Отдел прозы

Валерия Нарбикова
Инициалы
Маленький роман (окончание), начало в №№ 3, 4, 5, 6, 7
Сидела ворона и, действительно, смахивала на боярыню Морозову. Урна не вспомнила маму, но вспомнила, как мама выбросила в мусоропровод случайно забежавшего в квартиру чужого хомячка. Она сделала это в растерянности, закричав и выскочив с ним на лестницу, ей потом было нехорошо, ее тошнило, и она плакала. Урне захотелось, чтобы мама появилась в гостинице, чтобы она жила в соседнем номере, и они могли встречаться. Ей захотелось приласкаться к ней, потом ей захотелось, чтобы мама искупала ее в ванне, чтобы она по очереди просила ее руку, ноги и спинку и терла их мочалкой, а потом пожелала бы ей спокойной ночи. Но ей не хотелось, чтобы у мамы были рожки и она храпела. Урна опять походила по комнате, и опять ничего не произошло. Она села и стала слушать музыку. Он играл очень хорошо, и зерна гремели громко, он дергал за хвостик, пока не оторвал его и потом, видимо, пошел за другим яблоком, но оно было писклявое — наверное, кислое. Урна вытерла слезы и напудрила лицо. «Какая ужасная слышимость», — подумала она.
На небе показывали кино. Оно было немым и темно-синим и, по-видимому, для детей, потому что проносились волки, быки и китайцы.
Но Урна все равно смотрела, пока ветер не разогнал все кино. Ей стало скучно, и она пошла к Бр.
— У тебя топят? — спросила она еще у порога.
— Заходи, — сказал Бр, — сейчас проверю, даже не знаю, — он дотронулся до батареи и отдернул руку. — Холодная.
— Почему же не топят, ведь зима.
— Во-первых, все время зима, а во-вторых, что ты хочешь, нас всего двое. Топить из-за нас двоих?
— Но разве мы виноваты, что нас только двое, — сказала Урна. — Можно я погреюсь о твою ногу?
— Грейся, — сказал Бр.
Урна закатала одну брючину, обняла его ногу и прижалась к ней щекой.
— Какая теплая у тебя нога, — сказала она.
— Можешь и ту тоже взять, — предложил Бр.
— Я лучше по очереди, — сказала Урна.
Когда нога стала прохладной, Урна отпустила ее.
— Покажи мне что-нибудь красивое, — попросила она.
— Я не знаю что, — сказал Бр. — Можно включить плиту, но ведь у тебя есть плита.
— А как включить? — спросила Урна. — Может быть, я так именно никогда не включала.
— Просто включить, а на конфорку ничего не ставить, она накалится и будет светиться в темноте.
— Давай включим.
Они включили плиту и ничего не готовили. Сначала от конфорки шло тепло, потом она накалилась и тускло и прекрасно стала светиться, и стала первой красавицей на кухне, лучше всех тарелок, лучше стола и кресла. Благодаря ее свету в сковородке отразилась чайная ложка, но не затмила ее красоты.
— Я так никогда не делала, — сказала Урна, — мне очень нравится, не выключай, я хочу еще посмотреть.
— Даже если выключить, она будет еще долго светиться, — сказал Бр и выключил. Но она светилась недолго, может быть, минуту или две.
— Я так полдня любуюсь, — буркнул Бр, — Ничего не ел, кроме яйца.
— У меня был суп, — сказала Урна.
— Да! — оживился он.
— Да, но я его вылила, чтобы лучше заледенела горка, приходи кататься. Ты меня все время обманываешь, — сказала она, — ты меня обещал вернуть в библиотеку прямо из церкви, а сам притащил сюда, здесь все время зима и даже не топят, я тебя не люблю.
— А я не думал, что тебе здесь не понравится, мы здесь одни, и так тихо.
— Оставь меня в покое, — отмахнулась Урна.
— Я не забыл и принес наш сверток, он в соседней комнате на стульях, — сказал Бр.
— Опять на стульях.
— Я укрыл его своим пальто.
— Здесь очень много озер, — сказала она.
Поздно вечером дали очень горячую воду. Урна постирала в ней, и Бр обрадовался воде.
— Видишь, дали воду, а ты не верила.
— Как мне здесь не нравится! — сказала она.
— Что же тебе не нравится?
— Сама не знаю, все как будто бы хороню: вокруг горячая вода, и я постирала белье, но так мне все не нравится.
— Но ведь это, действительно, хорошо...
— Давай куда-нибудь пойдем, — прервала его Урна.
— А куда ты хочешь? — нерешительно сказал он.
Они вышли на улицу, там было много чистильщиков сапог.
— Зачем они здесь, — возмутилась Урна, — ведь стерильная погода.
Бр ничего не ответил.
— Чистилище какое-то, — договорила она.
Когда они вернулись, выключили свет. Плита стояла пустая и холодная. Сначала снег освещал комнату, потом он прекратился, стало темно.
— Не бойся, скоро ладу! — сказал Бр.
— Вот мы говорили: выключили свет. Это ведь безличный оборот, мы кого-то подразумеваем, кого именно, я хотела тебя спросить?
— То есть, кто выключил? — переспросил Бр. — Я об этом думал.
— Как же мы мало знаем, — сказала Урна. — Мне бы хотелось снять только один фильм, я его прекрасно вижу: даже совершенный пустяк — мечущуюся между рамами ватку.
— Ну, и зачем снимать, — огрызнулся Бр, — на память, что ли?
— Мы можем смотреть на луну, — предложила Урна.
— Ее нет.
— Она скоро начнется.
Луна началась через пять минут.
— Поиграй, — попросила Урна.
Бр настроил яблоко, поиграл чуть-чуть, а потом съел его.
— Зачем ты его съел, — сказала она, — у него был такой приятный
звук.
— Но есть тоже надо, — ответил он.
Так и не дождавшись света, они легли. Никакие новые места друг у друга их не привлекали, и они положили руки в самые знакомые и самые теплые. У него опять не было сил, и ей это не понравилось, и она защекотала Бр, он вскрикнул и в отместку защекотал ее, и они вместе засмеялись громко и глупо, как две проститутки. Потом он погладил ее по туловищу, и она успокоилась. И все самые железные крыши засверкали, и все бяки попрятались, и какой-то чеканутый, сделав па в воздухе, и используя исключительно предлог от, бежал, ясно, что это был патриот, всем, всем, всем было ясно, что только тот, кто делает па в воздухе, берет три предмета и бежит от — и есть патриот, а тот, кто не делает па в воздухе, берет больше трех предметов и использует другие предлоги: под, над, из-под — не есть патриот.
Было много пыли, и особенно много ее было из Африки, но также летала и рыженькая невидимая пыль.
— Совершенно одно и то же, — сказала Урна, — ну, совершенно
одно и то же. Давай купим белую мебель, и у нас будет красиво.
— Давай.
— Давай возьмем к себе в комнату телефонный автомат!
— Давай.
— Мадам, уже падают лифты, и осень в смертельном бреду, — крикнула она.
— Замолчи, — он выдернул тоненький ремень, — что за истерика.
Вспыхнула лампочка (дали свет) и осветила небелую комнату, Урна вывернула лампочку и заштопала на ней чулок, и расхлябанно пошел снег.
— Я настаиваю, — сказал Бр, — суп, горка — это не тот свет. Вот когда я открываю форточку, и до меня доносится столовский запах — это тот свет.
Она решила проверить и открыла форточку, и любой мог проверить и узнать, на каком он свете, открыв форточку и понюхав. — Я чувствую, ты проверила, — сказал он.
— Я буду ждать тебя на улице, — сказала она.
На улице он поднял подол ее платья. На ней были совершенно прозрачные, потому что совершенно рваные чулки, и могло начаться все сначала, когда на триста душ приходится один писатель, который и не думает писать об этих душах, и когда помойки тематически подобраны, то есть вместе с унитазами лежат ржавые трубы, а вместе с очистками — огрызки. Она присела на корточки, как когда-то очень давно, в коротком пышном платье и чулках, которых она стеснялась, потом она упала набок, как мертвая или замороженная или неваляшка, и он взял ее на руки и занес в подъезд, с подбадривающими надписями на стенах, с членистоногими на перилах, с обыгранной сто раз луной. У него было много сил, она не потрудилась сама подойти к нему, он подтолкнул ее. Она ухмыльнулась, и в абсолютной тишине лопнул пузырик из ее слюны, тогда он отошел. Не было, оказывается, никакой дороги, которая бы вела к гостинице, а была лыжня, и они шли по ней, неестественно широко расставив ноги. «И я жутко боялся, что ты погибнешь, когда ты поехала кататься на лыжах, и когда я увидел по обеим сторонам лыжни твои прекрасные рвотные розы, и когда я провалился рядом с одной из них, и от нее еще шло тепло твоих внутренностей, я съел снег...» — «Ты плачешь?» — «Нет, я съел снег, и ты валялась в ста метрах от меня, и тебя поднимали эти двое, тоже пьяные, и потом вы скрылись».
— Ты не думай, что я не хотела, — повернулась Урна к Бр. Она остановилась, и у нее выпала ватка, чуть желтее снега.
— Все-таки его зовут Сокра или Сократ? — спросил Бр.
— А почему ты об этом спрашиваешь? — удивилась Урна. — Его зовут Сокра.
— В таком случае, не хватает одной буквы, — сказал Бр.
— Ну и что, — сказала Урна, — у тебя тоже в имени не хватает букв, я же ничего не говорю.
— Да, но тут не хватает именно одной буквы, и известно какой, в моем же имени...
— А ты, случайно, не помнишь, — перебила его Урна, — как ты в автобусе сунул мне в ладонь свой палец?
— В моем же имени, — продолжал Бр, — букв, действительно, не достает, но даже сам я не знаю, каких. Зачем ты только заговорила о моем имени, чтобы оскорбить меня?
— Так ты не помнишь? — переспросила Урна.
— Но это было не здесь, — ответил он.
— Это было не здесь.
Улыжнул лыжник, который ехал по лыжной луже или по лужной лыжне, и со слезой выпало дерево, как соринка из глаза.
— Березки сделали, — сказала Урна, показав на мутные желтые лужи у стволов. И сны были как куча мала, и только один, про снег, появлялся то тут, то там, как летучий голландец.
— Мне снится один голландский сон, — сказал Бр.
— Он родом из Голландии?
— Да, он голландского происхождения. Ты, конечно, помнишь этих надежных голландцев с их «чернухой».
— Ты имеешь в виду ван Дейка или ван Хуйсума?
— Так вот, ван Хуйсум, завершив один из своих натюрмортов, все же остался им недоволен. И тут ему пришла в голову простая мысль — выставить картину под снег. Эффект был поразительным, и снежная техника восхитила его. Но через некоторое время он заметил, что в левом углу образовался лед. Он попытался его счистить мастихином и, к своему ужасу, услышал, как дворник счищает у подъезда лед своим мастихином.
— Как мне хочется голландского сыру!
— А тебе не хочется «булонского лесу»?
Бр погладил ее по щеке. Урна споткнулась, но не упала. Само собой, по протекавшей рядом речке не плавали корабли, лодки и плоты, и Урна без труда перешагнула через нее и вошла в гостиницу.
— Зайдем ко мне, — сказал Бр.
— Нет, — сказала Урна, — я пойду к себе, мне должны звонить.
Как только она вошла, автомат зазвонил. «Успела», — подумала она.
— Зайди ко мне, — сказал Бр, — пожалуйста, я тебя прошу.
— Да ты что, не понимаешь, — возмутилась Урна, — я жду звонка, — и она повесила трубку.
Бочком, бочком, как черкешенка младая, пришел на водопой таракан. Глядя на него, ей тоже захотелось пить. Опять раздался звонок.
— Ты сердишься на меня? — спросил Бр.
— За что? — сказала Урна. — Нет, не сержусь.
— А что ты делаешь?
— Поставлю чайник, буду пить чай.
— Мне бы не хотелось, чтобы наше последнее свидание оставило
в тебе что-то неприятное.
— Да нет, — сказала Урна, — все хороню.
— Я только это хотел сказать. До свидания.
Она хотела ответить «пока», но он повесил трубку раньше. Ночью автомат опять зазвонил. Урна вошла в будку и плотно закрыла за собой дверь. Сначала ничего не было слышно, но потом она услышала:
— Я разбудил?
— Нет, — сказала она.
— Позвонили?
Тут до нее дошло, что это опять Бр.
— Нет, — ответила она.
— Я все равно буду ждать, — сказал он.
— Хорошо, — она накинула халат и пошла к нему в номер.
— Иди сюда, — сказал он и поманил ее, и в совершенной темноте она подкатилась к нему. Она быстро устала, потому что все было еще хуже, чем тогда, чем всегда. Она включила маленький свет и открыла окно. Снег еще немного потыкался в стекло, а потом стал залетать в комнату на свет.
— У меня нет сил, — сказал Бр.
— Я вижу, что ничего не получается, — сказала она, — а этого не может быть, значит, мы все же на том свете, я не верила, но это так.
— Хорошо, что ты пришла, — он прижал ее к себе. Она все сделала правильно. Она легла на свое место, потому что все было по-прежнему.
Рано утром их разбудил стук в дверь.
— Стучат, — сказала Урна, — открой.
— Не могут стучать, нас всего двое.
— Но ведь стучат.
Она встала и открыла.
— Ничего себе, — сказала она, увидев Сокра. Он тоже все увидел и подумал:"Ничего себе!«.
После этого она сказала:
— Я, между прочим, уже третий день жду твоего звонка.
— Ну вот, я пришел, ты готова?
— Где же ты был, что не мог позвонить?
— Ты знаешь, где я был, — сказал он.
Она засмеялась, и у нее растянулся рот, как будто он был накрашен помадой.
— Вытри рот, — сказал Сокра.
— Он, видите ли, был на войне, а я три дня прохлаждалась с каким-то бр-р-р в этом чистилище, а может, я с тобой не пойду, а останусь здесь, — у нее потекли глаза.
— Это невозможно, — сказал Сокра, — все, что нам нужно с тобой, я отвоевал, зачем ты накрасилась, это твой халатик?
— Мой.
— Пойдем, ты умоешься.
Урна накинула халат и подошла к Бр, который ничего пока не говорил.
— Все равно каток, плита, яблоко были на самом деле, — прорезался он.
— Все было на самом деле, — сказала Урна и неловко поцеловала его куда-то в кисть.
— Несмотря на то, что ничего не было?
— Несмотря.
Сокра взял ее за руку и вывел из номера. В коридоре был сквозняк, дуло из всех бесчисленных окон. На улице было снега по пояс, потом стало по шейку, потом с ручками и с ножками.
— Я уезжаю! — на всех парусах Урна влетела обратно к Бр. — Оказывается, я уезжаю. — Она подпрыгнула, потом еще несколько раз подпрыгнула.
— В чем дело? — спросил Бр.
— Дело в том, что я уезжаю, там Сокра, на улице, он меня ждет, он меня послал к тебе, чтобы я с тобой договорилась, — она звонко поцеловала его в щеку. — Ты же меня отпустишь? — и сама ответила: — Ты меня отпустишь.
— Но мы так мало побыли здесь, всего три дня, и только дали свет и воду, как ты уезжаешь.
— Ну и что, — не слушала Урна, — еще когда-нибудь приедем.
— Больше уже не приедем, — сказал Бр.
— Я готова, — сказала она, — поцелуй меня на прощание.
— Какая ты веселая.
— Скорее, а то я убегу.
— Ты не будешь с ним прощаться? — Бр показал на сверток, лежащий на стульях.
— Почему три стула, а не два, как всегда? — спросила она.
— Он подрос, и на двух ему тесно.
— Поцелуй его за меня, не хочу его будить.
— Возьми вот это, — Бр протянул Урне красивый узелок.
— Что это?
— Это твое приданое, — сказал он.
— Как смешно, — сказала она, — спасибо.
Бр чем-то потренькал на подоконнике и вдруг крикнул:
— Heт, ты так не уйдешь, — он выбил у нее из рук узелок, и она зацепилась за него и грохнулась, — а потом иди, хоть в тридесятое царство.
И зря он это сделал, потому что опять ничего не вышло, зато все плохие слова, какие она только знала на детском утреннике, оказались в комнате: пэрэ через тире, любовница, насиловать и лермонтовский евнух из поэмы «Демон». Она измучилась, пока вышла из комнаты на улицу.
— Все хорошо? — спросил Сокра.
На затрапезной станции они сидели на ее приданом и ждали поезда. «Закрой кастрюлю от мух. — Мухи весной, суп же не до весны будет стоять». «Какого у тебя цвета волосы? — Коричневого. — А на голове?»
— Что же такое, — огляделась Урна, — даже расписания нет, и из-за этого стоило идти на войну. Мы и так с тобой редко видимся, все наши свидания свели на «нет».
— С этой ночи сведем на «да».
Урна задремала на узелке, и Сокра перенес ее спящую в поезд и положил на полку, а узелок ей под голову. Она спала неспокойно и громко смеялась во сне. Через множество часов поезд остановился как раз напротив подъезда.
— Вот мы и дома, — Сокра подул на Урну.
— Это же Ночная библиотека, — некрасиво показала она пальцем.
— Это черновик, — Бр взял прутик и расписался на снегу.
— Иди, иди, иди, — грубо сказала ему Урна. И он пошел, пошел, пошел, и наступила бесконечно длинная ночь, как «Тысяча и одна ночь».
1982, 1996