Отдел прозы

Михаил Моргулис

​

Визит короля

​

Ве­ри­те или нет, но вче­ра, ког­да я со­вер­шал мо­лит­ву в мо­ей ча­совне, скрип­ну­ла от­крыва­е­мая дверь, и в про­ёме мо­лит­вен­ной комна­ты по­явил­ся ху­дощавый смуг­лый че­ло­век в длин­ном пла­ще. Он по­до­ждал, по­ка я закон­чил мо­лит­ву и повторил за мной: «Аминь!».

По­том за­го­во­рил со стран­ным ак­цен­том, мне не­зна­ко­мым:

— По­зволь­те на ко­роткое вре­мя отвлечь вас от ду­хов­ных тя­гот, вер­нее, за­бот. Мой ви­зит бу­дет ко­рот­ким, ме­ня по­про­си­ли по­гово­рить с ва­ми о си­ту­а­ции в Укра­и­не и, час­тич­но, в Рос­сии. В мою быт­ность мы о Рос­сии зна­ли не­много, а об Укра­и­не сведения, мяг­ко го­во­ря, при­хо­ди­ли до не­воз­можнос­ти ред­ко.

Он сму­тил­ся, со­вер­шил лёг­кий по­клон и пред­ста­вил­ся:

— Ко­роль Фран­ции, Лю­до­вик 16-й.

Нос с гор­бин­кой, смугл, брез­гли­вое вы­ражение ли­ца, слег­ка отто­пы­рен­ная ниж­няя губа, н-да, по­хож на ко­ро­ля, по­ро­да вид­на, ско­рее все­го, он самый.

Ко­роль во­про­си­тель­но под­нял бровь, веж­ли­во кив­нул в знак со­гла­сия, лег­ко и ве­ли­чест­венно опус­тил­ся в моё ста­рое крес­ло.

— По­зво­лю се­бе про­должить. Ну, вы пом­ни­те из ис­то­рии Фран­ции, что пос­ле ре­ше­ния Кон­вен­та ме­ня каз­нили. Как они вы­ра­зи­лись: «Име­нем на­ро­да». Мер­зость ка­кая! На­род... Есть ли на­ро­ды в вы­со­ком Божь­ем по­нятии? Нет, ко­неч­но. Ку­чи лю­дей, как ку­чи на­во­за, спа­ян­ные одними при­выч­ка­ми, од­ним низ­ким умом и одной не­на­вистью. Но тем не ме­нее, я их лю­бил, и ви­дел в них братьев, ибо сам та­кой, как они. Воз­мож­но, вам из­вест­ны мои по­след­ние сло­ва, сказан­ные пе­ред тем, как ме­ня ли­ши­ли го­ло­вы на гиль­о­ти­не: «Я уми­раю не­вин­ным, я не­ви­но­вен в пре­ступле­ни­ях, в ко­то­рых ме­ня об­ви­ня­ют. Го­во­рю вам это с эша­фо­та, го­то­вясь пред­стать пе­ред Бо­гом. И про­щаю всех, кто по­ви­нен в мо­ей смер­ти». Ска­зал, как мог, и ещё спро­сил у па­ла­ча, нет ли све­де­ний об экс­педи­ции Ла­пе­ру­за?

Я был поч­ти чист на фо­не раз­вра­та мо­е­го дво­ра, но ко­му это нуж­но, или ко­му помога­ет чис­то­та, кро­ме нас са­мих! И пом¬ога­ет ли нам са­мим? Ко­ро­ли и пре­зи­ден­ты ухо­дят, уми­ра­ют, убега­ют, их уби­ва­ют, но по­том опять на­чи­нается тот же круг ис­то¬рии и со­бы­тий. Бе­лочка в ко­ле­се им на­помина­ет об этом, но они ни­ког­да не по­ни­мали, что бел­ка в ко­ле­се кру­тит­ся для них, ни­сколь­ко не по­ни­ма­ли и не пой­мут. А ис­то­рия бе­жит по кру­гу, как эта белка, и всег­да воз­вра­щает­ся.

Прос­тил, прос­тил свою смерть, но они так¬же обез­гла­ви­ли мою воз­люб­лен­ную Ма­рию-Анту­а­нет­ту. Я не мог ока­зы­вать ей муж­ские по­чес­ти, ко­то­рые она за­слу­жи­ва­ла сво­ей кра­со­той и мо­ло­достью. Я был бо­лен. Она, как мог­ла, бы­ла верна мне, но, ско­рее всего, не­до­ста­точ­но. И вот, на­по­ми­наю, как воз­люб­лен­ная моя встре­ти­ла свои по­след­ние ми­ну­ты: Пос­ле чте­ния при­го­вора па­лач Шарль Ан­ри Сан­сон по­стриг её на­голо и на­дел око­вы на отве­дён­ные за спи­ну ру­ки. Она, в бе­лой пи­кей­ной ру­баш­ке, с чёр­ной лен­той на за­пясть­ях, с плат­ком из бе­ло­го мус­ли­на, на­бро­шен­ным на пле­чи, и с чеп­чи­ком на голове, в ли­ло­вых туф­лях, се­ла в по­воз­ку пала­ча.

В 12 ча­сов 15 ми­нут по­по­лу­дни её обезгла­ви­ли на пло­ща­ди Со­гла­сия.

Ко­роль умолк. Я увидел, что он дер­жит в ру­ке не­боль­шой ро­зовый шар с не­ко­то­рым сла­бым мер­ца­ни­ем. В ша­ре что-то мель­ка­ло. Лю­до­вик под­нял склонён­ную го­ло­ву и устало про­шеп­тал: — Это до­ка­за­тельст­во, что я от­ту­да, что я ко­роль...

Лю­ди, жив­шие пос­ле меня, рас­ска­зы­ва­ли, что На­по­ле­он Бо­на­парт од­наж­ды спро­сил у моего уже силь­но по­старев­ше­го па­ла­ча, мо­жет ли он спать спо­койно, каз­нив три ты­ся­чи че­ло­век, на что тот от­ве­тил: «Если ко­ро­ли, дик­таторы и им­пе­ра­то­ры спят спо­кой­но, по­че­му же не дол­жен спо­кой­но спать па­лач?».

Месье Мор­гу­лис, так как мой ви­зит огра­ни­чен, не бла­говоли­ли бы вы вер­нуть­ся к Укра­и­не и к Московии, или, как сей­час на­зы­ва­ют, Рос­сии?

Прос­ти­те, пе­ре­би­ваю, вспом­ни­лось... Да, лило­вые туф­ли я ей по­да­рил, что­бы они на­по­ми­на­ли её лю­бимый ка­мень аме­тист... Да, аме­тист, ка­мень люб­ви...

Итак, про­шу вас, начинай­те, что там произо­ш­ло и что, воз­можно, бу­дет...

— Ва­ше ве­ли­чест­во, я отве­чать за це­лый на­род не мо­гу. У ме­ня есть пи­сарь, ра­бо­тающий на ком­пью­те­ре, он фи­ло­соф, и хо­тя у не­го от­ре­за­ны уши, на ва­ши во­про­сы точ­нее от­ве­тит он. А я по­том мо­гу вы­сказать вам своё мне­ние о Бо­ге и о люб­ви...

Я хлоп­нул в ла­до­ши, и в ком­на­ту во­шёл ме­тал­ли­чес­кий Макс. Он опус­тил­ся на од­но ко­ле­но и на­чал го­ворить:

— Этот на­род мо­жет быть бес­ко­неч­но не­жен и на­ивен, их пес­ни — це­лая фи­ло­со­фия, и они мо­гут быть бес­конеч­но жес­то­ки­ми и отчаян­но сме­лы­ми, их моло­дые жен­щи­ны прекрас­ны в сво­ей по­лудет­ской за­вле­ка­тель­ности и тай­ных при­зы­вах. Все они мо­гут быть по-ан­гель­ски прек­рас­ны и по-дья­вольски жес­то­ки. Они ме­чут­ся меж­ду Бо­гом и дья­во­лом и хо­тят быть во всём на равных с дру­ги­ми на­родами. Ис­то­рия их не жа­ло­ва­ла, они поч­ти всег­да по­па­да­ли в зависи­мость от дру­гих враж­деб­ных или полувраж­деб­ных стран. Они лег­ко ме­ня­ют­ся, их дол­гое тер­пе­ние прев­ра­ща­ет­ся в не­на­висть, и нет тог­да по­щады тем, ко­го они ненавидят. У боль­шинст­ва из них хрис­ти­анст­во за­ме­ша­но на язы­честве. У них бо­га­тые за­бы­ва­ют про бед­ных, и нет та­ких за­ко­нов, та­кой си­лы, ко­то­рые бы удер­жа­ли их от во­ровст­ва и гра­бе­жа собст­вен­ной стра­ны. Они ближ­не­го не очень лю­бят, боль­ше тер­пят его. Они, вдруг ото­рва­лись от Рос­сии, а та, боль­шая, Рос­сия не хо­чет с ни­ми разво­да. И за­став­ля­ет воз­вра­щать­ся к ней, хо­тя они её раз­лю­би­ли.

— А ка­кая она, Рос­сия?

Макс по­ме­нял но­гу на по­лу, в се­ре­ди­не его за­гу­де­ли ка­кие-то ме­ха­низ­мы, ведь он был че­ло­ве­ко­ро­бот.

Они очень по­хо­жи. Но в Рос­сии ещё приду­ма­ли, что они са­мые луч­шие, что все их оби­жа­ют и не це­нят, что во всём ви­но­ваты дру­гие, в част­ности: жи­ди, ма­со­ни, аме­ри­ко­си, пин­до­си, из­ви­ня­юсь за не­точное про­из­но­ше­ние. Они злы на весь мир и оскорб­ля­ют все на­ро­ды. Но при­ду­ман­ная ими гор­дость по­мо­га­ет им вы­жи­вать и дер­жаться, и быть то­же смелы­ми и от­ча­ян­ны­ми. Они как и лю­ди на Украине хо­тят, что­бы всег­да бы­ли ви­но­ва­ты дру­гие. Если про­изойдёт по­ка­я­ние с двух сто­рон, то враж­да пре­кра­тит­ся. В России ве­ли­кая ли­те­ратура, пре­крас­ные ху­дожни­ки и ком­по­зи­то­ры. Не­ко­то­рые их пи­са­тели бы­ли про­ро­ка­ми. Му­зы­ка их ком­по­зи­то­ров ис­це­ля­ет серд­ца и на­пол­ня­ет ду­шу слеза­ми. Они мо­гут отдать по­след­нее и прос­то так убить. Но ка­ять­ся и те и дру­гие не бу­дут. Христос, о ко­то­ром в их стра­нах мно­го го­во­рят, у них не жи­вой, а де­ко­ра­тив­ный. Они хо­тят, что­бы Он прощал их пре­ступ­ле­ния, а вра­гов на­ка­зы­вал. Они не по­ни­ма­ют, что мил­ли­о­ны све­чей в церк­вях гре­хи не замо­лят.

Лю­до­вик стал странно огля­ды­вать­ся вокруг: — Мне ка­жет­ся, я чувст­вую ря­дом при­зрак Ан­ту­а­нет­ты... Она бы их по­ми­ри­ла...

Макс про­из­нёс: — Трудно по­ве­рить... Да­же Бо­го­ро­ди­ца не смо­жет их при­ми­рить. Их мог бы при­ми­рить Христос, они к не­му взыва­ют с двух сто­рон, но жить по Его пра­вилам не хо­тят. А Христос не че­ло­век, Он ни­ко­го не за­став­ля­ет.

Лю­до­вик, про­дол­жая огля­ды­вать­ся, за­кон­чил: «Мир рас­па­да­ется, как атом­ное яд­ро, о ко­то­ром мне не­давно рас­ска­за­ли, мир рас­па­да­ет­ся умст­вен­но и ду­шев­но, серд­ца те­ря­ют чис­то­ту, а ум за­во­ё­вы­ва­ют плотские и гряз­ные по­мыслы. Я кое-что по­нял из слов это­го компью­тер­но­го че­ло­ве­ка, хо­тя что-то и знал».

По­вер­нул­ся ко мне: — А те­перь рас­скажите, что та­кое лю­бовь?

— Лю­бовь — то вре­мя, ког­да по­ни­ма­ешь, для че­го ты жи­вёшь... Для че­го те­бя со­здал Бог. В люб­ви глав­ное — не ждать от­вет­ных чувств, а про­дол­жать, не оста­нав­ли­ва­ясь, лю­бить...

Лю­до­вик при­встал с крес­ла и, под­няв го­ло­ву, горь­ко по­смот­рел мне в гла­за: — Это вы го­во­ри­те, что­бы меня уте­шить!?

Я за­ме­тил во­круг его шеи опо­я­сы­ва­ю­щий шрам, как буд­то шею за­ши­ва­ли швей­ной ма­шин­кой.

— Нет, это не толь­ко для вас, но и для се­бя. Для ме­ня важ­ны не толь­ко моя лю­бовь и мои стра­да­ния, а люб­лю ли я и стра­даю во сла­ву име­ни Его!

— Вы ведь не фа­на­тик, есть фа­на­ти­ки по­лити­чес­кие и ре­ли­ги­озные...

— Ва­ше Ве­ли­чест­во, по­смот­ри­те на день. Он на на­ших гла­зах рож­да­ет­ся и уми­ра­ет. Он при­хо­дит ро­зо­вым мла­ден­цем и ухо­дит тём­ным от ус­та­лос­ти ста­ри­ком.

И на­ша жизнь — это тот же день. Для Бо­га на­ши го­ды на зем­ле — один день. Но в этот день мы долж­ны пе­режить со­здан­ный Бо­гом вихрь люб­ви, а по­том уходить с зем­ли с любовью в нед­рах наших душ.

— Жаль, вас не бы­ло в дни мо­е­го цар­ст­вования. Сколь­ко бы вре­ме­ни мы про­ве­ли в рас­суж­де­ни­ях о жиз­ни и люб­ви...

— Прос­ти­те, ва­ше величест­во, но в то время я не мог бы ска­зать вам по­доб­ное, потому что толь­ко моя жизнь на­учи­ла ме­ня пони­мать что-то... На вас ва­ша кровь, а на мне моя. Мы все при­го­во­ре­ны к гиль­о­ти­не, прос­то у каж­до­го своё вре­мя.

— Мож­но ещё не­мно­го о люб­ви?

— Лю­бовь ста­но­вит­ся сном, ког­да она уходит. По­том она при­ход¬ит к нам толь­ко во снах. Лю­бовь по­хо­жа на Свя­той Дух, его ни­кто не ви­дел, но он есть. Лю­бовь — это жар, страш­ный жар, он на вре­мя, а иног­да на всю жизнь пре­вра­ща­ет че­ло­ве­ка в го­ря­ще­го ра­ба. Проника­ет во все клет­ки ду­ши. Мозг и ра­зум те­ря­ют си­лу, и толь­ко над всем цар­ст­ву­ет ду­ша. Прав­да, про­хо­дит вре­мя, и ра­зум становит­ся силь­нее, подчиня­ет ду­шу, и тог­да лю­бовь уми­ра­ет.

— Да, что-то вы из­лага­е­те пра­виль­но. Хотя и не­сколь­ко пафос­но... Но с Ан­ту­а­неттой лю­бовь не умер­ла... А что же по-ва­ше­му Бог?

— Всё, что во­круг всего и внут­ри все­го, всё, что во­круг всех и внут­ри всех, всё, что во­круг ме­ня и внут­ри ме­ня, — всё это Бог.

— Что же нам де­лать на этой зем­ле? Нас раз­де­ля­ют 240 лет, но ни­че­го не из­ме­ни­лось... Мне бы­ло 39 лет, ког­да ме­ня обез­гла­вили, а ей 38. Мы оба до­стой­но при­ня­ли смерть, она ни сло­ва не ска­за­ла, и смотрела толь­ко в не­бо. Зна­чит, она бы­ла убеждена, что её там ждут, ког­да она из­ба­вит­ся от этой гряз­ной сво­ры лю­дей... В ли­ло¬вых ат­лас­ных туф­лях на вы­со­ких каб­лу­ках она под­ни­ма­лась на эша­фот как по мра­морной лест­ни­це Вер­са­ля... Толь­ко пять ми­нут смер­ти, а по­том — бессмер­тие.

Те­перь я мно­гое знаю, но рас­ска­зать вам не мо­гу, при­дёт вре­мя, и вы са­ми всё увидите, и вас не уди­вит, что там ко­ро­ли сидят вмес­те с шу­та­ми, каз­нён­ные вмес­те с па­ла­ча­ми, урод­ли­вые с кра­си­вы­ми, лгу­ны с чест­ны­ми, грешни­ки с пра­вед­ни­ка­ми, чи­с­тые с гряз­ны­ми, да­же бе­сы не очень да­ле­ко от ан­ге­лов. Ибо все со­гре­ши­ли и ли-ше­ны сла­вы Божь­ей.

А сей­час я дол­жен уносить се­бя ту­да, где ме­ня ждёт тот, ко­то­рый во­круг и внутри все­го...

Лю­до­вик под­нял­ся из крес­ла, рас­кла­нял­ся, гла­за его за­ка­ти­лись, он дву­мя ру­ка­ми сжал свой ро­зо­вый шар и стал мед­лен­но уплывать че­рез за­кры­тую дверь...

Че­ло­ве­ко­ро­бот Макс вдруг за­выл по-со­бачьи.

— Что с то­бой, Макс!

— Жизнь уплы­ва­ет, хозя­ин, и из че­ло­ве­коробо­та я пре­вра­тил­ся в че­ло­ве­ка... Да-да-да... И вот что ещё мне вы­дал ком­пью­тер: Если по­гас­нет Солн­це, Зем­ля по­гиб­нет всего че­рез ... 8 ми­нут 19 се­кунд!

— Че­рез 8 ча­сов 20 се­кунд, — по­пра­вил я.

И Макс стал хруст­ко те­реть ме­тал­ли­ческую шею.