Белый, ослепительно сверкающий на солнце «мерседес» плавно выехал из арки дома номер двадцать шесть по Кутузовскому проспекту.
Начиная с шестидесятых годов этот дом своей известностью напрочь затмил знаменитый Дом на набережной, что напротив Кремля. И как не затмить, когда в нём проживали не «старые», всеми забытые большевики, работавшие ещё с Ульяновым-Лениным, а совершенно новое поколение руководителей советского государства.
Конечно же, встретить выходящего из подъезда, например, самого Леонида Ильича Брежнева, Николая Анисимовича Щёлокова или Юрия Владимировича Андропова было почти невозможно. Все первые лица страны постоянно жили на государственных дачах. Но в своих городских квартирах иногда появлялись. Поэтому порядок во дворе дома поддерживался на самом что ни на есть высоком, образцовом уровне. Внутридомовой сквер всегда выглядел ухоженным, а его скамейки свежевыкрашенными. Постоянно дежурила милиция. Так что незамеченным не пройдёшь и тем более на машине через единственно открытую арку не проедешь. К тому же за въездом и выездом автомобилей зорко следила ГАИ.
К моему немалому удивлению лимузин, в котором я находился, немыслимо нарушая правила дорожного движения, стремительно, почти что перпендикулярно, вырулил в самый крайний левый ряд многополосной правительственной трассы, смело пересёк две сплошные разделительные линии дорожной разметки и, круто развернувшись, направился в сторону центра города. От такого отчаянного для автолюбителя манёвра я затаил дыхание. Ведь подобное нарушение, как мне было хорошо известно, не могло остаться без внимания милиционера-гаишника, мимо которого мы только что проехали. Однако никаких пронзительных милицейских свистков и стремительной погони за нами не последовало. Из любопытства мне пришлось оглянуться. Постовой офицер-гаишник как ни в чём не бывало по-прежнему спокойно восседал в своей высокой прозрачной будке-стакане у самого выезда из правительственного дома.
Бесшумно работал мощный трёхсотсильный автомобильный мотор, приглушённо играла стереофоническая музыка, а запах дорогих французских духов приятно щекотал мои ноздри. Однако эта была не какая-то развлекательная прогулка в шикарной машине молодой дамы. Красивая женщина, сидевшая за рулём «мерседеса», являющаяся владелицей моих пациентов, везла меня к своей приятельнице, у которой мне предстояло провести одну из самых значимых консультаций в моей врачебной практике и которая могла иметь для меня чрезвычайно важные последствия.
Как мне было сказано, от того, насколько удастся визит и насколько окажется эффективным моё лечение тяжелобольной собаки, зависит настроение и покой всей семьи первого лица государства и, вообще, вся моя дальнейшая врачебная репутация не только в Москве, но и во всей стране.
Кроме того, предстоящая консультация являлась для меня ответственной ещё и потому, что я ни в коем случае не должен был подвести людей, которые рекомендовали меня столь влиятельной семье как врача, способного в самых трудных и запутанных случаях не только правильно разобраться с болезнью четвероногого, но и в случае необходимости придумать самый новый, ещё никому неизвестный способ избавления животного от мучающего его жестокого недуга.
Во время приятной беседы замечаю, как наша машина, не сбавляя скорости, проскакивает на запрещающий красный сигнал светофора и как молодцеватый подтянутый гаишник, стремительно перекрыв боковое движение, с улыбкой на лице лихо отдаёт нам честь. Ещё бы, подумал я, ведь шикарный белый «мерседес» имеет особый, хорошо различимый и запоминающийся номерной знак — четыре семёрки. Наверное, до сведения каждого постового милиционера-гаишника правительственной трассы была своевременно доведена информация, кому принадлежит эта машина и кто может находиться за её рулем.
Офицер ГАИ, конечно же, хорошо знал, что владельцем этого авто является Герой Социалистического Труда, генерал армии — министр внутренних дел СССР Николай Анисимович Щёлоков. А кроме того, он ещё является близким другом и соратником самого Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Вот как, оказывалось, на самом деле. Попробуй не отдать честь согласно воинскому уставу…
Вот и мост через Москву-реку. И сразу за ним широкий Калининский проспект. Проехав по нему сотню метров, машина, слегка притормаживая с включённой левой мигалкой поворота, дала знать стоящему на середине проспекта милиционеру, что мы собираемся совершить разворот в левую сторону. Оказалось, совершенно неважно, что навстречу нам двигался плотный поток автомобилей, а перед передними колесами проходили две ярко-белые сплошные разделительные полосы. Как оказалось, они, не будучи забором, не являлись непреодолимой преградой для нашей особой машины.
Офицер ГАИ, резко повернувшись лицом к потоку, во всю силу лёгких громко засвистев в свисток, чтобы всем водителям было слышно, и выбросив вперёд руку с полосатым жезлом, мгновенно остановил для нашего авто нескончаемую вереницу машин. Как только мы поравнялись с ним, он также стремительно, приложив руку к фуражке, отдал нам честь. Было ясно, что и этот постовой тоже отлично знает белый «мерседес» с четырьмя семёрками госномерного знака. И для этого милиционера также было совершенно неважно, кто именно сидит за рулём: сам министр внутренних дел страны, его сын или невестка. По этим нескольким примерам было хорошо заметно, что к своему министру сотрудники МВД относятся с трепетом и большим уважением.
Пара секунд, и «мерседес» въезжает на Садовое кольцо. Несколько метров, правый поворот, и мы оказываемся на тихой чистенькой улочке, названной в честь академика Щусева — знаменитого советского архитектора, по проекту которого в 30-е годы были построены Мавзолей Ленина и так полюбившаяся всем горожанам столичная красавица — гостиница «Москва». Бывший Гранатный переулок был переименован в улицу под этим именем совсем незадолго до появления на ней нового жилого дома из светло-жёлтого кирпича. В этом доме, уютно разместившимся за литым решетчатым чугунным забором, должен был поселиться сам Леонид Ильич Брежнев.
Но Леонид Ильич в свою квартиру на пятом этаже так и не переехал.
«Человек он очень скромный, да и квартира ему показалась слишком большой и роскошной по сравнению с той, которая имелась у него в доме двадцать шесть», — так мне рассказывали о мотивах отказа переезда ближайшие родственники Генсека. А под этой, единственной во всём доме пустующей огромной жилплощадью, располагалась квартира немного поменьше. Вот в ней сегодня нас с нетерпением ждали.
Не успел «мерседес» подрулить к подъезду и остановиться, как тут же из дома вышли две строгого вида дежурные, одетые в одинаковую униформу серого цвета и приветствовали нас хорошо заученными фразами, сопровождаемыми любезными кивками головы. Невестку министра, как я понял, они хорошо знали в лицо. Нонна Щёлокова была частым гостем этого дома.
Услужливо распахнув тяжёлую массивную дубовую дверь с большими стёклами, дежурные, следуя чётким инструкциям, удерживали её, пока мы заходили в подъезд. Бесшумный финский лифт совершенно незаметно поднял нас на четвёртый этаж. За это короткое время я успел изучить панель управления лифтом. По Москве ходили слухи, конечно, среди определённого круга людей, что новый дом Генсека Брежнева имеет тайное сообщение с метро. Стоит только нажать определённую кнопку лифта, и он опустится на пятидесятиметровую глубину. Пройдя далее по небольшому подземному переходу, можно оказаться на станции метро «Баррикадная». Но, как я сумел воочию убедиться, на панели такой кнопки не оказалось. Всё, как в обычных кабинах финских лифтов. Может быть, только дополнительная ярко-красная кнопка, несколько большего размера по сравнению с остальными с чёткой надписью «Тревога», вносила какое-то небольшое отличие и подчеркивала важность этого дома.
Из лифта направо. Нонна нажимает кнопку дверного звонка. Несколько секунд томительного ожидания, и дверь открылась.
…Моему взору предстала хозяйка квартиры — улыбающаяся очаровательная женщина. Галину Леонидовну Брежневу — дочь первого лица самой могущественной во всём мире сверхдержавы — не узнать было просто невозможно.
«Вот уж, действительно, папина дочь», — тут же пронеслось у меня в голове. До чего же она похожа на своего отца, и такая же открытая добрая улыбка…
Галина Леонидовна, словно считывая мои мысли, протянула мне для приветствия руку и, продолжая улыбаться, подтвердила, что все, кто её первый раз видит, сразу же отмечают, что она папина дочь. Действительно, на красивом женском лице великолепные, не выщипанные в дань моде, яркие чёрные брови, большие тёмные глаза миндалевидной формы и длинные густые ресницы. А ещё её сканирующий взгляд выдавал в ней умную женщину.
Галина Леонидовна, на несколько секунд задержав мою руку в своей, тут же сделала мне приятный комплимент, сказав, что за этот месяц она от своих друзей слышала обо мне только как о лучшем ветеринаре. И сообщила, что у неё есть моя книжка о доврачебной помощи четвероногому другу, к которой в последнее время она вынуждена часто обращаться. При этом, кивнув в сторону Нонны, добавила, что Щёлоковы уж достоверно знают, кто из врачей Москвы хорошо лечит собак и кошек…
«Да, щёлоковские пудели были такими хворыми, что пока я за них серьезно “не взялся”, они постоянно болели», — сообщил я Галине Леонидовне.
«Лечили-то их ваши, Анатолий Евгеньевич, дипломированные коллеги. Правда, от чего лечили, сами точно не знали. Так они мне, по крайней мере, когда у них ничего не получалось, честно признавались… А безмолвные собаки-то ведь правильное и неправильное лечение одинаково молча сносят, всецело доверяясь врачам», — в сердцах высказалась Нонна.
«Да. Всё верно, — согласился я. — Болезни у них точно такие же, как и у людей. Начиная от погодной зависимости с мудрёным названием метеопатия до безмерной тоски по неразделённой любви. И нам, специалистам, в их состоянии бывает порой совсем непросто разобраться. Молчат ведь, не скажут нам о своих жалобах и желаниях…»
«Совершенно правильно говорите, Анатолий Евгеньевич, — поддержала меня Галина Леонидовна. — Хвори-то у них людские, совсем как у нас. Но пожаловаться на свой недуг, к сожалению, они не могут. Страдают и надеются только на ветеринарную помощь…»
Затем Галина Леонидовна по секрету мне сообщила, что как только Нонна ей рассказала о том, что я являюсь не только практикующим врачом, а ещё занимаюсь наукой и пишу для владельцев собак книжки, а кроме того, печатаюсь в научно-популярных журналах, она тут же догадалась, что имеющаяся у неё монография о доврачебной помощи собаке принадлежит моему перу. После чего попросила Нонну, чтобы она упросила меня приехать.
«Вначале сама хотела вам, Анатолий Евгеньевич, позвонить, — как бы оправдываясь и немного смущаясь, проговорила Галина Леонидовна, — но потом подумала, что будет лучше, если первый раз это за меня сделает Нонночка».
Я тут же поблагодарил Галину Леонидовну за оказанное мне доверие и подтвердил, что всё, что она про меня слышала, соответствует действительности. В Институте вирусологии имени Ивановского Академии Медицинских Наук СССР я весь день занимаюсь научной работой, уже подготовил к защите диссертацию. Вечерами практика. В субботу и воскресенье полностью отдаюсь лечению четвероногих пациентов. Кроме того, работаю над следующей книгой, а в свободные минуты пытаюсь изобретать что-то для животных.
«Это мне, Анатолий Евгеньевич, хорошо знакомо. Сама прошла такой путь. Днём работала, а вечерами писала диссертацию. Ещё сдавала экзамены по кандидатскому минимуму. Так что сколько это отнимает сил и времени, мне очень и очень хорошо знакомо, — поделилась со мной Галина Леонидовна фрагментом своей трудовой биографии. И глядя мне прямо в глаза, продолжила: Нам, владельцам маленьких четвероногих любимцев, будет приятно сознавать, что наш семейный ветеринарный доктор — не только хороший врач, но и к тому же ещё кандидат наук. От нас, Анатолий Евгеньевич, будет вам подарок — личная печать врача и личный рецептурный бланк, на котором будет указана ваша учёная степень… Такого, уж мы с Нонночкой точно знаем, больше ни у кого из ваших коллег нет и не будет… Правда, — добавила она, — он этого не поймёт», — и ловко подхватив на руки вышедшего из одной из комнат маленького модно подстриженного щенка серебристого пуделя, передала его мне. Приняв совсем невесомое юное создание с вытаращенными от страха тёмненькими глазками, я поднёс его к своему лицу. Несмотря на то что щенок, оказавшись в руках незнакомого человека, был сильно взволнован, он тут же, в знак дружелюбия, сделал отчаянную попытку лизнуть меня в губы. Чтобы как-то успокоить малыша, я позволил ему это сделать.
Щенок тут же дал волю своим чувствам, и чем дольше он меня неистово лобзал, тем частые удары его крошечного сердечка становились всё реже и реже. Это подтверждали мои ладони, вначале ощущавшие чрезмерно учащённую работу крошечного сердечка, которое, казалось, вот-вот было готово выскочить из худенькой грудной клетки. С каждой секундой они улавливали урежение его сокращений, а это означало, что щенячий страх отступал, и малыш начинал успокаиваться.
«Это наш маленький Элли, — сообщила Галина Леонидовна. — Подарок мужу от его друга — министра внутренних дел Германской Демократической Республики».
«Выбрал самого лучшего щенка из лучших всего помёта», — уточнила Нонна.
«Да, — подтвердила Галина Леонидовна, — он такой заядлый собачник. Просто сумасшедший. У него в служебном кабинете всегда присутствует его любимая собака. Прямо какие-то друзья-неразлучники».
Затем, словно спохватившись, она, предложив нам поудобней располагаться в глубоких кожаных креслах и извинившись, удалилась на кухню.
Признаюсь, я был несколько удивлен. Никаких «сорока нянек», тёток, прислуги — никаких чужих в доме у дочери столь могущественного отца не оказалось. Ещё больше я удивился, когда до моего слуха донёсся еле уловимый шум кофемолки, и вскоре по квартире разнёсся прекрасный аромат не какого-то быстрорастворимого, а самого что ни на есть натурального кофе, сваренного из свежепомолотых хорошо обжаренных зерен. И тут же, как по волшебству, появилась сама Галина Леонидовна, изящно держащая поднос с кофейными чашками.
Мне тут же подумалось, что, если бы я мог писать картины, как Жан-Этьен Лиотар — как мне помнилось, создатель знаменитого шедевра «Прекрасная шоколадница» и портрета императрицы Марии-Терезии, — тогда бы совершенно определённо портретная галерея пополнилась портретом ещё одной известной женщиной страны, запечатлённой в образе приветливой и доброй хозяйки, о которой, как мне казалось, много десятилетий будут ходить надуманные слухи и складываться различные побасенки…
На столе, словно по волшебству, появился красивый кофейный сервиз из дорогого антикварного майсеновского фарфора и огромная, чуть меньше квадратного метра, яркого золотисто-красного цвета непочатая коробка шоколадных конфет фабрики «Красный Октябрь». Такие конфеты делались только по специальному заказу для особых кремлёвских торжеств и в кондитерские магазины для продажи населению не поступали. Принеся ещё сливки, сахар и печенье, Галина Леонидовна поинтересовалась у нас, не хотим ли мы чего-нибудь посытнее. Поблагодарив её, мы в один голос дружно ответили, что не менее как полчаса назад плотно пообедали.
За кофе Галина Леонидовна продолжила рассказывать об Элли, который к этому времени окончательно перестал волноваться и, развалившись на моих коленях, вытянув своё стриженое тельце, спокойно дремал.
«Дремлешь, Элличка, голубчик, дремлешь. Думаешь, доктор про тебя забыл», — шутливым тоном обратилась к нему Галина Леонидовна.
«Маленький несмышлёныш, спит и совсем не догадывается, что это к нему приехал ветеринарный врач», — поддержала свою приятельницу Нонна.
Но тут уж за Элли пришлось возразить мне: «Ничего подобного. Щенок во мне сразу распознал ветеринарного врача. Элли отлично знает, чего от меня можно ожидать. Если бы вы только слышали, как в страхе бешено забилось его сердечко, когда он оказался у меня на руках. Словно у пойманной птички… Однако вскоре Элли сообразил, что я не собираюсь ему сегодня стричь когти, чистить уши, промывать глаза и вообще творить с ним то, что ему совершенно не нравится. Вот и успокоился. А про предстоящий укол он и не догадывается».
«Действительно, всё перечисленное вами, Анатолий Евгеньевич, Элли не любит. Ему бы только целовать всех, да сидеть на ручках, — шутливо проговорила Галина Леонидовна. И, по-видимому, вспомнив, продолжила: — Кстати, об уколах… Германский министр передал коробку с набором медикаментов — разные вакцины для прививок Элли. Её я, даже не открыв, сразу убрала в холодильник. Сейчас, Анатолий Евгеньевич, принесу, и вы сами посмотрите, что в ней находится».
Коробка оказалась не просто коробкой. Она представляла из себя настоящее термохранилище из пенопласта со специальным охлаждающим элементом. Такие контейнеры я уже встречал в своей практике. Это было последнее изобретение европейских биофирм. Благодаря такому устройству внутри контейнера длительное время удерживалась оптимальная температура, что предохраняло вакцину от перегревания или переохлаждения. Одним словом, обеспечивалась её сохранность при длительной транспортировке или хранении. А так как контейнер к тому же находился в холодильнике, никаких сомнений в качестве лекарственных препаратов у меня не возникло.
Внутри контейнера, поверх целлофанового пакета, лежал «аусвайс» — немецкий документ, по-нашему, ветеринарный паспорт на собаку. В нём имелась отметка о сделанной щенку первой профилактической прививке — от чумы плотоядных. И что совсем явилось для меня полной неожиданностью, так это вложенная в него записка с рекомендацией тамошнего ветеринарного врача. Новым владельцам собаки предлагалось обратиться по такому-то телефону к ветеринарному врачу — Баранову Анатолию. Телефон, действительно, был моим, домашним. Это для меня явилось ещё одним приятным сюрпризом.
Галина Леонидовна, тут же обратившись к приятельнице, пошутила, что, мол, МВД не только в СССР, но и в Германии владеет нужной и правильной информацией. Над этой шуткой мы от всей души посмеялись. А догадливая Нонна тут же вспомнила о том, что некоторое время тому назад я успешно вылечил любимую кошку германского посла.
«Вот из этого дипломатического дома сведения о вас, Анатолий Евгеньевич, дошли и до другого, — подметила Галина Леонидовна. — А земля, как известно, имеет форму шара. И вся информация о вас, дорогой доктор, возвратилась опять к нам. Вот и вся разгадка появления вашего имени в этой записке, прибывшей к нам из-за границы. Если бы ты, дорогая Нонночка, не поторопилась бы с Анатолием Евгеньевичем, то всё равно он вскоре был бы у нас. Стоило нам только вскрыть эту волшебную посылочку…»
Принимая участие в разговоре двух умных и очаровательных владелиц собак, я одновременно знакомился с содержимым контейнера. Кроме ветеринарного сертификата и письма-рекомендации моего немецкого коллеги-ветеринара, в коробке находились две ампулы вакцины фирмы «Дессау», которая, как следовало из сведений на этикетках, всего лишь защищала собак от одной чумы. И что я ещё обнаружил в посылке и от чего у меня сразу возник спазм дыхания — два ёмких флакона нашей родной отечественной вакцины против бешенства животных.
Если немецкая вакцина от чумы собак была неживой и содержала убитые вирусы, то вакцина против бешенства являлась живой. Кроме одного положительного свойства — вызывать у собак сильный и продолжительный иммунитет против бешенства, она имела и другое — крайне отрицательное.
Это последнее качество не только перечёркивало первое, но и к тому же ещё представляло смертельную опасность для здоровья и жизни крохотного нежного существа по имени Элли. Впрочем, как и для многих других домашних собак, кто получил прививку подобной вакциной.
В каждом флаконе антирабической фенол-вакцины содержалось десять доз для собак крупных пород или пять доз для крупного рогатого скота. Этим же количеством препарата можно было привить пять голов других сельскохозяйственных животных, причём размером с лошадь.
Как известно, бешенством болеют все теплокровные. Вот и должна была эта вакцина одинаково и надёжно защищать всех животных от смертельной болезни. Выпуск данного препарата в нашей стране был начат очень давно, ещё в пятидесятые годы. Вакцина вызывала у собак хороший и длительный иммунитет. Являлась, действительно, мощной и надёжной защитой больших служебных и маленьких декоративных пород собак от страшной, тяжёлой и неизлечимой болезни, она в то же время являлась грозным монстром, способным вызвать у домашних любимцев, таких как пудель, различные осложнения, опасные не только для их здоровья, но и для жизни.
В случае если после вакцинации у коровы, быка или свиньи развивались осложнения, например, паралич конечностей, эпилептические припадки или что-то другое, трагедии в этом сельские ветеринары не видели. Решалось всё просто — вынужденный убой безымянного казённого животного со сдачей туши на мясокомбинат. Совхозная или колхозная статистическая отчётность никоим образом не портилась. Никаких слёз и финансовых убытков. А на вкусе недорогой по тем временам колбасы, полностью состоящей из натурального мяса, это никак не отражалось. Горожане её съедали, ни о чём не догадываясь…
А с домашней собакой — порой самым любимым членом семьи — дело обстояло совсем иначе. О трагических случаях, когда после смерти животного в больницу с инфарктом миокарда, стенокардией или гипертоническим кризом попадал его хозяин или хозяйка, я, как практикующий ветеринарный врач, знал не понаслышке.
Несмотря на то что исследование этого животрепещущего вопроса, связанного с осложнениями у собак после антирабических прививок, было мною уже завершено и подробная статья опубликована в нашем ветеринарном журнале, проблема в масштабах страны оставалась нерешённой. Вакцина часто давала осложнения, но новую, более современную, а самое главное, безопасную, никто создавать и не помышлял. Страна была занята производством дорогостоящих стратегических бомбардировщиков и баллистических ракет с мегатонными ядерными боеголовками.
Видя моё некоторое замешательство и смущение, наблюдательная Галина Леонидовна тут же поинтересовалась, что это я такого нехорошего нашёл в посылке. В ответ мне пришлось прочитать дамам в краткой популярной форме лекцию по иммунологии и вакцинному делу. А кроме того, пояснить, что: во-первых, вакцина немецкой фирмы «Дессау» защищает только от одной из самых распространённых и опасных заболеваний щенят — чумы; во-вторых, чтобы добиться хорошего результата — то есть надёжного иммунитета — щенку необходимо ввести препарат не менее двух раз с интервалом три-четыре недели; в-третьих — долгих два месяца, которые потребуются для того, чтобы юный организм Элли смог выработать иммунитет, способный защитить себя от этой заразы, могут оказаться для животного роковыми. Щенок из-за слабости действия вакцины будет всё это время фактически беззащитным к инфекциям. Вирус чумы в условиях густонаселённой Москвы с огромным количеством непривитых собак, вездесущ, зол и коварен. Он не будет дожидаться выработки организмом Элли хорошего иммунитета. Не дай бог, во время нападения возбудителя на собаку он окажется слабым! В этом случае заражение и заболевание щенка чумой обеспечено на все сто процентов.
К тому же, кроме чумы, в городе распространены и другие очень заразные и чрезвычайно распространенные болезни собак. Это гепатит, лептоспироз. Если последнюю заразу можно подхватить летом в основном за городом в сыром лесном массиве, то инфекционный гепатит, как и чуму, элементарно во дворе своего дома, в подъезде или в лифте. Вот у меня и возник вопрос — как быть с этими страшными инфекциями? Вакцины против этих болезней в посылке министра не оказалось. И быть при всём желании не могло, так как Германская Демократическая Республика такие биологические препараты не выпускает. Зато их выпускала другая Германия — федеративная. А между ними находилась сплошная высокая бетонная стена с колючей проволокой и пулемётными гнёздами на вышках…
К вакцине «Дессау», как я уже обмолвился, у нас, московских ветеринарных врачей, имелись большие претензии. Будучи приготовленным из убитого вируса, препарат слишком медленно вызывал у привитых щенят выработку иммунитета. К тому же, он оказывался слабым и ненадёжным. У меня уже имелся достаточно богатый опыт по проведению вакцинации данным препаратом. Многих щенят, к горю их владельцев, восточногерманская вакцина по-настоящему так и не сумела защитить от коварной вирусной и очень заразной инфекционной болезни. Одним словом, работал препарат на слабенькую троечку.
Что же касается вакцины против бешенства, я тоже постарался как можно популярнее рассказать Галине Леонидовне о вполне вероятных осложнениях у Элли в случае его прививки этой вакциной.
«Как же нам тогда быть, Анатолий Евгеньевич? — всплеснув руками, в неожиданно нахлынувшем на неё волнении, воскликнула Галина Леонидовна. — Ни в коем случае малышу нельзя вводить такую сильную вакцину, а то, действительно, вдруг нашего Элличку парализует. Он же не лошадь и не стокилограммовый бычок или корова… и даже не поросёнок… Кошмар какой-то, а не вакцина…»
Было видно, что Галина Леонидовна от всего услышанного очень расстроилась. Её красивые большие тёмные глаза мгновенно стали влажными и блестящими. Но это состояние длилось у неё всего несколько мгновений. Быстро овладев собой, она, немного подумав, сказала, что такое положение дел с производством отечественной вакцины для домашних собак так оставлять больше нельзя.
«Совершенно верно. Тем более что в западных странах для прививок собак уже стали применяться современные мягкие и в тоже время эффективные вакцины. И они, как правило, не дают осложнений, потому что их готовят на культуре клеток, а не на мозге овец. Поэтому они так и называются — культуральные безаллергенные вакцины», — полностью поддержал я хозяйку серебристого пуделька.
«Анатолий Евгеньевич! Давайте как-нибудь в выходной день подъедем к папе на дачу и поговорим с ним и его помощниками об этой важной проблеме, — неожиданно предложила Галина Леонидовна. И продолжила: Папа-то у меня совсем не бывает. А в свою квартиру в этом доме он сразу отказался переезжать». И кивком головы она показала на верхний этаж. Я сразу понял, о чём идёт речь.
«Папе, — продолжила Галина Леонидовна, — квартира показалась очень шикарной, и он счёл для себя нескромным в неё переезжать».
Эта история со взглядом Генерального секретаря КПСС на переезд в огромную квартиру мне была уже знакома: я привёл её в начале своей новеллы, когда впервые услышал о ней от Щёлоковых, а затем ещё слышал не один раз и от других людей, близких к Генсеку.
Предложение Галины Леонидовны съездить к её отцу — первому лицу государства — и поговорить с ним и его помощниками о выпуске современных вакцин, а заодно об отечественных сухих и консервированных кормах для собак и кошек, показалось для меня чрезвычайно важным и очень заманчивым. Вполне естественно, поблагодарив её за предложение, я, нисколько не раздумывая, дал своё согласие.
«Вот так живёшь и не знаешь, что подстерегает наших любимых питомцев. Спасибо вам, Анатолий Евгеньевич, что просветили нас в этом совершенно незнакомым для нас деле. Мы же с самыми хорошими побуждениями каждый год, по весне, подхватывали своих собак и отправлялись на прививку в районную ветеринарную лечебницу. Конечно, делали это инкогнито, чтобы там не узнали, чью собаку прививают. Хотели, как все. И никто из врачей нашим собачкам перед прививкой ни разу не измерил температуру тела. А о том, что перед вакцинацией и после неё целых двадцать дней животных нельзя купать и стричь, дабы не вызвать переохлаждения, и вообще о возможных осложнениях с появлением каких-либо воспалений и о том, что в мире есть современные вакцины, никто никогда нам не говорил», — задумчиво и с тоской в голосе произнесла Нонна.
«Теперь мне многое стало понятным, — поддержала свою приятельницу Галина Леонидовна. — Вот отчего мамина болонка вскоре после прививки начинала хворать. И опять же, никто из врачей словом не обмолвится, что это могло быть проявлением последствий вакцинации именно против бешенства. Анатолий Евгеньевич! Скажите, можно ли лечить эти осложнения?»
«Конечно же, можно, только чрезвычайно сложно. Об этом говорится в моей статье, опубликованной в журнале “Ветеринария”», — гордо отвечал я Галине Леонидовне, совершенно не представляя, что подобным ответом я сам себя загоняю в ловушку, из которой выбраться мне будет чрезвычайно сложно.
«Если бы врачи читали научные журналы! — с тяжёлым вздохом произнесла Галина Леонидовна. — Тогда бы наши малыши болели гораздо меньше… Может быть, тогда скорее сделали бы мягко действующие эффективные вакцины…»
«Галя! — вдруг радостно воскликнула Нонна. — Я нашла самый простой выход из этой жуткой ситуации! Завтра мой Игорь улетает на Запад в командировку. Через три дня вернётся. Он купит и привезёт нам нужные вакцины. Анатолий Евгеньевич! Пожалуйста, напишите их названия».
«Действительно», — подумал я. Это был самый надёжный и верный выход из создавшегося положения. Элли требовалась очередная прививка, а имеющаяся вакцина не годилась. Щенок долго ждать не мог. Риск заразиться инфекционными болезнями для него был слишком велик. Бездомных собак, больных чумой и инфекционным гепатитом, в Москве в то время, как я уже обмолвился, бегало предостаточно. Они-то и являлись основными распространителями инфекции. Несмотря на то что риск заражения маленького Элли оставался слишком велик, мы выбрали из двух зол меньшее. Решили — лучше три дня посидеть дома и подождать, чем вводить щенку неэффективную вакцину. Тем более, календарные сроки со дня первой иммунизации собаки, указанные в немецком документе, нам это позволяли.
Кроме того, у меня имелась полная уверенность в том, что Игорь Щёлоков обязательно на вакцину денег не пожалеет. Сын министра по-настоящему любил собак. Причём не только своих. Не оставался равнодушным и к чужим. Особенно, если они попадали в беду. На моей памяти имелось несколько случаев, когда Игорь помог своим знакомым вызволить из застенков живодёрни попавших туда питомцев. Бесчестные ловцы животных, как правило, бывшие уголовники, наверное, уже подсчитывали барыши, которые намеревались получить от продажи отловленных хозяйских собак, когда их планы мгновенно рушились. Устрашающая картина подъезжающих к ветстанции милицейских машин с ревущими сиренами, суровые лица сотрудников МВД, надолго отбивали у недобросовестных ловцов собак и кошек жажду наживы на чужом горе. Нередко Игорь самолично проводил воспитательные беседы с барышниками живого товара.
Этот необыкновенно добрый и отзывчивый интеллигентный человек вызывал у меня только симпатию. Я твёрдо знал — если Игорь Щёлоков что-то пообещает сделать, то его слова не разойдутся с делом.
После того как мы подсчитали, сколько доз комбинированной вакцины необходимо было купить Игорю для наших собак, и моей в том числе, немного подпорченное настроение у всех нас заметно улучшилось.
Не теряя времени, я принялся писать названия вакцин французской и западногерманской фирм, которые наиболее подходили для прививок.
***
Не успел я завершить написание препаратов, как вдруг почувствовал, что под столом кто-то слегка касается моей ноги, словно прося обратить и на него внимание. И это был не Элли. Серебристый пудель в это время находился у меня на коленях и спал, мирно посапывая. Не успел я подумать, кто же это такой мог быть, как чёрненький шершавый и потрескавшийся горячий собачий нос уже нежно утыкался в кисть моей руки. Я взглянул на незнакомца — небольшого чёрного пуделя с седенькой мордочкой и умными, почти человеческими глазами, но очень и очень грустными.
«Анатолий Евгеньевич, это наш Жуня, — представила его Галина Леонидовна. — Жунечке уже шесть лет, и у него очень больные ушки. Они у него заболели, когда он был ещё совсем юным, и как я только сейчас поняла, что всё это началось вскоре после первой прививки его от бешенства. Жуня вначале долго кис. Его мучила субфебрильная температура. Он плохо ел. Сильно похудел. Думали, что он вот-вот умрёт. Но потом самостоятельно и потихоньку пошёл на поправку. Однако окончательно выздороветь так и не смог. Начал трясти ушами, они оказались воспалившимися. Внутренняя поверхность раковин покраснела, а внутри появилось хлюпанье и гнойные выделения.
Врачи нашей кремлёвской поликлиники мне сказали, что у Жунечки острый гнойный отит, и что он у него будет тянуться всю его собачью жизнь. Но взяться за лечение побоялись, сославшись на то, что Жуню должны лечить врачи-ветеринары.
Где мы его ушки только не лечили, какие только лекарства не применяли, а двусторонний отит прогрессировал и прогрессировал. Постепенно перешёл в хроническую форму. Временами обостряется, затем вроде бы затихает, — горько пожаловалась она. — Вот так с этой хворью мы живём и мучаемся…
А в этом году Жунечке совсем стало плохо. В ушках появились боли. Он, бедненький, из-за них постоянно стонет. У него плохое общее самочувствие, и совсем пропал аппетит. Плохо спит. Ночью часто просыпается, пищит, как хворый поросёнок и трясет головой. И самое главное — в кровь расчёсывает ушки. Днём — та же самая картина. Когда в выходные дни я дома, то слежу за ним и не позволяю ему так сильно раздирать себя. А в рабочие дни каждый день в 8.30 утра уезжаю и возвращаюсь домой только в семь вечера. Всё это время Жуня предоставлен сам себе. Мне, Анатолий Евгеньевич, больно смотреть на моего любимого. В последнее время я даже перестала его брать с собой к папе за город. Глядя, как страдает Жунечка, папа сразу расстраивается и корит меня за то, что я не никак не могу его вылечить. Лучше бы у меня болели уши», — тихо произнесла Галина Леонидовна, вытирая носовым платком накатившиеся слёзы.
«Да…» — подумал я про себя. Одна кофейная церемония и приятный разговор со светскими дамами у меня сегодня не получится. Застарелый отит — дело очень серьёзное. Тем более хронический гнойный процесс. Медики и ветеринары не зря потихонечку и под всяческими надуманными предлогами отказались от лечения тяжелобольной собаки. Самый лучший способ в такой ситуации — незаметное самоустранение.
«Галина Леонидовна! Успокойтесь и не переживайте так сильно, — непроизвольно сорвалось с моего языка, — вылечу я вашего Жунечку, обязательно вылечу», — пообещал я ей.
А в моём мозгу тут же пронеслось: «Язык твой, Анатолий Евгеньевич, — враг твой! Ну кто тебя насильно тащил за эту бескостную глупую ткань? Кто просил тебя обещать совершенно невыполнимое?
Но, как гласит русская пословица, слово не воробей — вырвалось, не поймаешь! Отступать теперь было поздно, да и некуда. К тому же ещё эти разговоры о журнале «Ветеринария» с моей статьёй о различных осложнениях у собак после прививок и их лечении по тобою разработанным схемам. Одним словом, попался ты, доктор, в собственный капкан…»
Однако моё поспешное и совершенно необдуманное мифическое обещание подействовало на Галину Леонидовну магическим образом. Она тут же успокоилась. Её глаза засветились надеждой на излечение, как она сказала, верного, любимого и единственного дружка и самого дорогого чёрного бриллианта в тысячу тысяч карат…
Закончив с написанием названий вакцин, я отдал записку Нонне, решив не затягивать с осмотром Жуни. Маленький Элли, догадливо встрепенувшись, оказался опять на руках Галины Леонидовны. И на радостях, ни секунды не раздумывая, стал нежно вылизывать ей лицо.
«Это он благодарит меня за то, что мы не стали его прививать плохой вакциной», — объявила нам хозяйка.
«Собаки всё понимают и чувствуют, вот за это нас благодарят», — согласилась с ней Нонна, бережно, словно ценнейший документ, пряча в сумочку листок с названием вакцин.
«Это вас, Анатолий Евгеньевич, в первую очередь благодарит Элличка, — добавила Галина Леонидовна, слегка отстраняя от губ лобзающего щенка. — Он ведь от вас не убежал, а мудрый Жунечка сам пришёл к вам за помощью. Если бы вы видели, как он в страшном испуге от других врачей прятался. Порой мы найти его не могли в этой большой квартире. А в вас он, видимо, почувствовал своего спасителя, свою единственную надежду на исцеление…»
«Если мне удастся его вылечить, тогда он будет, несомненно, прав», — согласился я, но, как мне показалось, уже без особого энтузиазма в голосе.
На меня вдруг нахлынуло такое чувство, словно я оказался неподготовленным к сдаче самого серьёзного экзамена по клинической дисциплине. Может быть, даже не к экзамену, потому что я всегда без особого волнения их сдавал. Скорее всего, к важному испытанию — испытанию своего умения и профессионального мастерства.
В сложившейся непростой ситуации я не должен был оказаться эдаким коновалом-ремесленником, который наловчился делать животным уколы и с умным видом выслушивать фонендоскопом сердце собаки. При этом совершенно не помня круги кровообращения в организме своего пациента и не отличая систолические от диастолических сердечных звуков. Не говоря уже о понятии принципа работы предсердий, желудочков и сердечных клапанов. Мне предстояло проявить себя достаточно грамотным, правильно мыслящим ветеринарным врачом, который в случае необходимости сможет найти неординарный способ лечения одной из труднейшей для отоларингологов запущенных болезней — гнойного отита. Но каким образом? Этого я пока не знал. Однако отдавал себе отчёт в том, что риск оказаться в беспомощной ситуации и стать «крайним», как никогда, был слишком велик.
В любой момент хронический гнойный отит мог перекинуться на оболочки головного мозга и вызвать их воспаление. Вот что, видимо, так пугало предыдущих коллег. Если лечение хронического гнойного отита представляло для врачей сложность и неуверенность в исходе лечения, то посмертный диагноз — энцефалит, менингит или менингоэнцефалит — пуделю был бы поставлен патологоанатомами безошибочно. И наверняка все «шишки» достались бы мне. Но подобный исход меня в общем-то не пугал. А то, что собака принадлежит столь известным и могущественным людям и в случае неудачи могут возникнуть какие-то неприятные последствия, меня не останавливало. Год-то на дворе стоял не 1937-й!
Мое внутреннее состояние как бы говорило мне, что я спасу эту милую добрую собачку с седенькой мордочкой и чрезвычайно страдальческим выражением умных глаз, так жалобно просивших меня о помощи. Но как помочь Жуне? Чем лечить его? Вопросы, вопросы и ещё раз вопросы… Мне показалось, что эти неразрешимые вопросы в моём мозгу день и ночь будут повторяться, повторяться и повторяться…
А в голове звучал тревожный рассказ Галины Леонидовны о том, что многолетний недуг сделал с Жунечкой своё чёрное дело. Пёс уже несколько лет не играл в свои любимые игрушки. Даже отказался грызть привезённую в подарок одним крупным чиновником МИДа импортную ароматную «косточку» из сухожилья быка, с которой вначале так любил весь день забавляться.
«Какое там — грызть косточку. Жуне-то даже мясо поедать трудно, — высказал я своё мнение, прервав свои невеселые раздумья. — Любые движения челюстей тут же отдают в ушах страшной болью. Гнойный хронический отит, да ещё в такой запущенной форме, представляет из себя для ни в чём не повинной собаки уже не болезнь, а просто инквизиторскую пытку. А за несколько лет безмерного тягостного терпения мужественной собачки болезнь, обретя хроническую форму, лишила беднягу всякой надежды на выздоровление», — грустно подытожил я.
Во время осмотра понурый Жуня сидел, сжавшись и сутулясь с выражением нескрываемого ужаса на мордочке. Зрачки его тёмно-карих глаз от страха выглядели расширенными, как будто он находился в ночной мгле, а маленькая пасть была плотно сжата, словно он боялся залаять или непроизвольно тяпнуть меня за руку. Но это так, для красного словца. На самом деле, у меня даже мысли такой не было. Я полностью доверял своему маленькому пациенту. Поэтому надевать намордник или завязывать челюсти бинтом Жуне было излишне. По моему убеждению, это явилось бы унизительным для такого умного создания.
Я мог биться об заклад, что во время моей консультации у собаки не появится даже мысль меня кусать. Тем не менее осмотр больного проводился мною с особой щадящей аккуратностью, чтобы ненароком не причинить ему лишнюю боль. Созерцая ужасную картину, творившуюся в собачьих ушах, я думал о муках, выпавших на долю маленького создания, и страдания Жуни невольно стали передаваться и мне…
А как могло быть иначе, когда ты видишь, что шёрстный покров на внутренней поверхности ушной раковины сплошь покрыт как давно засохшими, так и свежими гнойными и сукровичными выделениями. А во что превратилась нежная кожа внутренней поверхности уха? На ней не осталось ни одного живого места — вся экзематозная, отёчная и устрашающего красно-бурого цвета. И что ещё мне совсем не понравилось — её страшно изъязвлённая поверхность, которая возникла от царапанья острыми когтями и от постоянного контакта с гнойными выделениями.
Но это для меня уже большого значения не имело, так как означало, что обычным способом, известным врачам, как медикам, так и ветеринарам, с применением традиционной перекиси водорода и использованием ватного тампона, накрученного на палочку, при всём желании воспользоваться будет просто невозможно.
Даже сейчас, при прикосновении пальцами к нижней части уха и лёгком нажатии у его основания, одновременно с появлением внутри характерного для хронического отита булькающего звука, Жунечка начал дрожать мелкой дрожью. А из устремлённых на меня страдальческих глаз обильно потекли слёзки.
Словно извиняясь за свою собачью несдержанность, он тут же бархатисто-нежным языком начал усиленно лизать мою руку, в то же время как будто высказывая мне слова благодарности за то, что я, в отличие от предыдущих врачей, не причиняю ему острую боль.
«Не волнуйся, Жунечка, не волнуйся. Всё будет хорошо. Вылечу твои ушки, непременно вылечу», — вещал я пуделю. И он, как ни странно, меня понял. Перестал дрожать и только внимательно следил за моими действиями, время от времени издавая тихие жалобные стоны.
Глядя на нас, дамы дружно отметили, что Жунечка не сделал ни одной, даже слабой, попытки спрыгнуть с журнального столика, на котором я его осматривал, и убежать от меня прочь. Как я отметил, он только внимательно следил за моими руками и время от времени смотрел мне прямо в глаза, словно считывая с них свою дальнейшую судьбу.
Я же в свою очередь, в отличие от других трусливых врачей, не отводил взгляд. Прямо и честно смотрел в плачущие глаза Жуни, измученные многолетними страданиями, а мой мозг в это время сверлили всего лишь две мысли: как бы собаке не сделать больно и каким доселе неизведанным никому средством или способом вылечить безнадёжного и запущенного больного.
Жуня, видимо, отлично понимал моё внутреннее напряжённое и тревожное состояние. И, наверное, от этого был послушен и чрезвычайно сдержан в своих эмоциях. А может быть, умный и сообразительный пёс за такое щадящее обращение с ним мне просто дружески подыгрывал, решив не добивать свою хозяйку.
Наблюдая за осмотром своего любимца, Галина Леонидовна тихо роняла слёзы в промокший носовой платок. Она мне потом призналась, что была крайне удивлена поведением своего любимца. То, как Жуня необычно сдержанно вел себя во время моего осмотра, её страшно поразило и тронуло. С того самого момента, как только у него заболели уши, её мальчик добровольно никому не позволял даже к себе приблизиться. Тем более чтобы он вот так молчаливо, без лая, стона и рыка позволил врачу детально осмотреть свои больные уши и тем более прикасаться к ним… Действительно, хозяйка воспринимала поведение своего любимца с нескрываемым удивлением и восхищением.
Ко всем предыдущим докторам, со слов Галины Леонидовны, Жуня был нетерпим. Однажды, как только ветеринар, решив осмотреть уши, бесцеремонно двумя пальцами крепко взяв ушную раковину, решил вывернуть её наизнанку, пёс сразу же начал душераздирающе верещать и грозно щёлкать зубами, пытаясь избавиться от бинтовой повязки — импровизированного намордника. А когда начиналась чистка ушей от скопившегося гноя с помощью перекиси водорода — сплошной лязг зубов и жалобный поросячий визг, насквозь пронизывающий чувствительное женское сердце хозяйки.
Страшная боль, исходящая от воспалившихся ушей, эхом отдавалась и в сердце самого больного. Со слов Галины Леонидовны, при очередном визите врача и начавшейся процедуре лечения ушей Жунечка, перестав истошно вопить, вдруг резко обмяк и, словно подкошенный, упал навзничь. Его маленькое тельце похолодело, а розовый язык в один миг превратился в синий, как у чау-чау.
Благо, что ветеринар оказался из питомника КГБ. Опытный врач не растерялся и не запаниковал. Он быстро снял с челюстей собаки тугую завязку и, распахнув настежь окно для доступа свежего воздуха, принялся интенсивно массировать грудную клетку. Пёс вскоре пришёл в сознание и самостоятельно задышал. Молодость взяла своё. Собака хотела жить…
Вот на этом печальном инциденте лечение Жунечкиного отита закончилось. Пудель не выносил боль, а ветеринарные врачи. вроде бы крепкие люди, не выдерживали столь сильных нервных потрясений. Как я уже обмолвился, печальный конец постоянно витал над больным животным. Ведь случись это с любимой собакой Генсека во время лечения — строгий партийный выговор, не говоря уже о возможном исключении из рядов… По мнению партийных докторов, риск для них был слишком велик. А расставаться с «хлебной карточкой», как они называли партбилет, было для них крайне нежелательным делом. В случае непредвиденной смерти собаки: заграничные командировки на ветеринарные конгрессы и симпозиумы, отдельная квартира за счёт государства, покупка легковой машины вне очереди, почётное звание заслуженного ветеринарного врача — этого им уже не видать. Вот и остался бедный Жунечка без врача и лечения — один на один с гнойным отитом, который с каждым годом и месяцем становился всё более и более тяжёлым. А после того как медики из Четвёртого Главного управления Минздрава СССР сообщили Галине Леонидовне, что очередной приступ сердечной недостаточности может привести Жунечку к инфаркту и смерти, она вообще растерялась.
Именно по этой причине винить в запущенном тяжёлом недуге собаки её хозяйку было бы с моей стороны жестоко и ошибочно. Не знаю, как другой бы поступил на её месте после увиденной картины: любимая собака ещё не старого возраста от боли теряет сознание, и у неё останавливается сердце…
«Галя сама потом целый месяц лечилась от стенокардии… Если бы при мне такое случилось с кем-то из моих собак, моё сердце тоже, наверное, остановилось бы, как у Жуни», — проникновенным трагическим голосом сообщила чувствительная Нонна.
Сказанное ею являлось чистой правдой. Подобные ситуации мне были хорошо знакомы. Многие владельцы больных собак или кошек после такого пережитого стресса решали для себя, что пусть уж их четвероногий друг живёт с болезнью, чем умрёт при садистском лечении. И они были, безусловно, правы.
Ещё раз выслушав у Жуни слабенькую и разлаженную работу сердца, я пришёл к окончательному выводу о том, что кровяной насос собаки, не по годам уставший и измученный многолетними страданиями из-за больных ушей, не выдержит их тривиального лечения. А другого-то у меня не имелось… Поэтому мне ничего не оставалось делать, как в первую очередь налаживать сердечную деятельность собаки, а уже потом браться за лечение больных ушей.
Так гладко выглядело лечение теоретически или гипотетически. А практически? На полное восстановление сердечной деятельности времени у меня совершенно не было. Кроме того, первопричиной тяжёлого состояния собаки являлось-то совсем не сердце.
Обострившийся в настоящее время гнойный отит, как я не раз повторял себе, мог в любую минуту перекинуться на оболочки головного мозга и вызвать их воспаление. А это в свою очередь означало гнойное воспаление и поражение главных мозговых центров жизнеобеспечения организма, что, конечно же, окажется несовместимым с жизнью — в очередной раз прокрутил я в своей голове вероятное развитие наблюдаемой мною ситуации.
Но Жунечка на такую «подлость» по отношению ко мне, опять же теоретически, был не способен. Хотя я отлично сознавал, что смертельно опасное осложнение на головной мозг обычно не спрашивает совета у организма хозяина — по худшему сценарию развиваться ему или нет? Хочет больной оказаться поражённым насмерть или желает ещё немного пожить? Причём смерть поражает больного вне всякой зависимости от того, как он относится к своему лечащему врачу — полностью доверяет ему или не очень…
Своими опасениями по поводу возможного осложнения, которое может внезапно развиться у собаки в результате столь длительного гнойного процесса, я откровенно поделился с Галиной Леонидовной. Её лицо вновь приобрело грустный и печальный вид.
«Анатолий Евгеньевич, если сказать честно, то ваше сообщение — для меня совсем не новость… О возможном развитии такого осложнения и внезапной гибели собаки меня предупредил мой лечащий врач из нашей кремлёвской поликлиники. Но об этом я как-то старалась не думать. Всё надеялась, что нас это минует, и мой любимый Жунечка доживёт до естественной старости».
Выдержав небольшую паузу и промокнув платком в очередной раз выступившие слёзы, Галина Леонидовна продолжила, сравнив ещё раз Жуню с чёрным бриллиантом: «Анатолий Евгеньевич! Поговорив с вами, у меня появилась маленькая надежда, что ещё что-то можно сделать, чтобы спасти Жунечку от преждевременной смерти. Сделайте всё возможное, только чтобы Жунечка ещё немного пожил… Его болезнь затмила все мои увлечения. Сейчас он для меня, как я вам вначале уже сказала, самый любимый и самый дорогой чёрный бриллиант в тысячу тысяч карат».
И мне ничего не оставалось, как так же, в очередной раз, повторить Галине Леонидовне, что я попытаюсь придумать необычайно гуманный способ лечения ушей Жуни без применения наркоза и без боли.
Мои последние слова, на этот раз сказанные уверенным тоном, произвели такое впечатление на Галину Леонидовну, что она, мгновенно просияв, со словами: «Мы на вас, Анатолий Евгеньевич, надеемся», крепко и чувственно поцеловала меня в щёку. Таким благодарственным эмоциональным всплеском хозяйки моего важного пациента я был тронут до глубины души и, конечно же, польщён.
Но мое воодушевление вскоре улетучилось, и его место опять заняла все та же тяжёлая мысль о предстоящем поиске или разработке какого-то совершенно нового способа лечения отита Жуни. На этот раз я не стал себя корить за то, что язык мой без костей и, не подумав, мелет, чего хочет, а слово-то — не воробей… Действительно, не помирать же собаке от этого мерзопакостного гнойного отита. Кто-то же должен, наконец, серьёзно взяться за лечение собаки и попытаться, наконец её вылечить. А то, что мне на данный момент гнойный отит нечем лечить, и результат предстоящего поиска неизведанного мифического средства сейчас неизвестен — так это же самый интересный и волнительный момент в жизни практикующего врача и учёного. Так рассудил я, вспоминая знаменитого на весь мир французского основоположника экспериментальной медицины, врача и учёного Клода Бернара.
***
Галина Леонидовна ещё сварила нам кофе. Сидя в окружении двух великосветских дам и двух собак, медленно отпивая горячий ароматный напиток из тонюсенькой полупрозрачной фарфоровой чашки, на обратной стороне донышка которой, как я знал, имелась эмблема из двух скрещённых мечей, я поддерживал беседу. При этом, мысленно фантазировал о том, что ситуация предстоящего лечения Жуни явится дуэлью на мечах, один из которых будет принадлежать мне, ветеринарному врачу, а другой — болезни, грозящей собаке смертельным исходом. И вот эта, можно сказать, уже начавшаяся между нами схватка для меня окажется нелёгкой, а её исход — совершенно неясным.
Единственное, что мне ясно виделось, — добряка Жуню так просто в лапы мучительной смерти я не отдам. Для этого сделаю всё возможное и даже невозможное. Спасение этой умной собачки для меня, ветеринарного врача, станет делом чести и моего профессионализма. Тем более, в лекарственных препаратах скован я не был. Галина Леонидовна меня сразу предупредила, что проблем с любыми медикаментами, даже с самыми что ни на есть дефицитными у меня не возникнет. В Кремлёвке найдётся буквально всё, что мне потребуется. В начавшемся поединке с коварной болезнью это означало «что-то». И этим мне следовало непременно воспользоваться…
Мною тут же был составлен перечень необходимых лекарств, которые, как я хорошо знал, в городских аптеках отсутствовали. В первую очередь Жуне требовались сердечные препараты. Список препаратов длинным не оказался. Ведь, как хорошо известно, что и самыми лучшими лекарствами в неуёмных количествах можно только навредить больному. С моим пояснением Галина Леонидовна была вполне согласна.
Из изложенного анамнеза болезни и ответов на мои поставленные вопросы можно было смело утверждать, что о хроническом гнойном отите, а также сердечно-сосудистой недостаточности своего питомца она осведомлена не хуже любого врача-отоларинголога и кардиолога.
«Если бы вы знали, Анатолий Евгеньевич, как я люблю своего Жунечку и как его любит папа, — повторила она в очередной раз. — Если бы вы знали, как мне жаль Жуню, что он так давно болеет. Почти что всю свою жизнь. За что только на его долю выпали такие муки, я никак не могу понять… Мне тяжело даже подумать о том, что в любой момент я могу навсегда потерять своего по-настоящему единственного верного дружка…»
Перехватив мой взгляд, обращённый в сторону маленького серебристого щенка, она тут же мне пояснила, что эта собака всем сердцем любит мужа и что Элли сразу проникся к нему, как только его увидел, и только в нем признает своего хозяина.
«Элли так безумно любит Юру, что даже чувствует на большом расстоянии его приближение — вовсю виляет хвостиком и безумно суетится у входной двери. Когда Юра входит в дом, уж тут собачьим душевным излияниям нет конца. А когда Элли оказывается под генеральской шинелью, прижатым к хозяйской груди и его выносят на улицу подышать свежим воздухом, его глазки святятся от огромного счастья. Одним словом, они, что называется, живут душа в душу Лучшего счастья обоим, по-моему, желать не надо. А Жунечка преданно, ласково и нежно любит только меня…»
Как мне тогда показалось, говорила об этом Галина Леонидовна с глубокой женской тоской в голосе, позволяя предположить, как она на самом деле одинока. Покончив с кофе и как будто вспомнив, Галина Леонидовна предложила: «Я, Анатолий Евгеньевич, буду присылать за вами машину, и вы потом можете пользоваться ею хоть весь день. А если надо, то папины помощники позвонят вашему начальству на работу, чтобы вас отпускали к нам в любое время. Как мне хочется, чтобы вы, дорогой Анатолий Евгеньевич, вылечили моего Жунечку, моего маленького страдальца…»
В ответ я поблагодарил Галину Леонидовну за столь любезное предложение и пояснил ей, что служебной машиной с удовольствием воспользуюсь, а вот звонить на работу мне не требуется, так как в нашем институте обстановка довольно демократичная. Учёные трудятся над своими научными исследованиями, которые занимают основную часть их жизни. Никто ни за кем не следит — кто и в каком часу приходит на работу и когда уходит, никого не интересует. Трудовой день у нас не нормирован. Эксперименты идут с утра до утра. Круглые сутки напролёт. Современные скоростные ультрацентрифуги крутятся день и ночь, осаждая различные вирусы, помеченные радиоактивными изотопами. От огромных скоростей, достигающих ста восьмедесяти тысяч оборотов в минуту, вирусы, которые и разглядеть-то лишь возможно в мощный японский электронный микроскоп, оседают в миллиардных количествах на стенках пластмассовых пробирок в виде маленьких безликих бляшек, но уже заметных простым глазом.
«Анатолий Евгеньевич, и вы тоже работаете с такой современной техникой?» — встрепенулась Галина Леонидовна.
«Да, работаю, как у нас говорят, на молекулярном уровне! — отвечал я с нескрываемой гордостью. — После того, как нами в этом году был впервые обнаружен и выделен от больных лейкозом коров вирус лейкоза крупного рогатого скота, с применением этих же реактивов и техники пытаюсь открыть вирус лейкоза собак…»
«Вот, оказывается, какой у нас доктор, — вступила в беседу изумлённая Нонна Щёлокова. — И когда же вы отдыхаете, Анатолий Евгеньевич?»
«Вот сейчас и отдыхаю, общаясь со своими пациентами и их очаровательными хозяйками. Правда, так бывает не всегда. Иногда встречаются такие, с которыми лучше бы вообще не встречаться. Но больных животных жалко, поэтому временами приходится терпеть их хозяев. Для подобных случаев у меня заведено правило: проведу первую консультацию, и точка», — признался как на духу я своим собеседницам.
Галина Леонидовна и Нонна в один голос тут же повторили несколько раз: «Но мы же не такие, Анатолий Евгеньевич, мы же не такие? Вы нас, пожалуйста, только не оставляйте! Вы, Анатолий Евгеньевич, будете у нас личным кремлёвским ветеринаром, — серьёзно произнесла Галина Леонидовна. — Я так папе и скажу про вас. Вашу кандидатуру в качестве нашего кремлёвского ветеринара он с удовольствием одобрит…»
«Мы вас, Анатолий Евгеньевич, вообще в обиду не дадим», — строгим голосом заверила меня невестка министра внутренних дел СССР.
После того как я поделился с Галиной Леонидовной примерным планом лечения Жуни, мы договорились с ней о следующей встрече, которая, по моим расчётам, должна была состояться ровно через три дня. Таблетки, которые я назначил Жуне, должны были поддерживать и восстанавливать его сердечную деятельность, разлаженную ушной болью, что было крайне необходимо для профилактики инфаркта миокарда. На фоне терапии сердца мне предстояло заняться непосредственно лечением гнойного воспалительного процесса ушей.
Что же касается маленького Элли, то через три дня из командировки должен был возвратиться Игорь Щёлоков с нужной вакциной…
Вот эти три дня, взятые в виде тайм-аута, мне требовались для поиска какого-то совершенного нового способа лечения гнойного хронического отита, когда в полости ушных раковин совсем не осталось живого места — сплошная краснота, отёчность, язвы, экзема, гной и неприятный запах. Если бы только это… Изнуряющая страшная боль, исходящая от ушей, губительно воздействовала на все внутренние органы маленькой собачки. Не говоря уже о нестерпимых муках, которые испытывал Жуня при любом, даже лёгком, прикосновении к его больным ушам.
Потеряв над собой контроль, в эмоциональном порыве, я опрометчиво и легкомысленно пообещал Галине Леонидовне избавить Жуню от болезни… Но тут же, одумавшись, задал себе «трезвые» вопросы — чем и каким образом? На эти два конкретных и важных вопроса, как я уже не один раз мысленно повторял себе, никаких чётких и внятных ответов в моей голове не имелось. И вообще, появятся ли они у меня в эти три коротких дня, мне было неведомо.
Полученное впечатление от маленькой собаки со страдальческими, почти человеческими глазами и ощущение неизвестности лечения болезни стали моим навязчивым состоянием, которое сразу, как я покинул знаменитый дом, не отпускало меня день и ночь…
На прощание Галина Леонидовна преподнесла мне подарок — огромный флакон французского одеколона Aramis, сказав, что когда она готовилась к нашей встрече, то подумала, что этот парфюм мне должен понравиться. Действительно, Галина Леонидовна в выборе одеколона не ошиблась. Aramis в то время был моим самым любимым одеколоном. Правда, пользовался я им обычно умеренно. Многим моим пациентам ароматные запахи вообще не нравились. Но Aramis, один из немногих, обладал тонким и нерезким запахом и, как правило, у животных не вызывал отрицательных реакций.
О том, что Галина Леонидовна угадала мой вкус, я сообщил ей с благодарностью. Моим признанием она была заметно польщена. Этого ёмкого флакона одеколона хватило мне на долгое время.
Забегая немного вперёд, скажу, что дело одним парфюмом не ограничилось. В ответ на всё улучшающееся самочувствие её любимого Жунечки я получал от неё всё новые и новые подарки. Одни из них, в виде запечатанных конвертов, я извлекал из почтового ящика своей квартиры. В них находились билеты в Большой театр с местами в партере не дальше седьмого ряда…
Мне стало понятно, что люди, независимо от своего положения в обществе, пусть даже самого высокого, видя, как отступает недуг и хворь их горячо любимых собак или кошек, особенно если их до тебя никто не смог вылечить, оказывались благодарными врачу. И в свою очередь также были всегда готовы прийти ему на помощь в случае возникновения такой необходимости. Или просто помочь решить какую-то, на первый взгляд, по их меркам маленькую проблему, например, связанную с моей практической ветеринарной деятельностью.
Так вот, у меня вскоре появился свой личный врачебный бланк и личные, круглая и треугольная, печати ветеринарного врача. И это в то время, когда в семидесятых годах прошлого столетия Министерство внутренних дел СССР выпустило распоряжение изымать у медицинских врачей их личные печати, полученные ими после окончания вуза ещё в послевоенные годы. При том, что окончившим вуз медикам личные круглые печати уже несколько лет как не выдавали. Только ромбовидный нагрудный знак.
А о ветеринарных врачах тогда речь вообще не шла. Бланки рецептов с проставленными на них круглыми печатями учреждения имелись только в государственных ветеринарных лечебницах. Врачи, занятые приёмом больных животных, получали их от руководства в ограниченном количестве и потом за каждый использованный ими бланк отчитывались перед главным врачом.
У меня же теперь с выпиской рецептов никаких проблем не стало. В подаренных мне двух объёмных пачках рецептурных бланков их было не менее тысячи. Мне даже показалось тогда, что такого количества может хватить на долгий период моей практики. Причём рецептурные бланки были тщательно упакованы в две отдельные пачки. Одна из них, при внимательном рассмотрении, оказалась несколько меньше другой. В той, что была поменьше, находились бланки на голубой плотной бумаге. Чёрным блестящим типографским шрифтом в верхней части бланка были указаны мои фамилия, имя, отчество, домашний телефон. А чуть выше и более крупным шрифтом стоял гриф «Кремлёвский ветеринарный врач-консультант».
А в большой пачке тоже находились рецептурные бланки, только на белой глянцевой бумаге и с тёмно-синим типографским шрифтом. То, что было напечатано на голубых бланках, повторялось на белых слово в слово. Однако имелось небольшое отличие в виде приписки — «Кандидат биологических наук».
Из всего этого напросился вывод о том, что Галина Леонидовна, поверив в меня как в ветеринарного врача, верила в меня и как в учёного. В моей успешной защите диссертации она нисколько не сомневалась. Ветеринарные бланки, личные печати с приложенным разрешением МВД СССР на их использование оказались для меня не только приятным подарком, но и очень нужными атрибутами в моей повседневной практической работе.
Кроме того, ЦК КПСС и Совет министров СССР издали Постановление, в котором соответствующим министерствам и ведомствам поручалось разработать и приступить к выпуску экологических сухих и консервированных кормов для собак и кошек. Меня же пригласили возглавить новое направление в этом нужном для собак и кошек деле.
Но это всё произошло потом, когда Жунечка был мною избавлен от гнойного хронического отита и стал выглядеть на несколько лет моложе, а также перестал страдать сердечной недостаточностью. Пудель уже не тряс ушами и не расчёсывал их в кровь. Он на них вообще перестал обращать внимание. Так, если только слегка их почешет, как обычно все собаки, когда им нечего больше делать, и не более того…
Некогда ослабленное сердце пожилого Жуни стало работать намного увереннее. Он, уже без признаков одышки, мог подолгу играть в мяч с молодым красавцем Элли и не уступал ему ни в скорости бега, ни в выносливости. Некогда горячий и потрескавшийся чёрненький собачий нос с гнойными корочками в углах его крыльев опять стал зеркально чистым, влажным и холодным.
А ещё с зубов Жуни мною был снят наросший за много лет слюнной камень и подлечены больные дёсны. Пародонтоз исчез, и вместе с ним пропал специфический запах из его незлобивой пасти. Если к этому ещё добавить сделанный мною Жуне маникюр и педикюр, конечно же, без покрытия его обрезанных чернёных когтей красным лаком, то пёсик после этих гигиенических процедур на все сто процентов почувствовал себя эдаким молодым и щеголеватым красавцем.
Со слов Галины Леонидовны, Жунечка стал опять, как в юном щенячьем возрасте, подходить к огромному напольному зеркалу и с жизнелюбием всматриваться в своё отражение. Так он не вёл себя уже много лет…
***
Напряжённая мысль поиска нового и действенного способа лечения застарелого гнойного отита захватила меня полностью. Как я уже сказал, обычным способом лечить Жунечку я не мог. И не потому, что эта собака принадлежала именно семье Генерального секретаря ЦК КПСС, а её погибели я очень боялся. Совершенно нет. Даже в случае, если бы на месте этой собаки оказалась бы совсем другая — из менее известной семьи, но тронувшая меня так же сильно, — вполне возможно, у меня всё равно возникло бы желание придумать что-то такое новое, более совершенное, действенное и, самое главное, безболезненное.
Лечить такое умное, понятливое и доброе животное, как Жуня, старым жестоким методом с использованием раствора перекиси водорода, который обжигал изъязвленную внутреннюю поверхность ушей, было бы с моей стороны бездушным издевательством над больным животным.
Всё это было именно так. Но без применения этого давно известного способа лечения отита очистить слуховой проход от скопившегося гноя, засохших корок и при этом не вызвать страшную и нестерпимую боль было просто невозможно. Вот в этом самом месте честные врачи, по-настоящему любящие свою профессию, начинали остро ощущать свою инфантильность и полнейшую беспомощность. В тот самый первый момент моей встречи с Жуней я не стал среди них исключением.
По возвращении домой я вдруг понял всю сложность и неразрешимость ситуации, в которой оказался по воле судьбы. В моём мозгу опять возникла та самая навязчивая мысль — как и чем лечить Жуню. Ведь заполненные гноем больные уши являлись пусковым механизмом всех присоединившихся болячек, сделавших ещё не старое животное слабеньким старичком-сердечником.
Мне ещё плохо представлялось, каким таким неведомым способом и какими лекарственными препаратами можно было бы без психогенной травмы, то есть без боли, очистить уши от гноя и при этом не потревожить кровоточащие воспалившиеся язвы, расположенные на всей внутренней поверхности как наружной ушной раковины, так и в самом слуховом проходе. А ещё полыхающий гнойный процесс в среднем ухе…
Если приступить к лечению известными апробированными средствами, разрыва сердца собаке не миновать. Инфаркт миокарда — довольно частый исход в подобных ситуациях. Во время работы на ветеринарной скорой помощи, я не раз становился свидетелем подобных трагических случаев с собаками.
Даже не обладая фантазийным мышлением, можно было отчётливо нарисовать чрезвычайно удручающую и мрачную картину лечения Жуни обычным стандартным способом. Это будет выглядеть примерно так: как только я приступлю к обработке раствором перекиси водорода больных ушей, у пациента сразу возникнет резкая, жгучая и нестерпимая боль. На всю квартиру раздастся жалобный собачий вой. Жуня резко и с силой мотнёт головой — хирургический пинцет с ватным тампоном окажется мгновенно отброшенным в сторону по причине того, что я буду вынужден тут же выпустить его из рук, дабы не повредить им ухо. Страдальческий плач собаки сольётся со стонами его хозяйки, судорожно хватающейся за прихватившее сердце…
А подопечный, вырвавшись из моих крепких объятий, в паническом страхе стремглав убежит и забьётся куда-нибудь подальше от своего мучителя. Никакими силами для продолжения процедуры извлечь его из убежища будет невозможно. Стон, рык, вой смешаются воедино.
Подобный сценарий разыграется в лучшем случае. В худшем — развившийся обширный инфаркт миокарда враз и навсегда прекратит мучения страдальца. Но на этом трагедия в семье не закончится…
Далее последует прибытие скорой медицинской помощи из кремлёвской больницы. Хозяйку с некупирующимся приступом стенокардии, подозрением на инфаркт и гипертонический криз госпитализируют в кардиологическое отделение. Два инфаркта в доме за один, причём неоконченный, сеанс лечения отита — это, конечно же, слишком дорогая цена…
Правда, в моем врачебном арсенале имелось ещё несколько способов избавления собаки от боли при её лечении. Например, с помощью импортного инъекционного препарата обезболивающего, усыпляющего и обездвиживающего действия. Но данное средство, способное предупредить боль, вызвать у собаки быстрый сон и свалить её с ног, запросто могло вызвать и остановку её слабенького сердца. Рисковать таким способом жизнью Жуни я тоже не мог. Немолодое животное выдержало бы всего два или, от силы три сеанса наркоза. А может быть, не выдержало бы и одного! Ведь основным действующим началом релаксирующего препарата являлось кураре.
«Просто ужас какой-то — испытывать постоянный страх от ожидания смерти любимой собаки!» — твёрдо заявила бы Галина Леонидовна, услышав об использовании подобного препарата при лечении своего Жунечки и, конечно, никогда бы не дала мне на это своего хозяйского согласия.
Существовал и ещё один гипотетический путь лечения Жуни. С помощью местной анестезии ушной раковины и слухового прохода. Если предположить, что от наступившей временной глухоты собака не «взбесится» и я смогу спокойно промыть перекисью водорода ушную полость от скопившегося за много лет гноя и начисто очистить её от застарелых и засохших корочек, то, на первый взгляд, всё должно пройти нормально. При новокаиновом обезболивании во время процедуры собака никак не будет реагировать на то, что потревоженные язвы станут сильно кровоточить, а травмированная кожа, очищенная от гноя, примет огненно-красный цвет. Теоретически всё получалось верно и правильно. Но и в этом способе лечения имелся свой изъян. И довольно ощутимый. Местная анестезия действует ведь всего часа два или три.
А что будет с собакой, когда действие анестетика закончится? Опять вопрос…
Мне живо представилась картина, наступившая после окончания анестезии. Вот тут-то и начнётся с собакой твориться самое страшное. При таком обширном изъязвлении ушной раковины боль будет похожа на прикосновение к растерзанной коже добела раскалённого железа. Собака, с неистовой силой ревя и воя на всю квартиру, начнёт трясти головой, чесать уши лапами, разрывая их в клочья и одновременно терзая душу хозяйки. Одним словом, Жуня раздерёт уши ещё сильнее, и они будут выглядеть гораздо хуже, чем до моего вмешательства. Тогда какой смысл в таком зверском лечении? Опять садизм какой-то… К тому же, кто мне разрешит так издеваться над больной собакой?
«Что же мне делать? Что же мне делать?» — мучительно думалось мне. Как спасти от болезни моего пациента? Чем его лечить? Но оставлять животное без лечения тоже нельзя. А может, мне прикинуться на время больным вирусным гриппом? Как те врачи, которые до меня пытались лечить Жуню, а потом искусно ретировались. Или соврать Галине Леонидовне, что уезжаю в длительную командировку…
Однако моё домашнее воспитание и моя беспартийная чистая совесть не позволяли так бесчестно поступить ни с больной собакой, ни с её владельцами.
***
Напившись крепкого кофе, я до самой поздней ночи изучал различные справочники по фармакологии, отоларингологии, химии, биохимии и токсикологии и ещё многие другие нужные книги. Выписывал в блокнот химические вещества и их формулы, лекарственные препараты, составлял из них различные комбинации и схемы лечения. Потом всё зачеркивал и брался за новые. Затем снова и снова отобранные компоненты проверял на совместимость и рассчитывал предполагаемый лечебный эффект. Из нескольких десятков вариантов к утру на листе бумаги осталось не более восьми.
Короткий сон, и в семь я уже на ногах. Но ехать к больному Жунечке было ещё преждевременно. На подготовку к нашему свиданию у меня имелось всего три дня. А сколько требовалось на решение данной проблемы? Наверное, минимум полных три года. Я, как никогда, вдруг отчётливо понял, что необдуманно, словно мальчишка, взялся за невозможное. В очередной раз мною стал овладевать панический страх.
Не зря же мои предусмотрительные и умудрённые жизненным опытом коллеги считали, что самое лучшее в этой ситуации — вовремя «смыться» от таких важных владельцев безнадёжно больной собаки, чем рисковать своей нервной системой и врачебной репутацией. Однако нахлынувшую на меня кратковременную душевную слабость я брезгливо отогнал скорее прочь. Преждевременно паниковать мне не полагалось, так как кое-какие мысли по лечению Жуни в моей голове уже появились… Мне оставалось только воплотить их во что-то материальное и испытать.
Быстро проглотив завтрак, я первым делом направился в ближайшую аптеку, которая открывалась в восемь утра, где без труда приобрёл некоторые из необходимых компонентов будущих лекарственных смесей. Остальные же составляющие составленных прописей мне следовало добывать совершенно в других местах. В аптеках они не продавались. В Кремлёвке их тоже не было.
В семидесятые годы, да и позже, если кто-то ещё помнит, нужно было не иметь сто рублей, а иметь сто друзей… В этом случае любая вещь, которой не было в открытой продаже, у тебя обязательно будет. Причём совершенно бесплатно. Так что к вечеру необходимые ферменты, окислители и антибиотики лежали в моём холодильнике.
Утром следующего дня в своей лаборатории на точнейших аналитических весах все нужные количества сухих веществ были развешаны и разложены по посудинам. А с помощью специальной микропипетки отмерены биологический окислитель, фермент и самый новый анестетик, который в клинической практике ещё не использовался.
Приготовленная таким образом каждая навеска добавлялась в раствор противовоспалительного препарата, налитого в стеклянную колбу под своим номером. Затем она ставилась на подставку над газовой горелкой и нагревалась. Когда кипение переходило в бурление, готовая смесь снималась, и после быстрого охлаждения в неё добавлялся антибиотик, а колба туго закрывалась плотно прилегающей резиновой пробкой. Эта работа выполнялась в условиях стерильного бокса, который обычно использовался нами для приготовления вакцины и клеточных культур. Подобным я мог гарантировать, что в уши больной собаки никакой другой возбудитель инфекции извне занесён не будет.
После приготовления одного варианта всё повторялось снова, но в других пропорциях и с другими реагентами. И так восемь раз, в восьми модификациях. Затем каждая из восьми колб ставилась на электромагнитную мешалку — аналог домашнего миксера, а мой пристальный взгляд долго следил за тем, как небольшой стальной сердечник, быстро вращаясь, равномерно перемешивал мое изобретение. При этом мозги сверлила всё та же постоянная мысль — получится у меня с лечением Жуни, или все мои старания будут затрачены впустую, а задумка на поверку окажется всего лишь жалким поползновением изобретательской деятельности.
К концу рабочего дня восемь различных вариантов лечебного раствора были уже готовы. Разлитые по флаконам из тёмного стекла с проставленными на них порядковыми номерами от первого до восьмого, лечебные смеси ждали, когда же я приступлю к испытаю их на практике.
Нет! Нет, дорогой читатель, о том, чтобы своё изобретение вот так сразу и лихо испытать на страдальце Жунечке, и речи быть не могло. Передо мной, как я уже не раз говорил, «стояли» его умные глаза, полные слёз и ужаса ожидания, что вот-вот он опять ощутит эту страшную нестерпимую боль, исходящую от ненавистных ему больных ушей. Ни в коем случае! У меня и в мыслях такое не могло появиться. Скорее я сам стал бы волонтёром. На своих ушах испытал бы приготовленные средства, чем подверг опасности маленького доверчивого Жуню…
Но свои уши использовать в эксперименте, честно говоря, я тоже не собирался по ряду причин. Во-первых, отита-то у меня, к счастью, не было. Поэтому они оказались бы не совсем подходящими объектами для отработки методики и проверки действия средства для лечения гнойного процесса. А во-вторых, в моём распоряжении имелись другие уши, причём более подходящие для этих целей.
Дело заключалось в том, что помимо своей основной должности научного сотрудника я выполнял ещё одну — на общественных началах работал главным ветеринарным врачом институтской экспериментально-биологической клиники, в народе называемой виварием, и одновременно исполнял должность его заведующего. Но, правда, последняя должность была у меня всего лишь на один месяц, пока его руководительница находилась в очередном отпуске. Таким образом, необходимые для опыта лабораторные животные у меня имелись в достаточном количестве и находились в полном моём распоряжении.
А о том, на каких именно четвероногих следовало проводить проверку своего изобретения, раздумий у меня не возникло. Да вы и сами, дорогие читатели, наверное, сразу догадались, чьи уши как нельзя лучше могли бы подойти для подобного эксперимента. Конечно же, животных, одарённых матушкой-природой большими ушами. Если кто-то из вас подумал про слона, то скажу сразу, что вы ошиблись. Если же без шуток, то для отработки любой методики по лечению больных ушей лучших ушей, чем у кролика, придумать просто невозможно. Ушастый зверёк как будто специально создан для этих целей. Не скрою, что меня подмывало желание тут же приступить к проведению на них испытаний приготовленных восьми препаратов.
Будучи зрелым экспериментатором и не один раз выступая на различных научных конференциях и международных симпозиумах с докладами о принципах проведения гуманного экспериментального моделирования болезней человека на лабораторных животных, я хорошо понимал, что под конец рабочего дня проведение опыта на живых существах лучше не начинать. Тем более что время неумолимо приближалось к полуночи, и я должен буду вскоре уехать домой.
А если вдруг всё пойдёт не так, как мною рассчитано, кто тогда окажет кроликам первую помощь, кто снимет у них непредвиденно возникшую боль припасённым для этих целей анестетиком? А вот подготовить животных к следующему дню мне ничто не мешает — рассудил я.
Переодевшись в глухой и плотный хлопчатобумажный защитный комбинезон и надев на ноги бахилы, я поднялся на третий этаж вивария, где в блестящих никелированных клетках сидели забракованные кролики, не занятые в эксперименте по различным причинам их некондиции. Мне предстояло только лишь отобрать животных, у которых были больные уши с так называемой спонтанной патологией или, проще говоря, с банальным отитом. Также мне следовало провести некоторое лабораторное исследование, то есть посмотреть в микроскопе содержимое ушного секрета каждого кролика на предмет наличия ушных паразитов.
К моему великому огорчению, с больными ушами мне удалось обнаружить всего лишь восемь кроликов. Я же рассчитывал на каждый номер приготовленного лекарства использовать как минимум трех животных. То есть рассчитывал на двадцать четыре кролика. Как-никак статистика в достоверном биологическом эксперименте играла не последнюю роль. Но и это скромное количество явилось для меня большой удачей. В этой ситуации от меня уже ничего не зависело. Хорошо, что хоть по одному животному на каждую пробу отыскалось. Могло быть и того меньше.
Просмотр под микроскопом ушного секрета не выявил у кроликов клещей, которые у животных вызывают заболевание отодектоз, так называемую ушную чесотку. Это сразу избавляло меня от предварительного проведения антипаразитарного лечения и давало значительную экономию драгоценного времени, которого у меня почти что не оставалось.
Как я уже отметил, рабочий день был уже давно закончен, время приближалось к полуночи, и мне ничего не оставалось больше делать, как только повесить на клетки с отобранными животными восемь табличек с номерами и выдать моим подопечным дополнительно по большой морковке, пучку ароматного сена, немного овсянки и отправляться домой спать. В моём распоряжении оставалось всего полтора дня. Один — завтрашний день и половина следующего. В семнадцать ноль-ноль черная «Волга» из гаража ЦК КПСС уже будет стоять у проходной института, чтобы затем доставить меня на улицу Щусева, 10.
Что меня ожидало через тридцать шесть часов — победа или позор, — я тогда ещё точно не знал. Вспоминая эту приключенческую историю, могу сказать, что в ту тревожную ночь — перед началом проведения эксперимента — в моём подсознании загорелся свет надежды. Мне виделось и слышалось, что в стальном звоне скрестившихся мечей, изображённых на дне кофейных чашечек тончайшего майсеновского фарфора, победа в поединке с запущенной тяжёлой болезнью Жуни мне обеспечена. Это объяснялось моим непреодолимым желанием помочь маленькой собаке-мученице, брошенной моими коллегами на произвол хронической болезни.
***
Утром следующего дня я уже находился в виварии. Лаборант Николай, ловко беря кролика за шиворот, извлекал его из клетки и крепко удерживал его, пока я заливал ему в уши лекарственный препарат соответствующего номера. На каждого кролика уходило не более одной минуты. К моему немалому удивлению, животные при процедуре никакого особого сопротивления нам не оказывали. Вели себя смирно и по возвращении в клетки. Подобное поведение вызывало у меня подозрение по поводу пригодности приготовленного средства. Но у грызунов могла наступить и запоздалая реакция на введённый препарат — так размышлял я, испытывая внутреннее волнение. Показателем активности препарата могло служить только время. Настенные часы тикали, стрелки двигались по кругу, а кролики на лекарство почти не реагировали. Это означало полный провал.
Однако, вовремя сообразив, что препарат-то, по моей задумке, наоборот, должен действовать незаметно для животного, я прервал свои тягостные сомнения. Именно в этом и должен был заключаться первоначальный эффект его противовоспалительного действия. Вооружившись ручкой и журналом, разлинованным на восемь частей, как того требовал научный эксперимент, стал внимательно наблюдать за поведением подопытных животных и хронометрировать процесс.
Восемь кроликов и восемь дневников. Общая поведенческая реакция кроликов и состояние внутренней поверхности ушной раковины записывались по минутам. Кто трясет ушами, а кто только слегка и лениво изредка водит ими из стороны в сторону или чешет их задней когтистой лапой, словно собака или кошка. У кого покраснели уши, а у кого нет. Кроме того, моё внимание было уделено и непроизвольному, то есть бесконтактному отхождению у каждого зверька воспалительного содержимого ушной раковины.
Я так увлёкся наблюдением за поведением своих подопытных помощников, что не услышал, как в помещение вошёл мой приятель — талантливый врач и учёный Михаил Серебров. Он пришёл пригласить меня сходить пообедать. Столовая уже закрывалась, и нам следовало поторопиться.
Как я уже сказал, основная часть работы мною была уже выполнена. Оставалось лишь наблюдать за тем, как слуховой проход продолжает самостоятельно и безболезненно очищаться от скопившегося в нём ушного секрета и как при этом ведёт себя нежная кожа уникального кроличьего уха. Для получения полной картины действия лекарства мне требовалось ещё некоторое время.
Кролики вели себя необычайно спокойно. Поэтому в этот свободный промежуток времени можно было позволить себе сходить в столовую и подкрепиться.
Во время нашего совместного обеда я посвятил коллегу, насколько это было возможно, в свою проблему. На моё удивление, она его не только заинтересовала, но и чрезвычайно взволновала. Дело в том, что Михаил Серебров окончил педиатрический факультет московского медицинского института. После вуза и клинической ординатуры он несколько лет проработал отоларингологом в детской городской больнице. Лечил у маленьких пациентов ангины, насморки, гаймориты, аденоиды, гнойные отиты и другие болезни. Ему не раз приходилось проводить операцию на ухе, чтобы спасти детский головной мозг от попадания в него гнойного инфекта и последующих осложнений.
С помощью нехитрых хирургических инструментов времён Гиппократа и Цельса — долота и молотка — он, по старинной классической медицинской методике, вскрывал за ухом височную кость. Стамеской удалял сгнившие слуховые косточки и выдалбливал небольшой проток, по которому гной должен был вытекать наружу, немного облегчая состояние больного ребёнка. Однако, детишки, перенёсшие такую трепанацию черепа, от отита полностью не избавлялись. Кроме того, на голове, за ухом, у них на всю жизнь оставалось небольшое отверстие. Заткнутый в него ватный тампон, не только скрывал от окружающих продолжающееся гноетечение, но и впитывал его.
С болью в сердце прооперированным детям Михаил делал ежедневные перевязки. В полость ушной раковины, через выдолбленный проток заливал лечебные растворы перекиси водорода или фурацилина. Вдувал сульфаниламидные порошки, но всё было тщетным. У многих больных воспалительный процесс затихал лишь на некоторое время, а при малейшей простуде ребёнка сразу начинал полыхать с новой силой.
Своего доброго и приветливого врача «ухо, горло, нос» дети очень любили и совсем не догадывались, как сильно страдает их доктор от беспомощности навсегда избавить их от этой неприятной хвори. Но что-то изобретать и экспериментировать в поиске новых способов лечения гнойных отитов в условиях детской больницы у Михаила юридических и моральных прав не было. Вот он и мечтал поступить в аспирантуру к известному отоларингологу — учёному и клиницисту академику Николаю Александровичу Преображенскому. Однако судьба распорядилась иначе.
Во время работы с маленькими пациентами врачи столкнулись с неизвестной проблемой — послеоперационным папилломатозом гортани. У многих детей после интубации — это когда при проведении общего наркоза в трахею вводят специальную дыхательную трубку-интубатор, через которую из наркозного аппарата в лёгкие подаётся усыпляющая и обезболивающая газовая смесь, — по прошествии некоторого времени в гортани вдруг вырастали полипы — эдакие новообразования, похожие на тонконогие грибы-поганки. Бурно разрастаясь и принимая форму грозди дикого винограда, они перекрывали гортань ребёнка, мешая ему свободно дышать.
Данная проблема заинтересовала практических специалистов всего мира. Учёные стали подумывать о вирусном происхождении этой болезни. Вот, в столичной газете появилось объявление о том, что Институт вирусологии имени Дмитрия Иосифовича Ивановского объявляет приём в очную академическую аспирантуру. Случилось так, что оно попалось на глаза Михаилу.
Талантливый врач решил, что если ему не представилась возможность в детской больнице расправиться с гнойным отитом, то упускать единственный шанс победить детскую онкологическую пакость он не вправе.
Сдав на отлично вступительные экзамены, он поступил в аспирантуру нашего института. Поиск вируса через три года увенчался успехом. Михаил так увлёкся своей работой, что после успешной защиты кандидатской диссертации на эту тему в клинику на постоянную работу не вернулся. Остался в больнице на полставки, а в институте продолжил дальнейшее решение столь важной проблемы. Исследовательская работа продвигалась успешно. Вскоре его группа получила авторское свидетельство на изобретение вакцины от папилломатоза. А он подготовил к защите уже докторскую диссертацию, в которой важное место отводилось не только уникальному лечению вирусного папилломатоза, но и его вакцинопрофилактике.
Для отечественного здравоохранения работы Михаила были очень ценны ещё и тем, что наукой занимался не просто только что закончивший вуз учёный-теоретик, а врач, достаточно много времени посвятивший практической работе и хорошо знающий насущные проблемы детских болезней.
Так вот, услышав от меня, чем в настоящее время я занят, Михаил отозвался о моей работе как об очень нужной не только для ветеринарии, но и в целом для медицины. Он мне сообщил, что у людей, в том числе и детей, хронический гнойный отит — не такое уж и редкое заболевание. Причём у больных всегда одни и те же мучительные страдания, особенно при проведении процедур, связанных с удалением гноя из ушной раковины.
Душераздирающие крики детей, мгновенно покрасневшие и отёчные ушные раковины маленьких пациентов при лечении отита — всё это не понаслышке было хорошо известно моему другу.
«Анатолий, если у тебя получится, — говорил он мне страстно, — так это же гениально! Надо срочно запатентовать твоё изобретение. Причём срочно! Десятки, сотни, тысячи детей страдают от гнойного отита. А в мире их миллионы. Они сразу забудут или вообще никогда не узнают, что такое постоянно вытекающий гной из уха и нестерпимая боль при проведении туалета ушной раковины. А нам, врачам, не придётся больше долбить в кости черепа дренажный проход для оттока гноя. Кроме того, твоим средством можно будет лечить гнойные, длительно незаживающие хирургические или огнестрельные раны солдат, мокнущие экземы и так далее…»
Внимательно слушая друга, мне стало ясно, что проблема папилломатоза гортани всё-таки не затмила мечту Михаила когда-нибудь вернуться к отиту и навсегда победить его. В этом добром человеке я видел прирождённого врача, по-настоящему любящего детей и свою профессию, который хотел объять необъятное…
Именно поэтому положительный отзыв о выбранном мною направлении для лечения гнойного процесса такого специалиста, как Михаил, оказался для меня весьма ценным. Талантливый врач и учёный явился для меня рецензентом и оппонентом одновременно.
Недолгий обед и — срочно в виварий. Результат моего напряжённого трёхдневного труда на первый взгляд оказался весьма успешным. Из восьми кроликов у трёх мною был отмечен наиболее желаемый положительный результат. И что служило особенно важным показателем — у тех трёх животных, с картиной яркого простудного отита, лечебное действие оказалось наиболее выраженным. Однако из трёх номеров препарата мною был отобран лишь один, с наиболее впечатляющим лечебным эффектом отхождения содержимого.
У этого подопытного кролика, который даже на короткое время не переставал поедать сено, засохший ушной секрет и гнойные корки хорошо отслоились и растворились, причём совсем без появления какой-либо красноты и раздражения кожи внутреннего уха.
При последующей промывке составом отобранного номера остатки корочек были безболезненно удалены из ушной раковины. Кожа уха, к моей нескрываемой радости, оставалась всё того же изначального бледно-розового цвета, а кролик никаких болезненных ощущений, как было видно, не испытывал. Многочисленные поверхностные кровеносные сосуды уха оставались в неизменном спокойном виде. Тяжкий груз свалился с моих плеч, что являлось почти что победой.
Доктор Михаил Серебров поздравил меня с успехом, но при этом никак не мог взять в толк, что столь блестящий результат явился плодом моего всего лишь трёхдневного труда. По его словам, если бы эта разработка была бы включена в научную тематику кафедры отоларингологии или научно-исследовательского института, то уж не менее трёх-пяти лет потребовалось бы сотрудникам для достижения такого эффективного результата.
Всё это, конечно, было отрадно, но для полной уверенности в достижении своей цели мне необходимы были кошка или собака с хроническим гнойным отитом — точной копией Жунечкиной болезни.
Услышав, что мне нужна собака или кошка с больными ушами, лаборант вивария Николай тут же сообщил мне, что его беспородная собака Берта и две домашние кошки давно страдают этим недугом. В ветеринарную лечебницу они перестали ездить уже год, так как поняли, что врачи, поставив диагноз «отитис хроника», оказались бессильны вылечить их питомцев.
«После врачей лечили их сами. По два раза в день промывали уши раствором перекиси водорода, фурацилином, борной кислотой и другими известными средствами. Задували и засыпали порошки антибиотиков и сульфапрепаратов. Животные от таких процедур только бесновались, раздирая уши в кровь, а гной полностью удалить так и не удавалось. Где-то через полгода, поняв, что мы не можем ничем помочь нашим животным, пустили болезнь на самотёк», — тяжко вздохнув, с грустью в голосе закончил Николай изложение анамнеза болезни своих четвероногих домочадцев.
Так вот, эти больные животные оказались для меня просто подарком судьбы. Тем более что Николай жил совсем рядом с нашим институтом — на соседней улице. Захватив микроскоп и флакон с опытным лекарством, мы отправились к нему домой. Как и в случае с кроликами, для чистоты эксперимента мне необходимо было исключить сопутствующее паразитарное заболевание ушей. Как я объяснил Николаю и Михаилу, если в больных ушах кошек и собак живёт клещ-паразит, то эффект от моего лекарства окажется кратковременным, так как в его составе не содержится антипаразитарное средство.
При лечении ушей моим препаратом клещи в панике быстро укроются под эпидермисом — верхним слоем кожи. А потом опять примутся его грызть, размножаться и делать в нём микроскопические ходы для потомства, вызывая нестерпимый зуд и последующее воспаление. Через день или два чистенькие уши опять заполнятся грязно-серым воспалительным секретом, в котором будут содержаться огромные полчища клещей-паразитов.
Проведённый экспресс-анализ секрета ушных раковин у собаки и кошек паразита-клеща не выявил. Можно было начинать действовать.
Испытание препарата я решил начать с самых непокладистых и трудных пациентов — кошек. Каждого зверька, словно грудного ребёночка, пришлось заворачивать в плотное тканевое одеяло. С кошками вообще всегда сложно работать. Только редкие особи любят лечиться. Но эти две кошки наглядно мне показали, что лекарство действует на самом деле безболезненно. Всё время, пока я очищал им уши от гноя и засохших корок, они тихо сидели в тесном коконе.
Когда же процедура им надоедала, они начали недовольно мяукать, фыркать и вырываться. Причём мяукающие звуки не носили душераздирающий характер. Мяуканье было точно таким же, какое мне не раз приходилось слышать, когда животному при длительном запоре в рот насильно вливалось безвкусное вазелиновое масло. И не более того.
Поэтому я, нисколько не обращая внимания на их недовольство, продолжал заниматься своим делом. Уши зверушек на наших глазах становилось чистыми. Засохшие гнойные струпья делались мягкими и быстро отслаивались от кожи, а кошки его вытряхивали резким движением головы. К моему удовлетворению, мурки, оказавшись на свободе, безудержно не чесали лапами уши, не раздирали их в кровь. Они, спокойно усевшись на свои излюбленные места на диване, изредка потряхивали головами и усиленно вылизывали свою шёрстку на шее, боках и животике. Затем как ни в чём не бывало, прикрыв глаза, впали в дремоту. Кошки приняли у меня экзамен на отлично.
С собакой прошло всё намного проще. Неизбалованные дворняги всегда отличались терпением и кротким нравом. Берта не стала исключением. Она, точно так же как и кошки, особого желания лечиться не высказала, но, в отличие от них, лечению вообще не противилась. Только таращила испуганные глаза, да следила за движениями моих рук, как обычно делают все хозяйские собаки, оказавшись в такой ситуации.
Находившиеся рядом её владельцы — Николай и его мама — ласковыми словами подбадривали свою любимицу. Берта, будучи без намордника, старалась излишне не проявлять своих эмоций. Собаку лишь однажды насторожил момент, когда её уши оказались наполненными лечебным раствором. Но буквально через несколько секунд из-за наступившего действия анестетика Берта успокоилась, как будто в её ушах вообще ничего не было. Застаревшие и крепко склеенные с многочисленными волосками ушной раковины гнойные корки через некоторое время стали мягкими и удалялись легко и безболезненно.
Животное оставалось равнодушным ко всему происходящему. И эта картина всех окружающих радовала, а меня особенно. После процедуры уши Берты, только что заполненные гноем и источавшие неприятный гнилостный запах, были неузнаваемо-чистыми и совершенно не пахнущими.
«Вот это да!» — радостно воскликнул хозяин собаки, Николай.
«Такими чистенькими стали ушки нашей Берточки и совсем не покраснели. Просто не верится», — радостно воскликнула его мама, при этом несколько раз перекрестившись.
«Анатолий! Поздравляю! Ты получаешь прекрасные стабильные результаты! — присоединился к поздравлениям Михаил. И мечтательно продолжил: Теперь, наверняка, можно будет и у детей обходиться без стамесок и долбежки височной кости…»
В этот самый момент мне показалось, что Михаилу, как никогда, захотелось оказаться на моём месте…
Первые восхитительные отзывы владельцев домашних животных, которые, изрядно намучившись хождением по врачам, потеряли всякую надежду на исцеление больных ушей у своих питомцев, а также высказывание моего учёного коллеги о безоперационном пути лечения детишек для меня были ценными и важными.
Кроме того, они свидетельствовали о том, что завтрашний визит на улицу Щусева не должен оказаться для меня позорно провальным. Мне стало очевидно, что, обладая гуманным и эффективным способом борьбы с отитом, теперь я имею право приступить к лечению Жуни. Разработанный мною метод оказался совершенно непохожим на те страшно болезненные и незабываемые даже в тяжелом собачьем сне садистские экзекуции, которые маленькому бедняжке не раз пришлось пережить с риском для жизни.
Когда на следующий день состоялась намеченная встреча с Галиной Леонидовной Брежневой, то все присутствующие при этом смогли воочию убедиться, что они в своем докторе не ошиблись…
Без лишних слов я приступил к лечению Жуни. Ни в первый раз проведения лечебной процедуры, ни в последующие мой маленький пациент не испытал никаких страданий. Крепко поджатая культя хвостика, трагически вытаращенные глаза, наполненные слезами и нескрываемым душераздирающим ужасом, у Жуни остались в прошлом. Моё врачебное вмешательство для него проходило совершенно безболезненно. Тем не менее следует признаться, что лечебные процедуры особого удовольствия Жуне не доставляли. Вполне естественно, пёс тряс ушами, словно в летний зной отгонял от головы назойливых мух, и заглядывал в мои в глаза, словно хотел узнать, почему от лечения он не чувствует боли.
А я, не отводя в сторону глаз от его пристального вопросительного взгляда, как при нашей с ним первой встрече, сказал ему, что своё обещание безболезненно вылечить ему уши сдержал.
Во время ежедневных процедур в течение целых трёх недель, которые потребовались для полного излечения отита, Жуня держался просто молодцом. Каждый раз терпеливо сносил заливание в уши тёплого лечебного раствора и последующий их туалет. И как всегда, будучи без намордника, он не сопротивлялся, когда я ватным тампоном выбирал из ушных раковин остатки скопившейся за много лет гнойной пакости.
В конце каждого лечебного сеанса Жуня, по понравившейся ему традиции тщательно облизывал мои руки, то ли от благодарности, то ли препарат казался ему очень вкусным. Скорее всего, в его дружеском ритуале присутствовало одновременно и то, и другое.
И конечно же, Жунечка ни разу не забился от меня подальше, куда-нибудь в тёмный угол самой дальней комнаты огромной квартиры, как некогда это мне рисовалось в моих бурных негативных фантазиях. Он каждый раз радостно встречал меня у дверей, бешено вращая кисточкой хвостика, и, ловко подпрыгивая, старался лизнуть меня в губы.
А когда после окончания проведения лечебной процедуры, по установившейся традиции, Галина Леонидовна угощала меня чаем или кофе, Жунечка обычно лежал подле моих ног, так как место на коленях было уже занято более проворным молодым Элли. Так что подобная идиллическая картина никому из присутствующих нисколько не напоминала о только что проведённом лечении запущенной болезни…
Подобным поведением маленького пациента моё врачебное самолюбие было полностью удовлетворено. Те три тяжких, показавшихся мне необычайно короткими дня, не прошли для меня напрасно. Бесспорная победа на звонких острых мечах из дамасской стали была одержана. Запущенная болезнь оказалась мною повержена.
Игорь Щёлоков, как нам обещала его супруга, из командировки привёз нужную вакцину. Маленький Элли был ею привит, и никаких побочных реакций у него не возникло.
Разработанный мною для больных ушей Жуни бальзамический состав я потом применял не один раз на своих многочисленных четвероногих пациентах. Хронический гнойный отит, который, согласно утверждениям их владельцев, должен был сопровождать больных собак или кошек всю их оставшуюся жизнь, вскорости отступал под воздействием одного единственного средства.
Язвенные воспалительные процессы прекращались, а давнишние мокнущие экземы подсыхали. Кучи коробок с дорогостоящими ампулами, таблетками, порошками и мазями оставались навсегда невостребованными.
Воспалённые от гноетечения уши или длительно незаживающие глубокие и поверхностные раны, вызванные укусами сородичей, довольно быстро очищались от жёлто-зеленого гноя и вскоре заживали. На тех местах, где на теле животных должны были остаться проплешины, вскоре появлялась новая блестящая шерсть.
Собаки и кошки смотрели на меня с большой любовью и благодарностью. В их глазах и на мордашках не было никаких намёков на непреодолимый страх и немыслимый ужас, которые мне пришлось наблюдать в своё время при первой встрече с Жуней Брежневым.
Довольно часто я ловил себя на мысли, что собакам и кошкам, которые мною были впоследствии исцелены от подобной безнадёжно запущенной хвори без страшных мук и пыток, я не мог сказать, что своим благополучным выздоровлением они обязаны совсем не мне, а маленькому страдальцу — чёрному пуделю Жуне. Именно он, оказав на меня взрывоподобное эмоциональное воздействие, подвиг на создание чудодейственного лекарства от хронического гнойного отита.