся об­на­жен­но­го муж­ско­го те­ла мож­но на бор­цов­ском ков­ре, в ба­не, ког­да па­ришь­ся. Но в осталь­ном — для ме­ня это стро­жай­шее та­бу.

Так вот — муж­чи­ны и два жен­ских по­ла. Обыч­ные жен­щи­ны и ун­ди­ны. Для мо­ей го­ло­грам­мы чувств не бы­ло про­блем раз­ли­чать их. Ана­то­ми­чес­ки раз­ни­цы ни­ка­кой, но раз­ни­ца меж­ду тем ог­ром­ная — как меж­ду «вла­че­ни­ем» и «вле­че­ни­ем». Единст­вен­ным объ­ек­том на­сто­я­щих лю­бов­ных по­ры­вов бы­ли для ме­ня ун­ди­ны. По­яв­ле­ние на го­ри­зон­те Ага­нип­пы и ее об­во­ро­жи­тель­ных соп­ле­мен­ниц, на­пер­с­ниц ее ру­са­лочь­их за­бав, при­во­ди­ло ме­ня в со­сто­я­ние, близ­кое к умо­по­ме­ша­тельст­ву.