Отдел прозы

Валерия Нарбикова

​

Инициалы

Маленький роман (окончание), начало в №№ 3, 4, 5, 6, 7

Си­де­ла во­ро­на и, дейст­ви­тель­но, сма­хи­ва­ла на бо­яры­ню Мо­ро­зо­ву. Ур­на не вспом­ни­ла ма­му, но вспом­ни­ла, как ма­ма вы­бро­си­ла в му­со­роп­ро­вод слу­чай­но за­бе­жав­ше­го в квар­ти­ру чу­жо­го хо­мяч­ка. Она сде­ла­ла это в рас­те­рян­нос­ти, за­кри­чав и вы­ско­чив с ним на лест­ни­цу, ей по­том бы­ло не­хо­ро­шо, ее тош­ни­ло, и она пла­ка­ла. Ур­не за­хо­те­лось, что­бы ма­ма по­яви­лась в гос­ти­ни­це, что­бы она жи­ла в со­сед­нем но­ме­ре, и они мог­ли встре­чать­ся. Ей за­хо­те­лось при­лас­кать­ся к ней, по­том ей за­хо­те­лось, что­бы ма­ма ис­ку­па­ла ее в ван­не, что­бы она по оче­ре­ди про­си­ла ее ру­ку, но­ги и спин­ку и тер­ла их мо­чал­кой, а по­том по­же­ла­ла бы ей спо­кой­ной но­чи. Но ей не хо­те­лось, что­бы у ма­мы бы­ли рож­ки и она хра­пе­ла. Ур­на опять по­хо­ди­ла по ком­на­те, и опять ни­че­го не про­изо­шло. Она се­ла и ста­ла слу­шать му­зы­ку. Он иг­рал очень хо­ро­шо, и зер­на гре­ме­ли гром­ко, он дер­гал за хвос­тик, по­ка не ото­рвал его и по­том, ви­ди­мо, по­шел за дру­гим яб­ло­ком, но оно бы­ло пис­кля­вое — на­вер­ное, кис­лое. Ур­на вы­тер­ла сле­зы и на­пуд­ри­ла ли­цо. «Ка­кая ужас­ная слы­ши­мость», — по­ду­ма­ла она.

На не­бе по­ка­зы­ва­ли ки­но. Оно бы­ло не­мым и тем­но-си­ним и, по-ви­ди­мо­му, для де­тей, по­то­му что про­но­си­лись вол­ки, бы­ки и ки­тай­цы.

Но Ур­на все рав­но смот­ре­ла, по­ка ве­тер не разо­гнал все ки­но. Ей ста­ло скуч­но, и она по­шла к Бр.

— У те­бя то­пят? — спро­си­ла она еще у по­ро­га.

— За­хо­ди, — ска­зал Бр, — сей­час про­ве­рю, да­же не знаю, — он до­тро­нул­ся до ба­та­реи и от­дер­нул ру­ку. — Хо­лод­ная.

— По­че­му же не то­пят, ведь зи­ма.

— Во-пер­вых, все вре­мя зи­ма, а во-вто­рых, что ты хо­чешь, нас все­го двое. То­пить из-за нас дво­их?

— Но раз­ве мы ви­но­ва­ты, что нас толь­ко двое, — ска­за­ла Ур­на. — Мож­но я по­гре­юсь о твою но­гу?

— Грей­ся, — ска­зал Бр.

Ур­на за­ка­та­ла од­ну брю­чи­ну, об­ня­ла его но­гу и при­жа­лась к ней ще­кой.

— Ка­кая теп­лая у те­бя но­га, — ска­за­ла она.

— Мо­жешь и ту то­же взять, — пред­ло­жил Бр.

— Я луч­ше по оче­ре­ди, — ска­за­ла Ур­на.

Ког­да но­га ста­ла про­хлад­ной, Ур­на от­пус­ти­ла ее.

— По­ка­жи мне что-ни­будь кра­си­вое, — по­про­си­ла она.

— Я не знаю что, — ска­зал Бр. — Мож­но вклю­чить пли­ту, но ведь у те­бя есть пли­та.

— А как вклю­чить? — спро­си­ла Ур­на. — Мо­жет быть, я так имен­но ни­ког­да не вклю­ча­ла.

— Прос­то вклю­чить, а на кон­фор­ку ни­че­го не ста­вить, она на­ка­лит­ся и бу­дет све­тить­ся в тем­но­те.

— Да­вай вклю­чим.

Они вклю­чи­ли пли­ту и ни­че­го не го­то­ви­ли. Сна­ча­ла от кон­фор­ки шло теп­ло, по­том она на­ка­ли­лась и тус­кло и пре­крас­но ста­ла све­тить­ся, и ста­ла пер­вой кра­са­ви­цей на кух­не, луч­ше всех та­ре­лок, луч­ше сто­ла и крес­ла. Бла­го­да­ря ее све­ту в ско­во­род­ке от­ра­зи­лась чай­ная лож­ка, но не за­тми­ла ее кра­со­ты.

— Я так ни­ког­да не де­ла­ла, — ска­за­ла Ур­на, — мне очень нра­вит­ся, не вы­клю­чай, я хо­чу еще по­смот­реть.

— Да­же если вы­клю­чить, она бу­дет еще дол­го све­тить­ся, — ска­зал Бр и вы­клю­чил. Но она све­ти­лась не­дол­го, мо­жет быть, ми­ну­ту или две.

— Я так пол­дня лю­бу­юсь, — бурк­нул Бр, — Ни­че­го не ел, кро­ме яй­ца.

— У ме­ня был суп, — ска­за­ла Ур­на.

— Да! — ожи­вил­ся он.

— Да, но я его вы­ли­ла, что­бы луч­ше за­ле­де­не­ла гор­ка, при­хо­ди ка­тать­ся. Ты ме­ня все вре­мя об­ма­ны­ва­ешь, — ска­за­ла она, — ты ме­ня обе­щал вер­нуть в биб­лио­те­ку пря­мо из церк­ви, а сам при­та­щил сю­да, здесь все вре­мя зи­ма и да­же не то­пят, я те­бя не люб­лю.

— А я не ду­мал, что те­бе здесь не по­нра­вит­ся, мы здесь од­ни, и так ти­хо.

— Оставь ме­ня в по­кое, — от­мах­ну­лась Ур­на.

— Я не за­был и при­нес наш свер­ток, он в со­сед­ней ком­на­те на стуль­ях, — ска­зал Бр.

— Опять на стуль­ях.

— Я укрыл его сво­им паль­то.

— Здесь очень мно­го озер, — ска­за­ла она.

Позд­но ве­че­ром да­ли очень го­ря­чую во­ду. Ур­на по­сти­ра­ла в ней, и Бр об­ра­до­вал­ся во­де.

— Ви­дишь, да­ли во­ду, а ты не ве­ри­ла.

— Как мне здесь не нра­вит­ся! — ска­за­ла она.

— Что же те­бе не нра­вит­ся?

— Са­ма не знаю, все как буд­то бы хо­ро­ню: во­круг го­ря­чая во­да, и я по­сти­ра­ла белье, но так мне все не нра­вит­ся.

— Но ведь это, дейст­ви­тель­но, хо­ро­шо...

— Да­вай ку­да-ни­будь пой­дем, — пре­рва­ла его Ур­на.

— А ку­да ты хо­чешь? — не­ре­ши­тель­но ска­зал он.

Они вы­шли на ули­цу, там бы­ло мно­го чис­тиль­щи­ков са­пог.

— За­чем они здесь, — воз­му­ти­лась Ур­на, — ведь сте­риль­ная по­го­да.

Бр ни­че­го не от­ве­тил.

— Чис­ти­ли­ще ка­кое-то, — до­го­во­ри­ла она.

Ког­да они вер­ну­лись, вы­клю­чи­ли свет. Пли­та сто­я­ла пус­тая и хо­лод­ная. Сна­ча­ла снег осве­щал ком­на­ту, по­том он пре­кра­тил­ся, ста­ло тем­но.

— Не бой­ся, ско­ро ла­ду! — ска­зал Бр.

— Вот мы го­во­ри­ли: вы­клю­чи­ли свет. Это ведь без­лич­ный обо­рот, мы ко­го-то под­ра­зу­ме­ва­ем, ко­го имен­но, я хо­те­ла те­бя спро­сить?

— То есть, кто вы­клю­чил? — пе­ре­спро­сил Бр. — Я об этом ду­мал.

— Как же мы ма­ло зна­ем, — ска­за­ла Ур­на. — Мне бы хо­те­лось снять толь­ко один фильм, я его пре­крас­но ви­жу: да­же со­вер­шен­ный пус­тяк — ме­чу­щу­ю­ся меж­ду ра­ма­ми ват­ку.

— Ну, и за­чем сни­мать, — огрыз­нул­ся Бр, — на па­мять, что ли?

— Мы мо­жем смот­реть на лу­ну, — пред­ло­жи­ла Ур­на.

— Ее нет.

— Она ско­ро нач­нет­ся.

Лу­на на­ча­лась че­рез пять ми­нут.

— По­играй, — по­про­си­ла Ур­на.

Бр на­стро­ил яб­ло­ко, по­играл чуть-чуть, а по­том съел его.

— За­чем ты его съел, — ска­за­ла она, — у не­го был та­кой при­ят­ный

звук.

— Но есть то­же на­до, — от­ве­тил он.

Так и не до­ждав­шись све­та, они лег­ли. Ни­ка­кие но­вые ме­с­та друг у дру­га их не при­вле­ка­ли, и они по­ло­жи­ли ру­ки в са­мые зна­ко­мые и са­мые теп­лые. У не­го опять не бы­ло сил, и ей это не по­нра­ви­лось, и она за­ще­ко­та­ла Бр, он вскрик­нул и в от­мест­ку за­ще­ко­тал ее, и они вмес­те за­сме­я­лись гром­ко и глу­по, как две прос­ти­тут­ки. По­том он по­гла­дил ее по ту­ло­ви­щу, и она успо­ко­и­лась. И все са­мые же­лез­ные кры­ши за­свер­ка­ли, и все бя­ки по­пря­та­лись, и ка­кой-то че­ка­ну­тый, сде­лав па в воз­ду­хе, и ис­поль­зуя ис­клю­чи­тель­но пред­лог от, бе­жал, яс­но, что это был пат­ри­от, всем, всем, всем бы­ло яс­но, что толь­ко тот, кто де­ла­ет па в воз­ду­хе, бе­рет три пред­ме­та и бе­жит от — и есть пат­ри­от, а тот, кто не де­ла­ет па в воз­ду­хе, бе­рет боль­ше трех пред­ме­тов и ис­поль­зу­ет дру­гие пред­ло­ги: под, над, из-под — не есть пат­ри­от.

Бы­ло мно­го пы­ли, и осо­бен­но мно­го ее бы­ло из Аф­ри­ки, но так­же ле­та­ла и ры­жень­кая не­ви­ди­мая пыль.

— Со­вер­шен­но од­но и то же, — ска­за­ла Ур­на, — ну, со­вер­шен­но

од­но и то же. Да­вай ку­пим бе­лую ме­бель, и у нас бу­дет кра­си­во.

— Да­вай.

— Да­вай возь­мем к се­бе в ком­на­ту те­ле­фон­ный ав­то­мат!

— Да­вай.

— Ма­дам, уже па­да­ют лиф­ты, и осень в смер­тель­ном бре­ду, — крик­ну­ла она.

— За­мол­чи, — он вы­дер­нул то­нень­кий ре­мень, — что за ис­те­ри­ка.

Вспых­ну­ла лам­поч­ка (да­ли свет) и осве­ти­ла не­бе­лую ком­на­ту, Ур­на вы­вер­ну­ла лам­поч­ку и за­што­па­ла на ней чу­лок, и рас­хля­бан­но по­шел снег.

— Я на­ста­иваю, — ска­зал Бр, — суп, гор­ка — это не тот свет. Вот ког­да я от­кры­ваю фор­точ­ку, и до ме­ня до­но­сит­ся сто­лов­ский за­пах — это тот свет.

Она ре­ши­ла про­ве­рить и от­кры­ла фор­точ­ку, и лю­бой мог про­ве­рить и узнать, на ка­ком он све­те, от­крыв фор­точ­ку и по­ню­хав. — Я чувст­вую, ты про­ве­ри­ла, — ска­зал он.

— Я бу­ду ждать те­бя на ули­це, — ска­за­ла она.

На ули­це он под­нял по­дол ее платья. На ней бы­ли со­вер­шен­но про­зрач­ные, по­то­му что со­вер­шен­но рва­ные чул­ки, и мог­ло на­чать­ся все сна­ча­ла, ког­да на три­ста душ при­хо­дит­ся один пи­са­тель, ко­то­рый и не ду­ма­ет пи­сать об этих ду­шах, и ког­да по­мой­ки те­ма­ти­чес­ки по­до­бра­ны, то есть вмес­те с уни­та­за­ми ле­жат ржа­вые тру­бы, а вмес­те с очист­ка­ми — огрыз­ки. Она при­се­ла на кор­точ­ки, как ког­да-то очень дав­но, в ко­рот­ком пыш­ном платье и чул­ках, ко­то­рых она стес­ня­лась, по­том она упа­ла на­бок, как мерт­вая или за­мо­ро­жен­ная или не­ва­ляш­ка, и он взял ее на ру­ки и за­нес в подъ­езд, с под­бад­ри­ва­ю­щи­ми над­пи­ся­ми на сте­нах, с чле­нис­то­но­ги­ми на пе­ри­лах, с обыг­ран­ной сто раз лу­ной. У не­го бы­ло мно­го сил, она не по­тру­ди­лась са­ма по­дой­ти к не­му, он под­толк­нул ее. Она ухмыльну­лась, и в аб­со­лют­ной ти­ши­не лоп­нул пу­зы­рик из ее слю­ны, тог­да он ото­шел. Не бы­ло, ока­зы­ва­ет­ся, ни­ка­кой до­ро­ги, ко­то­рая бы ве­ла к гос­ти­ни­це, а бы­ла лыж­ня, и они шли по ней, не­ес­тест­вен­но ши­ро­ко рас­ста­вив но­ги. «И я жут­ко бо­ял­ся, что ты по­гиб­нешь, ког­да ты по­еха­ла ка­тать­ся на лы­жах, и ког­да я уви­дел по обе­им сто­ро­нам лыж­ни твои пре­крас­ные рвот­ные ро­зы, и ког­да я про­ва­лил­ся ря­дом с од­ной из них, и от нее еще шло теп­ло тво­их внут­рен­нос­тей, я съел снег...» — «Ты пла­чешь?» — «Нет, я съел снег, и ты ва­ля­лась в ста мет­рах от ме­ня, и те­бя под­ни­ма­ли эти двое, то­же пья­ные, и по­том вы скры­лись».

— Ты не ду­май, что я не хо­те­ла, — по­вер­ну­лась Ур­на к Бр. Она оста­но­ви­лась, и у нее вы­па­ла ват­ка, чуть жел­тее сне­га.

— Все-та­ки его зо­вут Со­кра или Со­крат? — спро­сил Бр.

— А по­че­му ты об этом спра­ши­ва­ешь? — уди­ви­лась Ур­на. — Его зо­вут Со­кра.

— В та­ком слу­чае, не хва­та­ет од­ной бук­вы, — ска­зал Бр.

— Ну и что, — ска­за­ла Ур­на, — у те­бя то­же в име­ни не хва­та­ет букв, я же ни­че­го не го­во­рю.

— Да, но тут не хва­та­ет имен­но од­ной бук­вы, и из­вест­но ка­кой, в мо­ем же име­ни...

— А ты, слу­чай­но, не пом­нишь, — пе­ре­би­ла его Ур­на, — как ты в ав­то­бу­се су­нул мне в ла­донь свой па­лец?

— В мо­ем же име­ни, — про­дол­жал Бр, — букв, дейст­ви­тель­но, не до­ста­ет, но да­же сам я не знаю, ка­ких. За­чем ты толь­ко за­го­во­ри­ла о мо­ем име­ни, что­бы оскор­бить ме­ня?

— Так ты не пом­нишь? — пе­ре­спро­си­ла Ур­на.

— Но это бы­ло не здесь, — от­ве­тил он.

— Это бы­ло не здесь.

Улыж­нул лыж­ник, ко­то­рый ехал по лыж­ной лу­же или по луж­ной лыж­не, и со сле­зой вы­па­ло де­ре­во, как со­рин­ка из гла­за.

— Бе­рез­ки сде­ла­ли, — ска­за­ла Ур­на, по­ка­зав на мут­ные жел­тые лу­жи у ство­лов. И сны бы­ли как ку­ча ма­ла, и толь­ко один, про снег, по­яв­лял­ся то тут, то там, как ле­ту­чий гол­лан­дец.

— Мне снит­ся один гол­ланд­ский сон, — ска­зал Бр.

— Он ро­дом из Гол­лан­дии?

— Да, он гол­ланд­ско­го про­ис­хож­де­ния. Ты, ко­неч­но, пом­нишь этих на­деж­ных гол­ланд­цев с их «чер­ну­хой».

— Ты име­ешь в ви­ду ван Дей­ка или ван Хуй­су­ма?

— Так вот, ван Хуй­сум, за­вер­шив один из сво­их на­тюр­мор­тов, все же остал­ся им не­до­во­лен. И тут ему при­шла в го­ло­ву прос­тая мысль — вы­ста­вить кар­ти­ну под снег. Эф­фект был по­ра­зи­тель­ным, и снеж­ная тех­ни­ка вос­хи­ти­ла его. Но че­рез не­ко­то­рое вре­мя он за­ме­тил, что в ле­вом уг­лу об­ра­зо­вал­ся лед. Он по­пы­тал­ся его счис­тить мас­ти­хи­ном и, к сво­е­му ужа­су, услы­шал, как двор­ник счи­ща­ет у подъ­ез­да лед сво­им мас­ти­хи­ном.

— Как мне хо­чет­ся гол­ланд­ско­го сы­ру!

— А те­бе не хо­чет­ся «бу­лон­ско­го ле­су»?

Бр по­гла­дил ее по ще­ке. Ур­на спот­кну­лась, но не упа­ла. Са­мо со­бой, по про­те­кав­шей ря­дом реч­ке не пла­ва­ли ко­раб­ли, лод­ки и пло­ты, и Ур­на без тру­да пе­ре­шаг­ну­ла че­рез нее и во­шла в гос­ти­ни­цу.

— Зай­дем ко мне, — ска­зал Бр.

— Нет, — ска­за­ла Ур­на, — я пой­ду к се­бе, мне долж­ны зво­нить.

Как толь­ко она во­шла, ав­то­мат за­зво­нил. «Успе­ла», — по­ду­ма­ла она.

— Зай­ди ко мне, — ска­зал Бр, — по­жа­луй­ста, я те­бя про­шу.

— Да ты что, не по­ни­ма­ешь, — воз­му­ти­лась Ур­на, — я жду звон­ка, — и она по­ве­си­ла труб­ку.

Боч­ком, боч­ком, как чер­ке­шен­ка мла­дая, при­шел на во­до­пой та­ра­кан. Гля­дя на не­го, ей то­же за­хо­те­лось пить. Опять раз­дал­ся зво­нок.

— Ты сер­дишь­ся на ме­ня? — спро­сил Бр.

— За что? — ска­за­ла Ур­на. — Нет, не сер­жусь.

— А что ты де­ла­ешь?

— По­став­лю чай­ник, бу­ду пить чай.

— Мне бы не хо­те­лось, что­бы на­ше по­след­нее сви­да­ние оста­ви­ло

в те­бе что-то не­при­ят­ное.

— Да нет, — ска­за­ла Ур­на, — все хо­ро­ню.

— Я толь­ко это хо­тел ска­зать. До сви­да­ния.

Она хо­те­ла от­ве­тить «по­ка», но он по­ве­сил труб­ку рань­ше. Ночью ав­то­мат опять за­зво­нил. Ур­на во­шла в буд­ку и плот­но за­кры­ла за со­бой дверь. Сна­ча­ла ни­че­го не бы­ло слыш­но, но по­том она услы­ша­ла:

— Я раз­бу­дил?

— Нет, — ска­за­ла она.

— По­зво­ни­ли?

Тут до нее до­шло, что это опять Бр.

— Нет, — от­ве­ти­ла она.

— Я все рав­но бу­ду ждать, — ска­зал он.

— Хо­ро­шо, — она на­ки­ну­ла ха­лат и по­шла к не­му в но­мер.

— Иди сю­да, — ска­зал он и по­ма­нил ее, и в со­вер­шен­ной тем­но­те она под­ка­ти­лась к не­му. Она быст­ро ус­та­ла, по­то­му что все бы­ло еще ху­же, чем тог­да, чем всег­да. Она вклю­чи­ла ма­лень­кий свет и от­кры­ла ок­но. Снег еще не­мно­го по­ты­кал­ся в стек­ло, а по­том стал за­ле­тать в ком­на­ту на свет.

— У ме­ня нет сил, — ска­зал Бр.

— Я ви­жу, что ни­че­го не по­лу­ча­ет­ся, — ска­за­ла она, — а это­го не мо­жет быть, зна­чит, мы все же на том све­те, я не ве­ри­ла, но это так.

— Хо­ро­шо, что ты при­шла, — он при­жал ее к се­бе. Она все сде­ла­ла пра­виль­но. Она лег­ла на свое мес­то, по­то­му что все бы­ло по-преж­не­му.

Ра­но ут­ром их раз­бу­дил стук в дверь.

— Сту­чат, — ска­за­ла Ур­на, — от­крой.

— Не мо­гут сту­чать, нас все­го двое.

— Но ведь сту­чат.

Она вста­ла и от­кры­ла.

— Ни­че­го се­бе, — ска­за­ла она, уви­дев Со­кра. Он то­же все уви­дел и по­ду­мал:"Ни­че­го се­бе!«.

Пос­ле это­го она ска­за­ла:

— Я, меж­ду про­чим, уже тре­тий день жду тво­е­го звон­ка.

— Ну вот, я при­шел, ты го­то­ва?

— Где же ты был, что не мог по­зво­нить?

— Ты зна­ешь, где я был, — ска­зал он.

Она за­сме­я­лась, и у нее рас­тя­нул­ся рот, как буд­то он был на­кра­шен по­ма­дой.

— Вы­три рот, — ска­зал Со­кра.

— Он, ви­ди­те ли, был на вой­не, а я три дня про­хлаж­да­лась с ка­ким-то бр-р-р в этом чис­ти­ли­ще, а мо­жет, я с то­бой не пой­ду, а оста­нусь здесь, — у нее по­тек­ли гла­за.

— Это не­воз­мож­но, — ска­зал Со­кра, — все, что нам нуж­но с то­бой, я отво­е­вал, за­чем ты на­кра­си­лась, это твой ха­ла­тик?

— Мой.

— Пой­дем, ты умо­ешь­ся.

Ур­на на­ки­ну­ла ха­лат и по­до­шла к Бр, ко­то­рый ни­че­го по­ка не го­во­рил.

— Все рав­но ка­ток, пли­та, яб­ло­ко бы­ли на са­мом де­ле, — про­ре­зал­ся он.

— Все бы­ло на са­мом де­ле, — ска­за­ла Ур­на и не­лов­ко по­це­ло­ва­ла его ку­да-то в кисть.

— Не­смот­ря на то, что ни­че­го не бы­ло?

— Не­смот­ря.

Со­кра взял ее за ру­ку и вы­вел из но­ме­ра. В ко­ри­до­ре был сквоз­няк, ду­ло из всех бес­чис­лен­ных окон. На ули­це бы­ло сне­га по по­яс, по­том ста­ло по шей­ку, по­том с руч­ка­ми и с нож­ка­ми.

— Я уез­жаю! — на всех па­ру­сах Ур­на вле­те­ла об­рат­но к Бр. — Ока­зы­ва­ет­ся, я уез­жаю. — Она под­прыг­ну­ла, по­том еще не­сколь­ко раз под­прыг­ну­ла.

— В чем де­ло? — спро­сил Бр.

— Де­ло в том, что я уез­жаю, там Со­кра, на ули­це, он ме­ня ждет, он ме­ня по­слал к те­бе, что­бы я с то­бой до­го­во­ри­лась, — она звон­ко по­це­ло­ва­ла его в ще­ку. — Ты же ме­ня от­пус­тишь? — и са­ма от­ве­ти­ла: — Ты ме­ня от­пус­тишь.

— Но мы так ма­ло по­бы­ли здесь, все­го три дня, и толь­ко да­ли свет и во­ду, как ты уез­жа­ешь.

— Ну и что, — не слу­ша­ла Ур­на, — еще ког­да-ни­будь при­едем.

— Боль­ше уже не при­едем, — ска­зал Бр.

— Я го­то­ва, — ска­за­ла она, — по­це­луй ме­ня на про­ща­ние.

— Ка­кая ты ве­се­лая.

— Ско­рее, а то я убе­гу.

— Ты не бу­дешь с ним про­щать­ся? — Бр по­ка­зал на свер­ток, ле­жа­щий на стуль­ях.

— По­че­му три сту­ла, а не два, как всег­да? — спро­си­ла она.

— Он под­рос, и на двух ему тес­но.

— По­це­луй его за ме­ня, не хо­чу его бу­дить.

— Возь­ми вот это, — Бр про­тя­нул Ур­не кра­си­вый узе­лок.

— Что это?

— Это твое при­да­ное, — ска­зал он.

— Как смеш­но, — ска­за­ла она, — спа­си­бо.

Бр чем-то по­трень­кал на под­окон­ни­ке и вдруг крик­нул:

— Heт, ты так не уй­дешь, — он вы­бил у нее из рук узе­лок, и она за­це­пи­лась за не­го и грох­ну­лась, — а по­том иди, хоть в три­де­ся­тое цар­ст­во.

И зря он это сде­лал, по­то­му что опять ни­че­го не вы­шло, за­то все пло­хие сло­ва, ка­кие она толь­ко зна­ла на дет­ском ут­рен­ни­ке, ока­за­лись в ком­на­те: пэ­рэ че­рез ти­ре, лю­бов­ни­ца, на­си­ло­вать и лер­мон­тов­ский ев­нух из по­эмы «Де­мон». Она из­му­чи­лась, по­ка вы­шла из ком­на­ты на ули­цу.

— Все хо­ро­шо? — спро­сил Со­кра.

На за­тра­пез­ной стан­ции они си­де­ли на ее при­да­ном и жда­ли по­ез­да. «За­крой каст­рю­лю от мух. — Му­хи вес­ной, суп же не до вес­ны бу­дет сто­ять». «Ка­ко­го у те­бя цве­та во­ло­сы? — Ко­рич­не­во­го. — А на го­ло­ве?»

— Что же та­кое, — огля­де­лась Ур­на, — да­же рас­пи­са­ния нет, и из-за это­го сто­и­ло ид­ти на вой­ну. Мы и так с то­бой ред­ко ви­дим­ся, все на­ши сви­да­ния све­ли на «нет».

— С этой но­чи све­дем на «да».

Ур­на за­дре­ма­ла на узел­ке, и Со­кра пе­ре­нес ее спя­щую в по­езд и по­ло­жил на пол­ку, а узе­лок ей под го­ло­ву. Она спа­ла не­спо­кой­но и гром­ко сме­я­лась во сне. Че­рез мно­жест­во ча­сов по­езд оста­но­вил­ся как раз на­про­тив подъ­ез­да.

— Вот мы и до­ма, — Со­кра по­дул на Ур­ну.

— Это же Ноч­ная биб­лио­те­ка, — не­кра­си­во по­ка­за­ла она паль­цем.

— Это чер­но­вик, — Бр взял пру­тик и рас­пи­сал­ся на сне­гу.

— Иди, иди, иди, — гру­бо ска­за­ла ему Ур­на. И он по­шел, по­шел, по­шел, и на­сту­пи­ла бес­ко­неч­но длин­ная ночь, как «Ты­ся­ча и од­на ночь».
 

1982, 1996