Верите или нет, но вчера, когда я совершал молитву в моей часовне, скрипнула открываемая дверь, и в проёме молитвенной комнаты появился худощавый смуглый человек в длинном плаще. Он подождал, пока я закончил молитву и повторил за мной: «Аминь!».
Потом заговорил со странным акцентом, мне незнакомым:
— Позвольте на короткое время отвлечь вас от духовных тягот, вернее, забот. Мой визит будет коротким, меня попросили поговорить с вами о ситуации в Украине и, частично, в России. В мою бытность мы о России знали немного, а об Украине сведения, мягко говоря, приходили до невозможности редко.
Он смутился, совершил лёгкий поклон и представился:
— Король Франции, Людовик 16-й.
Нос с горбинкой, смугл, брезгливое выражение лица, слегка оттопыренная нижняя губа, н-да, похож на короля, порода видна, скорее всего, он самый.
Король вопросительно поднял бровь, вежливо кивнул в знак согласия, легко и величественно опустился в моё старое кресло.
— Позволю себе продолжить. Ну, вы помните из истории Франции, что после решения Конвента меня казнили. Как они выразились: «Именем народа». Мерзость какая! Народ... Есть ли народы в высоком Божьем понятии? Нет, конечно. Кучи людей, как кучи навоза, спаянные одними привычками, одним низким умом и одной ненавистью. Но тем не менее, я их любил, и видел в них братьев, ибо сам такой, как они. Возможно, вам известны мои последние слова, сказанные перед тем, как меня лишили головы на гильотине: «Я умираю невинным, я невиновен в преступлениях, в которых меня обвиняют. Говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед Богом. И прощаю всех, кто повинен в моей смерти». Сказал, как мог, и ещё спросил у палача, нет ли сведений об экспедиции Лаперуза?
Я был почти чист на фоне разврата моего двора, но кому это нужно, или кому помогает чистота, кроме нас самих! И пом¬огает ли нам самим? Короли и президенты уходят, умирают, убегают, их убивают, но потом опять начинается тот же круг исто¬рии и событий. Белочка в колесе им напоминает об этом, но они никогда не понимали, что белка в колесе крутится для них, нисколько не понимали и не поймут. А история бежит по кругу, как эта белка, и всегда возвращается.
Простил, простил свою смерть, но они так¬же обезглавили мою возлюбленную Марию-Антуанетту. Я не мог оказывать ей мужские почести, которые она заслуживала своей красотой и молодостью. Я был болен. Она, как могла, была верна мне, но, скорее всего, недостаточно. И вот, напоминаю, как возлюбленная моя встретила свои последние минуты: После чтения приговора палач Шарль Анри Сансон постриг её наголо и надел оковы на отведённые за спину руки. Она, в белой пикейной рубашке, с чёрной лентой на запястьях, с платком из белого муслина, наброшенным на плечи, и с чепчиком на голове, в лиловых туфлях, села в повозку палача.
В 12 часов 15 минут пополудни её обезглавили на площади Согласия.
Король умолк. Я увидел, что он держит в руке небольшой розовый шар с некоторым слабым мерцанием. В шаре что-то мелькало. Людовик поднял склонённую голову и устало прошептал: — Это доказательство, что я оттуда, что я король...
Люди, жившие после меня, рассказывали, что Наполеон Бонапарт однажды спросил у моего уже сильно постаревшего палача, может ли он спать спокойно, казнив три тысячи человек, на что тот ответил: «Если короли, диктаторы и императоры спят спокойно, почему же не должен спокойно спать палач?».
Месье Моргулис, так как мой визит ограничен, не благоволили бы вы вернуться к Украине и к Московии, или, как сейчас называют, России?
Простите, перебиваю, вспомнилось... Да, лиловые туфли я ей подарил, чтобы они напоминали её любимый камень аметист... Да, аметист, камень любви...
Итак, прошу вас, начинайте, что там произошло и что, возможно, будет...
— Ваше величество, я отвечать за целый народ не могу. У меня есть писарь, работающий на компьютере, он философ, и хотя у него отрезаны уши, на ваши вопросы точнее ответит он. А я потом могу высказать вам своё мнение о Боге и о любви...
Я хлопнул в ладоши, и в комнату вошёл металлический Макс. Он опустился на одно колено и начал говорить:
— Этот народ может быть бесконечно нежен и наивен, их песни — целая философия, и они могут быть бесконечно жестокими и отчаянно смелыми, их молодые женщины прекрасны в своей полудетской завлекательности и тайных призывах. Все они могут быть по-ангельски прекрасны и по-дьявольски жестоки. Они мечутся между Богом и дьяволом и хотят быть во всём на равных с другими народами. История их не жаловала, они почти всегда попадали в зависимость от других враждебных или полувраждебных стран. Они легко меняются, их долгое терпение превращается в ненависть, и нет тогда пощады тем, кого они ненавидят. У большинства из них христианство замешано на язычестве. У них богатые забывают про бедных, и нет таких законов, такой силы, которые бы удержали их от воровства и грабежа собственной страны. Они ближнего не очень любят, больше терпят его. Они, вдруг оторвались от России, а та, большая, Россия не хочет с ними развода. И заставляет возвращаться к ней, хотя они её разлюбили.
— А какая она, Россия?
Макс поменял ногу на полу, в середине его загудели какие-то механизмы, ведь он был человекоробот.
Они очень похожи. Но в России ещё придумали, что они самые лучшие, что все их обижают и не ценят, что во всём виноваты другие, в частности: жиди, масони, америкоси, пиндоси, извиняюсь за неточное произношение. Они злы на весь мир и оскорбляют все народы. Но придуманная ими гордость помогает им выживать и держаться, и быть тоже смелыми и отчаянными. Они как и люди на Украине хотят, чтобы всегда были виноваты другие. Если произойдёт покаяние с двух сторон, то вражда прекратится. В России великая литература, прекрасные художники и композиторы. Некоторые их писатели были пророками. Музыка их композиторов исцеляет сердца и наполняет душу слезами. Они могут отдать последнее и просто так убить. Но каяться и те и другие не будут. Христос, о котором в их странах много говорят, у них не живой, а декоративный. Они хотят, чтобы Он прощал их преступления, а врагов наказывал. Они не понимают, что миллионы свечей в церквях грехи не замолят.
Людовик стал странно оглядываться вокруг: — Мне кажется, я чувствую рядом призрак Антуанетты... Она бы их помирила...
Макс произнёс: — Трудно поверить... Даже Богородица не сможет их примирить. Их мог бы примирить Христос, они к нему взывают с двух сторон, но жить по Его правилам не хотят. А Христос не человек, Он никого не заставляет.
Людовик, продолжая оглядываться, закончил: «Мир распадается, как атомное ядро, о котором мне недавно рассказали, мир распадается умственно и душевно, сердца теряют чистоту, а ум завоёвывают плотские и грязные помыслы. Я кое-что понял из слов этого компьютерного человека, хотя что-то и знал».
Повернулся ко мне: — А теперь расскажите, что такое любовь?
— Любовь — то время, когда понимаешь, для чего ты живёшь... Для чего тебя создал Бог. В любви главное — не ждать ответных чувств, а продолжать, не останавливаясь, любить...
Людовик привстал с кресла и, подняв голову, горько посмотрел мне в глаза: — Это вы говорите, чтобы меня утешить!?
Я заметил вокруг его шеи опоясывающий шрам, как будто шею зашивали швейной машинкой.
— Нет, это не только для вас, но и для себя. Для меня важны не только моя любовь и мои страдания, а люблю ли я и страдаю во славу имени Его!
— Вы ведь не фанатик, есть фанатики политические и религиозные...
— Ваше Величество, посмотрите на день. Он на наших глазах рождается и умирает. Он приходит розовым младенцем и уходит тёмным от усталости стариком.
И наша жизнь — это тот же день. Для Бога наши годы на земле — один день. Но в этот день мы должны пережить созданный Богом вихрь любви, а потом уходить с земли с любовью в недрах наших душ.
— Жаль, вас не было в дни моего царствования. Сколько бы времени мы провели в рассуждениях о жизни и любви...
— Простите, ваше величество, но в то время я не мог бы сказать вам подобное, потому что только моя жизнь научила меня понимать что-то... На вас ваша кровь, а на мне моя. Мы все приговорены к гильотине, просто у каждого своё время.
— Можно ещё немного о любви?
— Любовь становится сном, когда она уходит. Потом она приход¬ит к нам только во снах. Любовь похожа на Святой Дух, его никто не видел, но он есть. Любовь — это жар, страшный жар, он на время, а иногда на всю жизнь превращает человека в горящего раба. Проникает во все клетки души. Мозг и разум теряют силу, и только над всем царствует душа. Правда, проходит время, и разум становится сильнее, подчиняет душу, и тогда любовь умирает.
— Да, что-то вы излагаете правильно. Хотя и несколько пафосно... Но с Антуанеттой любовь не умерла... А что же по-вашему Бог?
— Всё, что вокруг всего и внутри всего, всё, что вокруг всех и внутри всех, всё, что вокруг меня и внутри меня, — всё это Бог.
— Что же нам делать на этой земле? Нас разделяют 240 лет, но ничего не изменилось... Мне было 39 лет, когда меня обезглавили, а ей 38. Мы оба достойно приняли смерть, она ни слова не сказала, и смотрела только в небо. Значит, она была убеждена, что её там ждут, когда она избавится от этой грязной своры людей... В лило¬вых атласных туфлях на высоких каблуках она поднималась на эшафот как по мраморной лестнице Версаля... Только пять минут смерти, а потом — бессмертие.
Теперь я многое знаю, но рассказать вам не могу, придёт время, и вы сами всё увидите, и вас не удивит, что там короли сидят вместе с шутами, казнённые вместе с палачами, уродливые с красивыми, лгуны с честными, грешники с праведниками, чистые с грязными, даже бесы не очень далеко от ангелов. Ибо все согрешили и ли-шены славы Божьей.
А сейчас я должен уносить себя туда, где меня ждёт тот, который вокруг и внутри всего...
Людовик поднялся из кресла, раскланялся, глаза его закатились, он двумя руками сжал свой розовый шар и стал медленно уплывать через закрытую дверь...
Человекоробот Макс вдруг завыл по-собачьи.
— Что с тобой, Макс!
— Жизнь уплывает, хозяин, и из человекоробота я превратился в человека... Да-да-да... И вот что ещё мне выдал компьютер: Если погаснет Солнце, Земля погибнет всего через ... 8 минут 19 секунд!
— Через 8 часов 20 секунд, — поправил я.
И Макс стал хрустко тереть металлическую шею.